Любовь без поцелуев

Укол в голову мне от графомании. Срочно! Прода была бы сто лет назад, если бы у моего младшего брата Шизу-чана не начались каникулы и мне не приходилось бы выдерживать тяжелые бои за эфирное время – Вон они, уроды, – тихо прокомментировал Стас. – Пришли, лапочки корявые! Я хмыкнул. «Лапочки корявые» – два мужика, один изрядно пожилой, другой помоложе – приехали на небольшом грузовичке и встретил их физрук. Судя по тому, как они поздоровались и обнялись, они явно были люди друг другу не чужие. Что немедленно заставило меня пожалеть, что Стас, в своём маниакальном желании сделать мир немножко хуже, не раздобыл соляной кислоты. Физрук был мне настолько ненавистен, что я подумывал о том, чтобы попросить друзей подловить его, когда он всё-таки уезжал отсюда в город, и сбить машиной. Или сделать ещё что-нибудь такое. Впервые у меня появился настоящий враг, человек, к которому я питал искреннюю ненависть и отвращение. – Может, физрук пойдёт им помогать? – с надеждой спросил я. – Станки-то тяжелые… Мы стояли в коридоре на первом этаже и делали вид, что нам просто нефиг делать. Я, Стас, Игорь и Рэй. Танкист был отправлен со стратегическим заданием – предложить свою помощь и, соответственно, проследить, как всё пройдёт. Банни тоже ошивалась где-то там. – Хорошо бы, – согласился Стас, отколупывая краску от оконной рамы, – зашли. Надеюсь, они не будут тормозить и сразу пойдут в кабинет. Я смотрю на его кривую улыбку. Сейчас она мне уже не кажется такой неприятной, как раньше. Наверное, потому что знаю – он это не специально. Пытаюсь представить, какой она была бы без травмы. Мне почему-то кажется, что широкой и обаятельной. Я идиот? Жизнь кажется мне всё менее и менее реальной. Я, оторванный от привычного быта и круга общения, чувствую себя не то героем какой-то абсурдной фантастики, не то просто пациентом психлечебницы. Всё меняется как-то очень быстро и вне зависимости о того, что я хочу и что мне надо. И вот, посмотрите – я стою в компании совершенно малопривлекательных (за исключением Игоря) личностей и жду, когда где-то там кому-то на голову выльется адский коктейль. А он, действительно, адский, не знаю, что за дряни раздобыл Стас, но она вытравливала пятна на ткани и делала её ветхой. Я стою, жду – и радуюсь. С нетерпением жду Танкиста, мне хочется услышать, как всё прошло. Ну, ещё бы, я ведь сам в этом участвовал. А всё Стас, будь он проклят. Этот псих… Он гипнотизирует, он встраивается тебе в голову. Сначала ты общаешься с ним постольку-поскольку, злишься на него, он тебя раздражает, а потом… Потом ты ловишь себя на том, что копируешь его интонации, мимику, соглашаешься с ним. Словно пропитываешься его личностью. А он личность. Это нельзя не признать. Сильная личность. – Вот сейчас они подходят к кабинету, – Стас считает про себя и мы все слушаем. Как маленькие дети на празднике «Раз-два-три, ёлочка, гори»! Ага, у Стаса «ёлочка» действительно будет «гореть». Он маньяк, совершенно безнравственный садист и это… Это притягивает. Завораживает. Меня охватывает нетерпение. Получилось у нас? Сработают ли устройства? Или их вовремя заметят? Всё ли мы правильно сделали? А ведь кто-то может покалечиться. Там ведь и битое стекло, и гвозди. Но это меня не волнует. Как-то перестало волновать. – Здесь мы ничего особенного не увидим, пошли на лестницу, – командует Стас. Мы идём, а я думаю о последних днях. О том, что я схожу тут с ума. Или мир сходит с ума. Когда мы чистили картошку и Стас, вдруг, ни с того ни