Любовь без поцелуев

Через семь минут прозвенит звонок – подъем. Я отсюда слышу – кто-то уже встал, чтоб пробиться к сортиру, кто-то уже на кого-то орёт. Я обычно тоже просыпаюсь пораньше, чтоб размяться до завтрака. Но сейчас я просто лежал и глядел на мутный квадрат окна. Я думал о Максе. О себе и о Максе. Как блядь, это произошло? Почему?! О чём я вообще думал, дебил? Почему… Хуже всего, что я знаю, почему. Потому что я хотел. Я давно уже хотел. Я знаю, какие-то суки распускают про меня слухи, что я импотент. Единственное, почему об этом не говорит весь интернат – это страх. Страх передо мной. Я знаю, меня боятся. И ненавидят. И есть за что. Я псих и урод, у меня гены насильника. Меня боятся ученики, большинство учителей и даже директор. Мне это нравится. Мне это всегда нравилось. Ещё когда я совсем малолеткой был, мне надо было, что бы меня все слушались. Ещё в детском доме. Меня дико бесило, когда находился кто-то, кто был сильнее меня, а это были почти все, кто постарше. И потом, в школе тоже. Но того, кто сильнее и старше, тоже можно достать. Можно собраться толпой. Можно подружиться с кем-то, кто ещё сильней и ещё старше. Мне тогда ещё не исполнилось тринадцати, один пятнадцатилетний дебил меня изводил всё время. Не знаю, почему он ко мне приебался. Это был здоровенный такой тип, но скорее толстый, чем сильный и очень много о себе понимающий. Строил из себя сына Абрамовича, не меньше. Обожал доёбываться до тех, кто помладше. Помню, я тогда на китайском рынке спиздил смешную штуку – такую игрушку с водой, где жмёшь на кнопки и с помощью пузырьков надо надевать колечки на штырьки. Мы с Вадей, тогдашним приятелем моим, играли в неё по очереди, на время. Кто первый научится забрасывать колечки за десять секунд, тот получает пирожок с картошкой. И я уже был в двух шагах от пирожка, как припёрся этот мудак, отобрал у меня игрушку и… И через три секунды от неё остались куски ядовито-желтой пластмассы, россыпь цветных колечек и мокрое пятно на грязном полу лестничной клетки. Помню, я прыгнул на этого мудака и укусил его, а он заорал, стряхнул и пнул в живот. Он был крупнее, сильнее и старше. И ушел, ржал, как придурочный. Помню Вадю, который с несчастным лицом зачем-то собирал все колечки с асфальта. Помню, как перед глазами всё стало чёрным и красным. Плакать меня отучили ещё в детдоме, там за такое лупили. Вместо этого, когда было хреново, я вцеплялся себе в запястье на правой руке. Столько лет прошло, а у меня там кожа до сих пор отличается на ощупь от всей остальной руки, но кого это ебёт? Мальчики не плачут. А потом в голове загорелся свет. Белый и холодный, как будто включили такую длинную лампу. Я знал, что надо сделать. В холодильнике стояла початая бутылка водки, я взял её и пошел к магазинчику, где околачивались местные бомжи. Налил один стакан, присмотрел мужика покрепче, дал ему опохмелится и объяснил, что нужно сделать. Тот не думал, просто пошел за мной, потому, что я пообещал ему остальную бутылку. Он разбил этому толстому уроду нос и кажется, выбил зуб, сам не понимая, зачем это делает, тупой, никчёмный алкаш. Он получил свою бутылку и уполз к таким же, как он. Вадя меня не сдал. Хороший он был друг, честно. Но я всё равно как-то попался, не помню как. Помню, на меня орали родаки этого толстого дебила. Его отец отпиздил меня, а мамаша, такая же толстая, выла, что я уголовник, что меня надо сдать в приют, что мне не место среди нормальных. Сколько раз я это слышал? С рождения. Потом на меня орала собственная мать и отчим. Помню, как стоял на кухне, слушал всё это и подумал «Заебали». На плите закипал чайник, он уже начал свистеть. Я схватил его за ручку и швырнул в стену. И заорал «Отъебитесь». А через неделю оказался здесь, в интернате номер семнадцать. «Из тебя никогда ничего хорошего не получится, так хоть нам жизнь не порти» вот что сказала мне моя мамаша на прощание. С тех пор я её не видел и не хочу. Я привык к интернату, привык к тому, что я