Шесть лет

      Где граница болевого порога? В скольких местах нужно сломать человеку руку, чтобы он отключился? Потерял сознание от посттравматического шока. Насколько глубоко нужно резать плоть в области брюшной полости, чтобы вытекло как можно больше крови и прочего содержимого кишечника? И стоит ли проворачивать нож по часовой стрелке, пытаясь вкрутить его внутрь? Наверное, об этом стоит спрашивать знающих людей. Может быть, Вы знаете и расскажите мне?..       После обмена красноречивыми взглядами меня, уже порядком плохо соображающего, что происходит на самом деле и не сплю ли я, пригласили пройти в квартиру.       - Ну куда ты поедешь на ночь глядя, Вовка? Поздно ведь уже. Да и поезда, скорее всего, не ходят. Марин, приютим же племяша моего на ночь? – подмигнул он мне, когда эта девка скрылась из виду где-то в спальне.       - Да, да, конечно, - донеслось в ответ оттуда.       И тут же наклонившись ко мне, прихватив за затылок и притянув мою голову к своей, прорычал:       - Я не знаю, зачем ты приехал, я вроде бы всё доступно тебе написал. Но если ты сглупишь и ляпнешь что-то в её присутствии – пеняй на себя.       - Зачем ты меня оставляешь? Пусти. Я пойду на вокзале переночую. Я не останусь здесь, - шептал отчаянно я, вырываясь из его хватки.       - А не надо было приезжать, – зло выпалил он.       - Что это за Марина? Нахрена ты так со мной? Нахрена тогда всё это было нужно? – я едва шевелил губами. Ещё одна его реплика подобным тоном, и я бы не сдержался – распустил сопли прямо там.       - Я потом тебе всё объясню.       «Что ты потом мне объяснишь? Как изменял мне с бабой на стороне? Или зачем кинул меня? Или расскажешь, зачем весь этот цирк? И когда наступит это «потом»?» - думал я.       Вы спросите, зачем я остался? Почему не набил ему морду и не свалил в известном направлении? Почему не рассказал этой девчонке, скорее всего, такой же обманутой, как и я, что «наш дорогой» любит пялить в жопы мальчишек? Точного ответа на этот вопрос у меня нет, хотя я сам себе неоднократно задавал его. Может, я действительно хотел послушать его оправдания? Может, я цеплялся хотя бы за какую-то ниточку, чтобы удержать его и иметь возможность остаться рядом с ним? Или я надеялся, что он, выбирая между мной и ней, выберет всё же меня?       Мариночка, девочка-припевочка, со скоростью звука двигалась по квартире, что-то говорила, хохотала и мило улыбалась мне и хозяину квартиры. Из этого всего я сделал несколько выводов: знакомы они довольно давно, в квартире она не первый раз – уж больно по-хозяйски себя вела, предлагая откушать ужин и застилая чистым бельем мне старенький диванчик на ночлег. И я смотрел на него, облокотившегося о дверной косяк, и не мог понять – кто этот холодный, лживый человек? Зачем он собирает вокруг себя фан-клуб? И что это ему даёт? Не мучает ли его совесть?       В тот вечер я задал себе не одну сотню вопросов. И не имел ни одного ответа.       Он перевёл взгляд с девчонки, мельтешащей, как муха, по комнате, на меня, и эти уставшие глаза заставили меня понять, как ему плохо и тяжело. Заставили подумать, что ему, наверняка, совестно. Может, он руководствовался благородными намерениями, разрывая нашу связь – ограждал меня от еженедельных поездок, бессонных ночей, переживаний? Может, потому и появилась другая – меня ведь не было рядом? Да и шифрование никто не отменял. А это трудно – делать вид, что ты такой же как все и бесконечно прятаться под маской другого человека.       Превозмогая боль предательства, я всё-таки решил остаться и подождать, когда он мне всё объяснит.       