Любовь без поцелуев

Поздравте меня - я преодолела очередной психологический рубеж - 100 страниц. Спасибо моей музе и всем тем, кто отставлял отзывы. А больше никому! Вот он и настал – счастливый день, которого мы все так ждали. Сегодня мы с Максом идём устанавливать наши сюрпризы неизвестным покупателям моих дорогих станков. Ух, и круто же было всю неделю! Моё изобретение нужно было собрать, опробовать (с водичкой, ясен хер), внести, как говорится, ряд коррективов. Снова опробовать. Под холодным душем побывали все – так мне нравилось, как оно срабатывает – ловко и чётко. Я даже сам на себе проверил и такой кайф словил, когда почувствовал, как дёрнулась в руках тонкая верёвочка, запуская надо мной механизм, – не передать. – А обязательно было такую холодную воду наливать? – разнылся Игорь. Пробовали мы в душевой, зацепив ведёрко из-под майонеза за крепления для ламп. Я, Макс, Вовчик, Рэй и Игорь, все в одних трусах и резиновых шлёпанцах. Не захотели раздеваться – ну и ходите в мокрых трусах теперь. – Так не прикольно же будет! Макс, сними её оттуда и пойдём, – я стянул трусы, выжал их и натянул снова – сейчас высохнут. Вовчик поступает так же, остальные стесняются. Я, краем глаза, смотрю, как Макс становится на стул и начинает осторожно отцеплять устройство. Бляяя… Как будто первый раз голого пацана вижу! Ну, такого – честно, первый раз, я уже замечал, он высокий, не качок, но и не дохляк, но мало что этим сказано! А как сказать, что он… Стою боком, чтоб не палиться, взгляд как прилип – ноги, живот с едва проступающим прессом, поднятые руки, запрокинутое кверху лицо… Слегка поворачивается и взгляд скользит по ложбинке вдоль позвоночника вниз, к резинке трусов – блин, а вот трусы у него, реально, пидорские! Фиолетовые, в обтяг, на резинке что-то написано не по-русски: «Сал…» – или как это читается? И трусов таких никогда не видел. – Ебануться, Макс, ну у тебя и труселя, бабские, что ли? – возмущаюсь я. – Труселя как труселя, – отмахивается Макс, снимая ведёрко. Все заинтересованно смотрят на его задницу и тут подаёт голос Вовчик: – Не, это не бабские, у меня такие же были. Это реальный «Кельвин Кляйн»? – Да уж не с рынка, – Макс спрыгивает, – в «Охотном Ряду» брали! Ну, бля, теперь он оттягивает резинку трусов и отпускает. Щёлк! Я сглатываю. – Нехуй тут всем задницу демонстрировать, – накатило раздражение, – подумаешь, Цельсий Кляйн! – Кельвин! Это такой бренд, – Макс протягивает мне мой механизм, который я уже мысленно окрестил «ПМ СК» (Подвесная мина Стас Комнин). – Да поебать, – бренд, тоже мне. Я из брендов знаю только «Адидас» и «Версаче» и видел из них только первый – тот мажор, который меня по прошлому году доставал, клялся, что у него кроссовки – настоящий «Адидас». Ну, а я решил проверить – связал их шнурками и закинул на провод. Видимо, это был ненастоящий «Адидас», потому что он их так и не достал. Повисели они там, повисели, а потом их сняли электрики. – Давайте уже шухериться отсюда, пока не припёрся никто. Раздражение исчезло, едва Макс оделся. Татуировка эта его дебильная глаза вымозоливает. Всё это время Макс был возле меня. И не потому, что он боялся. Нихрена он не боялся. Я, вообще, заметил, что Макс нереально борзый. То ему пиздец, как херово, он на всё смотрит, как потерянный. А отойдёт – ёпт, откуда что берётся. Что называется – и нахуй пошлёт, и дорогу покажет. На следующее утро, когда, после чистки картошки, он на математике заснул за партой, Азаев, после замечания училки, на весь класс ляпнул: «Так его ночью пол-интерната ебало, вот и отдыхает!» Макс даже не обиделся, морду от парты отлепил и тоже, громко так: «Ты задолбал своими эротическими снами всех, пойди уже к доктору!» Азаев, сразу: «А по морде?» – а