Собирая осколки

Дождь мелко моросит по крышам, пузырясь в уже образовавшихся лужах. Несколько месяцев назад мир вдруг стал особенно серым, а теперь, с приходом осени ещё и отвратительно мокрым. Тсукишиме такая погода не нравится, как, впрочем, мало что нравится в наступивших днях. Поэтому он ежится, поправляет шарф пропитанный его запахом и внимательно оглядывает округу. Удивительно, даже спустя несколько месяцев после «катастрофы», всё ещё есть люди, которые предпочитают запираться дома. Может, конечно, это и есть единственно-правильный путь? Да и что ещё делать им — старикам или родителям с детьми, за которыми помощь в тот единственный момент не пришла, направленная на эвакуацию городов побольше; если ни у кого из этих оставшихся людей нет машины — чтобы убраться подальше или сил — чтобы выжить в пути. Этот городок, в котором только одна базарная улица да десяток домов — один из таких, которым помочь в начале не успели, а потом уже и не до них было. Заколоченные, заклеенные окна и двери, оглушающая тишина. А ещё в таких местах всегда есть те, кто наживётся, продавая оружие за еду и еду за оружие, где-нибудь поглубже в домах или проулках. Раньше, когда всё только началось, люди продавали своё имущество за деньги — глупость какая. Только вот продукты дорожали, и на тот момент, может, йены или даже доллары и были вполне разумной условной единицей. Сейчас - нет. Нет ни денег, ни людей, которым они могли бы понадобиться. Удивительно, даже спустя несколько месяцев этого дерьма всё ещё есть люди, которые надеются, что помощь придёт, все умершие — оживут (что, впрочем, не лишено смысла, только в каком-то извращённом варианте), и всё вновь будет по-старому. Тсукишима бросает взгляд на Ямагучи, как обычно притихшую и внимательную в населённом пункте. Её взгляд скользит по домам и машинам, ожидая подвоха. Он понимает её — в городах всегда лучше быть на чеку, хотя недоверие к людям и мнимому спокойствию стало уже чем-то вроде привычки. Изначально они пришли сюда только для того, чтоб найти лишнее оружие или патроны, пару ножей на худой конец, но осенняя сырость и непогода застали их врасплох. Теперь же думать о том, чтобы возвратиться в мокрый лес, не хочется совершенно. Во всяком случае тут, в посёлке, земля не расплывается под ногами, смешиваясь с кровью и чьими-нибудь выпущенными кишками. — Нужно найти какой-нибудь пустой дом. Тсукишима окидывает взглядом улочку, раздумывая, где легче всего будет обосноваться на ночь без утомляющих стонов и рычания за плечами. Может даже получится поспать без дежурств. — Думаешь, тут безопасно? — отзывается Ямагучи, вызывая внутренний приступ ехидного смеха. — По крайней мере в одной закрытой комнате будет «безопасно». — Тут много людей. Последняя фраза звучит скорее предостережением, — места скопления людей не только привлекают мёртвых. Ведь если от упыря можно закрыться в комнате, то вскрытый замок и перерезанное горло может грозить тебе только в таких местах. — Будем дежурить. — Хорошо, Тсукки, — Кей готов поклясться, что слышит в своем имени улыбку, но это, он знает, лишь призрачный отголосок прошлого. Иногда ему кажется, что, закрой он глаза, и его неминуемо окутает ощущение той беззаботности годичной давности или даже детства, как будто вокруг вновь много добрых взрослых, все занимаются своими делами и не нужно трястись от страха каждую ночь. А рядом — родители и старший брат. Именно поэтому, когда Ямагучи зовёт его так по-привычному, лучше не закрывать глаза — открывать их будет в несколько раз больнее. Дом встречает их всё той же жуткой тишиной и Тсукишима буквально чувствует