Любовь без поцелуев

Я долго сомневалась насчёт этой главы, но потом решила, что её всё таки надо выложить. Ошибки проще поправить, когда тебе на них указывают. Заранее каюсь и и обещаю исправится. И ещё. К вопросу о суммах, которые ставили. Дело происходит примерно в 2003, тогда это были серьёзные деньги – Ну, чё, шуд? – Вскрываемся! – Пара! – Тройка! – Флэш! – Ебать, Игорь, ты сука, откуда? – От верблюда. Не пыхти, ты ставил, не я, – Игорь взял коробку из-под лото, в которую клали деньги, достал оттуда смятые купюры, пересчитал. Сунул в карман. Достал небольшой квадратик бумаги с росписью. Улыбнулся, глядя то на него, то на меня, то на проигравшего эту маленькую бумажку. Парень по прозвищу Рюмка очевидно побледнел, воображая, какие такие ужасы я могу для него придумать. Ему не хватило денег уравнять ставку, однако, уверовав в свою тройку, он решил побороться за банк и поставил «тип-топ». И проиграл Игорю, который теперь задумчиво рассматривал материальное подтверждение того, что парень по прозвищу Рюмка должен исполнить любое его желание, кроме воровства, мокрухи и секса в задницу. Это называлось «играть на тип-топ» и, как я понял, было совместным изобретением Стаса и его предыдущего соседа, того самого, что научил всех играть в покер. Ставка «тип-топ» была подлой, коварной вещью и её низость заключалась в её неочевидности. «Тип-топ» ничего не стоил в деньгах и поставить его можно было сколько угодно. Эта ставка пользовалась популярностью среди более младших или бедных учеников и среди некоторых девочек. Их «тип-топ», как цинично пояснила Банни, носил название «мужская сигарета» потому что, садясь играть с девушкой на «тип-топ», парни имели в виду одно и то же. Сама Банни «тип-топ» никогда не ставила и с какой-то странной гордостью поведала мне, что Стас старается с девушками на «тип-топ» не играть, а если выигрывает – отдаёт их Вовчику. Этот, наоборот, был большой любитель… И вот забавно – стоило мне сесть за стол, как число желающих поставить «тип-топ» резко сходило на нет. Наивные чукотские мальчики! Сдались они мне. И их деньги. Игорь вновь посмотрел на меня, но, наконец, перестал мучить Рюмку, и оставил «тип-топ» себе. И что он, интересно, делать с ним будет? Впрочем, догадаться несложно. Именно поэтому старшеклассники типа Комнина, Долгина, Азаева и прочих никогда ничего не делали сами – не стирали и не гладили свои вещи, не дежурили, некоторые даже свои учебники не носили сами. Карточный «тип-топ» делал это за них. Сами же «авторитеты» эту ставку игнорировали. Наверное, понимали, что месть со стороны выигравших может быть страшна. «Тип-топ» нужно было выполнять. Это было неписаным правилом, которому все подчинялись. Пошедший в отказ становился изгоем, лишался поддержки товарищей и уважения окружающих. Лучше было стирать носки Азаеву или чистить Стасу ботинки, чем отказаться, когда тебе говорят – «тип-топ». – Перерыв, – бросил Стас и все тут же рванулись к детскому биллиардному столику, на котором – так заманчиво – стояли разноформенные бутылки. Те самые, что, тысячу лет назад, привёз мне Спирит. Джин, ром, текила, виски, ликёры «Адвокат» и «Егермайстер». Кто не играет – тот не пьёт, и поэтому за карточный стол (две сдвинутые парты) стремились сесть все. Для тех, кто вышел из игры или пока не решался, стояли пиво и синтетические коктейли в полуторалитровых бутылках. Ну и, конечно, сухарики, чипсы, арахис и прочая дрянь. Казино и бар имени Стаса Комнина. Стас… Я машинально провёл ногтями по голове, чувствуя, что кое-где уже появились царапинки со струпьями запёкшейся крови. Я скоро скальп себе сниму своими руками! Стас… Что ж ты делаешь со мной, придурок, изверг, урод, дубина бесчувственная?! Я, кажется, никогда так не напрягался, как за эти короткие десять дней осенних каникул. Иногда мне хотелось убить Стаса, просто наброситься на него, колотить по всем местам, до которых дотянусь и орать: «Ты что, ничего не понимаешь? Вообще ничего не понимаешь?» Но это, конечно, истерика. Это даже хорошо, что он не понимает. А если понимает? Я, иногда, ловлю на себе его взгляд – пристальный и совершенно нечитаемый. Из-за нарушенной мимики по его лицу очень сложно понять, что он думает. Я выучил все оттенки эмоций, которые мелькают на его