Любовь без поцелуев

– Макс, Макс, подъём! – меня бесцеремонно возвращали к реальности, которая была холодной и весьма неуютной. – Шо такое? Я хррр… спать… хааатю… – Какое спать! – с меня нагло стащили куртку (о, когда я успел ей накрыться? Вроде, вчера на пол бросил) и одеяло. Холодный утренний воздух неприятно льнул к коже. – Ррррр! Банни, что творишь, холодно же! – я подорвался и обхватил себя за плечи. Так. Спать я вчера завалился в носках и майке. Всё остальное валялось около кровати. Слегка мутило. Эк меня вчера развезло! – А Стасу не холодно, думаешь? Давай-давай, директор приедет скоро! Твой мобильный тут целую дискотеку устроил, так ты его вырубил и задрых дальше. – Не выспался нихрена… – я подцепил джинсы. Однако, где это я их так вчера? А, ну да – канава, яма, кусты, забор… – В гробу выспишься! – Банни бегала и прыгала по комнате, вот уж точно – заяц. За окном не темно и не светло. Такое особое чувство, когда где-то – за толстыми облаками – светает. И снег. Ночью он покрыл тонким слоем все поверхности и сейчас лежал тоже. Он, как будто, слегка светился. – Давай-давай! Неудивительно, что они со Стасом дружат, тот тоже с утра бодрый, как сволочь… Ох, Стас… Я вспомнил свои вчерашние размышления по поводу него и стало стыдно. Неужели эти вчера всерьёз решили? Или прикалывались? Да прикалывались, а я разволновался, устроил шоу. Спирит мне это будет до самой смерти вспоминать. Брюки я надел форменные, а вот рубашку – тёмно-зелёную, на молнии, с изображением ящерицы на спине. – Каникулы закончились ведь, – Банни рассматривала рубашку с любопытством, – отправят переодеваться. – Ничего, нахрен пошлю! – у меня руки дрожали и я никак не мог застегнуть молнию. – Понимаешь, я иду к директору диктовать свои условия, он должен видеть, что я по его правилам не играю… Это мне отец объяснял, когда читал очередную нотацию о том, как я должен поддерживать семейный бизнес. – В синей рубашке – я один из его учеников. А в такой – я сам по себе, – я, наконец-то, застегнул её. – Пойдём умоемся, а то у меня глаза не открываются. Впрочем, в умывалку я пошёл не сразу. Даже спросонья я не дурак. Сначала Банни нашла Вовчика и мы пошли умываться вместе с ним. Я плескал на лицо холодную, пахнущую хлоркой воду, и просыпался. И мандражировал. Шантаж, чёрт! Сказать проще, чем сделать. Это ведь не игра. Это серьёзно. А если директор пошлёт меня подальше? Посмеётся? Тогда придётся выполнять угрозу. Я чистил зубы раза в три дольше обычного, Вовчик хмуро поглядывал на меня, кто-то отпускал очередные несмешные шуточки насчёт моей половой жизни. Других тем у них нет? Мелькало имя Стаса. «И чо, его теперь посадят?» – «Ага, слыш, он вчера Азаева порезал ваще!» – «Нихуя се, он теперь сядет, что ли?» – «А чо, он давно уже нарывается!» – «Ну, хоть бы до конца года не выпустили, а то ж всем пиздец!» Стас… Я ещё раз – кажется, в тридцатый – умылся, тщательно-тщательно вытерся и посмотрел на себя. Чёрные круги под глазами. Лицо в тон рубашке. И зубы стучат не от холодной воды. Соберись, Макс. – Ну, что ты там вчера придумал? – поинтересовался Вовчик, пока я закидывал свои умывальные принадлежности в комнату, ровненько выкладывая пасту со щёткой и аккуратно развешивая полотенчико, расправляя складки. Я не боюсь. Не боюсь. Просто меня, вдруг, пробило на педантизм. Может быть такое? – Да уж придумал! Директор подъехал? – я мысленно скрестил пальцы, надеясь на «нет». Я не боюсь! Просто… Просто мне нужно время морально подготовится, вот и всё. И всё. – Да, вроде, – что я собираюсь делать, Вовчик не спрашивал. Нелюбопытный он тип. А я бы рассказал ему – ну, чтоб, так