Любовь без поцелуев

Спасибо всем тем, кто пишет мне отзывы и письма! Только вы и поддерживаете меня в эти непростые дни. А так же спасибо всем тем, кто отмечает мои ошибки - и да пребудет с вами Макаронная Благодать! Весь остальной день выдался каким-то суетливым и бестолковым. Вдруг оказалось, что у меня куча дел. То надо было пойти взять какие-то дополнительные сборники задач в библиотеке. То принести на кухню ящики – дело неинтересное, но зато я достал две банки сайры и упаковку печенья. Потом всех десяти- и одиннадцатиклассников согнали в один класс и прочитали лекцию о том, что нефиг в душ ходить по пять-шесть человек и торчать там по два часа. Особенно это ко мне относится, и ничего я не облезу, если пару раз пропущу, воду греть для меня одного – слишком большая роскошь, и вообще, будем ходить в душ всем классом. Ну да, ага. Я – и в душ с Азаевым (где эта падла, кстати?) или Таримовым? И уж, тем более, с Евсеевыми? Нахуй идите, только не запнитесь по дороге! Да похуй, нам такие лекции о вреде эрекции постоянно читают, им, сукам, угля жалко! Потом оборзели какие-то девятиклассники и меня, Вовчика и Танкиста позвали провести с ними воспитательную работу.* Восьмой-девятый класс – самые отвязные быки. Потому что до девятого класса доучить нужно всех, а многим дальше не надо. Вот они и изгаляются, как могут. Придут в класс и начинают учителей материть, книги бросать, стулья переворачивать. Ну, а что училки сделать могут? Ни въебать по-хорошему, ничего. Некоторые утырки ещё и пальцы гнуть начинают – «Да вы права не имеете, да я на вас...». Ну, вот у нас так и делают – просят старших пойти порядок навести. Азаев (и всё-таки, где он?) и компания среди своих порядки наводят, я – среди других. Мне о правах не расскажешь, особенно с заломанными руками. А самых борзых мы в сортире топим или в ведре, как пойдёт. Училки не смотрят, уходят и всё. В девятых классах тоже есть те, кто с мозгами, эти следят за теми, кто помладше. Вот Сергей Александрович тоже помогал раньше порядок наводить, но он учитель, ему, типа, учеников пиздить нельзя, и он мне всё время говорил, чтоб я потише был. А сейчас его нет, но я не дурак тоже – калечить. Эти мудаки получили, как следует, вещи собрали, доску поправили и успокоились. – Землю из цветка смели, суки! – скомандовал я, осматривая класс. Пашик с Яшиком торчали рядом, Вовчик присел на парту к каким-то девкам, Танкист нашёл в углу железный совок и вертел его в руках, ища, на ком бы попробовать. – И хуи с доски стёрли, не ИЗО! – Новенького видишь? – кивнул Пашик. Я присмотрелся. Вот те на, и вправду, новая рожа, прибавление в благородном семействе. Рожа как рожа – веснушки, но не как у Вовчика, а так, немного, волосы стриженые, уши к черепу прижатые, взгляд борзый. – Ну, и чего? – Ну, и того. Это он тут хуйнёй страдать начал. Он из другого интерната, там десятых классов не было. – Понятно. Будем разбираться, значит. Ты ему намекни, что тут бывает либо по-хорошему, либо очень по-плохому. Если он не дурак, поймёт, – в этот момент новенький показал мне средний палец и я кивнул, – а если дурак, то его проблемы. Обычное дело. Приезжают такие, кто у себя там крутой был – из тех, кто десятый-одиннадцатый хочет заканчивать, ну и давай по-прежнему пальцы веером держать. И начинают тут. Весёлое дело, но у меня сейчас есть повеселей. Макс. Я всё время о нём думал. О том, как мы сидели с ним на уроках и брали друг друга за руки. Как шарахались вокруг школы и он мне говорил всякое такое… Как я потом лежал, стиснув зубы, весь обкончавшись, и видел перед собой его лицо… Макс. Что же это такое? – Зачем ты? – спросил он меня потом. – А? – Ну, этих девятиклассников побил? – В смысле? Ну, нехуй им тут! – я принялся объяснять, как эта система работает, что те, кто воспитанием занимается, им с учителями проще договорится о чём-то там, но и ты сам, если