лице, но расшифровать смог не все. Я – как учёный в пирамиде. Или, скорее – в арктической пещере, погребённой под толщей ледников, посреди мёртвых бескрайних просторов, спустившийся в ледяное подземелье и обнаруживший там следы странной, внеземной жизни. Да, а ещё я – впечатлительный идиот, случайно откопавший в местной библиотеке старый томик Лавкрафта. Сегодня – последний день каникул и большая часть учеников вернулась. Поэтому мы и играем. Как пояснил Стас, с каникул все возвращаются с деньгами и новыми шмотками, и надо стараться выиграть побольше, пока они всё не проебали. Я его рассуждениям прямо умилился. Я, вообще, долго умилялся той серьёзности, с которой они относились к этому покеру. Когда Стас выиграл у меня все мои деньги и желание, я умиляться перестал. У этих сволочей была разработана целая система сигналов, позволяющая знать, у кого какие карты, отвлекающие манёвры, подмена карт и ещё целая куча всего. Я не азартный человек. Ещё в Англии я получил прививку от любых азартных игр, когда наткнулся на невиданные мной до этого автоматы с игрушками, те самые, где подцепишь выбранную и всё кажется, что вот-вот донесёшь. Сколько я на эти подлые изобретения сатаны денег грохнул – я бы мог вагон этих игрушек купить, а мой опекун в Англии – мисс Анджела Финчетт – в качестве воспитательной меры решила оставить меня без карманных денег, пока не наберётся вся сумма проигрыша. Я целую неделю шлялся с пустыми карманами, выслушивая шутки одноклассников, и зарёкся играть даже в домино. Для Стаса же игра не была развлечением в том смысле, в каком она была для других. Он ставил перед собой определённую цель – выиграть столько-то денег и желаний. И я ему должен был в этом помочь, включившись в игру, научившись этим самым тайным сигналам и фокусам. Хочу я или не хочу – Стас даже не спрашивал. Как так вышло, что от «Макс, съебись с глаз моих!» мы докатились до «Макс, ты где, Макс, пошли со мной?» Как я сам докатился от «Стас, выродок, глаза бы мои на тебя не глядели, да чтоб ты сдох в муках!» до «О, Стас, как же я тебя хочу, Стас, о чём ты думаешь?!» Гляжу, как он наливает себе в пластиковый стаканчик рома – на самое донышко. Всем нам – мне, Игорю, Банни, приехавшему с каникул Вовчику и Танкисту – было под страхом избиения и купания в унитазе запрещено напиваться. Добро дали только Рэю, который, всё равно, в большой игре участия не принимал из-за несобранности и невнимательности. В первый день после каникул занятий всё равно нет – кто не доехал, кто переутомился в дороге, кто ещё что. И поэтому мы играем тут «по-взрослому». На деньги или «тип-топ». Дорвавшись до халявной «шикарной» выпивки (весьма крепкой) и мешая её с синтетическим «джин-тоником», эти «взрослые» не обращают внимания на совершенно откровенный, циничный мухлёж. Или пытаются мухлевать сами. Дважды едва не вспыхивала драка, но Стас и Таримов разводили её. Таримов хотел отыграться, а Стас решил отложить драку на потом. Если честно, мне страшновато. Какие-то дурные страсти вырываются тут при виде этих денег и карт. А может, дело не в деньгах и картах? Ноябрь – сложный месяц. Начинается то, что Спирит называет «тёмной половиной года». Я встал с низенького стула, потянулся и тоже направился к заставленному выпивкой столу. Чуть-чуть… Чтоб убрать это смутное ощущение какой-то беды, которое терзает меня с утра. Парни, по-прежнему, старались не прикасаться ко мне, но протестовать против моего общества не могли – Стас чётко сказал: «Кто с Максом не играет, тот ништяки не пьёт.» Ох, Стас, что ж ты за человек, всё пытаешься сделать по-своему! То, что я про себя называл «гранд-казино», было традицией интерната, и традицией было приодеваться для игры. Девушки постарались. Без сине-чёрной формы, в джинсиках с заниженной талией и пайеточных кофточках, причёсанные и накрашенные, они были даже ничего. И Люська, вернувшаяся с каникул с новой причёской. И Валерия – высокая крупная брюнетка, на которую Вовчик положил оба глаза. И Мадина – подруга Асланбека (эту я запомнил из-за феерического количества стразов, золота и блёсток, не девушка, а новогодняя ёлка). Банни была в шелковых чёрных брючках и серебристой блузочке. Игорь, в дополнение к форменным брюкам, надел жемчужно-кремовую рубашку в