На улице было прохладно и сыро. Холодный ветер бесновался высоко в небе, терзая низкие облака. Те взбрыкивали и, как табун диких лошадей, неслись над Минратосом во весь опор. Дождь прекратился; разбитые зеркала луж на городской мостовой отражали блеклый, почти белый небосклон, словно укрытый погребальным саваном.
Все вокруг было наполнено застывшей тревогой. Ожиданием, опасением, предчувствием чего-то неотвратимого — даже запахи соли и грозы, что доносились с побережья, содержали в себе едва уловимые отголоски тайны.
— Здесь так скользко. Возьмите меня под руку, мессир, иначе я точно упаду.
Хоук протянул руку чародейке. Лукреция легко приняла ее, как что-то само собой разумеющееся. Улыбка у нее была мягкая и загадочная — просто образец для подражания. Обретя опору в виде Гаррета, она перестала смотреть под ноги и, высоко подняв голову, гордо стучала каблуками по мощеной дороге сада. Они, должно быть, прекрасно смотрелись вместе: чистокровная тевинтерская дворянка и почти магистр. Оба молоды, умны, энергичны… Это было мнение высшего общества, и оно с готовностью подхватывало разнообразные слухи об этой паре.
Лукреция вела себя так, как подобает знатной даме. Старательно увиливала от скользких тем, но ничего не подтверждала и не отрицала. Гаррет предпочитал вообще пресекать все обсуждения подобного рода на корню, иногда не самым вежливым образом. В конце концов, любопытствующие оставили попытки что-то выведать одними разговорами и стали наблюдать. Пищи для слухов, к сожалению, было немного.
Разве что вот такие внезапные визиты.
Внутри у Гаррета все горело — и не только потому, что наспех заживлённые Андерсом раны постепенно затягивались, а сам он чувствовал себя донельзя измотанным. Маг ощущал тепло чужой руки сквозь ткань рукава, слышал шуршание пышного платья своей спутницы, ее голос, игривый тон, с которым она обращалась к нему. Для отвода глаз они вели высокосветскую беседу, пустую по своему смыслу, но до невозможности наполненную намеками.
Ожидание было невыносимым.
Уже само появление Лукреции было четким сигналом, а ее поведение говорило еще красноречивее. После окончания завтрака Данариус пригласил Климента в свой кабинет, чтобы ознакомить с кое-какими выдержками из магических фолиантов, насчет которых у них разгорелся спор. Хоук мысленно поблагодарил Создателя: это была отличная возможность остаться с Лукрецией наедине, и он не преминул ей воспользоваться. Небольшая прогулка по саду, разбитому позади поместья, была отличным прикрытием.
Они шли по мощеной дорожке, выложенной каменными плитами, скользкими от дождя. Отовсюду доносился аромат цветов и зелени. Приторный в своей навязчивой сладости, он залеплял нос и мешал Хоуку дышать, а присутствие телохранителя, который следовал за ними в почтительном отдалении, жгло затылок.
Возле большого розового куста Лукреция замедлилась. Гаррет, державший ее под руку, тоже убавил шаг, а потом и вовсе остановился, когда чародейка потянулась к одному из черных бутонов.
Темная тевинтерская магия нашла способ вывести этот необыкновенный сорт роз. Цвет лепестков был глубоким, насыщенно-черным. Эта вопиющая неестественность сразу бросалась в глаза, и по непонятной для Защитника причине вызывала у магистров восхищение.
— Обожаю такие пасмурные дни, как сегодня. Солнечный свет и зной не для меня, — улыбаясь, Лукреция касалась пальцами нежных лепестков, влажных от дождя, — а что насчет вас, мессир Хоук? Я слышала, в вашем родном Ферелдене много солнца.
У него не осталось сил и дальше играть эту роль.
— Мы зашли далеко в сад, Лукреция. Здесь больше некого обманывать разговорами, разве что этот розовый куст.
Женщина разочарованно вздохнула:
— Ох, ты всегда такой. Сразу к делу, никакой обходительности.
— Я становлюсь нетерпеливым, когда ты рядом.