что, должен себя в руках держать. То есть, если ты бухаешь – чтоб потом не бегал и в окна не прыгал, проблевался и баиньки, если ебёшься – то тоже тихонько, дерёшься – потом не жалуешься. – Понимаешь, порядок должен быть. – Да уж, у тебя порядок. Извини, но это по-другому называется. – Что? – я посмотрел на него с удивлением. Дело было в столовой, я послал пацанов за едой и открыть сайру, а сам сидел с Максом, глядел на него. Макс водил ногтями по столу, на засаленной поверхности оставались царапины. Пальцы у него были длинные и ногти какой-то очень красивой формы – овальные такие. Интересно, он их… ну? Подпиливает? – Ничего. То есть, по-твоему, можно любыми гадостями заниматься, лишь бы всё было шито-крыто? – А разве нет? Либо чтоб никто не знал, либо чтоб тебе просто за это ничего не было. О, вон нашу еду несут! – Фу, солянка! – Ты сайру ешь, с хлебом она ништяк… – А чё он, – возмутился Танкист, – хули он тут такой особый? Или он теперь, как Банни? За девочку у нас? Банни покраснела, Макс побледнел, а мне Танкиста захотелось башкой в тарелку сунуть. – Завали ебало или встань из-за стола и пиздуй отсюда! – Нет, Стас, правда, – Вовчик голос подал, – чё-то я весь в непонятках. Ты ему что, проспорил? – В смысле? – Ну, не знаю, то вы на уроке там чуть не это, – Макс хмыкнул, – чуть не подрались, а теперь ты его сайрой кормишь? – Слушай, не ной, надо было со мной идти на кухню. Если хочешь, тоже можешь есть. Я, например, не буду, – я выставил банки на середину стола. Несколько секунд все смотрели на них. Пахла сайра классно, блестела от масла. Первой к банке потянулась с вилкой Банни, потом, сразу за ней, Макс, прищурившись и нагло улыбаясь, подхватил себе на ломтик сероватого хлеба самый большой кусок. Игорь помялся, но тоже выловил себе – маленький. Остальные на банки косились, прямо булькая слюнями, и, наконец, не выдержали. Цирк. В итоге банки чуть ли не языком вылизывали. Надо будет потом пойти, взять ещё одну банку – чисто для Макса, а то он, и впрямь, тут у нас ничего не жрёт. Потом надо было разобраться и подсчитать, что я выиграл – бабло, «тип-топы», шмот, гайку серебряную**. Она мне на палец не налезла, выглядела так себе – какой-то плоский чёрный камень в углу – маленький, блестяшка. Не алмаз – фианит, а то и вовсе хрусталь. Но тот чувак, что его поставил, наверное, придёт назад просить, а я посмотрю, на что его подбить можно будет. Потом я ходил к Масе и делал заказ. На всякую жратву хорошую, на водку («Ещё раз палёнку притащишь, пузырь об башку разобью, поняла, сука?»), на мясо. Мысль о шашлыках мне всё покоя не давала. Потом я ходил и смотрел, кто чего с каникул хорошего привёз. Вовчик, например, притащил две футболки годные – одну с волком, другую с тачкой, и мне – как раз. И ещё – кучу всяких витаминов, не этой жёлтой ерунды в шариках, которую тут дают, а реальных, какие спортсмены пьют. Железо там, кальций и ещё – питательные коктейли в пакетиках, на которых ни слова по-русски. – Это не какая-то допинговая хуита? – Не, ты что! Это чтоб мышцы нормально росли, а то от здешней жрачки скоро совсем, как Игорь, стану, – ухмыльнувшись, Вовчик напряг руку и мышцы красиво проступили под покрытой веснушками и тонкими рыжими волосками коже. У Макса, вот, волос на теле нет… – Да уж, куда тебе до Игоря, – я обхватил его бицепс пальцами. Даже двух рук едва хватает! Сняв рубашку, я тоже напряг руку, сравнивая. Вроде, у меня рука тоньше, а я всё равно сильнее. А волосы на руках у меня подлинней и совсем светлые… Чёрт, а Максу не противно это? Если вдруг… Блин, как девкам-то, противно – не противно, я никогда не думал, всегда похуй было. А Макс? – Слушай, – как будто мне совсем пофиг, начал я, – а тебе бабы за это дело, – я подёргал его за волоски на руке, – не предъявляют? – Не, с чего бы это? Это нормально. У всех мужиков волосы на теле растут. – Ну, у Макса не