Все ради тебя

Мир состоял из темноты. Страшной, необъятной бездной она простиралась над всем мирозданием, накрывая его пеленой тишины. В оцепенении застыли все чувства и ощущения: не было, просто не существовало в этом странном мире ничего материального. Покой, возведенный в абсолют. Полное, безграничное небытие. -…ну же…крой глаза! Темнота вдруг шевельнулась и, оскалившись, протестующе зарычала. — Не…й умирать у м…на руках! Слыши…еня? Тишина взорвалась оглушительной лавиной звуков. Отдельные слова, которые удавалось выцепить из общего потока, не удавалось осмыслить. Даже запомнить — их значение и сам факт существования ускользали из памяти сразу после того, как они были услышаны. -…аррет, Мор тебя раздери! Мир содрогнулся острой вспышкой. Раздался звук пощечины. Покой был нарушен, плавное течение забытья, подернутое ледяной коркой, противно хрупнуло. Темнота разразилась новым, давно забытым чувством. Боль. Воспаленный разум почему-то сказал о том, что раньше этой боли было куда больше, чем сейчас. Было ли это правдой или всего лишь лукавой шуткой пустоты, которая не хотела отпускать из своих цепких лап? — …открой глаза! — Он жив? — Мы успели? — Отойдите, отойдите все! Предчувствие чего-то мучительного надвигалось медленно, но неотвратимо. Угрожающей тенью подбиралось ближе и ближе, пока не обрушилось всей своей мощью. Вспышки боли отзывались во всем истерзанном теле, которое даже не существовало несколько мгновений назад. Ощущения были настолько болезненными, что сознание, сбросившее оцепенение, устремилось обратно в небытие, где не было ни чувств, ни мыслей, ни этого острого, беспокойного журчания чужого голоса. — Нет, нет, не теряй сознание! Больно. Почему так больно? В какофонии общего шума прорезался низкий утробный рокот — вибрация глубоко в горле. Это был его собственный рык. Он тяжело приходил в себя. Рычание, перемешанное с хрипом, прорывалось сквозь разбитые губы, на которых коркой запеклась кровь. В какой-то момент рык оборвался: не хватило дыхания. Он все еще не мог соображать, но тело само знало, что ему делать. Потянуть воздух ртом. Медленно, осторожно вдохнуть. — Вот так, Хоук, дыши. Дыши. И он задышал. Воздух был враждебен к горящим легким, словно исцарапанным изнутри острыми песчинками. На самом деле вдыхаемый им воздух был сырым и холодным, пропитанным дождем и озоном, но Гаррету он казался нестерпимо горячим, будто его прокалили в кузнечном горне. Он понял, что не может сделать новый вдох: к горлу подступил мерзкий комок из пыли и свернувшейся крови, и мужчина начал задыхаться, сотрясаясь в конвульсиях. Кто-то заботливо придержал ему голову и повернул ее чуть набок; Хоук тут же зашелся в мучительном приступе кашля. Ему не сразу удалось совладать с собой, но когда он, прокашлявшись, смог сплюнуть гадкую слизь и отдышаться, окружавшая его тьма отступила, недовольно шипя. Сделав новый, донельзя осторожный вдох, Хоук нашел в себе силы разлепить веки. Сквозь кровавый туман, застилавший глаза, он различил над собой ночное небо. Низкое, грозное, оно было затянуто тучами, что осыпались вниз каплями дождя. Влага смешалась с кровью, залившей все его лицо, и превратилась в липкую пленку. Контраст холодного дождя и жгучей боли, отголоски которой разносились по нервам, подобно молнии, понемногу возвращал разум Хоука обратно в тело. Скоро он смог различить чью-то черную тень, нависшую над ним. — Дыши, — негромко приговаривал кто-то, продолжая придерживать его голову, — оставайся здесь, не теряй сознание. Что же ты сделал… Гаррет не мог различить лица в темноте ночи. Не мог вспомнить ни одного имени. Кроме… — Фенрис, — он произнес это имя одними губами, не слыша своего голоса. Склонившаяся над ним тень вздохнула. — Нет… Это Андерс. — Андерс, — едва слышно прохрипел