с сего, предложил мне продолжить общение, я в ахуе был, другого слова не подберёшь. Но согласился. Трусость – худший из пороков, да. Но я был не в себе. Я был уставшим, голодным, измученным физически и морально. И нелогичность всего происходящего просто как-то обошла меня стороной. А Стас… Он, вдруг, ни с того ни с сего, стал… Не добрым, нет. Просто… У меня было такое ощущение, словно я бродил где-то в пурге, ночью, замёрзший и голодный, и тут меня впустили в тепло, обогрели и накормили. Мерзко поддаваться на такое. Но я поддался. Подумав мимоходом, что, может, это какая-то подстава? Но было уже всё равно. Мне нужно было либо принимать предложение, либо бежать отсюда. И я принял. И началось безумие, из которого я не мог вывернуться. Стас стал…везде. Как так выходило, я не понимал. Я просыпался, выходил из комнаты и видел его – до отвращения бодрого и исполненного желания творить всякие мелкие и крупные гадости. Мы сидели рядом в столовой. И когда Танкист по этому поводу что-то пытался возразить, Стас предложил ему встать и уйти. Мы сидели за одной партой, что меня откровенно не радовало, потому что Стас имел скверную привычку, когда ему в голову приходила очередная гениальная идея или «умная» мысль, тыкать меня двумя пальцами в бок и на второй день у меня под рёбрами проступил синяк. На все мои претензии Стас только отмахивался – «переживёшь». Самое скверное, мои тычки и даже откровенные удары он воспринимал, как само собой разумеющееся. Присмотревшись, я понял – это была его форма общения со всеми, кроме Банни. Бедный Игорь тоже был весь покрыт синяками. Дааа, и самое, самое, самое худшее. Его привычка смотреть в глаза. Этим своим жутким взглядом. И подходить слишком, слишком близко. Это похоже на издевательство. Потому что, как ни крути, Стас парень, а организм берёт своё и совершенно не слушается истеричных доводов рассудка. Доводы рассудка просты и понятны. Во-первых, Стас меня убьет. Во-вторых, Стас меня убьет и убьет с особой жестокостью. В-третьих, Стас – натурал-импотент. И я не смогу ему никак объяснить, что это просто физиологическая реакция. Что он меня не привлекает, как возможный партнёр. В смысле, меня-разум, моё Супер-Эго. Да, спасибо моим походам по психологам, я знаю, что это такое. Но вот Ид… И тело. Оно реагирует, когда он подходит, когда становится рядом. Когда по-собственнически хватает меня – за запястье, за плечо или, о боже, за талию, резко притягивая к себе. Он со всеми так поступает – с Банни, с Игорем, с Вовчиком (надо видеть, как он дёргает на себя этого здоровяка – он, всё-таки, нереально сильный), но возбуждаюсь от этого только я. У него очень горячее тело, как будто у него почти всегда повышена температура. Да не как будто, а так и есть. – ...У него почти всегда 37, – объясняет мне Игорь, – чёрт его знает, почему. И при этом он ничем не болеет. Тут и эпидемии были, и отравления – ему пофигу. Единственное, с чем он попадает в медпункт – это травмы. – Может, на нём в детстве какую-то вакцину испытывали? Какой-то он, ну, совсем… – А, – Игорь только безнадёжно махнул рукой, – даже и не пытайся говорить ему, что он неправ или что-то в этом роде. Он для себя – единственный эталон поведения. И «так нельзя», «так не поступают», «это неправильно» – это тоже не работает. – А кто-нибудь его тормознуть пытался? – Конечно. «Иных уж нет, а те далече». Ты радуйся, что Стас тебя решил не мучить. Он страшный в этом смысле, я серьёзно. Не только в смысле драки. Подраться для него – это нормально. Тут