урод. Здесь таких полно, я просто самый сильный. Такова была жизнь всё это время – есть сильные, есть слабые. Но теперь был Макс. И с этим что-то надо было делать. Я всё лежал и смотрел на светлеющий прямоугольник окна, расчерченный рамой. Что? Как? Этим летом я решил, что хватит дрочить, и пора уже стать мужчиной. Пацаны за это дело такие сказки рассказывали, особенно Вовчик. Я внимательно посмотрел порнуху, прочитал несколько журналов. Всё было как-то убого. Точнее… Ну не интересней, чем скажем, «В мире животных». Но бля, мне уже шестнадцать, и ходить девственником было как-то западло. Тем более, что все говорили, мол, психозы и прыщи – это от недотраха. Прыщей у меня не то, чтоб много (если с тем же Рэем сравнивать) а вот психовал я жутко. Летом у нас тут был типа лагерь. В основном для тех же, кто учился. Ну, конечно, так посвободней режим и всё такое. Как раз был ремонт и я подрабатывал. Вот и повод нашелся, подкатить к одной девке. Ну то есть девка как девка – сиськи там, всё такое. Я в медпункт зашел, карточку её посмотрел – вроде никаких венерических. Ну волосы белые, крашенные, почти как у всех тут, ноги не кривые – типа красивая. На солнце я обгораю моментально, потом облезаю и всё, нихрена не загораю. Я зашел попросить у неё крем от загара, потом предложил прийти вечером. Там мужики из бригады сидели, пили водку и пиво, меня они звали с собой. Бригадир, хороший мужик, бывший детдомовец, тоже учил меня всяким строительным штукам, говорил «Математика-физика в жизни нафиг не сдалась, а вот если мужик умеет плитку класть и окна пластиковые вставлять, то с голоду он не сдохнет». Директору в кабинет окно я вставлял, так-то. Вот собственно этой дуре, Ленка, что ли, её звали, я и предложил к нам прийти. Она конечно согласилась, ну ещё бы, такая честь, сам Стас Комнин зовёт. Вовчик посоветовал в первый раз немного выпить, чтоб быстро не кончить. Ага, хуй там. Я её споил немного, чтоб не ломалась, в комнату отвёл. Помацал немножко. Нихрена хорошего. Но сама мысль о сексе меня возбуждала. Она ко мне лизаться полезла, но это уже совсем лишнее было. Презиками я тоже заранее запасся, раздел её, разделся сам, ну и… Ну и нихрена хорошего не было. То есть довольно приятно, но как то неудобно и вообще… Я трахал её, трахал и понял, что раньше устану, чем кончу. Пришлось выставить её из комнаты, сказать что перепил. Потом сидел, курил в форточку, злился. Тоже мне, блядь, удовольствие неземное. В следующий раз я решил трахаться трезвым. Результат был тем же. Потом я поменял девушку. Нихуя. С Люськой вообще хуйня была мерзкая. Я ей шампанского купил, конфеток. Ну она, конечно, на отсос расщедрилась. Вроде ничего, если не смотреть. Но как дело доходило до «вставить» так у меня падал. Падал и всё. «Блядь, просто отсоси уже и всё» - в конце концов сказал я, но к тому времени я уже такой был злой и разочарованный, что хоть и кончил, ничего не почувствовал. «Да ты импотент» - сказала мне эта мымра прыщавая – «во прикольно». И я понимал, что эта шалава растреплет. Обязательно растреплет. «Что, пизда чешется?» - я схватил её за волосы, дёрнул на кровать так, что она башкой о стенку приложилась «так я помогу вот этим». В руках у меня была бутылка из под шампанского. «Знаешь, где эта штука у тебя будет? До самого донышка засуну, тебе на всю жизнь хватит, никакого хуя не захочется. И тебя никто не захочет, потому что…» Тут я разбил бутылку о пол «Я из тебя знаешь, кого сделаю? Ислам примешь, паранжу носить будешь» и ткнул ей «розочкой» в лицо. Она завизжала и начала клясться, что никому, никогда, ни за что… «Смотри, сука, если я хоть слово услышу – я знаю, кто ответит». Думаю, она девкам рты затыкает на эту тему с тех пор, потому что никто не помнит, чтоб я слова не держал. Вот так я в сексе и разочаровался. Ну а что? В наркоте ничего хорошего нет, а народ наркоманит. С сексом, видимо, так же. С самим собой вполне можно обойтись и не врать, что это охуенно ах как хорошо. Все остальные