сказать, отрепетировать ситуацию. Нет, никаких вопросов. Видимо, общение со Стасом наложило отпечаток, а может, он сам по себе такой… Соберись, Макс, соберись. – Тогда, – сглотнул и глубоко вздохнул – ну, Макс, раньше сядешь – раньше выйдешь, – нам к нему. Вернее, мне к нему. – А я? – А ты мне чего-нибудь съедобного с завтрака прихвати… У кабинета директора я постоял, мучительно выискивая скрытый смысл в царапинах на двери и косяке, но ничего, сакральнее «лох» и «хуй», не вычитал. Ещё раз глубоко вздохнул и постучал. Чётко, уверенно, размеренно. Три раза. Тук. Тук. Тук. – Да-да, не заперто! Давай, Макс. Это как преодоление препятствия. Вдох-выдох. Как там у нас записано? «Преодолевший себя преодолеет всё остальное.» – Доброе утро, Геннадий Валерьевич, – твёрдо, чтоб не стучали зубы, поздоровался я, прикрывая дверь, – мне надо с Вами поговорить. Кабинет у директора был неплох. Очень неплох, прямо скажем. Новенькие обои под покраску. Компьютер не самый старый. Стол выпущен явно не в стране Советов, стул с мягкой спинкой. Такая же малахитовая дрянь, как у отца, только, вряд ли, металл – золото (и есть же любители этого убожества!). А окна – пластиковые. Никакой заклейки намыленными тряпками. – Веригин? Вот уж не ждал. Что случилось? – лицо у директора было ещё более опухшим и обвислым, чем обычно. «Ему кожу подтянуть на макушку и булавкой подколоть», – мелькнула в голове идиотская и неуместная мысль. Со мной такое часто бывает – надо быть серьёзным, а в голову всякая чушь лезет и смешно. – Мне надо позвонить, – я шагнул в сторону стола, чтоб у него и мысли не возникло, что можно мне отказать, – я воспользуюсь Вашим телефоном. Никаких вопросов, только утвердительный тон. Верь в то, что тебе можно, и тебе будет можно – такую установку я себе даю всегда. А как иначе пройти в клуб или купить выпить и чтоб никто не спросил паспорт? Только так. – А… Конечно, – кивнул директор, когда я уже держал трубку в руке. Знакомый номер. Гудки. – Алло, – раздался хрипловатый со сна голос Спирита в трубке, – вы дозвонились до администрации Ваганьковского кладбища… – Спирит, это я! – О, уже! Рань ведь нечеловеческая-а-а-а, – в трубке послышался зевок и я отчётливо представил, как он лежит там у себя на чёрных или красных простынях с закрытыми глазами, трубка лежит рядом, вьющиеся волосы рассыпаны по подушке. – Вообще-то, все давно уже проснулись и на работе, так что вытаскивай свою за… – я покосился на директора, – то есть, вставай и делай, что надо! – Ну, сейчас-сейчас, не нервничай, Макс, – звуки в трубке говорили о том, что Спирит соскользнул с постели и включил компьютер. – Я всю ночь сидел, обрабатывал, между прочим! – Ну, не ной! – Спирита с утра будить ещё хуже, чем меня. Мне достаточно пинка, а ему требуется некромант. Но сейчас время поджимало. Стас не будет ждать, пока его готическое высочество выспится и позавтракает. Он там сидит в бетонной коробке и мысленно всех убивает, ещё не зная, что скоро… Если я не облажаюсь, конечно, а я не облажаюсь! Аппарат тут тоже неплохой. А вот и кнопка громкой связи. Ну, помогай нам Люцифер, как Спирит любит говорить. – …Вот отличный момент, – томный хрипловатый голос зазвучал прямо здесь. Дико-то как, кто бы знал. – Веригин, что за шуточки? Голос Лёни-Леночки, несмотря на двойное искажение, был вполне узнаваем. – …сам слышал, директор дяде говорил, чтоб я отлежался и больше так не делал, потому что ему совсем не нужно потом в больнице объяснять, откуда у меня столько синяков и задница порванная… – Веригин, ты что творишь?! – О, чей это такой противный голос на заднем фоне? – запись встала на паузу. – Директор, никак? А мы