Шэдоу-Вэлли

      Крылатый Ветер лучший охотник в резервации. А еще у него широкие плечи, сильные руки и большие темные глаза, в которые можно провалиться, как в омут. Великому Бедствию кажется, что этого вполне достаточно для того, чтобы разделить с ним одеяло.       — Зайдешь ко мне в хоган? — спрашивает он в наивной надежде, что тот догадается сам, зачем Великое Бедствие зовет его. Но Крылатый Ветер мотает головой.       — Видишь, я мастерю стрелы? Завтра идти на охоту. Разве я набью достаточно куропаток, если буду сидеть у тебя в гостях?       Великое Бедствие пожимает плечами и надеется, что в следующий раз тот окажется понятливей.       Через несколько дней он снова подходит к нему, садится на землю рядом и смотрит, как красивые руки Крылатого Ветра ловко чинят силки для кроликов.       — Я подумал, что ты мог бы прийти ко мне в хоган — мы вдвоем попросили бы Богов, чтобы тебе повезло в охоте, — еще раз намекает он. Но Крылатый Ветер снова ничего не понимает.       — Говорить с Богами — твое предназначение, — качает головой он. — Зачем мне тревожить их? Поговори сам, а я буду рад, если они услышат твои просьбы. Великое Бедствие знает, что рано или поздно Боги услышат его и пошлют Крылатому Ветру немного догадливости, но сейчас ему очень хочется ругаться на их глухоту.       Еще через несколько дней он снова подсаживается к Крылатому Ветру. Тот точит наконечник копья и лицо у него спокойно и сосредоточенно, как всегда перед охотой. Крылатый Ветер знает, что он — хороший охотник и Боги на его стороне. Ему не о чем беспокоиться.       А вот Великому Бедствию есть о чем. Еще никто не был настолько глух к его словам и еще никто не отказывался приходить, когда он звал. Неужели с Крылатым Ветром ничего не получится?       — Ты все время думаешь об охоте, — касается его руки он. — Зайди ко мне в хоган, мы выкурим трубку, и ты отдохнешь немного от забот.       — Я не могу отдыхать. Я собираюсь жениться, и мне нужно добыть шкуру на одеяло. Но посмотри, как затупилось мое копье, — говорит Крылатый Ветер. — Разве оно войдет в бизона? Разве пробьет его шкуру? Не будет шкуры — не будет одеяла. Не будет одеяла — не будет жены. А я давно хочу как следует вбить кого-нибудь в одеяло…       — Нет, это копье не войдет в бизона, — потеряв терпение, перебивает Великое Бедствие. — Но твое копье может войти в меня, и ты сможешь как следует вбить меня в мое одеяло, если пойдешь со мной в хоган прямо сейчас!       Крылатый Ветер смотрит на него большими темными глазами, а потом медленно откладывает копье в сторону. Кажется, он решает, что с женитьбой можно подождать.       Он славный охотник и сильный мужчина, но когда он лежит рядом с Великим Бедствием и перечисляет семь способов ловли кроликов, шаману кажется, что Боги выходят из хогана затыкая уши. Это была хорошая попытка, но Крылатый Ветер определенно не тот человек, с которым должен быть Великое Бедствие. * * *       У Поющего Тростника такие губы, что Великое Бедствие не может отвести от них взгляда, когда тот играет на окарине. Ему кажется, что слаще его поцелуев не будет ничего, но проверить нет возможности — Черная Ветка, мать Поющего Тростника, недолюбливает Великое Бедствие с самого детства и запрещает сыну ходить к нему в хоган. В такие моменты Великое Бедствие жалеет, что Боги слышат его не всегда. Он даже просил бы их отвести глаза Черной Ветке не слишком часто. Всего лишь каждый раз, когда Поющий Тростник играет на окарине, а Великое Бедствие слушает его.       Такое случается, к несчастью, только на праздниках, когда он играет для всех, а Великое Бедствие может лишь наблюдать за ним.       Но один раз Поющий Тростник сам подходит к нему, опускается рядом на одеяло, тепло улыбаясь, и спрашивает:       — Великое Бедствие, ты не хотел бы научиться играть на окарине? У тебя, конечно, свое ремесло, гораздо более важное, но ты всегда так внимательно слушаешь и с таким интересом наблюдаешь, как играю я…       Великое Бедствие вспоминает свое детство и обезумевших от его игры на окарине овец, Сердитую Сойку, отлупившую его мокасином, и соседок, плюющих ему в спину.       — Очень хочу! — говорит он, решительно отбросив эти воспоминания.       Он уверен, что рано или поздно им всем — ему, Поющему Тростнику, Черной Ветке и окарине — удастся прийти к взаимопониманию. Но все же заранее уговаривает Поющего Тростника проводить их уроки в степи, подальше от селения.       