из нашей компании его дольше всех Банни знает и Рэй. Они мне рассказывали… Не знаю, правда или нет… Короче, было несколько людей, которые Стасу реально поперёк дороги становились. Те парни, которые его…Ну, помнишь. Они отравились какой-то дрянью. Непонятно, где взяли. Один сразу загнулся, насчёт других не знаю. Шрамы у него на спине видел? Тоже один пацан, кавказец, фамилию его не вспомню – он был в одиннадцатом классе, Стас – в девятом. Кавказец на него с ножом кидался. Он, вообще, был сын кого-то там, его уважали очень сильно. И директор слова поперёк не говорил. Он выпал из окна. Причём, ладно бы просто на землю – там в одном месте трубы меняли или что-то в этом роде, выкопали яму и в ней торчали какие-то штыри… Никто не видел, как это произошло. Потом тоже ещё один – вот его фамилия, я точно помню – Арямнов. Это уже при мне было, в конце прошлого года. Этот Арямнов – ну, он такой сволочью был, если честно… Его никто не любил. Крыса, стукач и всё такое. И всё хотел быть самым крутым. Только в голове у него каких-то винтиков не хватало. Короче, тогда этот тип заявил, что Стас его обокрал. Стаса обыскали, нашли у него деньги – он их тогда хранил у себя ещё, не у Вовчика. Денег было довольно много, а директор точно знал, что Стасу предки ничего не присылают. Его выручила Банни и Вовчик, сказали, что отдали ему свои деньги на хранение. Но сумма была довольно большая и вернулась к Стасу она не вся. Тот чувак сказал, что не будет писать заявление, если Стас вернёт ему сумму, которая у него, якобы, пропала. Пришлось Стасу заплатить ему. Но тот на этом не успокоился, как я понял. Вроде, снова завёл об этом речь, я так думаю, тут и директор постарался… Я вспомнил, как физрук уговаривал меня написать заявление на Стаса и кивнул. – Но ни черта он не сделал. Его нашли в душе для младших классов с перерезанными венами. – О нет! Не мог же Стас… – Да хрен его знает. Конечно, расследование было. У парня уже была попытка суицида и вообще, он немного ненормальный был. Только знаешь, что? Я потом только вспомнил – до этого Стас ходил с исчерченными руками. Ну, знаешь, ручкой. По венам. Так, как если бы перерезал вены сам себе. – Себе? – я вздрогнул, поняв, что Игорь имеет ввиду. Прикинуть, как оно будет выглядеть на теле. Нет. Просто взять и зарезать человека? Невозможно. – А тот парень… Он, ну, сильный был? – Нет. Высокий, чуть ниже тебя, но тощий и сутулый просто ужасно. – Всё равно невозможно. Узнали бы. Следы… – Какие следы под душем? – Нет, Стас не мог, – твердил я, убеждая самого себя. – Это же даже не отравление… Это убийство! Как можно насильно перерезать вены человеку? – Не знаю, – покачал головой Игорь, – но Стас… Он, в этом смысле, очень умный. Он всё просчитывает, всё продумывает. Он очень сильный, но дело даже не в этом. Он без тормозов. Тут любимая байка о том, как он девятом классе поспорил чуть ли не со всем интернатом, что паука живого съест. – И съел? – Съел. Причём, у всех на виду. Кое-кого, говорят, стошнило. – Бррр… – Ага. Так что осторожней с ним, я предупреждаю. – Ну, не убьёт он меня, в самом деле… – Да и убивать необязательно. В прошлом году у нас тут был парень, из богатой семьи, как и ты. Только очень борзый. Всё ходил, всем нам тыкал, какие мы тут чмо, а он король. Если честно, это никому не нравилось. Тут же не все из неблагополучных семей, ты не думай. У того же Вовчика семья вполне обеспеченная, да и сам он там был чемпионом чего-то. Азаев тоже с Асланбеком. Потом там ещё… Ну, неважно. Короче, этот