тонкую полоску, которая ему очень шла. Я тоже решил приодеться. Все шмотки, которые я взял с собой, мне здесь оказались не нужны, но зря я тащил их, что ли? Обтягивающие джинсы с «кожаными» вставками на самых интересных местах я благоразумно не тронул, надел такие стильно-потёртые и приталенную толстовку – обтягивающую, с узорчатым кельтским крестом. Не понимаю, зачем парни носят всякие мешковатые свитера? Уж если есть что показать – так показывай, а я своего тела не стесняюсь. Стройное, жилистое, крепкое. Любители педовок на меня не западают, им подавай узкие плечики и ручки-веточки. «Ну, хорош, – я посмотрел на себя в зеркало, спустившись на первый этаж в гардероб, – хоть сейчас в клуб. Даже то, что волосы короткие… Хм, неплохо. Я так ещё старше кажусь и как-то трагичней. Как Нео. Вернусь домой – подамся в киберготы.» Отошёл от зеркала, пытаясь увидеть себя целиком. Ну, хорош, только глаза подвести. Толстовка стала посвободней, а то впритык сидела. И отец отметил, что я похудел. Он приезжал, привёз мне кое-что из тёплых вещей. У меня было такое дикое чувство, когда я на него смотрел… Не знаю, как описать. Он совсем не изменился. Всё такой же невысокий, седеющий, упакованный в цивильный дорогой костюм. А я смотрел на него и не узнавал. Как будто он из другой жизни, точнее, из жизни другого меня. Того меня, который любил танцевать, выпендриваться, вести разговоры о смысле жизни, клеить парней и не сожалеть при расставании, читать, слушать музыку и, конечно, свободу, которую дарит паркур. А не того меня – едва не изнасилованного, смеющегося, когда из-под кого-то на моих глазах пинком выбивают стул, гасящего бычки о стену и матерящегося через два-три слова. Не того человека, который способен схватить и протащить по мокрому полу за ногу отчаянно извивающегося парня – это называется «мыть пол». Почему-то мне было тягостно видеть отца. Беспокойно. Словно я – в зоне карантина, в лепрозории, а он – здоровый. Хорошее сравнение, потому что я, иногда, чувствую себя больным. «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен...» А скорей всего, у меня депрессия. Из-за неправильного питания, из-за однообразных дней, из-за облачной погоды... Из-за выкрашенных краской до уровня человеческого роста стен. Из-за холода, гнилого ноябрьского холода, которому пофигу на заклеенные окна. Из-за Игоря, который мне не даёт. Из-за Стаса, такого притягательного в своём безумии, из-за этого странного психа, искажающего реальность под себя. Я был рад, когда отец уехал. Не потому, что я полюбил это место – да будь оно проклято, да пусть оно сгорит! Нет. Мне было тяжело, отец – живое напоминание о «той» жизни, к которой он уезжает, а я остаюсь. «Ну как ты тут, в порядке?» – спросил он. Нет, папа, я не в порядке. Меня тут ненавидят и презирают. Тут плохо кормят и почти никогда нет горячей воды. Тут очень скучно. Тут есть один парень, который сводит меня с ума, он полный психопат и, возможно, убийца, и как наждачкой изнутри кожи, когда думаю о нём. «Ничего, пап, нормально...» Ответ «настоящего пацана», которым меня считает Стас. Потом… Потом, когда закончится эта безумная эпопея в моей жизни, я пожалуюсь. Я пожалуюсь Спириту, я буду плакать, швыряться вещами, я напьюсь вдрызг и буду слушать грустную музыку. Но пока… Пока я должен быть сильным. Я сам это решил. Англия, Макс, помни. Я выдохнул, когда отец уехал. Стас с интересом рассматривал, как он садится в джип. «Пошли покурим», – сказал он мне и мы пошли. Курили, закрывая сигареты от пронизывающего ветра. Обыденность. Через два дня каникулы заканчивались и мы устроили это «гранд-казино». Точнее, Стас устроил. Как обычно, Стас сказал – все сделали. И почему никому не приходит в голову с ним спорить? Мне, например. Так я думал, стоя перед зеркалом в полупустом гардеробе. – Эй, Макс, ты там? – Стас – собственным отрицательным персонажем – появился между рядами курток. Увидев его отражение в зеркале, я круто обернулся. До этого я видел его только в форменной рубашке, в спортивном костюме или каких-нибудь застиранных футболках. Сейчас на нём была чёрная рубашка из матовой ткани с лёгким глянцевым рисунком. Я смотрел, не отрываясь. Не то, чтоб она ему шла…. К такой внешности, как у него, вообще сложно сказать «идёт». Но… Но выглядел он в ней ещё старше, лет на двадцать, как минимум, и как-то значительней, чем обычно. А потом я рассмотрел вензель на нагрудном кармашке и принялся ловить отпавшую челюсть. Не зря рубашка показалась мне знакомой, у меня у самого таких несколько. – Нихрена себе, откуда такой прикид? – я рассматривал, узнавая и пуговицы-заклёпки, и рисунок, и выпуклые швы, и чуть сужающиеся рукава. – А? Рубашка? – Стас отдёрнул край. – В прошлом году выиграл у физрука. Ничего такая и, главное, мне пока как раз. – Да уж, ничего… – Стас Комнин в рубашке D&G – странное зрелище. Как-то мимолётно вспомнилось, что физрук знал моего отца, мы с ним вместе покупали эти рубашки, мой отец любит дарить рубашки и галстуки… – Хорош перед зеркалом вертеться, как девка, – он подошёл вплотную. Толком не начавшийся день превращался в сумерки. Интернат, почти пустой, оживал – каникулы кончились. А здесь, в гардеробе, было пусто, ряды курток отгораживали нас от всех. Если бы… – Опять ты этим своим одеколоном облился! – У тебя разрешение спросить забыл! – огрызнулся я. Чего ему моя туалетная вода не нравится? Вот тоже, прицепился в последнее время… – Чё за фигня? – подойдя совсем близко, он провёл рукой по тонким линиям на толстовке. Ааах, сволочь! Я едва сдержался, чтоб не податься вперёд за его рукой, о господи, я даже через одежду чувствую, какая она горячая… – Это, – дыхание перехватило, но я сдержался, – это кельтский крест. – Аааа, – Стас стоял близко и смотрел в упор. Я физически чувствовал на себе его взгляд и цепенел от этого. Хотелось шагнуть вперёд, выбросив из головы все мысли, положить ему руки на грудь, ощутить, какой он сильный и горячий, почувствовать его прикосновения… Безумие, здесь, в полутьме, между рядами курток, я смотрел на него и казалось, что весь мир исчез, провалился к чёрту, растаял, а мы остались одни. – И что этот крест значит? – двумя пальцами он ухватил за ткань и, слегка потянув, тут же отпустил и я вздрогнул, просто представив, что он мог бы так мне… – Ничего особенного, – выдохнул я, – просто узор. – Ясно, – я ждал, что он скажет какую-нибудь гадость в своём стиле, но он просто стоял и смотрел на меня. Молчал и, как будто, ждал чего-то. Или мне показалось? Или нет? Или да? Дыхание сбилось и губы пересохли, пришлось облизать. Я и Стас. Тут, одни, скрытые куртками. Мы с ним сто раз оставались вдвоём, особенно в последние дни. Ничего такого, это же Стас Комнин, бесчувственный, как гипсовый атлет на краю стадиона… Сердце стучало, как бешеное, где-то в горле. Ведь мне кажется? Мне ведь кажется, да? Он молчал и продолжал смотреть. Интересно, он сильно меня будет мучить перед смертью, если я попробую его поцеловать? Поцеловать… Я глаза прикрыл, меня словно жаром обдало от этой мысли. Поцеловать его, этого придурка, почувствовать его губы на своих – сухие, горячие, покрытые обкусанными-обветренными чешуйками, с привкусом сигарет, дешёвой зубной пасты и крепкого чая… С ума сойти можно, как же это… И это будет последним, самым безумным поступком в моей жизни, потому что Стас меня просто убьёт за такое. Но зачем он стоит и смотрит на меня так внимательно, неотрывно, как будто хочет что-то сказать? Или мне это мерещится и я совсем с катушек съехал? Да, у меня едет крыша, определённо… И неизвестно докуда доехала бы моя крыша и каких глупостей бы я наделал, если бы не чей-то голос: «Эй, Комнин, ты там? Давай, там уже народ подтягивается!» – Щас я буду! – ответил Стас невидимке, на секунду отворачиваясь. И всё, как сморгнуло. Наваждение исчезло, напряжение рассеялось. – Ладно, что встал, пошли. Что я тебе говорил про первый выигрыш, помнишь? – Помню, всё я помню, склерозом не страдаю… Мы вышли из-за курток, он – чуть впереди, я за ним, слегка одурело пялясь ему в спину. Как же меня повело-то, чуть на шею ему не бросился. Стыдоба казанская, Макс Веригин, ты ли это? Это точно тот Макс, который развёл испанца на секс на первом свидании? Тот самый, который трахает Романа Спирита? Это за ним бегал Александр Ямин, наша восходящая звезда большого тенниса? Дааа, это Макс, упокой Господь его беспокойную душу. А что с ним случилось? Прыгнул неудачно или таблетку левую в клубе проглотил? Да что вы, нет! Полез целоваться к какому-то психованному