Макс ему: «Ну, если сильно попросишь – получишь, только потом – сегодня я не в настроении, обратись к Стасу», – и снова на парту завалился. Я подтвердил, что да, я всегда в настроении, и если Азаев пиздюлей сильно хочет, то я, так и быть, ему их выдам. Ну, тут он заткнулся, знает, что, если что, я его не пожалею. Математичке я сказал, чтоб она Макса не дёргала, он картошку чистил вчера. С математичкой у нас отношения нормальные, это вам не русский и литература, которые я терпеть не могу. Особенно литературу. Самый тупой предмет на свете, не считая музыки и обществознания. Я помню, одно время был у меня такой любимый прикол. Я тогда надыбал кучу мелких рыболовных крючков. Брал два крючка, связывал их чем покрепче – проволочкой, леской или ещё чем таким – и цеплял двух человек друг к другу за одежду. Лучше всего за какие-нибудь плотные участки, чтоб не рвалось. И смотрел, как они тырк-тырк – разойтись не могут, а что за херня – не догоняют. Крючок так просто не вытащишь, вот они и бродили как пришитые, искали, чем разрезать нитку. А сейчас у меня было такое ощущение, что меня этим самым крючком прицепили к Максу. Не могу никуда деться. И вроде, хочу – ну, чего он мне, нафиг не сдался, вроде. Нет. Ухожу куда-нибудь, а потом сразу возвращаюсь. Охуеть, как весело, если честно. Как будто я об него намагнитился. И я держал Макса рядом. «Макс, пошли покурим»! «Макс, пошли в спортзал»! «Макс, будешь яблоко»? Яблоки нам выдали на полдник почти все зелёные, с коричневыми пятнами. Ничего такие, кислые, сочные. А Макс, непременно, хотел жёлтое. Я знаю, что если среди фруктов есть нормальные, то они все остаются на кухне – эти всё домой тащат, своим тупым детям. Так что пришлось мне переться туда и вытряхивать из этих уродин яблоко поприличней. Максово я съел, когда он от него отказался. Витамины, хуле. Я и косточки съел, почему-то они мне очень нравятся. Жёлтое яблоко я всё таскал с собой и всё старался подловить Макса, когда он без Игоря. Макс на яблоко посмотрел как-то странно, но взял. Надеюсь, съел, но этого я уже не видел, потому что при мне он его просто держал. Очень потом хотелось спросить у него, потому что он был бы последним пидором, если бы выкинул, зря я, что ли, на кухню таскался? Я просыпался и стоял возле стены, глядя, как открываются двери и выползают заспанные старшеклассники. Стоял и ждал, пока выйдет Макс, с полотенцем и прочей фигнёй, зевая, в незастёгнутой рубашке. Ждал, пока он поравняется со мной, спрашивал: «Ну чё, как?» – получал в ответ: «Ничего, нормально», – и потом уже шёл умываться. Кстати, интересно – Макс почти не бреется. Он объяснил это тем, что ему от матери достались какие-то японско-китайские гены или что-то в этом роде. И, поэтому, у него на теле волос почти нет. И впрямь, я смотрел в душе – кожа гладкая и на руках, и на ногах, и на спине, и вообще… Не сказать, чтоб Макс от моей компании был прямо в восторге, но чего я буду его спрашивать? Он предпочитал с Игорем тусить, у них все разговоры про книги и про смысл жизни. Тоже мне, блин. Нет смысла в жизни, это любому, по-моему, понятно. Смысл – в самой жизни, жить и драться за жизнь. Так и есть. Нет, сидят, загоняют друг другу какую-то фигню. Которую, к тому же, вообще кто-то другой придумал, в каких-то книжках написано. Ну, мало ли, что там написано? У нас в туалетах в каждой кабинке тоже дохрена всего написано, в основном, про меня, кстати – так если этому верить, я уже с кем только не ебался и в каких только позах. Мечтатели, бля. Но, насчёт установки моих ПМСК, мы договорились чётко. Тут, как раз, каникулы начались, что, с одной стороны, зашибись, потому что в это время тут посвободней, а с другой стороны – меньше народу увидит. План такой: всё нужное я в