парень нарвался. Он ещё Рэю гитару сломал и Стас ему устроил. В этом деле все участвовали. Даже те, кто, поначалу, с ним водился – потом его предали. Это был натуральный холокост и Стас такой довольный ходил всё время, я прямо решил, что он в прошлой жизни Геббельсом был, не иначе. А потом… Наверное, ты должен знать. Этого мажора – его звали Егор Ефремов – его опустили. Я при этом не присутствовал, но знаю. – Кто? – дыхание перехватило. – Стас. Нет, не то, что ты подумал, нет, конечно! Если бы было изнасилование, он бы сел. Нет, это что-то вроде ритуала… Что-то реально мерзкое, как я понял. И этот парень попытался повеситься. А Стас ему не дал. Типа, живи теперь с этим. Ефремов сбежал, потом его забрали. – Ужас какой! – Я тогда только сюда приехал. Как раз отсюда уехал предыдущий сосед Стаса – ну, просто его родители уезжали куда-то, чуть ли не за границу. И Стас предложил жить с ним. Я так всего боялся, а особенно боялся Стаса, что согласился. Думал, что если откажусь, он и со мной так же. – А он? – Ну, он может ударить, конечно, когда у него хреновое настроение, и в жизни не извинится после этого. Но, при всех его психозах, он – неплохой друг, – казалось, Игоря самого удивила эта мысль, – и за тех, кого считает «своими» – порвёт. К этому привыкаешь. К Стасу привыкаешь. …Мы ждали. И дождались. Танкист, радостный и довольный, прибежал к нам, издалека начав что-то вопить и размахивать руками. – А ну, заткнись и валим, – скомандовал Стас, – нехуй тут стоять у всех на виду. Мы завалились в какую-то комнатёнку, заваленную мягкими игрушками – для младшеклассников. – Ну?! – Ну, короче, вот, – начал рассказывать Танкист, – короче, открывают они такие двери. Ну, а там я, ещё пара пацанов – типа, помочь. Нам по сотке пообещали, типа, за помощь. Там ещё сказали, типа, разберут их сейчас. Ну, тут они такие заходят... – Ещё одно «ну» и «короче» – я тебе морду разобью, – пообещал Стас, – рассказывай так, чтоб я понимал! – Ну, ко… Эээ… Они заходят – а там плакатики, – Танкист принялся помогать себе жестами. Я уселся на маленький диванчик и в следующую секунду, сбросив на пол огромного жёлто-розового зайца, рядом уселся Стас. Чёрт, а я надеялся – Игорь. Ну вот, опять. Опять он слишком близко, я чувствую жар его тела через одежду. Нужно отодвинуться или, лучше, встать, но какой-то бес нашептывает мне в ухо, что ничего, ничего, Стас ничего не поймёт, если я немного посижу рядом и поприжимаюсь – совсем чуть-чуть… – Они к ним – типа, чё за херня? Ну, там, тот мужик, который старый – физрук его батей называл и свёкром… – Сука, своим родственникам продали, – Стас рядом напрягся и расслабился, – ну и? – Ну, что «и»? Старик и физрук пошли к плакатам, стали убирать и тут! Хрясь! Сверху! Вообще чётко! Старика так окатило, он стоит и воет, физрук успел отскочить… Я разочарованно застонал. – Но тоже ему досталось, по плечу и боку. Круто! Вообще круто! И ведро потом свалилось прямо на станок, гвозди там и всё это! Директор забегал, заорал! Эти в медпункт пошли. Ща тебя, Стас, искать будут. – Ну, это ясно, – Стас улыбнулся своей знаменитой кривой улыбкой, – это фигня. Главное, мы смогли! И все заулыбались в ответ, как будто, и впрямь, сделали что-то, чем можно гордиться. Я и сам почувствовал, как грудь распирает чувство довольства собой. Ну, ещё бы! Я ведь сам эти штуки устанавливал! Эх, жаль, Танкист, а не я, видел всё собственными глазами. Жаль, что физрука зацепило чуть-чуть. Но, всё равно, сработало! Сработало! – Вышло, – я, от