врут, наверняка врут. Вот и Банни мне тоже говорила, что все женщины симулируют оргазм, потому что так, мол, мужикам нравится. Нет, не спорю, может, кому то и нравится секс. Как сладкое. Как чтение. Но не мне. Вот так я думал до вчерашнего дня. Потому что вчера… Вчера было всё. Был я и Макс, я его чувствовал, всем телом чувствовал, его прикосновения, его дыхание, его запах. Я хотел его – сильно-сильно, до помутнения в голове, я на всё был согласен в ту минуту, только чтобы он не уходил, мне хотелось больше, намного больше, мне хотелось, что бы он был моим, целиком и полностью. Наверное, вот так и должно быть всегда? Но почему? Почему? Тупой вопрос. А я не тупой, кто бы там чего не думал. Но нельзя. Есть одно такое нельзя, которое никто не придумал, оно просто есть. Нельзя прыгнуть с девятого этажа и не разбиться. Нельзя целоваться с парнями. Нельзя трахаться с теми, кого уважаешь. Нельзя. Я никогда в жизни не полез бы к Леночке или ещё к кому-нибудь из наших пидоров местных, потому что смотреть на них противно – и как пацан до такого опускается? И никогда бы, ни за что не стал такое делать ни с Игорем, ни с Вовчиком. Как бы мне не хотелось. Потому что они – нормальные пацаны, потому что они мои корефаны, потому что я их уважаю. Но это же Макс! С ним всё не так, как с другими. Я представил себе, как он просыпается, высовывается из-под одеяла, хмурится от холода и быстро-быстро натягивает на себя одежду, чтоб не замёрзнуть. Думал он обо мне? После вчерашнего? Перед сном? Когда проснулся? Тупость какая-то. Всё это как-то по-идиотски, если смотреть со стороны. Но если не со стороны, если смотреть с моей точки зрения: это просто хорошо. Просто необыкновенно хорошо. Так, как никогда не было. Вот просто… лучше всего. Звонок-подъём скинул меня с кровати. Игорь сонно хлопал глазами, я одновременно разминался и одевался, мне хотелось побыстрее в коридор, мне хотелось видеть Макса, хоть и знаю я, что он долго в комнате торчит, и всё равно не выдержал, выбежал. Макс выходит, глаза прикрыты, под глазами тени, голова набок. Макс! Хочется заорать на весь коридор, что бы все заткнулись и замерли, чтобы он открыл глаза и глядел только на меня. - Привет, как спал? - Как обычно, плохо. Холод всё таки собачий и аааа… Есть хочется. Надо Спириту дать знать, пусть еды привезёт. Спирит. Патлатый тип, с которым он лизался. Схватить за волосы и приложить башкой о руль его дорогущей машины, если только сунется… - Кстати, о еде, сегодня Мася должна всякой жрачки привести. Пошли скорей в столовку. - О какой же я голодный, как волк… Нет, я волка съем! Живого! Если эта сука оставила нас без еды, я её прибью. К масиному свинячьему счастью, всё что я заказывал, она привезла. И мясо, которое я пока отправил в холодильник. Будут шашлычки, будут! - Заебаш-ка нам сосисок! - Комнин, ты охуел, заняться мне что ли нечем? - Мужик сказал, баба заткнулась! Я второй раз не повторяю! Так, кетчуп… Ага, так, замечу, что вы его жрёте – по башке получите! - Девки, а чё это он тут командует? – раздался незнакомый голос. Новенькая, вон оно что. Мелкая, серьги здоровенные… вряд ли голда, жвачкой чавкает, лицо какого-то странного цвета. Наверно, та ерунда, которой бабы мажутся, какой бы клоповник у нас тут ни был, а всё-таки вряд ли на работу возьмут гепатитницу. – Ты, парень, вообще, кто? Работаешь здесь? - Учусь – я смотрел, что тут ещё есть. Батончики – Марс, Финт, Баунти-хуяунти… Добро, это Банни и Максу, сухарики со всякими вкусами, сало копченое, колбаса… - Чё, на второй год оставался? - Рот закрой… Так, майонез, соевый соус… - Ты как со взрослыми разговариваешь? О бля, нашлась взрослая. Я повернулся. - Дося, давно на кухне проблем не было? Ничего не горело, не ломалось, не взрывалось? Дося тут на кухне решает, кто что домой несёт. И конечно, ей проблемы не нужны. У нас народ бойкий, всякое случалось. Дохлая кошка в супе и пробитые гвоздями кастрюли – это мелочи. Тут ведь и кипяток, и ножи, и вообще. А дети из младших