The Beginning of the End

Амон-Аха превратился в серьезного и довольно привлекательного юношу, который, однако же, выглядел более субтильным, чем его отец и дядя. Имя "воитель" ему не подходило совсем - долгое учение в жреческой школе выработало у старшего сына Синухета ту скупость и скованность движений, которая более всего предрасполагала к сидячей работе и воспроизведению раз и навсегда усвоенных образцов. Иначе говоря, Амон-Аха стал теперь образцовым средним египтянином. Если отец и был в чем-то разочарован таким наследником, он это скрывал. В честь окончания школы устроили маленький праздник в кругу семьи, в доме Тамин, - на котором было разрешено присутствовать и Сетеп-эн-Сетху, и его матери. Имхотеп до сих пор задерживался во дворце. А на случай, если бы он вернулся раньше, Белле нашлось бы, где спрятаться. Тамин все продумала. Сетеп-эн-Сетха рано увели спать - на другой день на рассвете ему предстояло идти в дворцовую школу, и мать простилась с ним загодя. Мальчика должен был сопровождать Синухет. Амон-Аха допоздна засиделся со взрослыми; и именно он первым услышал, что возвращается хозяин. Залаяла собака, раздался стук копыт и колес по улице. - Твой пес лает! - воскликнул юноша, приподнимаясь с места и обращаясь к Тамин. - Это дядя возвращается? Глаза Амон-Аха расширились: он, как и остальные, побаивался Имхотепа, которого видел только издали, в облике недоступного жреца. - Да, это колесница моего мужа, - сказала Тамин. Она посмотрела на Беллу, и та, кивнув, поспешно встала. Теперь, когда у нее было целых два сообщника, она почти не боялась. - Я сейчас уйду. Белла выскользнула в коридор; и услышала, как внизу распахнулась дверь и простучали мужские шаги. У нее сильно забилось сердце, и она бегом промчалась до пустой комнаты, которую ей в этом доме предназначили в качестве укрытия. Захлопнув дверь, англичанка перевела дух и, прищурившись, осмотрелась. Служанка оставила ей керамическую лампу, которая причудливо озаряла обстановку. Здесь ничего не было, кроме тростниковой циновки на полу и битой глиняной посуды. Зачем-то ее сохраняли, может, из бережливости... Белла села на циновку, поставив подбородок на колени. "А что, если Имхотеп пожелает заглянуть сюда?.." Вдруг ему понадобится уединение? Хотя это глупости, Имхотеп будет слишком занят с родственниками. И у него есть в своем доме, где уединиться. Белла просидела некоторое время, царапая папирусное плетение ногтями и напрягая слух, - до нее доносились мужские голоса и женский, который возвышался над ними и звенел. Тамин отвлекала супруга... А может, она уже вовсе позабыла о чужеземке, несмотря на ее поразительную тайну. У нее наверняка своего хватает, а это открытие насчет Беллы Тамин сделала не вчера! Белла томилась бездействием, от которого нервы натянулись как струны. В конце концов, решив чем-нибудь себя занять, она встала. Взяв лампу, пленница передвинула ее поближе к груде посуды, невесть зачем брошенной в этой комнате. Присев на корточки, Белла стала брать в руки и рассматривать пыльные горшки, кувшины и чашки, чувствуя себя самым одиноким и самым странным в мире археологом. Посуда была не сказать, чтобы совсем дешевая, - попадались расписные сосуды с очень тонкими изображениями сцен из жизни богов, каноническая черно-красная гамма... И даже иероглифические надписи... - Погодите-ка, - прошептала Белла, холодея. В руках она держала большой черепок с небрежно нацарапанным на нем текстом: Белла знала, что глиняные таблички использовались египтянами для упражнений в письменности. А вот еще кусок известняка, тоже весь исчерченный. Кто-то из ученых хозяев этого дома набивал руку - или пытался скрыть написанное от остальных обитателей дома, не решаясь уничтожить?.. Белла уронила кусок мягкого камня, и он раскололся, так что надпись раздробилась. Ахнув, англичанка зажала себе рот, глядя на погибший текст. Конечно же, копии его не сохранилось, и восстановить будет невозможно, кто бы из хозяев ни хранил здесь свои секреты!.. Белла нагнулась и дрожащими руками собрала куски и крошку. Она замела их подальше в угол, сделав единственное, что было возможно. Потом Белла торопливо попыталась привести кучу посуды в первоначальный вид. Усевшись на циновку, она постаралась хладнокровно обдумать то, что натворила. Весьма вероятно, что это ничего не значит... В этой кладовке