гомофобу, а тот и не оценил своего счастья. Да уж, представляю, что там за гомофоб, наверное, новый Адонис. Да, просто помесь Гиацинта и Геракла – Минотавр, когда увидел, прошиб все стены лабиринта и в море кинулся. Что ж, вечная Максу память, а ведь был совсем молодой, ещё жить и жить, пить и трахаться... В Англию мечтал поехать, на могиле Оскара Уайльда побывать… Так я шёл, ругая себя, Стаса, весь этот мир, который вдруг, отчего-то, стал таким странным, неуютным и непонятным. А Стас шёл впереди и совершенно не парился, в его голове были комбинации карт, люди, которых надо было обыграть, поссорить, люди, которым нужно было дать отыграться и подружиться – короче, его очередные «интеллектуальные» построения. – Зачем тебе это? – спросил я его вчера. – Мне скучно, – только и ответил он. Скучно ему, подонку. И вот мы сидим играем – уже третий час. Стас и его команда выигрывают, проигрывают – в этом есть особый ритм. Как море. Стас никогда не видел моря. Он вообще в жизни ничего толком не видел, даже за городом был всего несколько раз. Всё его детство прошло во дворах, среди гаражей, на чердаках, в подъездах. Я не могу себе этого представить. Просто не могу. – Ну, и какое у тебя желание? – спросил я после своего проигрыша, ожидая какой-нибудь пакости. Пойти нахамить директору? Разбить где-нибудь стекло? Дать «поиграть» мой смарт? Или что похуже? – Я подумаю, – без улыбки ответил он. Вот этого я точно не хочу. Когда Стас думает, это плохо заканчивается – и не для него, что обидно. Как будто у него в голове стоит какой-то переключатель, который не позволяет ему думать о чём-то нормальном. Или, скорее, не так. Как будто у него в голове сорван этот самый переключатель, и он не видит разницы между правильным и неправильным. А сила притяжения тащит его в сторону всяких пакостей. Как-то, примерно так, я думал, глядя на Стаса в чёрной рубашке, переговаривающегося с Вовчиком. Они считали деньги и «тип-топы», Стас вертел в руках выигранный недавно у Азаева складной нож. Нож явно нравился ему, да и выглядел неплохо – с металлическим драконом на рукоятке. Я не фанат оружия, хотя у меня есть электрошок и пневматический пистолет (который я использую против собак на стройках), я не из тех парней, что таскаются с кастетами, нунчаками и прочей ерундой. Но Стас, судя по всему, именно из тех – нож он даже из рук выпускать не хотел. Клал в карман, а через некоторое время вновь доставал, выбрасывал лезвие, проводил по ладони, ловил отражение света… Псих ненормальный, вот он кто. – Ну, что, снова играем или всё, бабки кончились? – Стас, наконец-то, договорился с Вовчиком и тот ушёл. Вовчику деньги не сильно нужны, как я уже понял, он – парень далеко не бедный, играет из азарта, ну, и чтоб развести кое-кого из девочек на секс. Игорь играет с каким-то мрачным остервенением, ему нравится выигрывать, причём, неважно, что. «Тип-топами» он тоже не брезгует, даже странно, что он ещё девственник. Банни играет, чтобы выиграл Стас. Её отношение к Стасу иногда напоминает мне фанатизм, если честно, его к ней – словно у старшего брата. Не склонного к особым нежностям, но любящего и заботливого. Почему? Что их связывает? Они не родственники и не встречаются в привычном смысле этого слова. Стас играет, чтобы выиграть. Деньги, желания. Ему нужны должники. – Да как нехуй делать! – отвечает Азаев. Он в белом спортивном костюме, отчего кажется ещё смуглей, и небрит, к тому же. Как и Стас, он выглядит немного старше – а может, и впрямь, старше. Я заметил, что Таримов, с которым они не разлей вода были до каникул, демонстративно старается с ним не общаться. Поругались? Ну-ну, милые бранятся, как говорится, и так далее... – Макс, давай с нами, – машет мне Стас и делает жуткое лицо. Мне, если честно, не хочется, я бы лучше посидел, посмотрел на них, полюбовался бы прикусывающим губу Игорем, но отказать нельзя. Парни бросают на меня полупрезрительные взгляды, но мне-то что! Пусть презирают. Пускай думают, что я хуже их. Что то, что я гей, в чём-то делает меня ущербным. Да это они все – по сравнению со мной – ущербные! И большинство – девственники. – Кто дилер? – Я. – А с хуя ли ты? – Ну, пускай Макс. – А с хуя ли Макс? – Слушай, не накаляй. – Слышь, Стас, я хочу лезвие отыграть