страх людей, прячущихся за дверьми. Со второго слышатся вялые и некрепкие шаркающие шаги. Искать комнату, надо полагать, придётся там. Общий коридор пуст, лишь сваленная на пол люстра, и следы размазанной крови на стенах. Гостиница в западном стиле — вот где, кажется, они. Тсукишима и Ямагучи ступают старательно тихим шагом, который пропадает в стонах. Мёртвые их слышат — чуют. Кей подает знак, указывая на последнюю дверь и Ямагучи скоро кивает в ответ. Когда дверь уже перед глазами, конечности привычно холодеют, а сердце тарабанит в груди, сбивая дыхание. На счёт "три, два, один" Ямагучи осторожно надавливает на ручку, проталкивая дверь во внутрь. Первые пару секунд ничего невозможно различить в сгущающихся сумерках; Тсукишима светит фонариком и они видят одного мёртвого на стуле у окна. Его рука меланхолично лежит на подоконнике, а взгляд устремлён в небо. Всё это быстро сменяется, как только упырь чует запах живых людей — его голова вскидывается и он выдыхает хриплыми стонами, распахивает пасть. Во всяком случае похоже, что он один. Ямагучи входит первая, и Тсукишима готов поклясться — её руки мелко трясутся, сжимая кинжал. Он входит следом и направляется ко входу во вторую комнату. Упырь тянется к Ямагучи, ни дать ни взять просится на ручки, только стонет разлагающеся. Встать у него не получается, он вскидывается, падает и ползёт. Когда холодная ладонь смыкается на ступне, нож Ямагучи входит в голову — аккуратно и немного нервно, но кровавые брызги всё равно окропляют запястье и осыпаются на пол. Тсукишиме не надо смотреть, чтобы знать, как её глаза закрылись и ресницы мелко подрагивают — она всё ещё боится это делать. Во второй комнате, ванной, на полу раскидано всё, что только можно и непонятно откуда взявшийся разбитый стул жалко скорчился у унитаза, но, слава богу, пусто. Он облегчённо вздыхает и убирает меч в ножны. Их с Ямагучи величайшие достижения — два меча в традиционном стиле: мужская катана и почти женское лёгкое танто. Они достали их в сувенирном магазине с выбитыми окнами, кое-как убив там одного упыря-владельца. В былые дни такие бы стоили, надо полагать, целое состояние, однако сейчас это не имело значения. Не смотря на сувенирно-безобидное назначение, мечи попали к ним в руки в весьма неплохом состоянии. Первое время обращаться с ними было сложно, но они неплохо приловчились. Теперь, очень постаравшись, Тсукишима мог срезать головы сразу двум мёртвым разом, или проткнуть, на худой конец; он даже научился вставлять меч в ножны за спиной — первое время очень неудобно было каждый раз стаскивать ремень и вешать обратно. В комнате, ещё слабо освещенной солнечным светом, Ямагучи замирает у раскрытого окна. — Что с ним делать? — спрашивает немного рассеянно она. — В коридор? — Проще будет в окно, — хмыкает Тсукишима и видит, как она морщится. — Его расплющит там… — Скорее всего. Ямагучи не нравится так делать, но она ничего не говорит — Тсукишима знает, что она не скажет ничего против. Когда труп с противным всхлипом врезается в землю под окнами, действительно расплющиваясь мешком гнилых овощей или мяса, в комнате становится почти уютно — мягкий ковролин кремового цвета почти не перепачкан кровью, тяжёлые богатые шторы почти полностью держатся на карнизе, так что окно можно даже запахнуть, а на беспорядок в ванной легко можно закрыть глаза. Они захлопывают дверь и подпирают её тумбочкой. На кровати спать не хочется, поэтому они стаскивают покрывала вниз, расстилают спальные мешки и Тсукишима зажигает одну свечу, чтоб не убиться в потёмках, вытаскивает из рюкзака консервы. — Как думаешь, вода