Гаррет. Ослепленный болью, он никак не мог прийти в себя и вспомнить, почему ему было знакомо это имя. Все мысли были словно укрыты плотным слоем тумана, — Андерс… что здесь… — Тише, — голос склонившегося над ним человека был тих и почти ласков, но обнажал тревожные ноты, — все в порядке, Хоук, все хорошо. Просто дыши. Он ощутил осторожные прикосновения — кто-то утирал кровь с лица Гаррета и его разбитых губ. Он ничего не понимал. Происходящее сейчас так отличалось от той мертвой тишины, в которой он пребывал, кажется, сотни лет. Шум дождя и далеких громовых раскатов будили в груди неясное беспокойство. Что-то подсказывало ему, что эти звуки были связаны с чем-то важным. Они были связаны с той болью, которая терзала его тело, с тревогой в голосе склонившегося над ним мужчины, чьи прохладные руки лежали сейчас на его горячих висках. Внезапно ночную темноту разорвала вспышка молнии. Ее нестерпимо-белый свет ударил по измученным глазам, а следом побережье накрыл громовой раскат. Этот гром заставил Гаррета вздрогнуть: перед его внутренним взором мелькнуло древко вражеской стрелы. Вспыхнули алые росчерки колдовского огня, послышались отзвуки чьего-то крика. Звон стали, брызги крови, запах жженой плоти… Все воспоминания, погребенные под обвалом, обрушились на него всей своей страшной силой. Штормовая ночь. Караван беглых рабов. Кровавый бой с охотниками, западня… Обвал. Враги. Ощущение смертельной опасности переполнило его; тело инстинктивно напряглось, готовясь к бою, и маг рванулся вперед, пытаясь рывком встать на ноги. Он должен дать отпор охотникам, защитить караван, выгадать для людей немного времени. Но Гаррет едва ли смог пошевелиться: руки и ноги не слушались его, словно он был выпотрошенной соломенной куклой, и его слабая попытка встать была пресечена новой вспышкой боли. Он затравленно зарычал, как загнанный зверь. — Хоук, все кончилось, — две сильные руки аккуратно, но крепко прижали его к земле, чтобы не дергался и не калечил себя, — ты их спас. Ты спас нас всех. — Беженцы… — Живы. Переправились на корабль и отчалили — вместе с водой и припасами. Дальше дело за Изабеллой. Она отвезет людей в безопасное место, где будет ждать быстрый корабль с надежным капитаном, который переправит их в Вольную марку. Сказанные слова провисали в воздухе, путаясь между собой, но Хоук сумел разобрать и понять их все. На мгновение мучавшая его боль притупилась от радостного осознания — они справились. Они снова это сделали. Волна невероятного облегчения укрыла измотанный рассудок. Скорбь по павшим Капюшонам придет позже, когда Гаррет окончательно придет в себя, а пока что он пытался разглядеть Андерса в темноте. — Капюшоны не видели твоего лица. Оно было так испачкано кровью и грязью, что даже я едва узнал тебя. — Еще кто-нибудь… из наших?.. — С трудом выговорил Защитник. Его голос был шелестящим и надломленным, но это его не волновало, — кто-нибудь, кроме меня?.. Там… Ответом ему послужил потяжелевший прямо в воздухе вздох Андерса. Он долго молчал; Гаррет слышал только шум дождя и собственное сиплое дыхание. Где-то недалеко от них находилась группа уцелевших воинов-Капюшонов — на самом краю слуха маг слышал их тревожные перешептывания. — Я ничего не чувствую, — наконец проговорил целитель, — под камнями больше нет жизни. Когда мы начали разбирать завал, чтобы вытащить тебя, может, кто-то еще был жив, но сейчас… Слишком поздно. Хоук потянул ртом воздух, глубоко вздыхая; это стоило ему нового приступа боли, что тошнотворным спазмом подступила к горлу. Одновременно с этим он ощутил укол вины. Оползень унес жизни не только тевинтерских охотников, но и Капюшонов, его бойцов, которые могли быть тяжело ранены, но еще живы. Теперь же он не сможет даже почтить их память и провести обряд