классов вообще без мозгов. Зато я с мозгами. За тем, что бы не было всяких печальных моментов, вроде обваренных конечностей и прочего, я присматриваю. Как? Странный вопрос. Как будто то, что случалось, обходилось без меня. Все это конечно понимают, но если Дося и её тупые подружки хотят продолжать тихо-мирно таскать домой положенную нам жрачку, они молчат. А у меня есть собственный шкафчик и угол полки в холодильнике. (но выпивку, конечно, я там не храню. Выжрут. Жалеть потом будут, но всё равно выжрут.) И если что, пожрать себе и друзьям я могу организовать. К тому же я иногда помогаю на кухне, там же сплошные бабы, они вроде здоровые, но сил в них нет. Ну или отправляю кого-нибудь, так можно жратвой разжиться лишний раз. - Всё нормально, Стас – ответила Дося – а ты (это новенькой) не щёлкай хлеборезкой просто так. Жвачку выплюнула, патлы прибрала и вперёд, за работу! Сосиски сварились. Я пересчитал и запомнил, сколько у меня всякой жрачки, кое-что забрал, кое что оставил тут, объяснил, что будет, если я чего не досчитаюсь. Эти слушаются. Они из той породы, которых сначала отец лупил, а теперь муж пиздит – самая в этом смысле лучшая порода. В голову не придёт пожаловаться. Я такое в человеке сразу чую, это как пятнышко гнили на яблоке. Я принёс сосиски, кетчуп, маленький пакет каких-то подушечек с начинкой (не знаю, как их есть, вроде молоком надо заливать, в рекламе видел), печенье. Народ обрадовался. Макс улыбался. Все остальные смотрели с завистью. Ну, я тут не один такой, кое-кто у себя свою еду держит, только кроме меня в столовке её никто есть не решается. Для начала потому, что я могу отобрать. - Стас – Яшик потянулся к сосиске, я кивнул, сам в полглаза следя за Максом. Тот опять выпендривался – взял сосиску, зажал её между двумя кусочками хлеба и теперь сверху какие-то загогулины выводил кетчупом. Во даёт! – Это, короче, я тут слышал… Азаев вернулся. - Да ну? – я огляделся, посмотрел за тот стол, где собирались горцы. Что-то я там своего отвратника не наблюдаю. - Ага. Он щас у директора наверное, распаковывается там… - Что ж, подождём. - Смертник – довольно протянул Вовчик, откусывая за раз полсосиски. - Смертник – согласился я, снова наблюдая за Максом. Тот пытался съесть свою конструкцию и не перемазаться кетчупом. Получалось плохо. - Макс не выёбывайся, ешь, как все. - Как хочу, так и ем… Мда, не быть мне продавцом хот-догов на Манхеттене, я кетчупа переложил… - Что, Макс, сосиски любишь? – вклинился Танкист. – С майонезом, наверное?! Вовчик и Пашик захихикали, как два дебила. Макс на них только мельком глянул и ответил - Предпочитаю горчицу и пикули. Или специальный соус. В Нью-Йорке отлично готовят хот-доги, хотя родина этого блюда – Германия. Где тебе больше нравится – в США или в Германии? - Да пошел ты… Все замолчали. Никто из нас не был ни в США ни в Германии. Игорь был в Израиле, Вовчик – в Египте и Турции. А Макс… Он же по всему миру катался, наверное. Мне почему-то не понравилась эта мысль. Я вдруг первый раз чётко понял, что когда он отсюда уедет, он уедет совсем. Навсегда. - Думаю съездить в Германию на эти новогодние каникулы. Рождество в Европе – это шикарное зрелище. Чем хорошо быть русским в Европе – сначала ты празднуешь католическое Рождество, потом Новый Год, потом православное Рождество… И при этом ты атеист – продолжал Макс. Он доел сосиску и встал из-за стола. Я пошел за ним. - Ты чего? - Я? Ничего? Он спросил – я ответил. Культурно поддержал застольную беседу, так сказать. Что там у нас с первым уроком? Русский? - Ага? Мы вчера ведь забили на домашку. - Да – Макс посмотрел мне в глаза – мы вчера. Я уже почти предложил послать уроки, пойти куда-нибудь, посидеть вдвоём, просто посидеть… - Эй ты, Стас-пидорас! Я не сразу въехал, что это мне. Это как надо жить не хотеть, чтоб меня пидорасом обозвать? - Ты, Комнин! Ты чё, глухой или тупой? Сила есть, ума не надо, да? О, знакомый фейс. - Ну здравствуй, Снегурочка. Что, мозги вчера