— О, Гаррет, как мило, — Лукреция тихо рассмеялась, — если бы не твое задумчивое до крайности лицо, я приняла бы это, как комплимент.
— Конечно, у меня задумчивое лицо. Ты флиртовала со мной на глазах у своего отца и моего учителя. Это может иметь дурные последствия.
— Раньше тебя это не останавливало.
— Я был осторожен, чего нельзя сказать о тебе.
Лукреция посмотрела на мага почти сердито.
— Я целую неделю ждала нашей встречи! Как ты можешь говорить об осторожности? Ты просто невозможен. Иногда мне кажется, что твое сердце холоднее камня.
«Лучше бы так и было» — подумал маг, но вслух сказал совсем другое:
— Ты была в своей светской ипостаси слишком долго, Лукреция. Мы оба знаем, зачем ты здесь.
Она преувеличенно грустно вздохнула. Поправила прядку волос, выбившуюся из прически, и, глянув на Гаррета, лукаво сверкнула глазами. В воздухе повисло неозвученное: «Я сама решу, когда и кем мне быть».
— Эти черные розы — настоящее чудо природы. И они замечательно подошли бы к моему платью.
Глаза Хоука не отразили жгучего нетерпения, которое, подобно ядовитой лозе, проросло в его груди и гибкими стеблями обвило легкие. Он только отпустил руку Лукреции и сошел с каменной дорожки в траву, подбираясь ближе к цветам. Шипы у куста были мелкие и острые; хоть Гаррет и пытался аккуратно обломить стебель, но все равно укололся.
На подушечке пальца выступила кровь.
«Мне придется сделать так же. Занести жертвенный клинок над несчастным рабом, пустить кровь и принести в жертву Древним. Все для того, чтобы стать магистром»
От этой мысли ему стало тошно. К горлу подступил сухой колючий комок, даже кое-как затянутые Андерсом раны заболели еще сильнее. Он старательно спрятал это за блеском глаз, преподнося цветок чародейке:
— Моя монна.
— О, благодарю, — чародейка улыбнулась протянутой ей розе. Прикрепила ее к застежке платья рядом с пышным воротником и, вновь прильнув к магу, двинулась дальше.
— Ты прав, Гаррет, — сказала она, возобновляя прерванный разговор, — я могла повести себя неосторожно. Не специально.
— Не специально. — Защитник дернул уголком губ в короткой ироничной улыбке, — и ты совсем не хотела меня дразнить.
— Вовсе нет, любовь моя.
— Но дразнишь меня прямо сейчас.
— Неужели?
— Ты взбудоражила меня одним своим появлением. Я не мог дождаться момента, когда мы останемся наедине, а теперь, когда вокруг нас нет ни души, ты решила поговорить о погоде и цветах?
Лукреция чуть повернула голову, мимолётно оглядываясь назад.
— Ни души? — уточнила она.
Неосознанно повторяя движение женщины, Хоук тоже бросил быстрый взгляд назад. Фенрис все еще был там. Бесплотной тенью шел за ними, почти беззвучно ступая по мокрому камню. Гаррет был уверен, что он не мог слышать их разговор, зато видел все прекрасно.
— Он нам не помешает.
— Хм? — Лукреция повела тонкой бровью, — твой телохранитель смотрит на тебя так, словно может убить в любую минуту.
— Может, — легко согласился Гаррет, — он уже пытался.
Чародейка удивленно посмотрела на своего спутника. На ее приоткрытых губах застыл незаданный вопрос, но, судя по ее молчанию, она все же решила оставить свои мысли при себе.
В задумчивой тишине они подошли к беседке, спрятавшейся среди зарослей. Конечно, они не могли полностью скрыться от посторонних глаз за сочными листьями и цветами, но этого было вполне достаточно, чтобы случайные свидетели прошли стороной.
Просто влюбленная пара воркует в беседке.
Сквозь затянутое облаками небо пробивался мягкий рассеянный свет. Он проникал сквозь переплетения плюща и витые мраморные колонны, раскрашивая пол в пестрый узор из теней. Этот узор причудливым кружевом падал на плечи Лукреции, очерчивал ее фигуру и придавал сияние темно-синим, как драгоценные камни, глазам.