назад. – Что, джигит, проебал кинжал? А вот нет, себе оставлю. О, Вовчик, ну, наконец-то! Садись давай. Ты – дилер. – А с хуя ли я? – Я так сказал. Короче, садимся вот так – Вовчик, потом я, потом ты, потом Макс, – Стас рассаживает нас в одном ему понятном порядке. – Бабки у всех есть? По стольнику начинаем. «Тип-топ» идёт за сто. Кто ссыт – может валить сразу! – Да никто не ссыт! Валька? – Я чё? Я в игре. – Банни? – Не, я пас. – Садимся пацаны-девчата, делаем ставки! Я, Стас, Игорь и Вовчик внимательно смотрим друг на друга. Помнить условные сигналы, помнить, у кого какие карты. Колода не краплёная, крап бы вычислили моментом. Только и остаётся переглядываться с максимально равнодушными лицами и помнить: карты к носу – черви, половинчатая улыбка – пики, медленное прикрывание глаз – бубны (как Игорь это делает – умереть не встать!), беззвучный вдох с широким открыванием рта – крести… И так далее. И так далее. И до поднятия ставок. И до обмена картами, когда Банни расчётливо зацепила стол с выпивкой и выслушала в свой адрес «корова тупая!» и «сука пьяная!». Моя миссия была завершена именно в этот момент, когда все непроизвольно обернулись посмотреть, не грохнулись ли ополовиненные бутылки – я сунул Стасу пикового короля, получил в обмен какую-то левую карту, уравнял ставку, а потом спасовал. И сейчас за столом остались Стас Комнин, Владимир Долгин и Мурат Азаев. Сидят, смотрят друг на друга, а мы – на них. В банке, как я посчитал – уже больше четырёх тысяч. Для меня это не деньги, а вот для Стаса… Никто уже не разговаривает, все смотрят на игроков. Темноглазый и темноволосый Азаев сейчас кажется особенно страшным – ноздри раздуваются, тонкая улыбка иногда пробивается сквозь деланную невозмутимость. Он уверен в своих картах. Вовчик кажется спокойным, но руки у него напряжены. Он сейчас должен не сплоховать, должен сделать то, что от него требуется. Он слегка облизывается, не в круговую, как это обычно делают все люди, а очень быстро, языком сверху вниз по губам – так высовывает язык ящерица. И краснеет, как краснеют только рыжие люди – сквозь веснушки. Многие девочки смотрят на него с интересом, и те, кто проиграл ему желание, не выглядят опечаленными. Стас сидит спокойно, но это спокойствие обманчиво. Я вижу, что он весь на взводе. Если Азаев напоминает зверя, то Комнин – машину. Страшный разрушительный механизм, робота, киборга… Металл, обтянутый кожей, компьютер в голове, два рентгеновских прожектора вместо глаз. Терминатор в рубашке D&G. И как карты у него в руках не загораются? Я представляю себе его горячую кожу и её запах, такой неуловимый и своеобразный. И думаю, как все были бы шокированы, если бы я сейчас встал, подошёл к нему и… Стас прикусывает щёку изнутри, там, где не может улыбаться. Он не смотрит на меня, он сейчас весь в игре. – Поднимаю! – это Азаев. – Уравниваю! – Стас. – Я – пас! – это Вовчик. У него на лице облегчение. Мавр сделал своё дело, мавр может уходить. И он уходит, наливая себе чего-то и что-то кому-то говоря, но мне всё равно, я продолжаю смотреть на этих двоих. Два парня друг напротив друга, один – жгучий брюнет с тёмными глазами, смуглый, в белом. Другой – блондин с почти белыми глазами, в чёрном. Как странно-то… По-моему, я выпил больше, чем следовало. – Сколько Азаеву лет? – шёпотом спрашиваю у подошедшего Игоря. – Не знаю, – так же тихо отвечает он, – кажется, семнадцать уже есть… А что? – Ничего. С ума сойти! Одному шестнадцать, другому семнадцать. Сидят, играют на деньги, в банке уже два прожиточных минимума. Один, возможно, убийца, у другого – условная судимость. У Стаса в кармане нож, который он у этого Азаева выиграл. Оба – здоровенные парни, на тёмной улице встретишь – десятой дорогой обойдёшь. Я бы обошёл. Оба школьники. Меня захватила эта мысль. Так странно, ведь многие здесь, наверняка, не думают о том, что мы – ещё несовершеннолетние. Если кто-нибудь совершит преступление, этим будет заниматься инспектор по делам несовершеннолетних. Ничего из того, что мы скажем, не будет принято всерьёз. Мы не имеем права голосовать. Наши родители могут разыскивать нас с милицией. Хлопнув дверью и уйдя из дома, мы не сможем устроиться на нормальную работу. Мы не водим машину, не голосуем. Мы можем