избытка чувств, двинул Стаса по плечу, – блин, подумать только! – Да вообще, – Стас подскакивает и пинает зайца, – офигенно! Банни где, кстати? – А она это, пошла посмотреть, как они там в медпункте. А что теперь? – А что теперь? – удивляется Стас, бродя и сбрасывая игрушки с полок. – Мы ничего не знаем. Мало ли, кто это мог сделать, и вообще… – И вообще, там же закрыто было, – подаёт голос Игорь, – это, наверное, вообще кто-то из обслуги. Или сам Сергей Александрович отомстить решил. – Точно, – соглашается Стас, – к нему все вопросы. И швыряет в меня каким-то плюшевым зверем. Мы сидим, ржём, перебрасываемся игрушками. Прибегает Банни и, довольная, рассказывает, что старику рассекло кожу на голове и он ухитрился разбить очки, а физруку попало по уху. Ну, и одежда, конечно, вся теперь негодная. Стас обещает это дело отметить. Чёрт, впервые за все дни, что я здесь, я чувствую себя счастливым и умиротворённым. Ну, конечно, нас потом – меня, Стаса и Рэя – потащили на допрос. Мне, как часто случается, стало смешно. – Ты чему радуешься, урод? – возмущался директор, вставая на цыпочки и пытаясь заглянуть Стасу в глаза. – Да так, настроение хорошее. Солнышко светит, птички поют, – Стас махнул рукой за окно, где, как на грех, ещё со вчерашнего дня держалась стойкая облачность и небо было цвета сырой штукатурки. Я не выдержал и заржал в голос. – А ты чего смеёшься? Тоже птички? – Ха-ха-ха… Ой, не могу… Смех продлевает жизнь и заменяет сахар. А сегодня на завтрак опять какао было несладким… ха-ха… Опять же, каникулы и… ой, не могу… Солнышко светит… – Объяснительные пишите! – Насчёт чего? – Эээ… – директор и сам не знал, насчёт чего – когда были сделаны ловушки, он не мог узнать. – Где вчера вечером были! Ой, ха-ха три раза! Ведёрки были подвешены позавчера! Стас что-то пишет своим странным почерком. Вспоминаю, как мы писали здесь объяснительные в первый раз – сидели, и я его ненавидел. А сейчас – лучшие друзья-заговорщики, бляха-муха. Как так вышло? Как?! Разбираю среди всего у Стаса: «Вёл разговоры о смысле жизни и этической философии.» Да, юмор у Стаса отпадный. И главное, пишет с таким серьёзным лицом! Даже я не в курсе, что такое этическая философия. Ладно, я тоже что-нибудь придумаю. – Веригин, ты что такое пишешь, а?! – орёт директор, читая. – А ну-ка, ну-ка, – Стас перегибается через стол и читает: «…потом дрочил, думая о Мерлине Менсоне.» – Пошли отсюда оба! Рейкина позовите! Рэй, со своим обычным сонным видом, заходит в кабинет, а мы прислушиваемся. Директор всё повышает и повышает тон, в ответ – тишина. – Ну-ну, добьётся он от него чего-нибудь. Нас c Рэем однажды наказали, поставили около доски. В восьмом классе дело было. Так он, стоя, уснул, пока училка распиналась, какие мы оба долбоёбы. – А ты? – А я мел в это время съел. – Зачем? – Кальция не хватало. Она потом бегала, искала, чем на доске писать. – А за что вас наказали? – Да не помню уже… Чё за Мерлин Менсон? – Да это прикол такой. Менсон – певец, он страшный очень, ну, у него имидж такой, он одевается так и вообще… На него не то, что дрочить – на него и смотреть не всем рекомендуется. – Ага, – кивает Стас, – подъебал директора, типа? Мы идём по коридору. Сейчас, на каникулах, форму носить не обязательно. На Стасе – простые синие джинсы и чёрная футболка, даже на первый, беглый взгляд – всё дешёвое, заношенное, и похоже, слегка ему мало. – Сегодня отметим, – говорит он, – каникулы, опять же. – Ром будем пить? – Не, ром оставим. Когда народ в последний день