Она была хороша, и она это знала. Гаррет, в свою очередь, не мог с этим спорить.
Руки чародейки легли ему на грудь, а сама она мягко прильнула к нему:
— Поцелуй меня, любимый.
— Лукреция, — тихо произнес Хоук, мученически сведя брови к переносице, — ты переигр…
Договорить он не смог. Потому что его рот накрыли чужие губы: теплые, мягкие, целующие порывисто и жадно. Гаррет оторопел от такого внезапного порыва страсти. Он был до того неожиданным, что маг не сразу отреагировал. Вместо того, чтобы ответить на ласку, он вдруг нахмурился, щурясь, и обхватил женщину за плечи, чтобы разорвать поцелуй.
В это мгновение недалеко от беседки сверкнула ярко-голубая вспышка.
Фенрис зарычал — низко и злобно, как раненый зверь, и до хруста сжал кулаки. Вид этой целующейся пары ранил глубже вражеской стрелы, обжигал сильнее каленого железа. Терпеть это отвратительное зрелище оказалось выше его сил, и эльф отвернулся.
Поэтому он не увидел, что Хоук отстранил чародейку от себя и что-то гневно зашипел ей в лицо.
— Немедленно прекрати!
— Тебе не понравилось? — с наигранной наивностью поинтересовалась Лукреция. Она не выглядела расстроенной. Напротив, в изгибе ее тонких бровей спряталась насмешка.
— Нет.
Магистресса только хмыкнула, не поверив этому. Отступила от мага на шаг и повернулась к нему спиной, гордо выпрямившись. Хоук утер губы тыльной стороной ладони и, пораженный страшной догадкой, бросил быстрый взгляд на садовую дорожку.
Фенрис видел?
Эльф стоял, отвернувшись от беседки. Его колючий силуэт был объят голубым пламенем лириума. Сердце у Хоука упало.
Он видел. И теперь подумает, что он… Проклятье.
О, нет. Создатель, нет…
От бессильной злобы свело скулы. После Фенриса Гаррет не мог смотреть на других мужчин или женщин. Даже сама мысль о том, что он будет спать с кем-то другим, была невыносимой и кощунственной: он просто не смог бы отдать свою любовь еще кому-то.
Это было бы полезно. Завести себе несколько романов, чтобы обратить ситуацию в свою пользу, добывать информацию, распускать полезные слухи. Хоук даже пытался — честно пытался — но так и не смог перешагнуть через себя и свое болезненное влечение. Губы отказывались касаться чужой кожи. Поэтому последние полгода его постель пустовала, хоть его репутация кричала об обратном.
Сердце кровоточило — с каждым ненавидящим взглядом зеленых глаз, с каждым злым словом, которое битым стеклом осыпалось на пол, от него словно отрезали по кусочку. Хоук все еще надеялся, что сможет все исправить. Вернуть если не все, то хотя бы какую-то часть того, что у них было раньше. Но чем дальше, тем призрачнее становилась надежда.
Похищенный, вырванный против воли поцелуй, кокетливые повадки Лукреции, ее улыбка, которая, как знал Гаррет, сейчас играла на ее губах: все это подняли в его груди волну сильного отторжения. Для чародейки все любовные дела были просто забавой, способом скрасить свои будни.
Она не имела ни малейшего представления о настоящих чувствах. Тех, которые поддерживали Хоука в минуты слабости, когда он был близок к тому, чтобы сдаться.
— Не играй со мной, Лукреция, — процедил он, давясь собственным бешенством. Гнев клокотал глубоко в горле, — я не твоя игрушка, и со мной нельзя поступать так, как тебе вздумается.
— Значит, я неправильно тебя поняла? Ты всегда охотно отвечал на флирт, но дальше этого не заходило, — бесцветно сказала Лукреция, оборачиваясь, — я решила, что пора брать все в свои руки.
— Все? Даже мое посвящение?
— Ты слышал сам. Данариус сказал, что ты готов.
— Я не об этом. Твой отец заговорил об этом именно сегодня. Твоя работа?