Тамин может хранить старые счета и хозяйственные заметки, как делает Мути. Да и просто всякий хлам. Многие хозяйки даже во времена Беллы отличались таким неразумием, не решаясь выбросить то, что уже не могло пригодиться. Однако на душе свербело, и Белла чувствовала себя с каждой минутой все более виноватой. Это нервы, подумала она. Почему же никто за ней не приходит?.. Снова вскочив на ноги, Белла принялась расхаживать по комнате, обхватив себя руками. Потом остановилась, глядя на мерцающий желтый огонек лампы. Она была готова уже выскочить из комнаты и побежать искать Синухета; но тут дверь открылась, заставив ее вскрикнуть. Синухет, стоявший на пороге, смотрел на нее с удивлением и тревогой. - Ты что тут делаешь?.. Белла мотнула головой. - Ничего! Никому, ни за что нельзя рассказать, что она сделала... Синухет улыбнулся и протянул руку: - Пойдем спать. Имхотеп уже у себя. Белла вернулась за лампой. Она передала светильник египтянину и пошла рядом, опустив глаза. По пути они молчали. В спальне Белла наскоро умылась и, окунув палец в плошку с натроном, почистила зубы. Потом села на кровать и принялась расчесывать волосы своим черепаховым гребешком, не глядя на хозяина. - Ты доволен этим вечером? - спросила англичанка. Она подняла глаза, наткнувшись на неподвижный взгляд Синухета. Он тоже задумался о чем-то своем, глядя на нее. - Доволен ли я встречей с братом? - уточнил египтянин. Потом качнул головой и сел рядом с Беллой, так что кровать скрипнула и прогнулась. - Я доволен... Я рад, что Имхотеп теперь так возвеличен... Но мне он показался совсем чужим. Трудно поверить, что это тоже сын моей матери. Белла молча прижалась к плечу египтянина, поглаживая его руку. Несмотря на то, что она чужая ему и по крови, и по воспитанию; несмотря даже на то, что она отстоит от Синухета на тысячи лет, - теперь она ему ближе, чем его собственная семья. *** Синухет уехал успокоенным - Тамин обещала присматривать за вторым его сыном, как присматривала за первым. Имхотеп тоже дал слово позаботиться о мальчике. Но насчет своего мужа Тамин была вовсе не так уверена. Способен ли Имхотеп теперь позаботиться даже о себе! Жрец Осириса и царский советник, большой господин, казался воплощением хладнокровия и расчетливости. Их жизнь, размеренная на годы вперед, как у многих благополучных супругов, была словно присыпана серым пеплом. Но Тамин знала, какое пламя тлеет под этим пеплом. Она строила собственные догадки насчет Имхотепа - делая выводы из длительных его отлучек, из многих часов, что ее супруг проводил, разбирая ветхие папирусы, которые он никому не давал переписывать. Ему мало было земной власти, которая совершенно удовлетворяла большую часть жрецов... Имхотеп искал власти над жизнью и смертью - он алкал могущества, выше которого ничего быть не может. Рядом с этим блекло даже то, что Тамин узнала о белокурой наложнице Синухета. В храме Амона существовали записи о встречах с людьми будущего: Небет-Нун была не первой такой посланницей. Однако эти встречи, сколь бы ни были они удивительны, принадлежали миру живых. Имхотеп же хотел покорить себе и мир мертвых. Если бы только в Ипет-Исут прослышали об этом, он сам очень скоро присоединился бы к мертвым. Но пророкам Амона не от кого было узнать об этом чернокнижнике, кроме как от Тамин. А она сама не располагала еще никакими свидетельствами, только догадками сердца. И терзалась, не зная, как ей быть. Многое мучило Тамин, и она не знала, какой поступок будет угоден Маат! Муж слишком долго не делился с ней ни мыслями, ни чувствами. Через несколько дней после отъезда Синухета певица Амона решилась попытаться вызвать Имхотепа на откровенность. Хотя бы... в чем-то, если не во всем! Тамин без предупреждения пошла в спальню мужа, когда он уже готовился ко сну. Жрица знала, что в такие часы человек наиболее беззащитен... Она постояла под дверью - сердце колотилось, как у молоденькой девушки перед свиданием. Потом толкнула дверь и вошла. Имхотеп сидел на полу, скрестив ноги и закрыв глаза. Он был в одной набедренной повязке-схенти; и ей показалось, что муж молится. Тамин едва не пожалела о своем вторжении; но тут жрец открыл глаза и увидел ее. Спустя несколько мгновений Имхотеп медленно улыбнулся. Он ждал ее?.. Тамин не знала. - Ты желаешь со мной говорить? - произнес он. Имхотеп поднялся, и