погребения в огне, как того требовали традиции и здравый смысл. Придется их бросить здесь. Мысль о том, что их телами могут завладеть низшие демоны, причиняла еще больше боли, чем сломанные ребра. — Проклятый… Тевинтер… — едва прохрипев это, Хоук зашелся в новом приступе кашля. — Все, больше ни слова. Мы не можем больше здесь оставаться, охотники могут появиться в любую минуту. Выдвигаемся в Убежище. Андерс дал знак остальным заговорщикам. Боковым зрением Гаррет заметил, что их темные силуэты зашевелились, приближаясь, и взволнованно захрипел: — Нет… Нет, я должен вернуться… Целитель уже собирался опустить на лицо раненого черную маску, чтобы сохранить тайну его личности от остальных, но, пораженный его последней фразой, застыл на месте. — Что? О чем ты? — Я должен… вернуться в поместье к Фенрису — …Данариусу. Андерс потрясенно замолчал. Вскинул руку, останавливая подошедших Капюшонов, и склонился над раненым совсем низко. В проблесках далеких молний Хоук увидел его мертвенно-белое, как простыня, лицо; увидел его страшные глаза — настолько темные, что они казались двумя бездонными колодцами. Губы, с усилием сжатые в одну тонкую линию, быстро зашевелились, когда он заговорил: — Послушай меня. Слушай внимательно и запоминай: ты не бессмертный. Сегодня ты чуть не погиб, и только чудо помогло мне вернуть тебя из Тени, — его голос звенел от напряжения и отчаяния, — эти раны смертельны. Ты не сможешь даже встать на ноги, не говоря уже о том, чтобы возвращаться в Минратос. Собравшись с силами, Гаррет сумел дотянуться и схватить целителя за руку: — Если я… к рассвету не вернусь в поместье… — Маг перевел дыхание. Говорить было тяжело, и приходилось делать короткие перерывы, — нас… могут раскрыть. Связать мое отсутствие с… гибелью отряда охотников… будет несложно. Лицо Андерса вмиг посуровело. Гаррет не думал, что оно может стать еще белее, но он тут же убедился в том, что ошибался. — Ты прав. Но я не могу тобой рисковать. — Андерс, — натужно выдохнул Хоук, — именно мной… ты и можешь рисковать. Я прошу тебя. Сделай так, чтобы я не развалился по дороге… и помоги попасть в поместье. Андерс надолго замолчал, хмурясь. У самого Гаррета сводило скулы от нехорошего предчувствия, но он должен, он обязан был играть свою роль до самого конца. Даже если не оставалось ни сил, ни крови продолжать плести сети заговора. Единожды начав движение, остановиться было уже невозможно. Пути назад нет. Сохраняя суровое молчание, целитель достал из сумки какой-то сверток — моток бинтов. Размотал льняную ленту, оставляя в руках один деревянный стержень, вокруг которого был обмотан бинт, и поднес его к губам Хоука: — Вот. Зажми в зубах. Тот повиновался. Он понимал, зачем это нужно — чтобы не откусить себе язык от болевого шока. Защитник не раз видел, как Андерс проделывает свои, казалось бы, невозможные операции над ранеными, но ни разу не был на их месте. Он надеялся и не побывать. Как оказалось — зря. — Я могу обезболить. Но заклинание сильно затуманит разум, ты можешь проспать несколько дней. Он отрицательно мотнул головой.  Валяться в бессознательном состоянии в то время, как весь Минратос вскипит? Гаррет не мог себе этого позволить. Андерс коротко кивнул. — К утру ты будешь выглядеть здоровым, но для полного исцеления понадобится несколько дней, — целитель оглянулся на Капюшонов, жестом подзывая их, — Будет больно. Очень. Он опустил черную маску на влажное от крови и дождя лицо Защитника, и несколько Капюшонов, которые возникли рядом с Хоуком, не увидели его лица. Маг не смог произнести слов благодарности, но надеялся, что Андерс все понял по его глазам. — Не позволяйте ему дергаться, — Андерс откупорил пузырек с лириумом. Он тоже растратил много сил, а лечение требовало подпитки, — держите крепко, чтобы