растут. – Да Макс, вообще, странный тип. Но он же не чисто русский, вроде, там какие-то азиаты у него были? У азиатов не растут. А вот у всяких там кавказцев… – Да видел я, лохматые, как обезьяны. Ну, а Игорь? – Хуй знает, может, не дорос ещё. – Он же старше меня! – И чё? А ты, вообще, чё спрашиваешь? – Да так просто. – Нормально это. И вообще, мужик должен быть могуч, вонюч и волосат! – Вот только без вонюч. Ненавижу! – Ага. Я тоже, – Вовчик начал рассказывать, как они ходили с отцом и дядей в сауну, что предки перестали на него залупаться из-за этой тупой истории с допингом, и что тренер сказал, что он сможет восстановиться и вернуться в спорт. – Я ему рассказывал, как мы тут тренировались, как ты себе мышцы накачал, так он мне не поверил. Надо бы тебя с ним познакомить… Кстати, я предков просил, чтоб они мне разрешили, чтоб ты на зимних у нас погостил, они чё-то мнутся. Вроде, они на зимние куда-то летят. Но если мы тут будем, то я точно попрошу… Короче, так я и мотался до самого ужина, а на ужин были рожки с сыром. А потом я у директора писал длинную хуйню на тему того, что я в Азаева ножом не тыкал, и вообще, ничего не было. На вопрос, где этот утырок, директор послал меня нахуй и сказал, что в тюрьму я однажды, всё-таки, сяду. Я послал его тоже нахуй. Перед сном, чистя зубы, я смотрел, как Макс осторожно выдавливает на ладонь немного странного синеватого геля, взбивает пену, смывает её с лица, наклоняясь так, то чуть не засовывает голову под кран. Смотрел, как текут капли воды по его шее, утекают за воротник рубашки. Дыхание перехватывало, почему-то. Сначала я думал – не зайти ли к нему после отбоя? Если бы он сказал – приходи, я бы пришёл. Но сейчас я думал-думал и… Не знаю. Обычно мне пофиг, если срочно что-то посреди ночи надо, мне плевать – ждёт меня там кто-то или нет. Надо – значит, надо. А потом я представил, что стучусь к нему в окно, Макс отдёргивает занавеску, смотрит на меня, приоткрывает окно и спрашивает в этой вечной своей манере: «Чего тебя принесло?» – а я стою, как дебил, и что ответить, не знаю. И поэтому я лежал в постели и думал про завтра, что мы завтра тоже будем сидеть на уроках, держаться за руки и вся хуйня. И что я его точно утащу с одного урока и угощу той фигнёй в пакетиках, с шоколадным вкусом. Это будет офигенно – все на уроках, а мы сидим и протеиновые коктейли пьём. Но на утро выяснилось, что планы меняются и, пожалуй, в лучшую сторону. Потому что вырубился свет. Сам по себе. День был пасмурный – снег, тучи и снег. И поэтому мы, с чистой совестью, забили на учебный процесс, заявив, что при таком освещении зрение портить не будем. Особенно тут, конечно, Игорь возмущался. То есть, когда сидеть в комнате под одеялом, с фонариком читать – ему на зрение плевать, но когда есть шанс свинтить с уроков, он сразу вспоминает, что у него минус ноль и ещё немного. Спорить с нами никто не захотел и всех просто отпустили. Кроме пятых-шестых классов – эти толком ещё борзеть не научились. На завтрак выдавали сухой паёк – сок в маленькой пачке, печенье и йогурт в коробочке. Всей этой радостью удобно было кидаться. Вчерашний борзый девятиклассник кинул коробкой из-под йогурта в меня. Я отобрал у кого-то полупустую и тоже кинул – она и летела лучше, и пятно от йогурта на нём осталось знатное. Кто-то надувал пакетики из-под сока и лопал их, прыгая сверху. Я решил показать Максу фокус и лопнул пакетик в руке. Макс шарахнулся и сказал, что я ему чуть инфаркт не устроил. Но, вроде, впечатлился. А потом мы пошли гулять. Я и Макс. Бродили среди деревьев, среди голых кустов, болтали о всякой ерунде. Макс, к счастью, вчерашние свои разговоры про то, как оно всякое бывает, больше не начинал. И хорошо, и не надо. Как-то было так спокойно… Я смотрел на него – в своей куртке, похожей на кожаную, с чёрно-белым мехом, в серой вязаной шапке, тоже какой-то не