кабинет закинул заранее. Можно было бы повесить днём, но в мастерской огромные окна – заметит кто со двора или мало ли с какого бодуна завалится. Поэтому мы с Максом пойдём после отбоя. Банни выходит в коридор первая, идёт к дежурной по этажу и просит отвести её в медпункт. Потом, когда дежурная валит, в коридор выходит Танкист – он тоже остаётся на каникулах. Его задача – изобразить из себя дебила. До этого он подговорит нескольких мудаков выбраться вместе с ним, подсунуть девчонкам под дверь шерстяные нитки и поджечь. Те завоняют – нитки, не девки. Девки начнут орать, хлопать окнами, короче, всем будет чем заняться. Тем временем мы с Максом тихонечко из его комнаты по карнизу пройдём до определённого места, там вылезем через окно, которое заранее откроем, и пройдём в мастерскую. Сделаем там всё, как надо, выйдем через дверь и вернёмся к себе. Должно получиться. Я сто раз всё просчитал и перепроверил. Засёк время, откуда сколько идти и вешать. Танкисту, чтоб не тупил, дал пинка и пообещал повесить вверх ногами, если накосячит. А если будет молодец, то с меня – водка и пряники. Часы свои, сто лет назад в карты выигранные, подкрутил, чтоб у всех время совпадало. Короче, жизнь кипела и всё было прекрасно. Четвертные нам выставили, я, оказывается, ухитрился заработать четвёрку по истории. Когда успел? Повставляли двойные рамы, позаклеивали окна. Мылом, тряпками и жёлтой ватой. Ненавижу запах хозяйственного мыла. Макс, глядя на это, только пальцем у виска крутил – у них в гимназии окна пластиковые. Ну, я, конечно, окна не заклеивал, вот ещё! И пофигу, что холодно будет. Кому холодно, тот пусть и заклеивает. Да и не заставлял меня никто, справедливо заметив, что мы без окон можем остаться. Ну, мы и упёрлись всей компанией смотреть телек. Макс среди кассет нашёл какие-то древние мультики и смотрел их. А я смотрел на Макса. Хуита какая-то. Но, вообще, жизнь бурлила и мне это нравилось. Люблю, когда есть какое-то занятие. Когда что-то организовываешь, планируешь, проверяешь. И это чувство предвкушения – когда знаешь, что будет в итоге. Кому-то будет больно. Кому-то будет плохо. Кто-то будет стоять, как дурак, и не понимать, что произошло. И к этому – целиком и полностью – причастен ты. Ну, то есть, я. Я это задумал и осуществил. Всё-всё под контролем. Самые прекрасные в мире моменты. У меня фирма веников не вяжет и всё началось, как я задумал. Вечером спрятались в комнате у Макса. Когда Банни выходила из своей комнаты, то слегка шлёпнула ладонью по двери. – Приготовились, – кивнул я Максу. Тот натянул поверх рубашки свитер. Подождав немного, мы выбрались из окна и пошли по карнизу. Хорошо, что Макс не только такой высокий, но ещё и ловкий. Вовчик с этого карниза раза два падал, хорошо, что я его удержал, а был бы я послабей – переломался бы весь. Тут пару раз такое было, что народ падал и башку разбивал. До мастерской добрались без приключений, я открыл дверь. Про универсалки Максу пришлось, всё-таки, рассказать. Он ещё на меня наехал, мол, как я к нему в комнату зашёл тогда? Не скажу – он со мной не пойдёт. Я бы мог его и нахуй послать, но, вместо этого, показал. И не пожалел. Во-первых, он прифигел, во-вторых, предложил прятать у себя. У него, оказывается, не только в каблуках тайники, но и чемодан с двойным дном. И коньяк он держит во флаконе от одеколона. Вот ведь гад хитрожопый! Теперь понятно, чем от него тогда сифонило. Почему он тогда был такой смурной и замученный – он так и не сказал. Вообще, мне казалось, что он… не то, чтоб боится, а, скорее, ждёт чего-то. От кого-то. Но вот от кого? Кто ему мог угрожать? Покажите мне этого самоубийцу! Макса, с того момента, как после чистки картошки мы вместе умывались и за столом сели