он не навредил сам себе. Гаррет почувствовал, как чужие руки сильно прижали его к земле. Черные фигуры заслонили собой темное небо; ночную тьму вспорол мягкий свет, которым загорелись ладони целителя, и Хоук интуитивно напрягся. Его тяжелое дыхание участилось. Липкий холод страха протягивал к нему свои костлявые пальцы, ужасая близостью мучений, на которые маг сам себя обрекал. Но он не дрогнул, помня, ради чего все это. — Прости, друг, — прошелестел голос Андерса. Его руки простерлись над Защитником и пропали в яркости целительного света. Волна боли, всколыхнувшаяся в истерзанном теле, выбила из легких весь воздух. В глазах у Гаррета потемнело, и он судорожно захрипел, сжимая разбитые пальцы в кулаки. Он физически ощущал, как кровь вскипает в его теле, всем своим горячим потоком устремляется к ранам, ускоряя заживление. Каждая клеточка вопила, заходясь в агонии, будто сгорая заживо в лечащем огне. Боль была чудовищная. Она ломала, крошила тело, сдавливала горло, не давая вдохнуть. Булькала в груди, жгла язык острым привкусом желчи и крови. Ослепленный разум, опустившийся до уровня примитивных инстинктов, кричал о том, что нужно бежать, бежать от этой беспредельной боли; Хоук дернулся было, но руки заговорщиков держали крепко. Он мог только сильнее закусывать деревянный стержень, рыча и выгибаясь от сотрясающих его судорог. Сквозь собственные сдавленные крики Гаррет слышал громкий хруст: это выбитые суставы возвращались на место. Магия безжалостно сращивала кости, затягивала трещины. Входя глубже в тело и добираясь до сквозных ран от арбалетных болтов, она грохотала в ушах мага. Нигде не было спасения от кипящей боли, которая, словно хищник, вцепилась в свою жертву и терзала израненную плоть. Кажется, он несколько раз терял сознание — он не помнил. Все смешалось и смазалось, мозг отключился. Он просто не мог воспринимать искаженную жуткими мучениями реальность. Когда все кончилось, и тело перестало сотрясаться от спазмов, разум Хоука, разодранный на лоскуты этой невыносимой пыткой, потух, устремляясь в темноту. На этот раз она была ласковой и желанной. *** Близкий громовой раскат сотряс промокший воздух, и Фенрис проснулся. Он задремал, полулежа в глубоком кресле. Последнее, что он помнил перед тем, как провалиться в объятия сна — размеренное дыхание спящего Хоука. Эльф обвел взглядом темную, словно залитую чернилами спальню, ища его глазами, и вдруг понял, что Гаррета тут нет. Кровать была наспех заправлена. Фенрис вскочил с кресла. В неверном свете трепещущих молний он едва ли видел очертания мебели, но ошибки быть не могло. Ненавистный маг улизнул из-под его надзора, когда эльф задремал. Его не оказалось и в других комнатах — ни в библиотеке, ни в кабинете, ни в роскошно убранной зале для приема гостей. Выстуженные ночной грозой покои были пусты. Воин застонал от досады. Куда он делся? Эльф твердо решил проследить за Хоуком и узнать, какими гадкими делами он занимается по ночам. Не иначе, как плетет свои интриги, чтобы пробиться повыше. Заработать имя, укрепить свое влияние. Слухи о том, что скоро его провозгласят полноправным магистром, сильно окрепли в последние несколько дней. Видимо, оставались последние приготовления… Мысли об этом вызывали у Фенриса отвращение. Он бродил по темным комнатам, злясь на самого себя за оплошность. Снаружи бушевала стихия; стучалась тяжелыми каплями в окна, сверкала гневными переливами молний. Но грохот ее неистовства не мог перекричать мысли эльфа — они были слишком громкими и навязчивыми. «Нужно было убить его сразу же, как представилась возможность» — думал он, сжимая кулаки от бессильной злобы. Всплывший откуда-то из глубин разума образ матери еще больше встревожил его. Она просила защитить Хоука от какой-то неведомой