такой, как у всех, он казался мне самым особенным. – Да, сооружение, – Макс стоял возле нашей чугунной «радуги». У нас тут и качели были, и турники, но большую часть ещё до меня разломали. А «радуга» – ну, что ей будет? – А ну, смотри, Стас! И Макс зашагал вверх, разведя руки для равновесия, аккуратно переступая с планки на планку, довольно быстро и легко. Дошёл до верха и посмотрел на меня оттуда, улыбаясь. – Слабо так? – Мне даже вот так не слабо, – и я тоже начал подниматься. Спиной вперёд. И вот так я умел. Научился на спор. – Вау! Вот это да! – мы стояли наверху, друг напротив друга. – Как ты это делаешь?! – Да вот так. За три с лишним года, от нефиг делать, чему только не научишься. Я и сальто учился делать, но не получалось… Снег валил, как из мешка, такими крупными снежинками. Макс поймал одну и рассматривал. А я рассматривал его. И глядел бы, и глядел. – Говорят, что в мире нет двух одинаковых снежинок, – Макс ловил снег перчатками, тоже серыми, как шапка, и почему-то длинными – в первый раз такие вижу. – Кто-то проверял, интересно, – я дотронулся пальнем до снежинки на его ладони и она тут же растаяла. – А… А прикольные у тебя перчатки, – я не знал что ему сказать. – А… А ты почему без перчаток? – Нету. Да и так не холодно. – Я бы тебе свои подарил, кожаные, но не налезут. У тебя ладони шире, – Макс стянул одну из перчаток и протянул мне ладонь для сравнения. Я приложил свою, прижимая каждый палец к его пальцу. Они казались прохладными сейчас. – А у тебя пальцы такие горячие, – тихо-тихо сказал Макс, глядя куда-то вниз, сквозь прутья радуги, на снег. – Они почти всегда такие. А у тебя красивые, – я сам не понял, как это сказал. Макс даже голову поднял и так посмотрел, как будто я по-китайски заговорил. – А?! – Ну, – я почувствовал, что не могу посмотреть ему в глаза (Я! Не могу! Смотреть кому-то в глаза!) и снова стал смотреть на руку. – Ну, такие ровные… В смысле, не как у меня, побитые все, ну и… – Я драться не люблю, – Макс говорил всё так же тихо и водил пальцем по моей ладони. – Да… И кожа мягкая, и ногти такие ровные… – я не знал, что говорить, и вообще не мог говорить связно. Снежинки падали и таяли, а Макс всё стоял и размазывал капельки воды – по пальцам, по ладони, по запястью. Мы стояли друг напротив друга, каждый на своей перекладинке. А ближе уже никак – не удержишься. Я, наконец, поднял взгляд – Макс стоял, весь засыпанный снегом, и улыбался. И как будто плакал – но это снег, конечно. И всё равно, в груди что-то потянуло, захотелось сказать, чтоб он не плакал, лицо ему вытереть. Макс моргнул и опустил глаза. – Неприятно, да? – Что? – Мне в глаза смотреть неприятно. Я знаю, все говорят, – я вообще какую-то чушь понёс. – Нет-нет, – Макс снова смотрел мне в глаза, как тогда, в начале октября, когда в первый раз стоял передо мной, как всегда, как только он, – ничего такого. У тебя глаза, как этот снег… Знаешь, я… – Комнин! Хуле там стоишь! Пошли в снежки играть! От чьего-то крика я чуть не ёбнулся и резко дёрнул руку. И Макса схватил, хоть он, вроде, падать не собирался. Какого?... Кого там, блядь, несёт, чтоб вам всем от сибирской язвы попередохнуть, чтоб вас мандавошки живьём съели! Кого я, блядь, щас буду убивать?! Тьфу ты, Вовчик. Принесло, блядь, невовремя! – Эй, вы чо там? Слазьте давайте. Пошли в снежки играть и снежную бабу делать! Там эти утырки из девятого! Макс только снег с себя стряхнул и кивнул – «ну, пошли», мол. И мы пошли. И поиграли в снежки. Мне их удобно делать, потому что у меня в руках снег сразу тает. Если сделать их сразу много и дать им полежать, они становятся охуенно твёрдыми и уебать могут неслабо. Макс сам снежки не лепил, зато кидал с удовольствием и улыбался. Кто-то снова назвал его пидором и он, прицелившись, так прописал ему снежком прямо в харю, что прямо посмотреть приятно. А я добавил. Потом я показал, как