тут по Вашу душу! – Спирит попытался изобразить голос президента, но со сна получилось плохо. – Вот тоже хороший момент: –…так-то ебаться мало кто, деньги не у всех есть, а если кто так лезет, дядя и отпиздить может… – …я за собой посуду сам часто мою, на кухне не хотят… – …один трахает, остальные смотрят и спускают… – …сказали, если какие там приезжают комиссии, чтоб я у дяди сидел, не светился… – …она говорит, я сам виноват… –…мне четырнадцать недавно исполнилось… – Вот такие пироги с гвоздями, – Спириту явно нравилось происходящее. Ну, ещё бы! Он там, а я здесь! Для него это развлечение. А для меня – реальность, реальный человек, реальная судьба. – И тут таких откровений на целый час. Если хотите, я музыку наложу или видеоряд. Я умею. – Захлопнись, а? – я нервничал всё сильнее, а у Таракана, отчего-то, красные пятна проступили на лице и шее. – Всем спасибо, с вами в студии был Роман Спирит и его передача «Загробный глас». Оставайтесь на нашем канале… Я с раздражением ткнул пальцем в отбой. Мне сейчас только Спирита и его утреннего чувства юмора не хватает! – Ну? Ну и что это был за бред? – Таракан, наконец-то, обрёл голос. – К чему ты тут это устроил? – Хорошее интервью? – я попытался придать себе максимально развязный тон и даже прикинул, не сесть ли мне на стол – в целях давления на психику. Не стоит, пожалуй. – Как порадуются наши газеты! Какие будут заголовки! – Это враньё от первого до последнего слова! – Да ладно? – я не выдержал и всё-таки вскарабкался на стол. Низковато и шатает, у отца в кабинете стол лучше. А ещё говорят, что он на этом столе психологшу трахает, сомневаюсь, что-то. – Совсем-совсем враньё? – Этот Озеров – слабоумный. У него ЗПР и сексуальная расторможенность. Я его тут держу только по просьбе дяди. Снова вспомнился мулатик и его совершенно пустой взгляд. ЗПР? – ЗПР там или не ЗПР – а это, всё-таки, подсудное дело. Конечно, можно, – я говорил медленно, выстраивая в голове самые убедительные фразы так, чтоб директор меня сразу понял, – много говорить о ЗПР, можно кое-кому совать взятки, подчищать краешки… Только если кто-то начнёт разбираться – такая вонь пойдёт! Это же самая гнилая тема. А там и до всего остального докопаются – присвоение выделенных средств, поборы с родителей и прочее. Оно Вам надо? Директор смотрел на меня. Я – на него. Гляделки. Только, что мне его водянистые глазки с сеточкой капилляров? Видел я тут взгляд и пострашнее. – Глупости, – наконец, выдал директор, – абсолютная ложь, и никто тебе не поверит… Только зря всем нервы потреплют, отвлекут меня и учителей от работы… Ты-то что с этого получишь? Ага! Ну да, тактическое отступление – не бегство. – Стас Комнин не сядет. Я не знаю, что Вы сделаете. У Вас куча знакомых, убеждать Вы умеете. Договоритесь там, подмажьте кого. Вам не в первый раз, я знаю. Замните это дело с ножиком! – Так-так, – директор медленно обошёл меня и сел в кресло, – со стола слезь, пожалуйста. Помедлив, я соскочил, стараясь, чтобы он не видел, как у меня пальцы дрожат. Я выдвигаю требования. Как боевик Аль-Каиды! Как тот Усама бен Ладен!* Какое безумное чувство! Это – по-настоящему. Это не игра. Если не получится, нельзя будет сказать – «давай заново». Должно получиться с первого раза. Я прикусил губу и вдохнул поглубже. – Максим, давай поговорим, как взрослые люди… Ага, а до этого мы, типа, как дошкольники говорили?! – Эти обвинения, которые ты записал… Наша жизнь сложнее, чем ты думаешь, и отношения между учениками… Немного не такие, к каким ты привык. Я понимаю, что тебя это расстраивает, но не надо в это лезть. Серьёзно. Ты тут недавно и многого не знаешь. – Вы