пить, курить, ругаться матом, знать три языка (как Спирит), убивать людей (как Стас), торговать допингами (как Вовчик) и всё равно… Как там говорил этот урод? Мы не взрослые, от нас ничего не зависит… Замечтавшись, я пропустил момент, когда парни, наконец-то, вскрыли карты. – Стрит-флеш! – Азаев открыто улыбался и я замер. Все замерли. Стрит-флеш можно перебить только флеш-роялем или… – До кого? – До валета! – А у меня, – Стас, в отличие от Азаева, не улыбался, только глаза светились, – стрит-флеш до короля. Я выиграл. Все дружно замерли и отмерли. Кто-то выругался. Игорь, рядом со мной, пролил на рубашку текилу. Я сглотнул – таким подавляющим и уверенным был Стас в этот момент. Просто невероятно! – Сука, – прошипел Азаев, – сука, мухлёжник, наёбщик! Нихуя ты не мог выиграть! – Ты меня на мухлеже не ловил, так что давай теперь без истерик. Ты пацан или баба? – Я-то пацан, – Азаев повернулся ко мне и мне поплохело от его взгляда, – а вот этот пидорас хуле с нами сел, я не понял? – Слушай, я тоже проиграл, – только и выдавил я. – Мурат, не накаляй, – вмешался Асланбек, – мы все проиграли, чисто было, я смотрел. – Да куда ты смотрел, козёл безрогий! Я тоже смотрел! – Ну, что, видел? Ты правила помнишь: кто за руку не пойман – играл честно. Что сейчас-то разоряешься! Проиграл – так проиграл. Вон, смотри, Макс тоже проиграл и ничего, не плачет! – Стас, зараза, ткнул в меня пальцем. Я улыбнулся. – А ты, пидорок, чего такой радостный? Не у тебя ли король был? Вот чёрт! Засветил карты! – Ну, видимо, не у меня. – Пиздишь, пидор! Вот заладил – пидор-пидор! – Слушай, а что ты так подорвался, – Стас сгрёб банк, пересчитал. Наконец, посмотрел на меня. Злится, наверное, что я карты запалил. – В первый раз, что ли, проигрываешься? Ну, не пошла масть… Хотя, пошла. Ладно, пока я добрый, давай разделим банк: половину и «тип-топы» мне, остальное – тебе. И добавил – громко, раздельно: – Надо помогать малым народностям и братьям нашим меньшим! – Пидор ты, Стас! – выплюнул Азаев и все снова замерли. – А ответить за свои слова? – Стас заулыбался. – А и отвечу, как нехуй делать! С пидором повёлся и сам поголубел, чё думаешь, ты мне что-то сделаешь? – Думаю, да. Выйдем, Азаев, поговорим! – Стас отдал банк Вовчику. – А чё выйдем-то, чё не здесь? – А зачем девушек пугать, – Стас, как всегда в такие минуты, вдруг, неожиданно, превратился в интеллигента, – опять же, выпивка, телевизор разобьём – общественность нам «спасибо» не скажет. Ты новый не купишь, ты теперь у нас банкрот, разве что на кухне пойдёшь поработаешь. Кто-то хихикнул, не то над фразой, не то от нервов. Напряжение чувствовалось отчётливо, как гудение электричества, как течение воды под тонким льдом. – Пойдёт, – шепнул мне Игорь, волнуясь, – за пидора отвечать надо или соглашаться. Пиздец, и чего он взвился? За драку после игры всем херово будет. – Может, Стас не будет? – предположил я. – Стас – и не будет? Хоть бы догадались уйти подальше… – Ты заебал, Комнин, умный дохрена! – Азаев рванулся к нему. Не обращая внимания на крики: «Эй, стоп!», «Охуели оба!» – он сцепился со Стасом. Попытался схватить его за руки, получил хороший такой удар по рёбрам и в пах, но, всё-таки, ухитрился свалить на пол. Стас кувыркнулся, наваливаясь сверху, пытаясь встать, и, одновременно, вбивал того кулаком в пол. Дрался он без вывертов, пользуясь нечувствительностью к боли и силой, Азаев же явно учился чему-то. Я не особо боялся за Стаса – тот был выше и крепче, и никто не вмешивался, а потом… А потом взвизгнул кто-то из девочек – по-моему, Банни. А потом я чуть не заорал сам и рванулся к дерущимся. И Вовчик. И Таримов. Потому что, в переплетении тел, отчётливо мелькнуло лезвие. – Растаскивай их нахуй! – заорал Вовчик и принялся без жалости пинать клубок тел. Но было поздно. Я видел лицо Стаса – совершенно безумное, Азаева, у которого кровь текла по подбородку, две широкие ладони – белую, с разбитыми костяшками, накрывшую другую – смуглую, с чёрными волосками на фалангах, длинное лезвие и кровь – яркую-яркую, быстро пропитывающую белый шёлк спортивных штанов. Стаса оттащили от Азаева, которого он, напоследок, пнул по рёбрам. – У него кровь, бля… – У Стаса тоже! – это Банни. – Стас, очнись, щас придёт кто… Где-то разбилась