The Beginning of the End

Оскар Линдсей пережил исчезновение дочери очень тяжело. Поговорив с миссис Линдсей по телефону, Меила узнала, что после возвращения из Египта с ее мужем "случился сердечный припадок" и он неделю пролежал в больнице. Вообще, у Меилы сложилось впечатление, что мать Беллы легче отнеслась к случившемуся, чем отец. Ну что ж, у нее осталось еще трое сыновей. Меилу не удивляла скрытая неприязнь, которую стареющие матери порою испытывали к подросшим красивым дочерям... Меила временами очень сожалела, что ее опекуну нельзя сказать правду. Мало того, что несчастье с Беллой серьезно подорвало здоровье Линдсея-старшего, дела его фирмы тоже пошли на спад. Они ничего еще даже не успели наладить: ситуация усугублялась тем, что Линдсей порвал отношения с Барти, который должен был стать главным посредником между Лондоном и Каиром в организации поставок сырья из Египта. Конечно, до самих поставок масел в Британию было еще далеко. Они еще и производство не подняли. Меила, как и сказала Оскару Линдсею, сделала Аббаса своим управляющим; но торопить природу и он не мог, при всей своей крестьянской сметке. Имхотеп и Меила довольно часто ездили на ферму, которая была в нескольких часах пути от Каира. Теперь, когда дочь подросла, это стало легче. Меила знала, что муж подумывает о втором ребенке, - но Имхотеп пока что не заговаривал об этом и не торопил жену, видя перед глазами пример служанки. Бедняжке Розе во вторую половину беременности стало легче, но все равно было тяжело. Меила только надеялась, что роды пройдут без осложнений: везти Розу за океан в этот раз возможности не было. И как простые женщины в Та-Кемет рожали без современной медицины?.. Имхотеп, когда жена поделилась с ним своими мыслями, неожиданно неприятно улыбнулся и сказал: - В Та-Кемет на смерть детей смотрели проще. Дети не требовали стольких забот... такого сложного воспитания, как теперь. И бедные неджесы были всегда готовы к тому, что следующего ребенка заберет Осирис. Меила вздрогнула. А что ж, это верно. В крестьянских семьях и по сей день смерть детей во младенчестве порою была облегчением... Фэй как раз исполнился годик, она лишь недавно начала ходить и лепетать. Доктор Уайт говорил, что Фэй очень развитая девочка для своего возраста. Но сколько всего может произойти, пока она не вырастет!.. В этот раз, когда они поехали на ферму, Имхотеп даже предлагал взять дочь с собой, но Меила была категорически против. У нее появилась та материнская боязливость, которая в других женщинах прежде вызывала у египтянки раздражение. - Как тебе кажется, не следует ли нам все-таки сказать Линдсею, что случилось? - спросила Меила Имхотепа, когда они вошли под крышу своего глинобитного сельского дома, под его благодатную тень. Имхотеп сел в плетеное кресло у окна и долго не отвечал. Меила видела, как по темному лицу мужа пробегают желтые блики, - солнце играло в кронах молодых деревьев, которые недавно перевезли сюда, упаковав корни в мешки с мокрой землей, и посадили за домом. И тут Меила увидела, что лицо Имхотепа приняло знакомое пугающее выражение. Как всегда, когда он готовился пророчествовать... или ощущал возобновившуюся связь с прошлым. - Что? - напряженно спросила египтянка. Имхотеп взглянул на нее. - Я чувствую... эту землю, я слышу ее голос, - проговорил жрец. - У меня и моего брата было имение совсем рядом, в Дельте. Белла Линдсей связана с нами дважды: сейчас и тогда... - Как тогда? - воскликнула Меила. - При жизни Сети? Она встала со стула и быстро подошла к мужу. - Почему же ты мне не говорил, если знал ее раньше? Ведь ты ничего не забыл из своей жизни?.. Жрец посмотрел на нее снизу вверх. - Я не знал, - сказал он, и в лице этого мужественного человека появилась мольба, которую он мог обратить только к вершительнице своей судьбы. - Я никогда ее не знал, и не слышал о женщине по имени