подставили Стаса, – выплюнул я, сдерживаясь с трудом, – Вы подставили его! – Ааа, – протянул директор, – а ты решил за него заступиться? За Комнина? Максим, поверь, не стоит. Комнин – конченый тип, чем скорее общество избавится от него, тем лучше. Я не ответил, упёршись взглядом в малахитовую подставку под ручку. – Сядь, Веригин, послушай меня. Ты умный, культурный парень…Вон, какая рубашка красивая! Из приличной семьи, хоть и корчишь из себя непонятно, что. И друзья у тебя, наверняка, такие же – это ведь твой друг со мной разговаривал? Так вот, послушай меня, взрослого умного человека – не дружи с Комнином. Это – плохая компания. По-настоящему плохая. Я не знаю, чего он там успел тебе на уши навешать, но он тебе не друг и никогда им не будет. Он никому не друг. Посмотри, кто с ним рядом крутится? – Нормальные парни… – Ну, да, – директор ухмыльнулся, – Владимир Долгин – спортсмен, комсомолец и просто красавец, своего мнения отродясь не имел. Машина для выбивания мозгов. Рейкин, та же история, ко всему ещё и тормоз абсолютный. Игорь Менштейн… Ты знаешь, кто его родители? – Ну, знаю и что? – Я общался с его дядей… Во время расследования большую сумму так и не нашли, а было немало. Через пару лет Игорь будет далеко не бедным мальчиком. И, конечно, всегда сделанное домашние задание – Комнин может себя не утруждать. Но, вообще-то, Стас у нас не любит детей из обеспеченных семей, – директор взял ручку и задумчиво принялся её вертеть, поглядывая на меня, – очень не любит. Да вот только он не дурак. У него никого нет и он нафиг никому не нужен. Вот он и ищет себе знакомых поприличней, кого-то, кто как-то поможет в жизни пробиться. И ты, Максим, в этом смысле далеко не исключение. Или ты, правда, думаешь, что он хоть какие-то добрые чувства к тебе питает? Ты в его глазах – мажор и умник. Да ещё и… Педик. – Стас не называет меня педиком, – тихо ответил я, уставившись директору повыше левого уха, – даже когда мы с ним поругались. Всё равно – не называл. – Ой, Максим, какой же ты смешной… Прав был твой отец, не знаешь ты жизни, не разбираешься в людях. Ты что думаешь – Стас у нас крутой парень, такой себе Саша Белый… – Кто? – Плохо знаешь ты культуру своей родины! Ну, Робин Гуд. Так вот, это всё фигня – для малолеток, которые за ним бегают, ему в рот заглядывают. Или доверчивых дурачков, типа Долгина. Комнин – хитрая, жестокая и крайне расчётливая сволочь. Он изображает из себя твоего друга, а на самом деле – придушил бы тебя с радостью. Просто с тебя живого можно больше получить. Неужели ты не понимаешь? Вот и сейчас, пришёл такой его защищать… Диктофонную запись сделал, друга своего напряг, сам тут сидишь и трясёшься… Вот чёрт, неужели так видно?! – …И ради кого? Ради морального урода, который даже своей матери не нужен? Или… – директор вдруг заулыбался как-то совсем мерзко и я понял, что он скажет, – Максим! Ай, стыдоба-то какая! Ну, ладно, Зайцева, у неё с головой не всё в порядке. Ну, ладно, Долгин, у него всё в мускулы ушло, он и в других только это и ценит. Но ты-то куда, а? Я молчал, мне было тошно, но взгляд не опускал. – Оставь ты эти глупости, тоже мне придумал! Ну, замну я сейчас это дело, ну, кому от этого будет лучше? Кроме Комнина? Так он всё равно попадётся, рано или поздно. Или что ты там себе придумал, а? Думаешь, он тебе будет… благодарен? Да чтоб ты сдох, директор, сука, грёбаный урод, чтоб тебя паралич разбил, чтоб ты лихорадку Эбола подцепил и шейку бедра сломал – одновременно!!! Моя фантазия о том, как Стас целует меня в благодарность, мелькнула перед глазами ярким всполохом и пропала. Не этому уроду говорить о таком, не ему лезть