у нас делают снежную бабу. Как раз из того борзого девятиклассника, у которого фамилия была – Дёмин. Сделать снежную бабу – это целое искусство. Нужно заранее подготовить сугроб – как минимум, по пояс, влив туда воды немного, чтоб он внутри совсем влажный был. Потом человечка ловишь, вытряхиваешь из куртки, прижимаешь руки к телу и застёгиваешь так, чтоб пошевелить ими не мог. И ставишь в тот сугроб, и облепляешь снегом. Снег тоже должен быть влажным, липким таким. Самый прикол – это когда его много и залепить удаётся с головой, чтоб только морда торчала. Но такого не вышло, и этот Дёмин вертел башкой и матерился. – Старших надо уважать, – назидательно сообщил я ему. – Ну, или точно знать, что сможешь им вломить. А пока постой так. – Баба – так баба, – Вовчик притащил два комка снега и прикрепил в район груди, но они отвалились. – Да ладно, пускай будет мужик, – и Макс показал довольно натуральный, слепленный из снега, член. Очень похожий, размером сантиметров так сорок с чем-то. И приделал в основание сугроба. Там он держался лучше. – Ну, я просто талант! – Ещё бы, сколько во рту-то их передержал! – вякнул кто-то. И в следующий момент получил две несостоявшиеся сиськи себе в рыло и плечо – от меня и от Макса. Я думал, что он снова обидится, но он только и сказал, что на мудаков обижаться у него времени нет. А потом мы пошли пить горячий чай на кухню. Там есть газ, как раз для таких случаев. Макс дышал на свои руки, грел их об кружку и улыбался. – Ужас, Стас, ты куда такой крепкий пьёшь? Зубы пожелтеют! – Да и пофиг, зато бодрит. – Как же мне кофе хочется, ты бы знал. Настоящего, молотого. – Да? А где это твоё кофе продаётся? – Кофе – мужского рода. Где-где, в магазинах нормальных. Не знаю, нам домработница покупает… Какая-то чушка кухонная рядом зафыркала злобно, мол, домработница у него, вот сволочь! Да пошла она, дура тупая! Конечно, она всю жизнь в очистках будет рыться, а Макс… Макс не такой, у него и домработница, и этот… как там его…. Короче, который двери открывает, и кровать, наверное, с такими занавесками по краям и позолоченными столбиками. Потому что он весь такой особенный, и не потому, что он мажор. А потому, что он особенный. Я мажоров ненавижу, но Макс… Где бы достать ему это, то есть, этот хренов кофе? – Стас, вы чего там с Максом? – обратился ко мне Вовчик, перед обедом, в туалете. – В смысле, ты это к чему? – Да чё... Я подхожу, а вы там стоите, за руки держитесь. – Да ты попутал, какое, нахрен, держались? Мы ладони сравнивали, смотрели, налезут на меня Максовы перчатки или нет. – А, вон чё… На обед опять был сухой паёк – картошка в стаканчиках растворимая, бутерброды с колбасой и сок томатный. Почаще бы свет отрубали! – А ты сам не пробовал с электричеством химичить? – поинтересовался Макс, когда я эту мысль озвучил. – Да я думал… Тут везде, где до электричества добраться можно, всё замками занавешано в три слоя. Давно ещё, говорят, нашёлся умелец, так его током насмерть ебануло. А я ещё поживу. Часам к пяти электричество снова дали, но, конечно, тогда уже точно никто на уроки не пошёл. Училки бегали, пытались выписать нам домашку, но мы от них смылись на чердак всей компанией – я, Макс, Игорь, Вовчик, Рэй и Банни. С понтом – мы ничего не знаем и не видели, а потом, мол, поздно делать будет. Рэю бабка передала какой-то домашней бражки – то ли рябина, то ли шиповник на коньяке. Сладкая, но, типа, полезная. Мы сидели на ящиках, курили, пили эту дрянь, замирая, когда слышали какой-нибудь шум, – на чердак лазить было нельзя, вообще нельзя, тем более, что про универсалки никто знать не должен был. Все такие – «Вау, как ты открыл?», а я им – «Секрет фирмы!». Только Макс знает. – Вкусная штука, не хуже ликёра, – Макс сделал маленький глоток и передал пластиковую литровку мне. Я не стал вытирать горлышко, а сделал глоток с того же места, где он