Но мне не стоило этого делать...       Они отправились спать. В спальню. А я остался тут, в гостиной на диване. И тогда, когда уже стрелка часов перевалила за 12, я услышал её протяжный стон. А следом его. И снова. Скрип кровати.       Когда мне было двадцать два, и у меня уже выросли «зубы мудрости», я столкнулся с неприятной проблемой – перикоронитом. Это воспаление мягких тканей десны, окружающих прорезавшийся зуб. То есть зуб накрывает кусочек десны сверху, создавая своеобразный «капюшон». Лечится он путем иссечения этих самых мягких тканей. Естественно, это делается под местной анестезией. Но после того как она отпускает, происходят невероятные вещи. Эта боль была несравнима ни с чем – открытые раны во рту ноют так, что кажется, твой мозг ковыряют тонкой спицей прямо через ухо. Горло болит как при гнойной ангине – невозможно не то что поесть или сглотнуть слюну, даже вдохнуть больно. И не имея ни одной таблетки обезболивающего в доме, я думал, что не переживу этого. Но эта зубная боль не перекрывала и половины того, что я чувствовал тогда.       Я залез с головой под одеяло в надежде на то, что оно хоть как-то заглушит звуки. Я пытался закрыть уши ладонями и сдавить голову сильнее, чтобы она треснула как переспевший арбуз. Я хотел бежать на кухню за ножом и попытаться вырезать себе глаза, чтобы перед ними не возникали картины, которые рисовало мне воображение. Мне хотелось выть, кричать, биться головой о стену и просить, чтобы всё это прекратилось. Чтобы хоть кто-то сказал мне, что это сон – страшный дурной сон. И ничего этого нет. И не было.       Мне казалось, что у меня поднимается температура. Меня бил озноб, зубы набивали чечетку. А мышцы сковало столбняком – пальцы сами вцепились в край одеяла, и я даже не заметил этого, пока он не попытался их разжать.       - Вова, Вовочка, ну что ты такой впечатлительный, - шептал он и оглаживал мои щеки, растирая пальцами, пахнущими спермой, мои же слёзы. – Родной мой, глупый. Прости меня, старого козла, ну не могу я без женщины. Мне хорошо с тобой. Ну так получается... Прости, что я бросил тебя. Я не хотел, чтоб тебе было больно. Я думал, так будет лучше.       Он целовал моё лицо и шептал:       – Я думал, что ты устал от меня. Я не хотел обременять тебя. Ты ведь молодой ещё – ну зачем я тебе нужен? Вовочка... что же ты со мной делаешь?       Я чувствовал его горячие губы на шее, на груди, на плечах. Они приближались к паху. Руки ласкали член. Потом он отсосал. Может, он ещё трахал меня в жопу? Но это вряд ли – секс два раза кряду был не для него. Я не помнил ни ощущений, ни того, кончил ли я.       Я помнил тёмный потолок, иногда сверкающий вспышками света от проезжающих мимо окон машин. Я видел люстру – здоровенную, похожую на сосульку, одиноко висящую на потолке. В детстве мы с пацанами любили сбивать начинающие таять сосульки с крыш. Одна такая, с виду тянущая на всё пять килограмм, чуть не упала мне на голову - мой друг Сашка вовремя отдёрнул меня с того места за рукав. И я подумал, что, может, зря он тогда так сделал? И, может, лучше было, если бы меня закопали ещё тогда, в десять лет – выжить мне бы вряд ли удалось. И я думал, что забыл позвонить матери и соврать, что останусь ночевать сегодня у одногруппника. А она же, наверное, не спит и волнуется. И на телефоне уже порядка десяти-двадцати неотвеченных звонков. И эсэмэсок тоже.       И я смутно помню, как уснул. И как проснулся - не тревожа сон гостеприимных хозяев, покинул уютную трёшку. И как покупал билет и ехал домой. Всё погрузилось в сизый непроглядный туман.