вместе, лишним словом зацепить боялись. Только Азаев попробовал заикнуться – мол, неужели Макс такая охрененная давалка? – так я ему мигом рожу подрихтовал. Он не Макс, не успел увернуться. В мастерской было полутемно, из окон падал свет от фонарей. Я с удовольствием вдохнул знакомый запах – дерево, металл, машинное масло. – Давай аккуратно поставим парты… да тише ты… Вот сюда и сюда. Так дотянешься или ещё стул подставить? В итоге я дотянулся и так, а Макс положил на парту небольшую подставку – её сколотили, чтоб те, кто помельче, могли за станками работать. Открыв ведёрко со смесью, я с удовольствием её понюхал. Пахнет едко и остро – химический запах. Люблю такие запахи – бензина, клея, краски. Я не какой-то ёбаный токсикоман, этих дебилов я в жизни насмотрелся. У нас тут таких тоже полно – Евсеевы, например. Я с ними не контачу, мне противно, ну, и всекаюсь редко – на открытый конфликт они не идут. А вот за пару тюбиков «Момента» их можно на многое подписать. Они бы и Макса опустили – за клей. Цепляю к балке своё приспособление, аккуратно поправляю леску на пластмассовом колечке от скотча с пропиленной бороздкой – там, где она провернуться должна. На мне перчатки – мало ли, как оно обернётся. На Максе – тоже. Вся конструкция собрана в перчатках. Ну, я же не лох, сериалы ментовские не зря смотрел. И Макса подставлять не собираюсь, я ему тоже перчатки дал, у меня их целая упаковка, ещё летом из медпункта спиздил. Повернувшись, снова смотрю на Макса, как он стоит, запрокинув лицо, держа в зубах фонарик. Свет разбавляет темноту, всё полусерое или полусинее и какое-то странное. На секунду мне кажется, что я не в своём любимом кабинете технологии, а в каком-то мне незнакомом месте. И даже, как будто, забываю, зачем я здесь – просто стою и смотрю на Макса. Закреплённое ведёрко с битым стеклом и едкой жидкостью покачивается у меня над головой. Бррр, чё за нафиг? Всё по порядку: вот я, вот Макс, вот мы поставили нарисованные на тонкой фанерке плакатики (гуашью рисовала Банни): «Ты ёбаный пидор и мать твоя шлюха», – вот закрепили наверху ведёрки… Опять Макс. Сосредоточиться! Я спускаюсь с парты, Макс ещё возится. – Тебе помочь? – спрашиваю негромко, глядя вверх. Не то, чтоб я, прям, хотел помочь, но захотелось залезть и стать с ним рядом. Но Макс покачал головой – нет, так нет. Ещё раз всё поправив, он погасил фонарик и легко спрыгнул вниз. – Теперь парты обратно… Вот. – Ночные сапёры, – вдруг, ни к селу ни к городу, высказался Макс, когда мы расставили парты на место. – А? – Есть такая группа – «Ночные снайперы», слышал? – Нет. – Ну вот, они снайперы, а мы сапёры, понимаешь? – Ты это сейчас к чему? – Так, ни к чему, – Макс посмотрел в упор, – просто в голову пришло. А интересно тут… Ты ещё что-то сделать хотел? Я покрутился вокруг станков. Они были слишком крепкими и массивными, а у меня не было подходящих инструментов, чтоб их по-настоящему испортить. Где что мог – я отвинтил, куда мог – напихал железок. Погладил защитного цвета бока, вспомнил Сергея Александровича. Всё-таки умный был мужик. – А у нас в старших классах труды не велись, – тихо сказал Макс, с любопытством осматривая и ощупывая станок, – нас учили работать с компьютерами. Это важнее. Ну, зачем мне уметь вытачивать табуретки? – Тебе – незачем, – мне вдруг стало обидно за технологию. Компьютер компьютером, а это – другое. – Но, вообще, мало ли как оно будет в жизни. Я вижу в темноте силуэт Макса на фоне окна. Свет фонарей во дворе желтый и оранжевый – вперемешку. Макс поводит плечами, фыркает. Лица не видно, только глаза блестят. – Ну, уж вряд ли мне придётся стать к станку! И такое самодовольство в голосе! – В тюрьме встанешь. – А что вдруг я в тюрьму сяду? Я не преступник и, в