опасности. Но почему? И по какой причине Варанья полагала, что Фенрису будет гораздо лучше быть телохранителем Хоука, а не Данариуса? Ведь они оба были чудовищами. Монстрами, которые не побрезгуют проложить путь к своему успеху через кровь и страдания других. Оба были тщеславны, непомерно жестоки и заслуживали смерти за свои злодеяния. С точки зрения мести предатель-Хоук и мучитель-Данариус были равнозначны. Злые мысли захлестнули эльфа. Они окутали его, точно дымка отравленного тумана, заставляя того все глубже погружаться в свою ненависть. Его расфокусированный невидящий взгляд вдруг натолкнулся на вазу с фруктами. Глянцевый блеск яблочной кожуры привлек внимание эльфа, и тот, взяв яблоко, задумчиво повертел его в руках, рассматривая. Он помнил, как это яблоко попало сюда. И как Гаррет, серьезно и пронзительно глядя эльфу в глаза, протянул ему такой же плод. Воспоминание об этом казалось сейчас еретичным и кощунственным; прежде всего тем, что мешало телохранителю ненавидеть своего нового хозяина. А Фенрис должен был его ненавидеть. Для того, чтобы, когда придет время, не колебаться ни секунды. Однако у этого была и другая сторона. Магистры были склонны оспаривать те факты, с которыми были не согласны, всячески высмеивать их и принижать их значимость, а если это не удавалось — игнорировать. Фенрис же в его положении не мог отмахиваться от противоречивых подробностей поведения Хоука. Его неожиданные и непонятные порывы благородства сбивали воина с толку: в них проглядывал образ прежнего Гаррета, который и стал Защитником Киркволла. Что крылось за этим? Неужели будущий магистр пытался переманить эльфа на свою сторону? Если Хоук решил, что, хорошо обращаясь с телохранителем, сможет искупить свои грехи, то его ждало горькое разочарование. Решив не поддаваться на его уловки, Фенрис возвратился в спальню. Выход на широкий балкон имелся только здесь, и если Хоук хотел сохранить свои ночные вылазки в тайне, он, вероятно, вернется в поместье именно этим путем. Эльф уселся в кресло, словно занимая наблюдательный пост, и приготовился к долгому ожиданию. Ветер завывал в трубе камина. Было холодно, но разжигать его заново было неразумно, как и пытаться читать при свете свечи. Этим можно было разоблачить себя в два счета. Фенрис еще раз огляделся по сторонам и с удивлением заметил, что злополучное яблоко все еще было у него в руках. Видимо, он пронес с собой через все покои, предавшись своим размышлениям. Эльф пристально посмотрел на него, словно выискивая признаки порчи. Хмыкнул и потянулся за кинжалом к небольшим ножнам на бедре. Остро отточенное лезвие разрезало сочную мякоть, брызгая сладким соком на обивку кресла. Фенрису не было никакого дела до порчи имущества господ, поэтому он невозмутимо принялся за еду, отрезая от фрукта по небольшому ломтику и отстраненно наблюдая за грозой. Непогода, беснующаяся снаружи, как нельзя точно передавала внутренний настрой эльфа. Если бы он мог так же выплеснуть весь свой гнев, не опасаясь последствий… Сладкий яблочный аромат щекотал ноздри. Подбирая с ножа очередной ломтик, Фенрис вдруг отчётливо увидел старое, затертое памятью воспоминание. Хоук, улыбаясь, подносит к его рту только что сорванное яблоко, которое перед этим заботливо протер рукавом от пыли. Эльф откусывает от него прямо с рук мага, глядя в любящие янтарные глаза напротив. Изабелла, умиленная этой сценой, весело смеется, Варрик отпускает какую-то беззлобную шутку. Фенрису все равно. Сладкая, почти болезненная нежность мешается с кисловатым вкусом яблока, когда Гаррет тоже пробует спелый плод, прямо поверх укуса эльфа. В тот момент угрюмая Расколотая гора, таящая в себе столько опасностей, кажется воину самым светлым местом в Тедасе, а дикая яблоня, которая раскинула свои ветви