пил. Сердце колотилось, как бешеное, такое бывает, когда много выпьешь, только сейчас настойка была ни при чём. – Пойдём сегодня тренироваться? – Я – нет, – отказался Вовчик, – мы с Валькой сегодня вечером того… Я постарался вспомнить эту Вальку. Ага, корова такая и глаза навыкате. Нашёл ради чего забивать на тренировку! – Я пойду, – согласился Макс. – Ну, ясен пень, – я, как-то, и подумать не мог, что Макс откажет. Тренироваться, в итоге, мы пошли вчетвером – я, Макс, Рэй и Танкист. Физрук смолчал, только глянул как-то странно. Мне не нравилось, что он на Макса так пялится. «И не противно вам, пацанам, с таким тренироваться?» – вякнул он, отпирая зал. «Попизди мне», – всё, что я ответил. – И чё тебе, не стрёмно, что все тебя этим тыкают? – это Танкист начал. – Кто это все? – Макс вскинул руки над головой, сцепил их замком, потягиваясь, готовясь к разминке. Мышцы плеч и предплечий красиво напряглись. – Ага, может, мне ещё попереживать, что там про меня бабки на лавочке думают? Никакой переживалки не хватит! Сильный Макс, гордый Макс, красивый Макс! – Раз, два, три… Все, кому я не нравлюсь, могут проваливать к чёртовой матери… Четыре, пять, шесть… – Ты чё, типа, всех не уважаешь? – А все заслужили? – это уже я вмешался. Щас начнут тут разборки! – Я тоже большинство не уважаю, забыл? – Ну, так то ты! – сразу свернул дискуссию Танкист. – Оп-па! Смотри, Стас, – и Макс встал на руки. Без всякой помощи, сам, и сделал несколько шагов. – Можешь так? – Могу! – на самом деле, это непросто. Силы у меня в руках хватает, но, блин, и всё остальное тело весит немало. Но я, всё равно, встаю – не так ловко, как Макс, но, всё равно, встаю. Мне футболка в обтяг, а Максова ему слегка великовата и съезжает так, что видно живот и пупок – тоже без всяких волос. – Я и на кулаках так же могу. – И я могу, но мне больно. А вот так? – он становится на ноги, массирует шею. Смотрит на стену. И раз – бросается к ней, делает три шага по стене (По стене! Вверх!), а потом сальто назад. Нихрена себе! Как… Как в «Матрице»! – Ты, прямо, Нео… Нет, так я не могу, – я, прямо, глазам не верил. Это было как в тот раз, когда он прыгнул на батут, такое же чувство внутри. Чувство красоты. Как будто долго не дышал, а потом, наконец, вдохнул воздуха побольше. Вот на что это похоже. – Да это просто, – Танкист машет рукой, – смотри, я щас… – Бля!!! – и как так вышло, я не заметил, потому что не смотрел, но Танкист мало того, что уебался, он ещё нос разбил. Кровина потекла! – Я се ос сломал!!! – Дебил, кто ж без специальной подготовки трюки выполняет! – Макс замаячил вокруг Танкиста, не зная, что делать. Я подошёл и пощупал ему нос. Ну, его он уже пару раз ломал, так что я его только вправил, и, дав ему в нагрузку Рэя, отправил в медпункт. – Круто ты ему нос назад вставил! – Ага, Сергею Александровичу спасибо, он научил. – Да, помню-помню, пятёрка по ОБЖ. – Ага. А мяч на пальце умеешь крутить? – Нет. – Вот и я нет. Пытался одно время научиться, но, почему-то, не пошло. Мне уже не хотелось тягать железо, я махнул рукой, и мы просто бегали по залу, пасовали друг другу мяч или изображали соперников и отпихивали друг друга от корзины. Я, кажется, провёл бы так вечность, и в те минуты, когда налетал на него, в шутку оттесняя плечом, снова перехватывало дыхание. И поэтому Макс выиграл. – Три-два в мою пользу! Ладно, пошли, я за сегодня набегался, хочу спать лечь пораньше… Душ нынче был горячим, и я расслабился. И когда почувствовал, что он стоит за моей спиной, он стоял уже слишком близко. – Стас, – тихо шептал Макс мне в ухо и у меня колени подкосились, – Стас, ты расслабься, не дёргайся, хорошо? Я сейчас… И его рука прошлась у меня по груди, осторожно так, нежно, ласково, медленно, обжигающе-горячо. Я только воздух пополам с водой втянул сквозь зубы, не мог пошевелиться, упёрся взглядом в серо-коричневую плитку