Небет-Нун. Тогда знания распространялись намного медленнее, чем сейчас, и охранялись крепче. Эвелин поделилась с Амирами результатами своих изысканий, но они продвигались медленно, как всякая настоящая научная работа. Пока что у них не было ничего, кроме нескольких наводок и предполагаемого имени светловолосой чужестранки. - Но теперь я убежден, что она связана со мной, с нами, - продолжил Имхотеп. - Возможно, если мы хотим отыскать ее следы, следует начать раскопки к западу от нашего поместья. Жрец неожиданно улыбнулся. - Я даже мог бы точно указать место. Там был наш дом. Меила коснулась его гладкой головы, точно опасаясь, что у ее бессмертного супруга вот-вот начнется воспаление мозга. - Но ведь это нельзя, дорогой брат, - с осторожностью сказала египтянка. - Там теперь частные владения. Имхотеп взглянул ей прямо в глаза и рассмеялся; и вдруг показался жене мальчиком. Тем темноглазым мальчиком, которым он был в годы юности Сети. - Не бойся, я не утратил рассудок. Он крепко обнял ее, прижавшись к груди жены, точно к груди давно забытой матери. Меила гладила любимого по голове, утешала его, - и ощущала, словно к сердцу посреди жаркого дня подкатывает холод. Чувство узнавания, причастности к собственной истории, - тот трепетный смысл, который смерть придает самым обыденным событиям прошлого. Она присела на подлокотник кресла Имхотепа. - Так ты думаешь, что сказать ничего нельзя?.. Жрец качнул головой. - Линдсей слишком стар для этого. Он даже поверил бы, что может вступить в разговор с духом умершей дочери, как думают многие спиритуалисты, - Имхотеп усмехнулся. - Но в такую судьбу тела дочери в физическом мире он не поверит, это сведет его с ума. Меила кивнула. Скорее всего. Тем более, что они даже представить не могут - что означали для души Беллы Линдсей такие приключения ее тела. Как не могут судить и о судьбе расщепленной души Меилы Наис. *** Больше всего Беллу удивляло... и дезориентировало, как древние египтяне могли жить без часов. Она так привыкла к этому хронометражу, что не видеть отныне ни часов, ни календаря было для нее как плавать в море без берегов. Когда с нею совершилось это перемещение, мисс Линдсей могла сказать, что ей девятнадцать лет и через полтора месяца должно исполниться двадцать. Но когда пробьет этот час в новой реальности, она не знала. Белла считала дни своего заключения в храме Амона, ставя палочки на последнем листке блокнота, который прятала под тюфяком. Что она будет делать, когда листок кончится, Белла не представляла. Ей странным образом казалось, что когда она собьется со счета проведенных здесь дней, кончится и ее время. Когда палочек стало двадцать, Белла узнала, что жрецы умеют считать часы, по суточному обращению солнечного Амона-Ра; но даже для них это означало не столько движение вперед, сколько новый возврат к началу. Новую победу над ночью и смертью. Такой неизменный порядок жизни именовался "маат", и сохранение его мыслилось высшим благом. Белла в своей келье начала вести дневник... она никогда не делала этого раньше, в прежней жизни. Там, в Лондоне, ей казалось, что человечество и ее семья вместе с ним несется в будущее на всех парах, что закон существования - стремительный прогресс. А теперь... "Мне кажется, что древнее общество, в которое я попала, обращает в нуль все перемены, что с ним происходят, - писала Белла Линдсей, сгорбившись над своим столиком. - Эти люди вовсе не глупы, и способны быстро учиться, когда хотят. Но то, чему человек учится с детства и до старости, не преобразует его жизнь и жизнь других коренным образом. Египтяне даже не понимают, что такое будущее, - для них новая эра начинается с воцарения каждого следующего фараона. Я порою жалею их, а порою очень им завидую. Мне кажется, что наша цивилизация, из которой меня вырвали, несется навстречу своей гибели..." Грифель обломился, чиркнув