отличие от тебя, не собираюсь им становиться. Ну, бля, сказал! – С чего ты такое решил? – Да ты уже преступник, – у Макса голос весёлый и меня бесит, что я не вижу его лица, – взлом, порча имущества, избиения, всякие махинации, вымогательство, шантаж… Это всё – про тебя! А может, что ещё! – Ну, и может, – я подошёл поближе, пытаясь рассмотреть его лицо, – но ты же меня не заложишь, а, Макс? Ты ведь не такой? – Не такой, – соглашается он, – и вообще, мне пофиг, если честно. По моему отцу и его коллегам тоже тюрьма плачет. Да и я сам… Если не смотреть, то лучше различаешь другое. Например – запах. Я чувствую, от Макса пахнет каким-то парфюмом – не той дрянью, которую он мешал с коньяком, а чем-то холодным и горьким. Так осенью в лесу около дороги пахнет. Слабый такой запах. Ловлю себя на мысли, что хочется подойти совсем близко, уткнуться в него лицом и принюхаться. Но это, конечно, шиза полная. И ещё – звук. Я слышу, как он дышит. Мне даже кажется, я слышу, как у него кровь течёт и сердце бьётся – или это у меня в ушах шумит? Глюки какие-то, я надышался растворителем для краски, надо скорее отсюда сваливать. – Пошли скорее, – перебиваю его. Открываю дверь, выглядываю. В коридоре никого – ну, и понятно. В той части, где кабинеты, по ночам никого не бывает. Значит, сейчас спускаемся на второй этаж, там окно, вылезаем в него и по карнизу идём-идём-идём обратно к своим окнам. Идеально! Просто иде… – Эй, кто там бродит? Комнин, ты? Обана, вот это мы попали! Макс смотрит на меня с ужасом, как будто нас на ограблении банка застукали. Вертит головой, пытается понять, куда бежать. Кто-то поднимается по лестнице, я вижу отсветы фонарика. – Ну, кто там опять шляется? Комнин? Евсеев? Бежать и прятаться некуда, и я киваю наверх. Там железная лестница ведёт на чердак. Быстро и тихо! Мы взлетели по лестнице как раз вовремя, кто-то затопал, заметался луч фонарика. Какой дебил сделал на чердак такую маленькую дверь? И такой узкий порожек? Мы с Максом стоим, как два ёбаных атланта, на крошечной цементной полоске, держаться не за что, и мы упираемся в низкий потолок руками. А то снизу увидят. Макс стоит близко-близко и я снова чувствую этот запах. Сейчас он мне кажется сильным. Ни с того ни с сего приходит в голову, что сейчас дежурная – а это она – почует его и поймёт. Что мы тут. Что это Макс. Пиздец, меня конкретно глючит. «Да уходи же ты, шлюха старая, вали уже, нет здесь никого, иди обратно на второй этаж и решай свой ёбаный кроссворд!» – думаю я. А она всё вертится, тычет фонариком в разные стороны и тут… Тут Макса начинает пробивать на хи-хи. – Только засмейся, – шепчу ему в ухо, – ты же, сука, нас запалишь, да я с тобой знаешь, что сделаю? Я тебе, нахуй, зубы через один повыбиваю! – Я… Я не могу, – выдыхает Макс и продолжает трястись от смеха. Бля, ещё чуть-чуть и он заржёт на весь этаж. Ах ты ж, ёбаный пидор! Да чтоб… Додумать я не успел. Макс, скотина такая, нагнулся и прихватил зубами воротник моей рубашки. И я чуть не ёбнулся вниз, прямо по железной лестнице – от этого. На полсекунды перестал чувствовать и руки, и ноги, и вообще всё. Как будто нервы отсоединились от тела и собрались там, на шее, там, куда Макс уткнулся лицом. Там я чувствовал всё – его срывающееся от смеха дыхание, тепло его кожи, губы – мягкие, какие-то странно, ни на что не похоже мягкие и шершавые, и зубы, которые я грозился выбить – влажные и гладкие. У меня сердце стучало, как бешеное, а эта дура всё не уходила, всё вертела своим фонариком и что-то бормотала, а я стоял, Макс рядом беззвучно смеялся мне в шею и жевал мою рубашку, и от этого завыть хотелось – так было нестерпимо, прямо колени подкашивались. Свалила. Наконец-то. Наконец-то!!! – Уймись, – я бью Макса локтем