Великое Бедствие очень старается, и ему кажется, что у него уже получается играть как надо, но Поющий Тростник уговаривает его и дальше встречаться в степи.       Великое Бедствие так и не решается его поцеловать, но он уверен, что тот тоже влюблен в него, иначе зачем бы ему было настаивать на этих встречах?       Но однажды, когда Поющий Тростник снова уводит его в степь, их догоняет Черная Ветка.       Поющий Тростник видит мать издалека и на его красивом лице проступает страх. Он прячет окарину за пазуху, а сам заваливает Великое Бедствие в траву и целует, целует жадно, так, что у того перехватывает дыхание и темнеет в глазах. А когда Поющий Тростник отпускает его, Великое Бедствие видит Черную Ветку, смущенно глядящую на них.       — Мне сказали, будто ты учишь его играть на окарине! — оправдываясь, заявляет она, и Великое Бедствие уже собирается признаться, что так и есть, но его опережает Поющий Тростник.       — Мама! — восклицает он. — Боги не настолько лишили меня рассудка, чтобы пытаться сделать это! Великое Бедствие распугал бы всех сусликов в округе, а я бы и вовсе оглох!       У Великого Бедствия снова темнеет в глазах, но он хватается за спасительную мысль, что даже если это правда — да и сусликов в последнее время действительно не видно — то, по крайней мере, они с Поющим Тростником любят друг друга…       Черная Ветка в сердцах плюет на землю и уходит обратно в деревню, а Поющий Тростник отводит глаза, и просит прощения за сказанное.       — Ну что ты, — улыбается Великое Бедствие. — Мне не за что обижаться!       И тогда Поющий Тростник просит прощения за сделанное.       — Я же не мог показать моей матери, что учу тебя играть на окарине! — виновато разводит руками он. — Пусть лучше думает, что мы делим одеяло.       — А разве ты не хотел этого? — Великое Бедствие кладет ладонь ему на колено и заглядывает в глаза. — Когда целовал меня, разве ты не хотел этого? Не страшно, что нам придется скрывать наши встречи, если ты любишь меня…       Поющий Тростник смотрит на него пораженно, потом мотает головой.       — Великое Бедствие, ты снова все понял неправильно, я люблю Ночную Рысь! А тебя я позвал просто потому, что ты внимательно слушал мою игру и я подумал, что рано или поздно ты тоже научишься играть…       Великое Бедствие молча поднимается и уходит. Ему кажется, что Боги смотрят ему вслед с усмешкой, гадая, сколько еще раз ошибется этот слабый человек.       Великое Бедствие знает, что будет искать, пока не найдет того, кто ему нужен, сколько бы раз ни пришлось оступиться. * * *       Боги говорят с Великим Бедствием, сколько он себя помнит. Он слышит их даже до того, как становится шаманом — может, не так часто и ясно, не всегда понимая то, что ему пытаются донести. В детстве это особенно тяжело — никто не хочет слушать мальчишку, только и делающего, что приносящего всем несчастья, но Великое Бедствие все равно никогда не желал иного. Ведь и зрячий ни за что не пожелает стать слепым, только чтобы не видеть грязь.       Кроме того, иногда он находит утешение в том, что ему открывают боги. Так, возвращаясь когда-то домой и оставляя Вулси Скотта, он знал, что однажды они встретятся вновь. Только не знал — когда, поэтому Вулси все равно застает его поначалу врасплох. Но Великое Бедствие давно не тот мальчик, не сумевший даже назвать своего имени. И не тот, который цеплялся за Вулси, потеряв собственный путь. Нет, теперь Великое Бедствие точно знает, кто он.       И чего хочет.       А еще он уверен — знает — что и Вулси хочет того же, знает, что тот справится с сомнениями. Примет Великое Бедствие таким, каким он стал и снова станет ему другом — или больше, чем другом.       Великое Бедствие встречает в очередной раз прибывших для переговоров белых, чтобы проводить их в хоган вождя. Волосы Вулси, по цвету светлее спелой кукурузы, сияют золотом на солнце, когда он приподнимает шляпу в знак приветствия. Великое Бедствие ловит на себе взгляд зеленых глаз, полных живого любопытства и интереса, и с трудом сдерживает неподобающую его положению улыбку. Все время, что Большой Зеленый Змей разговаривает с гостями, Великое Бедствие рассматривает Вулси, ничуть этого не скрывая. Он даже не вслушивается в очередной скучный спор вождя и шерифа о ценах на шкуры и одеяла.       Потом он находит Вулси умывающимся у колодца. Капли воды скатываются по обнаженной спине, пробегают между напряженными, перекатывающимися под загорелой кожей мышцами. Тот выпрямляется, кивает ему и весело спрашивает:       — Ваш вождь всегда такой зануда?       — Только если его слушать, — Великое Бедствие слегка усмехается, подходя ближе. — И когда рядом нет ничего и никого интересного.       — Кажется, я догадываюсь, о ком ты, — улыбается в ответ Вулси.       Великое Бедствие не успевает ничего сказать — того окликает шериф, ведущий на поводу уже оседланного коня.       — Знаешь, Бобби, ты езжай, а я, пожалуй, останусь тут до завтра, — говорит Вулси, и Великое Бедствие не может сдержать веселого смешка, когда Лайтвуда передергивает от такого обращения. — Моя бедная задница не переживет еще одной поездки…       Шериф молчит, но смотрит на него, как на умалишенного, и тот все также насмешливо добавляет:       — Да не снимут с меня за ночь скальп, не переживай.       Роберт, наконец, уезжает.       — Целый день в седле? — нарочито участливо спрашивает Великое Бедствие, опуская ладонь на спину Вулси и с удовольствием отмечая, как тот тут же придвигается ближе. — Я знаю отличное средство от такой усталости.       Но теперь ответить не успевает уже Вулси.       — Великое Бедствие, негодный ты мальчишка! — Сердитая Сойка появляется будто бы из ниоткуда, и голос у нее такой сварливый, что даже ни слова не понимающий на языке на дине Вулси поспешно отдергивает положенную ему на плечо руку. — Что это ты тут делаешь?       — Я забочусь о нашем госте, — с максимальной серьезностью и достоинством отвечает Великое Бедствие.       — А знает ли вообще Большой Зеленый Змей о том, что белый остался? — с подозрением щурится Сердитая Сойка.       И потом им не иначе как чудом удается избавиться от нее, еще более сердитой, чем обычно, и упорно требующей, чтобы Великое Бедствие шел к вождю, а не своевольничал «как всегда».       И Боги были на ее стороне — чем же еще объяснялось то, что шамана на пороге его хогана уже поджидал Перо Цапли.       Великое Бедствие приветливо кивает другу, но про себя стонет, прекрасно понимая, что того, скорее всего, привело к нему очередное — выдуманное или преувеличенное — несчастье. Так и выходит.       — Сегодня на рыбалке мне привиделся злой дух, — принимается рассказывать Перо Цапли, опускаясь на циновку напротив Великого Бедствия. — Он поднялся из середины озера, не потревожив воды, похожий на огромную синюю рыбину, но со злыми красными глазами. Он проклял меня за то, что я рыбачил, не спросив его позволения и не принеся ему дары. О, Великое Бедствие, он сказал, что пока на мне его проклятье, люди, которым я дорог, будут страдать! А ведь мы с Серой Ланью как раз собирались пожениться!       — Друг мой, — терпеливо начинает Великое Бедствие, понимая, что его попытка убедить заранее обречена на провал, — солнце только начало клониться к закату, а днем никакой злой дух не мог тебя потревожить.       — Но я его видел, — упорствует Перо Цапли. — И уверен, что это было на самом деле, наяву, а не во сне. Не пытайся меня успокоить, убеждая, что это не так. Великое Бедствие вздыхает, осознавая, что это и правда бесполезно. И, смирившись и объяснив Вулси, в чем тут дело, проводит ритуал очищения — на всякий случай, не отлынивая и не пытаясь поскорее отделаться. Перо Цапли, конечно, глупости говорит, но все же — мало ли.       Вулси спрашивает, можно ли ему посмотреть, и остается, с интересом наблюдая за действиями Великого Бедствия. И когда успокоенный Перо Цапли, наконец, уходит, он притягивает Великое Бедствие к себе, обнимает его сзади, целует в плечо и произносит громким шепотом, от которого по спине пробегают мурашки:       — Я надеюсь, ты так же хорошо позаботишься и обо мне.        Великое Бедствие разворачивается в его руках и обещает:       — Лучше.       Вулси оказывается хорошим любовником, но гораздо лучшим — другом. Иногда он заезжает в резервацию по делам, а иногда просто так, но Великое Бедствие и сам не понимает, в какой момент их встречи становятся просто дружескими. Боги, кажется, пожимают плечами — это просто еще одна попытка, но она хотя бы не давит грузом неудачи или потери. * * *       У белого человека вся грудь в крови, лицо в красной пыли и губы, запекшиеся от жажды. Великому Бедствию кажется, что он нашел его слишком поздно, но сердце в груди белого еще бьется. Боги обступают их и ведут спор, забрать его или оставить в этом мире. Великое Бедствие молчит и просто делает, что должен. Ему кажется, что он не может его бросить и привозит к себе в хоган, несмотря на кривые усмешки и молчаливое осуждение соседей.       А потом белый человек открывает глаза и смотрит на него синими, как небо, глазами. И Боги замирают…