есть? — раздаётся из темноты ванной. — Попробуй, — безразлично отзывается Кей. Через мгновения он слышит плеск воды, сопровождаемый радостным возгласом, и пытается вызвать у себя раздражение на лишний ненужный шум, но чувствует лишь растекающуюся усталость и облегчение — сегодня они могут поспать спокойно. — Хоть умыться можно, — довольно провозглашает Ямагучи, выплывая с мокрым лицом из ванной, — Жаль, только в зеркале ничего не видно. Или не жаль, - мрачнеет она. Тсукишима хмыкает, и уголки губ слегка приподнимаются в ухмылке. — Описать тебе твою внешность? — Не надо, — примерно представляет свое измученное лицо Ямагучи. — Кто первый спит? — спрашивает Тсукишима, хотя на самом деле, ему не терпится растянуться в мешке и забыться. — Давай ты, — к его великому облегчению, словно прочитав мысли, или в самом деле прочитав это у него на лице, предлагает Тадаши, — Сон пока не идёт, — и пожимает плечами. — Хорошо, — устало отвечает он. Через пару минут Тсукишима практически клюёт носом над открытой консервной банкой с копчёной рыбой, украдкой кидая взгляд на Ямагучи — та задумчиво отправляет по кусочку в рот. Чтож, похоже, не нужно переживать, что она уснёт. Когда он забирается в мешок, дремота опутывает тёплыми лапками сразу, стоит Тсукишиме уложить голову. Сквозь сон он слышит улыбчивое «Спокойной ночи, Тсукки», — и только сейчас позволяет всплывающим воспоминаниям завладеть его головой, просто уже не в силах их сдерживать. Просыпается Тсукишима резко, распахнув глаза и чувствуя, как сердце бешено бьётся в груди. Мир разрывается, резкий звук режет пространство, режет воздух, вновь и вновь вклиниваясь в него. На секунду Тсукишиме даже кажется, что он наконец сошёл с ума. Но резко сев, он понимает, что орущая сирена за окном очень даже реальна, трёт глаза и вдыхает глубже, силясь успокоится. Ямагучи замерла бдительным сурком у окна осторожно выглядывая наружу. — Что там? — спрашивает Тсукишима хриплым после сна голосом. — Кажется… Машинная сигнализация? — глядя, как пару человек скачет у припаркованной на дороге орущей машины, зачем-то шепчет Ямагучи. Тсукишима раздражённо трёт переносицу — откуда берутся такие идиоты на свете? — Что делать? — спрашивает Ямагучи, плюхаясь обратно на мешок рядом так, что Кей вновь чувствует тепло соприкасающихся местами боков. Он морщится надоедливому шуму и зарождающейся головной боли и хмурится. Если шум не прекратится в течении ближайших пары минут, всё мёртвые со всей округи непременно прискачут сюда, и начнётся бурное веселье. С другой стороны, скорее всего предпринимать что-либо уже поздно — сигнализация слишком громкая для ставшего внезапно столь тихим мира, так что через час-другой уже можно ожидать толпу. К счастью, звук прекращается спустя всего пару минут, оставляя в груди беспокойное чувство надвигающейся беды. Сейчас был бы отличный момент слинять из затхлого городишки, пока тут не стало слишком опасно, да только солнце ещё еле встало, в лесу сыро и скользко, а Ямагучи и глаза не смыкала. Вспомнив о подруге, Тсукишима торопливо переводит взгляд на её бледное конечно же лишь из-за уличного света лицо и тёмные круги под глазами, сталкиваясь с отзывчивым и беспокойно-доверчивым взглядом тёмно-зелёных глаз. — Который час? — сухо интересуется он. — Четыре, тридцать пять, — совсем нехотя отвечает Тадаши, отводя взгляд. Тсукишима устало вздыхает и опять трёт переносицу — как обычно, она дала ему проспать на пол часа дольше. — Прости, Тсукки, — вдруг виновато опускает глаза Ямагучи, и он удивлённо вскидывает брови. — Спи. После секундной заминки, Тадаши хмурится. — Что? — Спи, твоя