бутылка. – Ёб твою мать, директор идёт, валим нахуй! Кто-то побежал, кто-то что-то опрокинул. Возле Азаева осталась пара его друзей, которых я так и не научился различать, а вот Таримова с Асланбеком не было. Вовчик пытался удержать Стаса, который, похоже, совсем слетел с катушек и рвался добить противника, хотя у самого от рубашки был клок отхвачен. – Что тут… Ах, бедный мальчик! Мурат! – это директор явился, надо же, как вовремя, а с ним физрук и завуч по воспитательной работе. – Скорую вызывайте! И милицию! Тут поножовщина! Поножовщина… Я всё никак не мог отвести взгляд от валяющегося на полу ножа. Красивый складной нож. Рукоятка украшена металлическим ягуаром. – И пили, – директор повёл носом, – дайте хоть водки, мальчику надо рану промыть! – Это Комнин, – запричитала Люська, которая тоже осталась, подавая директору бутылку, правда, не с водкой, а с джином, – это у него был нож, он его выиграл… – Да понятно. В карцер его отведите! – У него тоже рана, – завопила Банни, – у него кровь течёт, ты, блядь крашеная, нехуй бутылку лапать, не твоё! – Рот закрыла, сучка ёбаная! – Обе заткнулись, – Татьяна Павловна, педагог со стажем, – и марш отсюда! Дай сюда бутылку… Ничего себе, – она покосилась на этикетку, потом на столик, где кое-что ещё осталось. – Этого – в медпункт! Этого – в карцер! Все остальные – по своим комнатам и не рыпаемся! – Она наклонилась поднять нож, но её остановил директор, я уловил только «Милиция… Отпечатки...». Физрук подошёл к Стасу с некоторой настороженностью – тот был ещё не вполне вменяем. – Вставай, урод! Тот глянул на него так, что физрук отшатнулся. А потом встал – легко, игнорируя предложенную Вовчиком руку, как будто не его только что уронили на пол, приложили об него головой и несколько раз двинули так, что, наверняка, ребро сломали. И взгляд у него был ясный. – И пойду. Руки от меня свои убрал! Потом он глянул на нож, на директора, причитающего над Азаевым, на Татьяну Павловну, нюхавшую джин. И на меня. Снова на нож, на Вовчика и на меня. Словно сказать что-то пытался. А у меня в голове была одна мысль: «Теперь его точно посадят. Сто процентов. Эти так ему уйти не дадут!» И те же эмоции были на лицах всех троих – словно перед ними не человека ранили, а Новый год раньше пришёл. Стало мерзко и противно. Стас, ну зачем ты нож достал, ты бы и так с ним справился, оружейный маньяк… – Быстро разошлись по комнатам и не выходим! – это нам директор крикнул, а мы стояли и смотрели Стасу вслед. – Азаев на него первый кинулся, я подтвержу, – прошипела Банни. – Да кто тебя слушать будет, ссыкуха! – Тамара Павловна всё пялилась на столик. И тут Банни показала, что не зря её называют девушкой Бонда, и не зря её терпит самый сумасшедший обитатель интерната №17 – подошла и пнула стол так, что бутылки слетели. Все открытые – что не разбилось, то пролилось. – И са-а-ама сука ста-а-а-арая! – это уже донеслось из коридора, и в голосе я отчётливо услышал слёзы. Я рванул за ней. – Стой! – Вовчик бежал за мной, размахивая руками. – Стой, Макс, я тебя не догоню… – Ну, что? – нервно ответил я. Мне хотелось догнать Банни и пообещать, что со Стасом всё будет в порядке. Хотя, вряд ли. – Ты это… Стас говорил, что у тебя чемодан с двойным дном? – Ну и? Ну, вот ты скажи, за каким он хером нож достал?! – я стукнул кулаком по выкрашенной масляной краской стене. – Да не ори ты! – Вовчик втолкнул меня в нишу около какой-то двери. – Ты чё, за кого Стаса держишь? Он в жизни нож в руки не возьмёт, его если поймают с чем-то, что длиннее зубочистки – это всё. А там лезвие сантиметров десять, сам видел. – Ну, он его выиграл, я видел… – Да тише, – Вовчик оглянулся, – это, короче… Тот, который там – это другой. – Что? Кто другой? – Да не вертись ты! Вот, – в карман мне что-то опустилось, – быстро к себе и спрячь, пока они не прочухались. Быстро! – А… Но… – я нащупал в кармане предмет совершенно определённой формы. – Он мне его отдал, почти сразу. Давай, пока не засёк никто! Как я оказался в комнате – не помню. Трясущимися руками запер дверь. Достал из кармана предмет. Ну, конечно. Выдвинув из-под кровати чемодан – такой же подарок Алькатраса, как и мои ботинки – я осторожно убрал в потайное отделение красивый складной нож с драконом на рукоятке.