вернётся, мы покер замутим. Умеешь играть в покер? – Умею чуть-чуть. – Ничего, – он слегка наклоняется и говорит прямо в ухо, так, что горячие мурашки ползут по затылку, – я тебя научу. Вечером мы сидели в комнате, где стоял телевизор. Там я познакомился с представлениями Стаса о «хорошем кино» – он приволок и поставил древнюю кассету со «Смертельной битвой». Мне от ностальгии прямо заплакать захотелось. – Тебе нравится «Мортал Комбат»? – В реале. – Это как? В смысле? Вместо ответа Стас встал, имитируя боевую стойку и, продолжая смотреть мне в глаза, резко выбросил кулак. Очень быстро и очень резко – я едва успел отпрыгнуть и он лишь слегка впечатался мне в грудь. – Тебе бы на какие-нибудь боевые искусства ходить, – я потёр место удара и сел в кресло, игнорируя его приглашающий жест, родом, похоже, уже из «Матрицы». – Ага, – согласился Стас, – да только, кто их здесь будет вести? Тут по бумагам значится, что у нас есть баскетбольная секция, футбольная и лёгкая атлетика, за них наш физрук деньги получает, а кто их видел? Съебись, Макс, это моё кресло. На столе стояли две бутылки водки, двухлитровый пакет с томатным соком, несколько банок с консервами – тушёнка, сайра, шпроты. Батон. Коробки с «дошираком». Две большие упаковки сушеных кальмаров. Пластиковые стаканчики и вилки. О, глютомат натрия, как же мне тебя не хватало! Хотите научиться получать неземное удовольствие от еды за минимальные деньги? Посидите месяц на почти безвкусной столовской еде, где из неё подворовывают почти все более или менее съедобные компоненты, а потом заварите себе лапши со вкусом курицы. Вам обеспечена нирвана. Стас в кресле, Банни у него на подлокотнике, Игорь, Танкист, который смотрит на меня с неодобрением, Рэй, который, как обычно, спит с открытыми глазами, и Пашик – без Яшика, но жутко польщенный тем, что попал в «избранное общество». И я, Максим Веригин – мажор, тусовщик, гей. Вот так и сходят с ума. Когда размываются границы привычного. Когда исчезают границы нормального. – Ну, за успех! – Стас поднимает стаканчик с водкой. Мы чокаемся (Танкист тщательно избегает моего стаканчика) и выпиваем. Ащщщ! Водка мерзкая, с каким-то жутким привкусом жжёной резины. Я сижу, пью, чувствую себя почти тем человеком, которым был до приезда сюда. Мне хочется шутить, смеяться, флиртовать. Я прикалываюсь, смешивая Банни «Кровавую Мери» из имеющихся ингредиентов, сливая водку по пластиковой вилке и украшая стаканчик полоской кальмара. Она берёт с удовольствием, Игорь тоже просит. – Смотри, Игорёк, он же гомик. Ты с ним поосторожнее, а то чпок – сам поголубеешь, – выдаёт Танкист. – Да ладно тебе, – лениво бросает Стас, – Макс совсем не такой. Макс настоящий пацан, да, Макс? – Да уж не игрушечный, – отвечаю я. «Настоящий пацан» – спасибо, похвалил. Ну, и пофигу, на этих дебилов обижаться бесполезно. Водка, несмотря на качество, делает своё дело, и я с трудом удерживаюсь, чтоб не начать лезть к Игорю, который так некстати пригрелся у меня под боком. Но я не настолько пьян, чтоб не понять – меня терпят, пока я отвечаю их представлениям о «реальном пацане», в которое заигрывания с другим парнем не входят. Но я ведь не железный и даже не алюминиевый! Я, черт возьми, совершенно здоровый гомосексуал неполных семнадцати лет, вынужденный почти постоянно находится в мужском обществе. – Спой, Рэй, – просит Банни. Рэй – и петь? Но от дальнейшего у меня брови уезжают на затылок, а челюсть падает на пол. Рэй, как будто, просыпается и принимает странную позу – словно держит в руках невидимую гитару. – Что? – Ой, ну не знаю… Спой «Перевал»! Рэй перебирает невидимые струны, прислушивается к чему-то, что слышит только он. Стас ставит кино на паузу и по комнате разносится неожиданно сильный, красивый низкий голос с металлическим отливом: «Просто нечего нам больше терять, Всё нам вспомнится на страшном суде. Эта ночь легла как тот перевал, За которым исполненье надежд...» Ничего себе! Это Рэй так поёт? Кажется, я, и впрямь, слышу гитару, словно он голосом перебирает струны. «А мы затопим в доме печь, в доме печь И гитару позовём со стены – иди сюда, Просто нечего нам больше беречь, Ведь за нами все мосты сожжены...» Господи, да что за песня такая странная! Где он её откопал? Я пьян и мне хочется плакать. «Да просто прожитое прожито зря, не зря, Но не в этом, понимаешь ли, соль, Слышишь, капают дожди октября, кап-кап, Видишь, старый дом стоит средь лесов...»* Банни сидит, нахохлившись – видимо, ей песня что-то напоминает. Рэй перебирает невидимые струны. Стас снимает фильм с паузы и Горо снова начинает распинаться о том, какой он сильный и непобедимый. Кажется, я понимаю, почему Стасу так нравится этот фильм. Ему, вообще, нравится идея битвы и победы. Ооо, я такой офигенно умный, когда выпью… – Спой «Бессмысленны слова», – просит Танкист, и Игорь рядом со мной слегка морщится. Рэй пожимает плечами, перехватывает невидимую гитару поудобнее, Стас снова ставит на паузу. «Я лежу на хирургическом столе пластом, Два раненья огнестрельных в теле молодом...»** Баллада о печальной судьбе молодого бандита, очевидно, бередила душу Танкиста, и он всё время посматривал на Стаса, словно приглашая разделить свою скорбь. Но Стас смотрел не на Танкиста. На меня. В упор. О чём он думал? О чём, вообще, может думать такой странный человек? Думал ли о своей судьбе, о том, что, и впрямь, может повторить историю героя баллады? Или он, скорее, думал о себе как о том, кто его пристрелил? Я всё-таки пьян, потому что картинка нарисовалась странная – это я был покойник на столе, плачущий надо мной Спирит и товарищи-трейсеры, одетые по моде незабвенных девяностых. И Стас – в чёрных очках, с золотой цепью на шее, клянущийся, что отомстит за меня. – Чё ты лыбишься, пидор! – возмущается Танкист. – Вообще реальная песня! Грустная! – Да я ничего, – соглашаюсь, – нормальная песня, всё как в жизни. Я когда маленький был, так такое постоянно случалось. – А? – Мой отец бизнес в девяностые начинал, – поясняю я, – тогда так проблемы регулярно решали. Я помню, как-то неделю за городом сидел на даче, причём, в основном, в подвале. Рубился там в приставку… Чуть не ошалел. – Зачем? – не понимает Танкист. Ну, трудный! – Так заказали меня. Отец какой-то контракт жирный перехватил тогда у кого-то, вот и решили сквитаться с ним. Меня похитили бы скорее всего и требовали бы, чтоб отец от контракта отказался, – я ловлю на себе поражённые взгляды и решаю не развивать тему дальше, – но всё обошлось, а потом я в Англию уехал… Там год пробыл. Сейчас, конечно, такого уже нет. Ну, то есть, есть, конечно. Но не так. А ты, Рэй, какие ещё песни знаешь? – Ага, Рэй, спой «Голубую луну» для Макса! – Очень смешно. Ну, там, не знаю… Агата Кристи? Кино? Чёрный Кофе? Ария? ДДТ? – «Осень», – вспоминает Рэй, – «Осень» я знаю. «Что такое осень – это небо, Плачущее небо под ногами. В лужах разлетаются птицы с облаками. Осень, я давно с тобою не был...»