— Нет. Это решение он принял сам.
— Почему?
— Этой ночью. — Она внимательно посмотрела на Гаррета, — это были Капюшоны, верно?
Тот понял, куда может привести их этот разговор, и ответил не сразу. Кивок был едва заметный, но однозначный. Плечи женщины опустились, и послышался тихий вздох. На мгновение она прикрыла глаза, а когда вновь их распахнула, на Хоука смотрела уже совсем не так легкомысленная особа, которая так открыто провоцировала его незадолго до этого. Это была умная, опасная женщина, которая знала себе цену.
Все носят свои маски и играют свои роли.
— У вас осталось совсем мало времени, — тон голоса Лукреции уже не искрился разными оттенками иронии и флирта. Он был низким и холодным, — Тебе нужно поскорее войти в Магистериум, отсюда такая спешка.
— Он начал действовать, не обсудив с нами. Мы не готовы.
— Другого шанса не будет. Тех, кого можно было подкупить — подкупили, с остальными заключили сделки или запугали. Если совет проголосует сейчас, то его решение будет положительным.
— Это не может подождать?
— Затянете — и отец не ручается за результат. Минратос стоит на ушах, хоть стража до хрипоты доказывает, что это не так, и пытается навести порядок на улицах. Вы ходите по самому краю, Гаррет. Так и передай своему лидеру, если он еще жив после вчерашнего.
— Жив.
На лице чародейки промелькнул интерес.
— Он был там?
— Да.
— Насколько все плохо?
— Он был серьезно ранен, когда прикрывал отход корабля.
— Разве с ним не было других Капюшонов?
— Почти весь отряд погиб, насколько мне известно.
Это была не ложь. Это была полуправда, обернутая твердостью голоса и бесстрастностью взгляда. Один лишь Создатель знал, какое титаническое усилие сделал Хоук над собой, обуздывая свои глубинные страхи и опасения. Прямо как тогда, за трапезой, когда он с презрительной небрежностью рассуждал о Капюшонах.
— Что за человек, — произнесла Лукреция. Она наверняка хотела, чтобы это прозвучало бесцветно, но оттенки восхищения были слишком явными, — все эти слухи, которые ходят о нем… Нельзя быть таким идеальным во всем. Иногда мне кажется, что он — просто выдумка.
— Мне тоже, Лукреция, — горькая улыбка появилась на губах мага, но тут же исчезла. Чародейка этого не заметила.
— Он и вправду так силен?
— Так говорят, — Хоук неопределенно повел плечами.
— Но ты видел его в бою.
— Всего раз.
— Хм-м, — протянула она, задумчиво глядя в сад через переплетенные стебли, — своей личности он, конечно, не раскрывает. Он может быть кем угодно: магистром, сенатором, чародеем из Круга. Если хорошо подумать, он даже может быть женщиной! Маски искажают голос, а плащи такие необъятные…
— Лукреция, — простонал маг.
— Что? — она издевательски улыбнулась, с вызовом глядя в лицо Хоуку.
— Ты меня убиваешь. Где оно?
— О чем ты?
— Письмо.
Магистресса фыркнула:
— Письмо. Всегда дело в нем.
— Ты здесь, а значит, он передал мне послание. Оно у тебя?
— У меня, — негромко отозвалась она, подступая ближе, — но в этот раз ты его не получишь просто так.
Маг против воли сощурился, приготовившись к худшему. Только этого не хватало.
— Знаешь, о чем я подумала, Гаррет? Удивительно то, что все слухи про нас — чистой воды ложь. Ты не подпускаешь к себе и на пушечный выстрел.
— Просто отдай мне письмо.
— Весь город уже несколько месяцев думает, что мы любовники. Ты хоть понимаешь, как сложно поддерживать эту легенду безо всяких оснований?
— Лукреция, — предостерегающе сказал Гаррет, чувствуя, как ладони тяжелеют от скопившейся там магии.