в мои мысли, которых даже я сам стесняюсь! – Если я до двенадцати часов не дам знать Спириту… То есть, Роману Сенкину, о ходе переговоров, – медленно начал я и теперь голос у меня дрожал уже от злости, я искал наиболее крутые, солидные выражения, хотя тянуло материться и угрожать, – он отправит эту запись Андрею Одинцеву, внештатному корреспонденту многих изданий. В том числе, «Комсомольской правды», где любят жареные факты. И пары других газет, таких, где правдивость любой новости нужно делить на пять. Вы будете торговцем детьми и содержателем борделя. Мне позвонить Андрею? – Не надо, – директор поморщился, – вижу, ты, действительно, серьёзно настроился испортить мне жизнь во имя своей безответной любви. Я прикусил губу и дёрнул плечом. Ещё один! Ещё один тут о любви заговорил! Они сговорились, что ли? – Причём тут любовь? Вы что, один из тех, кто не верит в дружбу между мужчинами? – вспомнил я слова Спирита, чувствуя, как предательски переплетаются пальцы. Хороша у нас со Стасом дружба, нечего сказать… – Угу-угу. А сам-то Стас знает, что у него такой «друг» хороший? Узнает – ты разбитой рожей не отделаешься. Хотя, кто вас, таких, знает. Может, вам именно это и нужно. Я молчал. Что бы я ни сказал сейчас, это будет звучать, как признание. Ничего я этому уроду не скажу. «Такие...» Да чтоб он понимал, мразь эдакая! Как будто то, что он с бабами трахается, а не с мужиками, его автоматически делает лучше меня. Старая вороватая мразь с обвисшей рожей! И почему толпы уродов всегда считаются лучше геев – только из-за своей гетеросексуальности? «Такие, как я!» Даже мой собственный отец! Он прощает мне денежные траты. И хулиганство. И даже пьянки-гулянки. Но не то, что я «такой». А всего-то и разницы между мной и большинством моих сверстников – я хочу видеть в постели рядом с собой другого парня. Не ребёнка. Не старушку. Не неведому зверушку. Вот всего-то! – Говорите, что хотите. Я уже всё сказал. – Хорошо… А я тебе верить могу? Кто тебя знает, вдруг ты захочешь скандал устроить? – А зачем мне это? – удивился я. – Мне что, заняться нечем? – Хмм, – директор положил ручку на стол, – а ты тот ещё эгоист, Максим. Зря ты в это ввязался. Отец твой так о тебе заботится, а ты со всякой швалью… С опасной швалью. Нашёл бы себе девушку красивую, так ведь нет! Ладно бы там Озеров, его от девочки и не отличишь, а то Комнин! Пожалеешь ещё. Ну, ладно, звони своему другу… Дрожащими пальцами, промахиваясь мимо клавиш, я вновь набрал номер Спирита. – Да? – голос друга был уже вполне проснувшийся и злой. – Спирит, отбой. Я договорился. Но ты запись никуда не девай… – Понимаю, не дурак… – А вы, молодые люди, запомните – шантаж до добра не доводит, – вклинился Таракан, – уж я по доброте своей… – Это кто там, опять директор? Да пошёл он в жопу, директор, не до него сейчас!** У меня кофе убегает! – и Спирит бросил трубку. – Можешь быть свободен, Веригин. Жаль мне тебя, – директор встал с кресла, подошёл к окну, открывая его на проветривание. В кабинете запахло снегом. – Столько всего… и дураку досталось. «А мне тебя не жаль, – мстительно подумал я, – вот упади ты сейчас и сдохни – ни капельки не жаль. Чтоб тебе свои дни на пасеке закончить!» Выйдя из кабинета, я облегчённо прислонился к косяку. Ноги дрожали, зубы стучали – от облегчения. Получилось! Получилось!!! Я надавил на этого мудака и он спасовал! Я, конечно, круче себе это представлял. Думал, он будет меня умолять. Деньги предлагать и всё такое. А эта мразь даже и не моргнула! И смотрел на меня так… Но всё равно! Получилось! Я по-настоящему наехал на взрослого человека! Сам, без отца, без начальника