по бумажке, и Белла выругалась под нос. Что она будет делать, когда карандаш совсем кончится? А какой ценностью ей теперь представлялся этот истрепанный блокнот! Конечно, Белла уже училась писать на папирусе, но успела прочувствовать разницу. На папирусе не будешь вести дневник, расцвечивая целые страницы оттенками своих размышлений. Вот так древние люди подрезали крылья своей мысли, удерживая себя от "прогресса". Конечно, для нее великое счастье уже то, что ее вообще допустили к писанию и рисованию: что она оказалась в кругу древнеегипетских интеллектуалов, которые не стали рубить сплеча и были научены сдерживать свои плотские страсти. Попади она, скажем, к солдатам или рабочим... Правда, о том, какое будущее ей готовят жрецы Амона, пленница до сих пор не имела никакого понятия. Менна обращался с нею хорошо, даже слишком. Может быть, боялся богини - ее покровительницы; и непритворно заинтересовался способностями "Владычицы Хаоса". Может быть, четвертый пророк Амона рассчитывал больше узнать о родине Беллы, где вырастают такие девушки, - и, например, склонить фараона к завоеванию Британии и захвату ее богатств. При этой мысли Белла вначале улыбалась, затем перестала. Только ей одной было известно, что Британские острова этого времени заселены дикарями, гораздо более воинственными, чем древние египтяне. Зато современники Линдсеев в сравнении с воинами Та-Кемет были трусоваты. Каждый изнеженный Рим в свой черед гибнет под натиском варваров... А может, Менна был слишком умен, чтобы строить такие сказочные планы. Он мог использовать Беллу в борьбе с жрецами, которые соперничали во влиянии со служителями Амона. Еще не увидев жизни за стенами своего храма, пленница многое узнала об укладе жизни в Та-Кемет. Через два дня после того, как она оказалась в древних Фивах, Белла получила некоторую свободу - ее стали выпускать во внутренний двор для прогулок. Она выходила в сумерки, после уроков, - посидеть в искусственном садике. А через двадцать два дня - через три христианские недели и две древнеегипетские - Белла получила позволение выйти в город. Это было очень своевременно... только что прошли ее женские дни, в которые ей пришлось обходиться шерстяными валиками. Белла старалась даже не задумываться о том, насколько это негигиенично. Но было очень неудобно, особенно ей, девушке. Беллу позабавила - и одновременно очень опечалила мысль, что женский цикл для нее последняя возможность отсчитывать время. Дневник ее оборвался тогда же, хотя она писала как могла убористо; и дни, проведенные в храме, в затворничестве, уже сливались в одно. Белла почти никого не видела, кроме Менны, Хапимерит и еще одного жреца - Ипи, третьего "хем нечер", который показался пленнице более молодым и чутким, чем Менна. Жрецы и слуги, которые иногда попадались Белле в храмовых переходах, ни разу не заговаривали с нею и не приближались. Белле казалось, что никто из них даже не подозревает о ее необычности. Тем лучше... Но впервые открывшаяся перед ней возможность покинуть свою тюрьму окрылила Беллу. Она ощутила себя почти счастливой. Как изменилось ее сознание за эти двадцать дней!.. Белла все еще плакала ночами, грустя о доме, - но с каждым днем эта жизнь представлялась ей все более далекой. Может быть, на нее так подействовало пребывание в доме Амона. Ведь это было особенное, "намоленное" место, как некоторые прославленные монастыри: только сильное более приземленной и демонической, языческой силой. Белла была рада услышать, что с нею пойдет Хапимерит. За это время она сблизилась со своей надзирательницей, и многое узнала о ней. Хапимерит действительно была "сунут" - женщиной-врачом, и имела в храме довольно высокий статус. Ей было сорок пять лет, и ее муж умер два года назад, от той же болезни, что и двое из их детей, сын и дочь. Хапимерит вырастила дочь и четверых сыновей, двое из которых