поддых и он едва не падает – приходится хватать. –Проржался? Пошли, кретин, пока нас кто ещё не спалил! Макс всё шёл и хихикал, а я потирал то место на шее. Как будто всё ещё чувствовал его. – Сволочь, ты мне всю рубашку исслюнявил! – Ага, у меня теперь вкус во рту такой противный… Ой, не могу, так смешно… – Смешно ему, клоуны, тут, блядь, прыгают! – Ну, не могу с собой ничего поделать… Ой, ха-ха… Мне даже угрожать начинают – я ржу в ответ. Один раз так в ментовку забрали – думали, я обкуренный. Ик! – Заткнись, – я открываю окошко. Воздух ледяной и свежий, влажный участок на воротнике тут же промерзает – как лёд приложили. Сейчас у меня в мозгах прояснится, сейчас. Ох, что-то вместо просветления проявила себя гравитация – в первый раз за два года я чуть не сверзился с любимого карниза. Стоило только в холодном воздухе почудиться слабому горьковатому запаху – как у меня заплетались ноги. Надо… Ёпт! Надо Максу сказать, чтоб больше не пользовался этими духами или как там это называется. Как-то они на меня плохо действуют. Не нравится мне это, вообще. Да что ж за блядство такое, я дойду сегодня до своего окна? Макс-то дошёл, блядина, его окно – первое. – Мда, ну и выстудил я помещение, – он приоткрыл окно и проскользнул в щель. Ловко так шмыгнул. – Ничего, не сдохнешь, а сдохнешь – ничего страшного, – выдал я в ответ одну из своих любимых фраз. Надо было идти, но я всё стоял у него перед окном на ветру. Макс задёрнул занавеску, и, судя по звуку, тут же повалился на кровать и начал ржать. А я стоял, как последний идиот, и всё слушал. Но холод собачий даже для меня, ноябрь – это вам не май. И я пошёл к себе. Вот для таких дел и нужен сосед по комнате. Игорь запустил меня, сонно хлопая глазами. – Ну, чегоааа, – зевнул он. – Да чего-чего, ажурно всё прошло, только в конце чуть не запалили нас, и Макс, ёб его мать, ржать начал, как припадочный. А у вас? – У нас тоже всё ювелирно. Пацанов пошугали и спать отправили. К нам и не стучал никто. А ты чего такой недовольный? – Игорь знает, что после сделанного дела я всегда доволен, счастлив и даже согласен принимать мир таким, какой он есть – не дольше пяти минут, конечно. – Да так. Не, на самом деле охуенно и чётко всё прошло. Мы с Максом натуральные ночные сапёры. – Ночные – кто? – Игорь забрался под одеяло и начал вертеться, скрипеть кроватью. Я стянул рубашку, потрогал место, где её прикусил Макс. Влажное… от его слюней. Интересно, а...? Бля, ой, меня штырит! Вот о чём я щас подумал – пальцы облизать? Ёбаный в рот, похоже, эта дрянь для снятия краски с лета стала ещё токсичней. Как бы меня поутру проблеваться не потянуло! – Сапёры. Типа, группа есть такая – «Ночные Снайперы». Ну, снайперы – это те, кто стреляет, ну, а мы минируем, значит – сапёры. Тупо, но звучит заебись. – Ага, – согласился Игорь, – а ты эту группу знаешь? – Нет, ты же знаешь, мне на музыку поебать. А что, «Я лежу на хирургическом столе» – это они поют? – Нет. И все остальные песни, которые ты сможешь вспомнить – тоже не они. – Ну, и похуй, – я разделся и забрался под холодное одеяло. Прикольное ощущение, из тепла – в холод. Ничего, сейчас согреется и будет вообще хорошо. Только, блядь, обидно, что вместо того, чтоб наслаждаться моментом, в голове всё крутится, как Макс смеялся, зажёвывая смех моим воротником, и как меня дёрнуло, когда он выдохнул, и как мурашки побежали, когда он мне шею ресницами задел. Блядский Макс, всё с ним как-то не нормально. Сука, я прямо слабею, как об этом думаю! И воду эту его туалетную надо, нафиг, у него отобрать. Но, всё же, он молодец – не затупил, не заметался. И даже не заржал. Ну, вот опять, в голове только Макс. Я явно чем-то не тем надышался. Ничего, сейчас посплю – и к утру само пройдёт.