очередь, — вылезает из мешка Тсукишима. — Но… Тебе не кажется, что сейчас лучше уйти? Кей смерят её ещё одним долгим и внимательным взглядом и возражает: — Ты не спала, пользы от тебя сонной в разы меньше, если не опаснее, — говорит он, разминаясь у окна. Понятно, что эти слова вызовут у Ямагучи лишь очередной приступ вины, но по-другому сказать не получается. Тадаши обречённо глядит себе на руки, и после пары минут кротко проговаривает:  — Хорошо, Тсукки. И, устроившись на полу поудобнее, переворачивается на бок, отвернувшись от него к стенке. Тсукишима ходит по комнате ещё какое-то время разминаясь, умывается, доедает вчерашний «ужин» и наблюдает немного у окна — парочка упырей уже радостно шаркает по улице. Не найдя себе больше занятия, он возвращается обратно в стационарное положение, усевшись на свой мешок и откинувшись на стену. Неудачные пробуждения всегда служат не очень хорошую службу — он чувствует беспокойство, то и дело ёрзая и пытаясь устроится комфортнее. После очередного дерганого оправления одежды, Ямагучи, казавшаяся спавшей, внезапно разворачивается к нему. — Тсукки, мы можем уйти, если хочешь, всё нормально, — торопливо проговаривает она. Да, точно, он своим беспокойством мешает ей спокойно уснуть, а на улице уже прилично рассветает — это по крайней мере нечестно по отношению к Ямагучи. — Прости, — он снимет очки, — Всё хорошо, спи. Ямагучи глядит ещё с пол минуты, медленно кивает и прикрывает веки. Через пару минут поворочавшись, она уже дышит чуть глубже. Некоторое время спустя Тсукишима чувствует, как тёплые ладони обхватывают его собственную и замирают так. Такое происходит не часто, но и не в первый раз. И Кей честно не уверен, кого силится успокоить этим Ямагучи — саму себя или же его. Однако успокоение приходит внезапно и быстро — с его глубоким выдохом, когда он крепче сжимает тонкую руку в своей. Сегодня ему снились первые дни, когда всё только началось: испуганный взгляд Ямагучи, устремлённый в телевизор с последними новостями из города, где всё явно выходит из-под контроля; паника военного центра, куда счастливым образом доставили гулявших в выходной день Ямагучи и Тсукишиму; мысли о том, на самом ли деле это удача — оказаться вдали от города в критический момент, вдали от семьи; непонятность и неизвестность. Ярчайшие воспоминания — первое пробуждение недавно умершего пострадавшего, и быстрое убийство людей в форме над ним и ещё над двумя заражёнными, пока живыми, и усилившаяся паника. Поникшие плечи Ямагучи, дорожки от слез и дрожащие губы. Собственный страх и неуверенность, раздражённость и растерянность. Потом — как они сматывались из окружающего их дурдома, и как потом невозможно было сказать — к лучшему это или нет — кто знает, что случилось с тем военным лагерем. А ещё осознание, что на улицах всё в разы хуже, мир будто ад из фильма. Живые мёртвые, тёмная и густая кровь и смерть, и с каждым днём этого всё больше. Сейчас, спустя почти четыре месяца, когда они кое-как наловчились, было уже легче. Ямагучи тихо сопит сбоку, всё ещё сжимая его руку. Сейчас самое страшное — остаться одному. То, что отчётливо понимает Кей — это то, что останься он один, уже сошёл бы с ума или был бы мёртв. Или уже даже жив. Ямагучи ему нельзя терять. Потеряв семью и защищенность, возможно навсегда, Тсукишима скрипел зубами и клялся себе изо дня в день, что Ямагучи он не потеряет. Чтоб он сдох, он не потеряет единственный способ жить — защитит и сохранит. Тсукишима смотрит на лицо спящей подруги и повторяет мантрой себе эти слова, мысленно пробуя их на вкус. Защитит и сохранит, не потеряет.