безопасности, без кого-либо ещё. Сам это сделал. Это я. Я! – Получилось? – обеспокоенно спросил Вовчик, поджидавший меня у кабинета. – Получилось, – с облегчением выдохнул я, прикрывая глаза, – за это Стасу ничего не будет. – Ну, круто! Нашего директора прижать – это же… Тут даже родаки некоторых этого не могут, а ты… Знаешь, Макс, – Вовчик подошёл поближе и заглянул мне в лицо. Глаза у него голубые, светло-голубые, с какой-то желтизной, – всё-таки, ты правильный пацан, Стас уж в этом сечёт! – Ага, – я отлепился от стены. Всё-таки разговор с директором душевного равновесия мне не добавил. Все эти его намёки… А слова о том, что Стас выбирает, с кем дружить, из корыстных побуждений? Нет, бред! Помню, как он злился, когда я сказал ему, что даю ему деньги и хватит с него. Нет, мудак директор! – Нормальный я. Ну, кроме того, что я «такой», как мило выразился директор. Педик, то есть. – Я тебе с завтрака запеканку творожную взял и Стасову порцию тоже… А нахуя ты всем сказал? – Про что? – Ну, про это, – Вовчик сделал рукой неопределённый жест, – про себя. – В смысле? А как скроешь? И зачем? – А кому какое дело? Я, вот, даже друзьям не говорю, – Вовчик отвёл взгляд,– как и с кем трахаюсь. Если им не нравится. – А тебе-то чего скрывать… – я задумчиво уставился на Вовчика. Как-то, некстати, вдруг вспомнилось, что он из всей Стасовой компании единственный, кто пробовал с Леночкой. И вообще. Массаж. И они со Стасом всегда тренируются вместе. Да не, фигня, он же с девушками, я сам видел… – А это, чисто, моё дело! Чё, пошли, я запеканку к себе отнёс. Двойная порция, между прочим, Стас есть, скорей всего, не будет – сладкая слишком. – Ты знаешь, я, наверное, к карцеру пойду, Стаса подожду. Но запеканку ты не трогай! – Да чё я, падла, что ли? Я задумчиво проводил его взглядом. Да нет, бред, Вовчик – точно нет. Он что-то другое имел в виду. Да и знали бы все, он, всё-таки, после Стаса крутой самый, точно бы трепались про это. Если только не… Кто-то, кто по жизни не слишком разговорчивый. Кто-то, с кем Вовчик легко может находиться в закрытом пространстве сколько угодно. Нет, ерунда, ерунда, конечно! …Я стоял около карцера. Стоял и ждал, колупая краску на стене. Сейчас Стас выйдет, спросит меня, как обычно – «Ну чё, как?», получит в ответ – «Ничё, всё отлично, я всё уладил!» и улыбнётся мне. Своей этой странной улыбкой. Но я буду знать, что она радостная. Техничка в синем халате долго перебирала ключи, подслеповато щурясь, и мне хотелось выхватить у неё связку. Ну, скорей бы! Но, наконец, дверь открылась. Карцер, и вправду, был маленьким, мне пришло в голову, что Стас, даже по диагонали, там нормально улечься не мог. Пахнуло оттуда ужасно – сыростью, немытым сортиром, хлоркой. И там было темно. Совсем темно – окно заложено кирпичами. Стас стоял на пороге. Полуголый. Свою рубашку он держал в руках, судя по всему, он пытался остановить ею кровь. Его ведь этот мудак тоже зацепил, а ведь у него кровь так просто не останавливается, и прижечь было нечем. Тонкая бурая линия шла, чуть наискось, по рёбрам, и мне, вдруг, дико захотелось провести по ней языком – не ради вкуса крови, а ради дезинфекции… Ладно, и ради вкуса – тоже, у Стаса она, наверняка, не такая, как у всех людей. Наверное, едкая на вкус. Или пряная. Чёрт, я хуже Спирита! – Ты как? – тихо спросил я, не отрывая взгляда от царапины. В лицо ему было смотреть вообще невозможно. Вот не мог я и всё! Я могу незнакомому парню в туалете штаны спустить и минет сделать. А взглянуть Стасу в лицо – никак. – Нормально так, – Стас перекинул рубашку через плечо, – жрать хочу, как скотина, и помыться. – Ааа… – я никак не