*** Да уж, хорошо посидели, душевно. Дрянная водка, лапша, дворовый репертуар… – Хорошо посидели… Ик! Стааас, открой дверь, ик! Я, чего-то, мимо замочной скважины промахиваюсь. И когда я… Ик! Так успел нажраться? – Потому что поесть надо было перед тем, как пить, долбоёб, – Стас, тоже не вполне трезвый, забирает у меня ключ. – Стас, у тебя такие руки горячие, охренеть, – меня ведёт просто нечеловечески. Не бывает непривлекательных парней – бывает мало водки! – Макс, ты ебанулся… Пойди поспи… – А чё ты, Стас, такой злой? – я, пьяно хихикнув, отобрал у него ключ, – расслабься, я тебя... ик! Не трону! – Я тя сам щас как трону! – двусмысленно пообещал Стас, вталкивая меня в комнату и закрывая дверь. Я повернул ключ и оставил его в замке – а то шляются тут всякие! Кровать качалась подо мной и потолок вертелся так мерзко. А потом я заснул. И моя шиза перешла на новый уровень развития. Мне приснился Стас. Стас, зашедший в мою комнату. Навалившийся на меня, сильный и горячий, его руки, обнимающие меня, ласкающие… Бля! Я проснулся в ужасном состоянии, сердце колотилось, как ненормальное, подташнивало и, как назло, член стоял, как каменный. За окном мутнело утро. – Приснится же такое, – бормотал я, вдыхая холодный воздух и косясь на дверь. Дверь была заперта, ключ так и торчал, как я его оставил, провисая брелоком с цифрой 27 – номером моей комнаты. Хотелось пить. И трахаться. Или уснуть снова. А ещё лучше – забыть то, что приснилось. Стас. Стас и я. Откинув одеяло, я лежал и замерзал, чувствуя, как спадает возбуждение. Дрочить на пьяные сны об этом психе – нет уж! Наконец, я замёрз настолько, что уже не хотел ничего, только накрыться одеялом и спать дальше. Я был уверен, что просплюсь и всё забуду. Мало ли, какие странные мысли и желания посещают нас в пьяном виде? Я говорил, что я схожу с ума? Я сошёл, конечная станция. Моей конечной станцией стал Стас Комнин, психопат с жутким взглядом и наклонностями садиста. В нём не было ничего привлекательного для меня. Ни внешне, ни внутренне. Его нельзя было назвать не то, что симпатичным – даже просто приятным. Резкие, тяжелые черты, почти лишённое красок лицо с неправильной мимикой. Мощная, чересчур мощная для такого возраста фигура без намёков на какую-либо плавность или изящность. Обрывистая, пересыпанная сленгом речь, совершенно дикие представления о жизни, интересы, ограничивающиеся драками, физическими упражнениями, всевозможными деструктивными идеями и, время от времени – боевиками. Он даже книжек не читает, только справочники и учебники. Это вообще не мой тип. Абсолютно. Я это прекрасно понимал, я осознавал это целиком и полностью. Ровно до того момента, когда он встречал меня утром и хлопал по плечу: «Ну чё, как?» – и мне оставалось только стискивать зубы и кулаки. Я его хотел. Просто. Иррационально. Дико. По вечерам я лежал и представлял… Стас в моих мечтах был не таким, как в жизни – он был и страстным, и нежным, иногда – немножко грубым, но всегда понимающим и предупредительным. Я ласкал себя сам, доводя до невменяемого состояния, облизывал свои пальцы, щипал себя за соски, водя одной рукой по всему телу и воображал, что это Стас со мной, что это он всё проделывает… И выгибался от острого оргазма, за которым – звенящая пустота и чувство отвращения к себе. (* - Перевал (Просто нечего нам больше терять) - кто в лагерь ездил, тот поймёт, остальные погуглят. ** - Бессмысленны Слова (Я лежу на хирургическом столе (автор НЕ любит эту песню, но почему то она лидировала среди лагерно-дворовых исполнителей в годы моего детства)) *** Осень - ну это все наверное знают)