— Какая ирония, не находишь? — женщина нарочно не заметила того, как переменилось лицо собеседника, и продолжала, — Мой отец помогает вам, пользуется своими связями в Гномьем посольстве, снабжает Капюшонов. Даже я, знатная дворянка древних кровей, шпионю для вас, рискуя всем. А в итоге наш роман — просто плод воображения.
— Ты не могла бы говорить громче? Половина Минратоса тебя не услышала, — прошипел Гаррет. Он больше не улыбался. Его губы почти сложились в оскал, но в последний момент маг смог взять себя в руки.
Хоука нельзя было взять агрессией или жестокой насмешкой. Он не поддавался на провокации так легко, как остальные поклонники Лукреции. Возможно, это и делало Защитника привлекательным в ее глазах, как и его ферелденский колорит, но физическая слабость и усталость делали свое дело — он был готов сорваться на любого и по любому поводу. Особенно сейчас, когда чародейка сознательно била по больному.
Магистресса поняла, что пережала. Ее брови опустились, уголки губ дрогнули, а глаза, которые еще момент назад почти полыхали злой обидой, потухли. Гаррет слишком хорошо знал, что это значит — она не преуспела и решила сменить тактику.
— Стало быть, между нами и вправду ничего нет?
— Ты красивая женщина, Лукреция, и у тебя много поклонников. Вряд ли я так сильно тебя интересую.
— А что, если я влюблена в тебя, Гаррет Хоук? — с жаром ответила она, — если я действительно…
Он тут же все понял. Лукреция увидела отражение этого понимания в его глазах, и осеклась.
— Простите меня, моя монна, но ваш план не удастся. Я не разговорчив в постели. Вдобавок, лидер Капюшонов не делится своими тайнами даже с самыми близкими соратниками, а мы с ним даже не друзья.
Маг увидел, как гневно блеснули глаза чародейки, почувствовал невидимые потоки магии, всколыхнувшиеся вокруг нее, и осознал, что попал в точку. Лукреция хотела выйти на легендарную личность, используя Хоука и как посредника, и — попутно — как любовника.
С другой стороны, он не мог ее винить. Он сам создал для предводителя Капюшонов такой героический образ (не без помощи Варрика, конечно). Гаррет хотел бы быть хотя бы вполовину таким же сильным и решительным лидером, какой был у Черных капюшонов. Словно в противовес этому ему казалось, что он сам становится все более пустым с каждым днем, проведенным здесь.
Пустым, прозрачным и бестелесным, словно призрак.
— Лукреция, будь добра, отдай мне письмо. Ты даже не представляешь, сколько жизней зависит от него.
Женщина закатила глаза и, шумно вздохнув, оттянула рукав. В ее руке возник хрустящий квадратик письма.
— Именно этого ты не мог дождаться, верно? — она небрежно зажала его между пальцев, протягивая Хоуку. Но как только маг с затаенным дыханием подался вперёд, чтобы взять его, Лукреция одернула руку и заговорила таким ядовитым голосом, что на языке стало горчить, — Ты живешь здесь полгода. Полгода, Гаррет. А я в этой игре всю свою жизнь, с самого рождения. Так что не смей говорить мне, что я чего-то не представляю. Я тоже хочу изменить Империю к лучшему, может, даже сильнее, чем ты.
Этот неожиданный поток эмоций прервался так же внезапно, как и начался. Магистресса перевела дух и вдруг улыбнулась своей фирменной лучезарной улыбкой, как всегда улыбалась на людях. Перед мужчиной снова возникла та Лукреция, которую знал высший свет столицы — обаятельная, кокетливая и очень красивая женщина.
Старая маска вернулась на свое место.
Женщина ласково, почти с любовью провела пальцем по щеке Хоука, в то время как другая ее рука незаметно спрятала конверт с письмом в карман мага.
Это было похоже на то, как пары обмениваются любовными посланиями. Если бы кто-то мельком увидел их вместе, то подумал бы так же.
— Ты слишком зарос, любовь моя. Если захочешь показаться на людях, тебе стоит побриться.
Не став дожидаться ответа от Хоука, она гордо вскинула голову и вышла из беседки. Гаррет проводил ее смешанным взглядом. Странная женщина. Никогда нельзя знать наверняка, о чем она думает.
