together

У неё в подреберье застревает стон, когти распарывают кожу на ладони, а позвоночник глухо щёлкает, когда она выгибает спину. Комната наполняется тихими, но пошлыми звуками, Скотт сдерживает обращение как может, пока язык Стайлза отслеживает маленькие пятнышки родинок на смуглой коже. Свинцовые тучи давят на окна сверхмощным разрядом молнии. Гортанные стоны тонут в очередном раскате. Скотт сминает в руках простынь и выгибается в немой просьбе. /ближе, ближе, насколько возможно, твою мать, Стайлз, ближе, пожалуйста/ Волосы неприятно липнут к лопаткам, она старается убрать их, но Стайлз фиксирует её запястья над головой, в очередной раз плашмя проводя языком от поясницы до шеи. Мокро и щёкотно, Скотт хихикает, пока тело сотрясается от дрожи предвкушения. Хвалёный самоконтроль путается в холодном воздухе октября, разрывает тишину спящего города воем. Истерика от нарочито медленных действий падает рядом с красными-жёлтыми-зелёными листьями на подоконник открытого окна. — Хватит, — хнычет Скотт, пытаясь выдернуть руки из жёсткого захвата, словно не нужно лишь чуть-чуть поднапрячься, чтобы сломать не только чужие запястья, но и чужой хребет. — Ты должна усвоить урок, сладкая, — говорит Стайлз. Зубы впиваются куда-то в плечо. Голова Скотт вновь падает на подушки, она глушит стон и попытку притереться ближе к возбуждённому паху. /не хватает, не хватает, не хватает/ — Не могу, — кривит губы Скотт, чувствуя, как пот стекает по лбу и ключицам. Голос срывается. — Стайлз… Новая порция ветра шуршит над ухом, все листки с рефератом разлетаются по комнате вместе с разноцветным вихрем. Дождь барабанит по открытой раме слишком громко для чувствительного слуха. Стайлз опускает затёкшие запястья, на вытянутых руках приподнимается. Скотт чувствует как при потере близкого контакта тело дрожит от холода, пот высыхает под мазками осеннего воздуха. Повернувшись, пытается найти губы, но поцелуем мажет только по шее. Рычит и прикусывает бледную кожу под довольный смех. Руки скользят по бёдрам, отслеживают невидимые крапинки веснушек. /выше, Стайлз, пожалуйста, выше/ Октябрь льёт слёзы, пока деревья гнутся под его истерикой, а город в слабом неведении прикрывает глаза в сладкой истоме под тёплыми пледами. — Твою мать! Скотт редко ругается и каждое ругательство не хуже откровения – Стайлз это знает лучше других. Знает, насколько грязным может быть этот рот ночью, даже если днём растягивается в солнечной улыбке. Подвздошье стягивает стальными обручами. Перед глазами мутнеет от болезненного возбуждения. Хрипы получаются словно вытащенными клещами, но всё равно застревают где-то в глотке. — Стайлз… В ответ лишь мягкое нежное касание к губам, не поцелуй – обещание. • Скотт не может и не хочет двигаться. Расположившись в позе морской звезды (закинув правую ногу и руку на Стайлза), она шумно дышит, пытаясь успокоиться и выкроить из части тёмного сознания лучшие ругательства. — Придурок, — только и говорит она, закатывая глаза на свою изобретательность. — За это ты ‘меня’ и любишь, — довольно отвечает Стайлз, со слабым стоном поднимаясь и оставляя поцелуй на щеке. — Боже, — возмущение переполняет лёгкие. Скотт сжимает ладонь в кулак. — Это всё из-за того парня с парковки? Боже. Боже мой. Ты когда-нибудь научишься распределять за пеленой собственника, где флирт, а где обычная помощь? Даже без отрицательного ответа Скотт знает – не может. И разве кто-то против?