душа. Обрывки мыслей – отбросить руку, оттолкнуть, ударить его – промелькнули и их не стало. Осторожные прикосновения – по груди, по животу всё стёрли. Осталось только ощущение, что всё правильно, что только так и должно быть… Макс стоял сзади, я чувствовал его дыхание у себя на шее, он дышал быстро и неровно, как будто задыхался. Чувствовал всем телом, словно он отпечатывался у меня на коже, как переводная картинка. – Стас, пожалуйста… Я ничего плохого не хочу, ну… Вторая рука накрыла мой член и я уже ничего не видел. Только чувствовал, как Макс прижимается ко мне плотно-плотно, как его ладонь обхватывает член и двигается вверх-вниз, вверх-вниз, и сам Макс двигается сзади меня так же осторожно, слегка постанывая и всхлипывая. Вверх-вниз, вверх-вниз, ладонь скользкая, обхватывает головку, и я словно продавливаюсь сквозь неё, опираюсь одной рукой об стену и двигаюсь уже сам – вверх-вниз, вверх-вниз… – Стас, не могу, хочу, помоги мне… Я завожу руку за спину, натыкаюсь на его член – длинный, гладкий, упругий, его ладонь на моей, он прижимает, но я не думаю – Я ЗНАЮ, как лучше, – сдвигаю ноги, перехватываю его руку и осторожно, чтоб ему не было больно, втискиваю его член между ног, а он выдыхает удивлённо… Горячо, тело горит и плавится, Макс вжимается в меня, дрочит мне, другая рука словно потерялась, и я чувствую её – то тут, то там – раскалёнными кляксами. На животе – пальцы очерчивают пупок. На рёбрах – там, где осталась царапина от ножа. Вверх, на грудь – чёрт, вот не знал, для чего мужикам соски. Оказалось – вот для этого. Для того, чтоб было охуенно, непередаваемо хорошо, когда другой парень дрочит тебе и в том же ритме трётся об тебя… – Бля, Стас, я кончу сейчас, ты такой горячий, такой сильный, у тебя такое тело… Не раздвигай ноги, пожалуйста, ну, можно, можно я кончу прямо так, – шептал мне Макс в ухо, а я даже не вдумывался. Сквозь меня проходила горячая волна, ледяная волна и всё собиралось там, внизу живота, всё уходило в член, меня не осталось, только это горячее, только это туда-сюда и рваное дыхание, и стон, я почувствовал, что Макс кончает, вжимаясь в меня ещё сильнее, и тихо шепчет – «Стас…». И меня, как будто, вывернуло наизнанку так, что снаружи оказались все нервы, и по ним ударило так, что судороги пошли, и я откинулся на Макса. И, кажется, я позвал его по имени. И, кажется, я умер, ослеп, оглох, не дышал, не чувствовал, повис в пульсирующей темноте… Такого наслаждения, такого сильного, что оно похоже на боль, я никогда не чувствовал. У меня, только что, был первый в жизни секс… И когда я пришёл в себя, то понял, что я не в космосе, а, по-прежнему, в душе, стою, опираясь на стенку, а Макс всё так же стоял сзади, прижимаясь ко мне, и дышал уже глубоко и судорожно, как после бега. Уже не обнимая, просто прислонившись и уткнувшись мне в шею. И первое, что я почувствовал, придя в себя – страх. Я боялся обернуться, боялся… Хуй знает, чего я боялся. Я просто не знал, что сделать, что сказать. Вернее знал – надо было наорать на него, двинуть как следует, пообещать, что если он ещё раз подумает такое выкинуть – я ему, нахуй, руки переломаю. Но я не мог ему такое сказать. Это ведь Макс. Медленно, как будто там какой-то монстр из фильмов ужасов стоял, я повернулся. Но это был не монстр, это был Макс, весь мокрый, с полузакрытыми глазами, со своей блядской татухой. – Стас, я… – В глаза мне посмотри! – Я… – глаза у него были совсем дурные, зрачки огромные и вокруг них кольца ярко-зелёные, – я просто… – Ты... – я замолчал, а он, вдруг, потянулся ко мне. И до меня дошло, что он хочет сделать! «А пускай», – сказал кто-то в голове, наверное, тоже я – совсем чокнутый. А у Макса вода стекала по лицу, как будто он плакал. Опять не могу на это смотреть, я тоже хочу прижать его к себе, провести по мокрым волосам, по спине… – Эй, пацаны, вы там? – раздался голос Рэя из