рослая, сильная женщина почувствовала себя маленькой рядом с ним. "Говорить... и не только говорить!" - подумала она. - Да, - сказала Тамин, подняв голову. - Я давно желала этого. Имхотеп ласково улыбнулся, точно они жили в полном согласии. - Садись, - жрец указал ей на свою кровать, и Тамин приняла приглашение, опустившись на холодное ложе. Сам он тоже сел, но не рядом, а на стул немного поодаль. Имхотеп спокойно сложил на коленях руки, глядя на жену, а та скользнула взглядом по его чеканному лицу и сильным плечам и вновь с горечью подумала, как же этот человек красив. - Я перестала понимать тебя, - сказала Тамин, вложив в эти слова все, что наболело. - Я давно уже не знаю тебя, и ты отдаляешься от меня все сильнее, муж мой! Имхотеп даже не подумал этого отрицать. - Ты хочешь расстаться? - спокойно спросил он. Тамин уронила руки на колени. - Ты так легко говоришь об этом? - негодующе воскликнула певица Амона. И тут она увидела, что слова эти дались Имхотепу совсем не легко. Он впился в нее глазами, точно ожидал себе какого-то приговора... или готовился вынести приговор жене. Тамин стало страшно. Но она решила высказаться, и будь что будет! Жрица встала, сложив руки на груди. - Я давно поняла, что я и мой отец - ступени, по которым ты поднялся к трону Хора, - дрожащим от переполняющих ее чувств голосом произнесла она. - Я всегда знала, что ты не любил меня! Я знала, что ты можешь дать мне... и не страдала от этого... - Но сейчас ты страдаешь, - сказал Имхотеп. В голосе его появилась мягкость, и Тамин взглянула на мужа с изумлением. - Я узнала тебя достаточно, чтобы страдать, - прошептала женщина. Она отвернулась от супруга и принялась мерить шагами комнату. - Да, я могла бы разойтись с тобой! Я еще не стара, и еще найдутся среди мужчин те, кто скажет, что я хороша... И, уж конечно, найдутся те, кто прельстится моим богатством и моею святостью... Тамин закатилась смехом. Имхотеп смотрел на супругу пристально и очень странно, но она уже не замечала этого. - Каждый новый мужчина - как запечатанный сосуд, - сказала жрица. - Но мне даже не нужно открывать их. По многим достаточно щелкнуть ногтем, чтобы понять, что они пусты! А ты содержишь в себе больше всех тех, что я знала... и больше всех, что я узнаю! Имхотеп подался к жене. Казалось, он действительно впечатлен ее признанием. - Так ты любишь меня? Тамин взглянула на него сквозь слезы. - Я могла бы... Но ты не позволяешь мне этого! Вдруг жрице подумалось, что именно ей Имхотеп боится открыться как любовник, потому что боится открыться во всем. Тогда, когда они только сошлись, они были опьянены друг другом: как мужчина познает свою первую женщину. Но это время прошло, и того молодого любовника больше нет. А для человека, в которого Имхотеп превратился, теперешняя Тамин слишком чужда и слишком опасна. А может, она с самого начала была чересчур похожа на него, чтобы воспламенить его чувства, - такая же гордая, самовластная, умная и расчетливая? Есть камни, от соударения которых никогда не вспыхнет искра! Имхотеп по-своему понял ее молчание, то, как опустились ее плечи. Поднявшись и подойдя к Тамин, муж заключил ее в объятия. - Мы останемся вместе... так будет лучше для нас обоих, - прошептал Имхотеп над ее ухом. Он не мог предложить ей любовь, но предлагал ее подобие... Тамин почувствовала, как слабеет в руках этого мужчины, который, опускаясь, целовал ее шею и плечи. Имхотеп поднял ее на руки и перенес на кровать. Тамин стонала и блаженствовала под его ласками, сжимая его в объятиях так, словно стремилась удержать навеки; забыв, что этот человек может предложить ей только свое тело. Когда же Имхотеп уснул, жрица долго глядела на него, приподнявшись на локте. Возможно, он искренне расточал ей нежность, ощутив раскаяние. Но Имхотеп знал, что жена может погубить его, - и сделает это, если он даст слабину! Рядом с ним никакая женщина не могла быть спокойна... Этот прекрасный слуга Осириса был способен обратить вспять законы богов. Но если он сделает это, то не ради нее, Тамин. Она - пройденная ступень в его возвышении. Даже если ей наконец удастся зачать, это не изменит чувств мужа, - а вероятно, только вызовет еще большее отчуждение. Осознав это, Тамин зарыдала, глуша слезы подушкой. Она долго плакала, а потом, обессилев, уснула. Когда Тамин проснулась утром, Имхотеп уже покинул ее.