стали храмовыми слугами, один - врачом, как она, а старший - корабельщиком, который ходил в "Великое зеленое море"* и видел разные заморские обычаи. Может быть, поэтому Хапимерит, наслушавшись рассказов сына, не была особенно потрясена появлением Беллы. "А от чего умерли твои дети и муж? Почему?.." - Белла запнулась, поняв, что задала храмовой лекарке бестактный вопрос. Хапимерит грустно улыбнулась. "Ты спрашиваешь, почему я не смогла исцелить их? Их унесла лихорадка, от которой помогают только заклинания. Или не помогают". Белла уже знала, что египетские медики научились лечить болезни желудка, глаз, кожные недуги, останавливать кровотечение, укреплять женское здоровье и мужскую силу, помогать при родах в сложных случаях. Но инфекции, подстерегавшие людей в болотах или в стоячей воде, когда Нил не поднимался, оставались для них лихорадками, против которых не было средств. Белла ощутила ужас при мысли, что сама она в любой день может подхватить здесь "лихорадку" и умереть, хотя она еще так молода. Что тогда сделают с ее телом?.. "Нет, нет, нельзя об этом думать". Двери храма открылись для них утром, в блистающий третий день второго месяца перет - сезона разлива, в исчислении древних египтян. Белла так и не смогла даже примерно определить, какой это год до христианской эры. Но узнала, что первый год правления его величества Рамсеса, наследник которого, Звезда земли, носит имя Сети.* Рамсес был уже стар, и сделал сына своим соправителем. Это было уже кое-что... Прежде, чем покинуть дом Амона, Белла и Хапимерит посетили главный зал храма. "Гипостильный зал", вспомнилось англичанке, когда она вступила в это огромное помещение. Ей в первый раз оказывалась такая честь. Белла еще никогда не видела египетских дворцов и храмов снаружи, в их первозданном великолепии, - но при попадании в один такой зал у непривычного человека появлялась слабость в коленях. Это помещение было отделано двумя рядами толстенных колонн, капители которых в виде цветов папируса терялись в высоте, - а стены украшали огромные рельефы, изображавшие битвы и торжества фараонов. "А если тут крикнуть?.." - подумала Белла. Она даже зажала рот ладошкой, чтобы нечаянно не вырвался кощунственный звук. Тут вдруг Хапимерит взяла ее за руку намозоленной ладонью. - Смотри, - шепнула женщина, указав вперед, в сторону группы бритоголовых людей в легких зеленых одеждах. - Вон там - жрецы Осириса. Говорят, их особенно любит наследник, сын царя... Жрецы Осириса?.. Какое-то смутное не то воспоминание, не то предчувствие заставило Беллу нахмуриться. Но ей было более интересно поближе взглянуть на других посетителей. Сюда допустили нескольких высоких особ, в черных с золотом париках, в широких драгоценных ожерельях и пестрых складчатых одеждах. Знатная женщина обмахивалась веером из страусиных перьев, распространяя лотосовый запах своих духов. Чтобы разглядеть ее, Белла шагнула вперед. Сегодня, в честь выхода, на ней самой и на Хапимерит были нарядные цветные платья и даже серебряные пояса. И Хапимерит, вместо обычного платка, надела дорогой парик и ожерелье из синих стеклянных палочек. Прячась в тени колонн, Белла подошла к знатной даме, стараясь, чтобы та ее не заметила. И оказалась так близко к жрецам Осириса в зеленом, что смогла разглядеть их лица. Они вполголоса беседовали и не обращали внимания на девушку. Один из этих жрецов чем-то зацепил ее взгляд. Еще не понимая, чем, Белла вгляделась в служителя Осириса: он стоял к ней в профиль. Это был молодой и статный человек, почти еще юноша. Белле пришлось до боли прикусить губу, чтобы не вскрикнуть: она пошатнулась, в глазах стало темно. Она только что увидела молодого Сети Амира. Вне всякого сомнения, ей предстал, в окружении жрецов Осириса, муж мадам Меилы. * Средиземное море. * Согласно одной версии, это 1306 год до н.э., с воцарением Сети I в 1304 г. до н.э.