предбанника. Я отпихнул Макса, прошипев: «Ёбнулся, что ли!» – и громко ответил: – Да, здесь! – голос меня не слушался, словно я его сорвал. Макс отшатнулся, словно я его, всё-таки, задел кулаком по морде. И утопал в соседнюю кабинку. Рэй тоже мыться начал. А я включил воду, самую холодную, какую только можно. Охуенно, бля, ёбаный нахуй и все маты в алфавитном порядке!!! Какого я, вообще, такое допустил? А Макс? Он же сам подошёл, а я не оттолкнул, хоть и надо было. Но как же это он всё! Ащщ! А вода не такая уж холодная, если вспомнить, как он обнимал меня, прижимался ко мне. И мне, кажется, мало. Авотхуйвам! Я взял мыло и принялся намыливаться, стараясь смыть с себя чужой запах. Бесполезно. Бесполезно. Словно Макс въелся в меня, словно проник мне в кровь и я теперь всегда буду пахнуть им. Это глюк, конечно. «На стене ты видишь люк, из него течёт вода, не пугайся – это глюк, так бывает иногда…» И лицо Макса со стекающими каплями воды, как будто он плачет… – Я пошёл! – вот чёрт, Макс уже одевается там! – Стоять, жди меня! – я вылетел из душа, кинулся в предбанник и, даже не вытираясь, принялся напяливать одежду. Налезало с трудом. – А ты чего синий такой? – я на Макса не смотрел, а вот он на меня, похоже, да. – Холодный душ полезен для здоровья, – у меня всё из рук валилось. Крикнув Рэю, чтоб не забыл погасить свет (он может), я вышел вслед за Максом. – Ну и что, бить будешь? – лицо у него стало обычным, не таким, как там – опять улыбочка. Я помолчал и выдавил из себя: – Не буду. Но ещё раз рискнёшь… Убью нахер! – А я рискну, – этот уёбок не шутил, по ходу, хоть и улыбался. – Оно того стоит, ты просто не понимаешь. – Всё я понимаю! – да сколько меня можно за идиота держать! – Но, блядь, Макс! А если бы кто зашёл? Увидел? – В этом проблема? – И в этом тоже. Это ты нихуя не понимаешь! Нельзя. Просто нельзя и всё. – А я думал, для такого психа, как ты, нет никаких «нельзя», – мы шли медленно и говорили тихо. – Макс, ты дебил? Это другое «нельзя»! – Да? – он вдруг заулыбался так широко, словно зубную пасту рекламировал. – А вот мне похуй на это другое «нельзя»! Мне – можно. Я сам себе разрешил. Давай, запрети мне! Вот те фокус! А ведь это я ему что-то, типа этого, загонял. И я чувствовал, что, как дебил, улыбаюсь в ответ, хотя тут улыбаться нечему. – А я не буду. Просто я сказал – и всё. Риск, я слыхал, дело благородное, так что это как раз для тебя. – Да-а? А ко мне не зайдёшь? – мы стояли около его двери. – Нет, – а шиза в голове говорит: «Да, зайди, тебе понравится, ты же хочешь», – но слушаться голосов в голове – последнее дело. Я сильный. Я умею, если надо, держать себя в руках. – Ну, спокойной ночи и пускай непотребные сны тебя не мучают. – Я снов не вижу, ни непотребных, ни ещё каких. Спокойной ночи! До постели я еле доплёлся, вырубало меня конкретно. Весь день был такой загруженный, а потом ещё и ЭТО. – Ну, и кто завтра умрёт? – спросил Игорь. –Чё? А-а-а, – я зевнул, – ты с какого дуба рухнул? – Ты улыбаешься. Всегда, когда ты улыбаешься, потом, обычно, что-то капитально ломается или кому-то бывает очень плохо. – Да не, просто так… Настроение хорошее, день удачный, – это я уже бормотал в подушку. – Ага, знаю я твоё хорошее настроение… Игорь погасил свет, а я ещё минут пять лежал, крутил в голове всё сегодняшнее. Макс, стоящий на вершине «радуги», улыбающийся, держащий меня за руку. Макс, словно ему похер на земное притяжение, взбегающий на стенку, Макс, прыгающий к баскетбольному кольцу, Макс в душе, глаза полузакрыты, лицо какое-то неземное (блин, ну, не знаю, как ещё можно это назвать), Макс перед дверью – «Зайдёшь?»... Что теперь делать? Как теперь? В первый раз в жизни я пожалел, что не вижу снов. В первый раз жизни я пожалел, что не вижу снов. * Автор сам был свидетелем подобной методики воспитания в среднем учебном заведении ** Гайка - мужской перстень