посреди небольшой лесной поляны, настоящим и неопровержимым чудом Создателя. Яблоко комом застряло у Фенриса в горле. Он придушенно зарычал, заталкивая непрошенное воспоминание в самый дальний уголок памяти, и мысленно дал себе пощечину. Прошлое терзало его так же беспощадно, как и настоящее; робкая искорка душевного тепла, которая встрепенулась было в груди, тут же оказалась растоптанной суровой действительностью. Если бы только ему стерли память… Было бы легче. Было бы легче ненавидеть его. *** Хоук вернулся только под утро, когда ночная буря, выдохшись, сменилась мелким моросящим дождем. Снаружи послышалось тихое шуршание и звуки осторожных шагов. Фенрис тут же прикрыл глаза, притворяясь спящим; в это же мгновение дверь, ведущая на балкон, медленно приоткрылась. Пахнуло сыростью; эльф ощутил, как в комнату ворвался порыв холодного ветра. Где же маг пропадал до самого утра? Фенрис весь обратился в слух. Он полулежал в кресле, не шевелясь и почти не дыша, стараясь различить малейшее колебание воздуха. Дверь, украдкой скрипнув, закрылась, зашелестел мокрый плащ. Что-то негромко стукнуло. Когда тихая возня прекратилась, эльф рискнул чуть приподнять веки. Сквозь опущенные ресницы он увидел темный силуэт, что застыл возле его кресла. Жидкий полусвет утра, который лился сквозь запотевшие окна, не был достаточно ярким, и спальня утопала в сумерках. Это было на руку Фенрису: хозяин не заметил ничего подозрительного, и, едва слышно вздохнув, подошел к зеркалу. Цепкие темно-зеленые глаза внимательно следили за магом; за тем, как он изучающе провел руками по лицу, расстегнул камзол и рубашку, подставляя зеркалу обнаженную грудь. Что он хотел там увидеть? Может, искал следы ранений или любовных утех? (Смотря, чем именно он занимался этой ночью) Как бы то ни было, Хоук переключил свое внимание на платяной шкаф и принялся раздеваться; наблюдающий за этим эльф отметил, что его движения были скованными, слишком осторожными, как будто они причиняли магу боль. Эту догадку подкрепило его сдавленное шипение. Какая тайна крылась за ночной вылазкой? Фенрису было необходимо это выяснить, и чем скорее, тем лучше. Неизвестно, какой трюк выкинет этот маг, когда его официально примут в ряды имперских магистров. Мужчина лег в кровать, и Фенрис тайком перевел дыхание. Дождался, пока Хоук заснет — а он заснул удивительно быстро, не прошло и пары минут, — и осторожно поднялся со своего места. Первым делом эльф хотел осмотреть одежду. Странно, но она не висела среди остальных вещей, а валялась, скомканная, в самом углу шкафа. Он нашел ее не сразу, что наводило на довольно опасные мысли. «Это не его наряд, — Фенрис нахмурился, рассматривая незнакомый ему камзол, — он явно не новый. И пахнет как-то странно. Похоже на…» Порох. Эльф удержал в себе изумленный вздох. Откуда этот запах? Богатые одежды имперских магов должны пахнуть ароматическими маслами и духами, стоящими баснословных денег, но явно не порохом. И они точно не должны быть залиты чем-то черно-багровым, затронутым ледяным дыханием смерти. Этой ночью пролилась кровь. Внутри у Фенриса колюче шевельнулось предчувствие большой беды, и он почти с опаской оглянулся на своего хозяина. Тот крепко спал; грудь медленно вздымалась в такт его сонному дыханию. На его месте воин бы трижды подумал, чем решился бы так беспечно засыпать в присутствии раба, который спит и видит, как вырвет из его груди еще бьющееся сердце. Момент был идеальный. Однако Фенрис понимал, что ему жизненно необходимо узнать, что скрывает Хоук, особенно сейчас, когда на его руках были важные улики. От этого зависела не только его собственная судьба, но и судьба матери и сестры. Свобода призрачно замаячила где-то впереди неясным утренним отблеском. Возможно, скоро ему удастся вырваться