мог поднять взгляд – а я, короче… Короче, я поговорил с директором, на тебя не будут заявлять. Круто, да? – Круто. Макс! – он резко остановился. Мы стояли недалеко от карцера в небольшом коридорчике, куда выходила пара-тройка кладовок. Вместо окошка была узкая щель, в три ряда щербатых стеклоблоков. Мягкий снежный свет сливался с тусклым жёлтым от маленькой лампочки. И тихо. – А? – Как ты с ним договорился? – Да вот так… – На меня посмотри! Я, наконец-то, поднял глаза. Какое странное чувство! Словно слишком много кислорода и задыхаешься – одновременно. Взгляд у Стаса был хуже, чем всегда, губы слегка разомкнулись так, что видно неровную полоску стиснутых зубов – дурной признак. Он что, не рад? – Как-как, очень просто. Есть такое красивое французское слово – шантаж. Знаешь, что оно значит? – Да вот, представь, знаю, – Стас стоял совсем рядом, на расстоянии полушага. И я снова чувствовал его запах, и жар его тела, и даже, кажется, слышал, как у него сердце бьётся – сильно и часто. А моё колотилось не в такт и металось – то подкатывало к горлу, то опускалось куда-то подложечку. – Я шантажировал его! Представляешь! Пришёл к нему и наехал на него! – с пятого на десятое я принялся пересказывать историю с Леночкой, чувствуя, что не могу сдержать идиотскую самодовольную улыбку, – он, конечно, делал вид, что ему плевать, но деться ему было некуда! И он пообещал, что ничего тебе не будет! Стас, это же круто! Из тебя не сделают преступника! И никуда не закроют! Круто, да? – Блин, Макс, это… Спасибо тебе, это же… Полшага – это совсем чуть-чуть, и я понять не успел, когда они исчезли. Стас обнял меня, резко и сильно, прижав к себе. Просто обнял. По-дружески. По-дружески… А потом я почувствовал его дыхание у себя на шее – быстрое, горячее и прикосновение жёсткой щеки – к своей. Одна рука соскользнула вниз, на талию, другая медленно, неуверенно коснулась затылка, и я сам, ничего не соображая, обнял его в ответ, чувствуя под пальцами гладкую горячую кожу и перекатывающиеся мускулы. И коснулся губами его плеча. – Ты… Ты что творишь? – раздался хриплый шепот и я, выйдя из транса, посмотрел Стасу в лицо. У Стаса глаза действительно белые. Рисунок радужки – всех оттенков белого, какие только бывают. Туман. Сырая штукатурка. Яичная скорлупа. А края – серые. Пасмурное небо. Грифельная штриховка. Пыль на стекле. Это красиво. Правда, это красиво. – Я? – я не разжимал рук и он – тоже. – А ты? – А я, – у Стаса был такой вид, словно он не понимал, где он и что делает. – А я… Я… Бля, – он резко отстранился, – у меня это… Голова кружится, я это… И, бросив на меня последний безумный взгляд, он рванул из коридорчика. Я опёрся о стенку, пытаясь отдышаться. В голове не было ни одной связной мысли. Кажется, я тоже не соображал, кто я и где. – Эй, – раздался неприятный голос, вырвавший меня из моей коматозной нирваны, – чего тут тряпьё разбрасываете? Некоторое время я, непонимающе, смотрел себе под ноги. Потом нагнулся и поднял брошенную Стасом рубашку – ту самую, чёрную, от D&G. Она была ещё слегка тёплая, и я с трудом подавил желание прижать её к лицу – только присутствие тётки в синем халате меня остановило. На чёрной матовой ткани пятна крови были отчётливо видны. Разрез там, где Азаев зацепил его ножом, – не будь Стас таким сильным и быстрым, удар пришёлся бы в печень. Это была рубашка Стаса, выигранная Стасом в карты, с пятнами его крови, с его запахом, источающая его тепло. Аккуратно свернув её и засунув туда руки, как в муфту, я, в полуоглушенном состоянии, побрёл к себе. * На момент происходящего Усама-бен-Ладен был ещё жив ** Почти дословная цитата из "Масяни"