У него было всего пару мгновений, чтобы прочесть письмо до того, как кто-то увидит. По счастью, послание оказалось совсем крошечным:
«В два часа в Гномьем посольстве. Возьми печатку. Не используй камень связи.
В.»
Гаррет узнал в рубленых, резковатых завитках букв почерк Варрика Тетраса. Встревоженное сердце забилось быстрее: гном назначал встречу. Для чего? Рассказать важные вести? Предупредить? Предостеречь? Хоук увидел в обрывочных словах друга тревогу — хорошо спрятанную, но оттого еще более пугающую.
Он сунул в карман гербовое кольцо-печатку, которая была в письме, и двинулся вслед за Лукрецией. Само послание, подожженное магическим огнем, осыпалось пеплом на каменный пол беседки.
***
Это не должно быть так больно. Не должно гореть в горле, обжигать легкие, наполняя их клокочущей чернотой. Не должно вообще вызывать каких-то эмоций, кроме равнодушного, безличного презрения, навсегда поселившегося в истерзанной душе.
Но это больно. И от жгучей боли не спастись, сколько не топи ее в ненависти к себе и к окружающему миру.
Когда в глазах наконец посветлело, Фенрис понял, что от несчастной статуи ничего не осталось. Покореженные металлические обломки валялись на полу рваными лоскутами, а мастерски отшлифованные каменные блоки превратились в пыль. Приступ ярости застал его в длинном коридоре, и только благодаря чуду Создателя никто в это время не проходил мимо.
Что бы тогда случилось, Фенрис не хотел даже думать.
— Мы идем в Гномье посольство, — несколько минут назад сказал ему Хоук, — приведи себя в порядок. Поторопись, у тебя чуть больше часа.
Он отдал этот приказ холодно и равнодушно, как ни в чем не бывало. Как будто это не он флиртовал с той чародейкой, словно у них большая и тайная любовь. Будто не он целовал ее в беседке прямо на глазах у своего телохранителя. И при этом обнимал ее за плечи.
Как когда-то обнимал его.
Об измене не могло быть никакой речи. То, что увидел Фенрис, весьма доходчиво говорило об этом. Никаких «их» больше нет, есть только магистр и раб, хозяин и телохранитель. И эльф сделал только хуже самому себе, если поверил в обратное.
Если позволил золотистому теплу его глаз обмануть себя хоть на секунду.
Под когтистыми перчатками что-то противно чавкало. Наверное, он какое-то время остервенело бил по камню руками, разбивая в кровь пальцы — перед тем, как лириум загорелся под его кожей, и плотина самообладания не разрушилась под напором слепого гнева. Фенрис даже не помнил тот момент, когда потерял контроль. Только треск голубого пламени и жгучее желание уничтожить, разрушить, выместить на чем-то свою злость, которая уже не умещалась в теле.
Приступ прошел, статуя была полностью разрушена, перемолота в порошок, пальцы — изранены, дыхание — сорвано на хрип, но легче не стало. Эльфом завладело горькое осознание того, что он сам же и подписал себе приговор. Он не смог сделать то, что должен был. Секундное колебание стоило ему свободы.
Он был жалок. Отравлен, измучен, бессилен что-либо изменить, а нежелание смириться со своей участью медленно убивало его.
Какой-то задней мыслью эльф понял, что слышит шаги. Мягкие, осторожные — явно женские. Они вдруг затихли, и в тишине коридора прошелестел испуганный вздох.
Фенрис оторвал от пола тяжелый взгляд; в глазах еще было мутно, но воин узнал лицо девушки. Она замерла на месте без движения, с трепетом ужаса глядя на кучу мусора, которая когда-то была статуей рыцаря из металла и камня. А потом ее глаза потемнели: в них мелькнуло понимание и обреченность.
Поугасшая было ненависть снова вспыхнула голубым: еще ярче и болезненнее, чем до этого. В эту секунду ослепляющие лучи боли и ярости схлестнулись вместе и сошлись на тонкой женской фигурке.
Саннара. Личная рабыня Хоука.
Жить ей осталось немногим больше минуты.