из петли, уже затянутой на шее. Нужно было только проглотить свою желчь и не упускать ничего из виду. Призвав все свое хладнокровие, Фенрис неслышно приблизился к постели своего хозяина и вгляделся в сизый полумрак. То, что он увидел, закрепило растущую в нем тревогу. Среди богатых простыней белело лицо мертвеца. Телохранитель даже не сразу узнал в нем своего господина: сама жизнь, казалось, покинула его тело. Под глазами пролегли глубокие тени, щеки впали, резко очертив острые скулы; губы, сухие и бескровные, напоминали по цвету мел. На расшитых жемчугами подушках лежал живой труп, истощенный, словно выпитый досуха, но почему-то дышащий. Хоук не был таким даже в самые худшие времена в Киркволле. Теперь эльф не сомневался, что маг участвовал в кровопролитной битве. Возможно, его даже ранили. Это бы объяснило его состояние и то, с какой беспокойной внимательностью он осматривал себя в зеркале. Но с кем он тогда дрался? Фенрис хмурился, разглядывая его лицо, и силился что-либо понять. Он не мог предвидеть, что в следующую секунду Гаррет перекатится головой по подушке. — Нет… Уходи… — Шевельнулись его обветренные губы, и Фенрис вздрогнул от неожиданности. Он отступил от постели, скрываясь в тени балдахина. Хоук видел его? Если да, то маг, поймавший своего раба на шпионаже, мог наказать его очень сурово. Не успел эльф что-либо подумать, как услышал негромкий мучительный стон. Ему больно? Эльф выждал немного и осторожно выглянул из тени, бросая косой взгляд на подушки. В спальне все еще было темно, но он различил, что глаза Хоука остались закрытыми, а грудь по-прежнему мерно поднималась и опадала от дыхания. Он все еще спал, но сон стал беспокойным: глаза быстро двигались под опущенными веками, ресницы трепетали. Время от времени с бескровных губ слетал стон, который, учитывая состояние Хоука, больше походил на предсмертный хрип. Фенрис вздохнул и покачал головой. Как он сразу не понял, что маг обращался не к нему, а просто разговаривал во сне? «Ему снится кошмар» — догадался эльф. Можно было, наверное, разбудить его и этим избавить от мучительных видений, но воин не стал этого делать. Вредить ему таким детским способом было просто смешно и нелепо, но Фенрис нисколько не хотел облегчать ему жизнь. — Ты мертва, — бессвязно шептал Хоук, — вы все мертвы… Оставьте меня… Фенрис поджал губы, еще больше мрачнея. Похоже, кошмар был куда хуже, чем он мог себе представить, но будить хозяина не стал. Вместо этого он вернулся в свое кресло и, не сводя глаз с мага, принялся молча наблюдать. Поначалу ему просто нравилось смотреть, как он мучается. А потом воин совершенно неожиданно нашел смысл в бредовых фразах, которые шептал полуживой маг. Гаррет разговаривал со своей семьей. С сестрой по имени Бетани, о которой он когда-то рассказывал, с братом Карвером, с трагически погибшей матерью… Но, что удивительно, он понимал, что его родственники во сне — ненастоящие. И почему-то гнал их прочь от себя, периодически вздрагивая всем телом. Словно отбивался. В груди Фенриса похолодело. Он догадывался о том, что происходит, но до последнего не хотел верить в это. Гаррет был первым магом, в нерушимой воле которого он не сомневался, и даже сейчас, когда тот предал его, эльф отказывался признавать, что ошибся в нем. Хоук мог использовать магию крови, заключая сделки с демонами, но сейчас… Сейчас все было иначе. Хоук был в Тени. И это демоны пытались заключить с ним сделку. Даже когда Гаррет был отступником-самоучкой, он в одиночку мог справиться с отрядом бандитов. Теперь под наставничеством Данариуса его сила выросла в разы, и если какой-нибудь демон получит в свое распоряжение его тело, пусть и такое измотанное… Последствия обещали быть трагичными. Фенрис этого не допустит. Ни за что на свете.