отморозил? - А чё, в одного ссышь со мной разобраться? Сам пострадавший, кстати, стоял далеко не один. За ним жалось человек так пять-шесть. Пара похоже, тоже новенькие. Остальные наши, из тех самых, безмозглых. Одного, я кстати узнал. Мы его тогда в сетке повесили в спортзале. Это что, бунт на корабле? Макс до того же додумался, похоже. - Вау, да это же команда крейсера «Авроры»! - А? - Революцию, Стас, они пришли делать революцию. Сколько же можно людей тиранить? - А вот это посмотрим. Эй, ребёнок? Хочешь быть избитым – будь им. Сегодня вечером. Где и когда тебе скажут. Всё по-честному. До вечера рыпнешься – будешь очень несчастным идиотом. - А чё так, думаешь, ты к вечеру сильнее станешь? - Нет, малыш, просто у меня до вечера дел полно, не хочу, чтоб ты мешал. Макс, пошли, сейчас звонок будет. Мы шли, а они орали нам в след «Педрилы»! Я тихонько радовался. Интересно, с чего этот тип на меня полез? Карате что ли какое-то знает? Ну-ну, мы это проходили. Я когда дерусь, я боли не чувствую, мне его карате до одного места. И Азаев вернулся. Смертник. Он сто процентов смертник. И Макс тут. - Мда, весёлая жизнь. Вы какие-нибудь другие занятия, кроме разборок между собой, найти не можете? - Какие другие? В шахматы, что ли, нам играть? - Нет, серьёзно, зачем нужно всё время искать повод подраться? Знаешь, какой девиз был у хиппи? «Занимайтесь любовью, а не войной!» - Дурак он был, твой Хиппи. - Да, у тебя все дураки, кроме тебя. Урок начался, я, как обычно, не слушал училку, всё смотрел На Макса. В голову лезло всё про вчерашнее, про душ. Меня это заводило дико, приходилось вспоминать – картон-бормашина-иголка – чтоб остыть. Макс тоже думал о чём-то своём, рисовал что-то на листке бумаги. Просто какие-то кривые линии. Потом он что-то подштриховал, что-то обвёл, сверху нарисовал полумесяц, и я понял, что это город. Точнее крыши, трубы, балконы, окна… Всё какое-то покосившееся, растянутое. Наверно это старый город. Может быть даже в Европе, где я никогда не был. Училка что-то вякнула про то, что у нас тут вроде как не рисование, я думал, что прибью её. Макс листик спрятал, но потом достал, снова и принялся рисовать дальше. Я так и просидел весь первый урок, ни о чём не думая. Второй урок тоже был русский, и я на перемене остался в классе. Парни окружили мою парту, и мы лениво трепались о том, когда пойдём шашлыки жарить. Я откинулся на стуле, проверяя, насколько я смогу отклониться и не упасть. Мы так даже соревнуемся иногда, тут весь фокус в том, что бы как следует вдавить стул и упереться особым образом – тогда ты почти на спину лечь можешь, главное – равновесие чувствовать. А когда поднялся, увидел Азаева. Рожа у него была злая, на роже красовался отличный такой фингал. Он только зыркнул на меня и отвернулся. Пока шел, столкнулся с Таримовым. Тот толкнул его плечом и, не глядя, пошел дальше. Очень, очень интересно. Всё это надо было разъяснить, поэтому я пока игнорировал Азаева. Просто делал вид, что его тут нет. Сидел на уроках, смотрел, как Макс рисует. Он дорисовал свой город, я просто взял у него рисунок и положил в учебник по физике. Он на это ничего не сказал. На переменах снова появлялись девятиклассники. Пашик говорил, что они нервируют учителей, приставали к какой-то девчонке, опрокинули шкаф. На обеде орали громче всех, что-то разбили. Я заметил, что к ним подтянулись Евсеевы. Ну, на этих даже обижаться нельзя, они и так жизнью обиженные. А вот буйство мне не понравилось. Тут беспредел творить имею право только я. Потому что я умею. А таких вот шибко шумных надо успокаивать. Расклад простой – либо их успокаиваю я, либо дисциплинарные меры применяются ко всем. Это значит – уносят видик, приставку, в восемь вырубают телек, обыскивают комнаты, забирают всё подряд, дежурных целая куча. И конечно, никаких тебе тренировок вечером и душа. Могут начать уколы колоть успокаивающие. Я от этого дела быстро отхожу, а вот остальным плохо. Игорь помню, тогда вообще день лежал зелёный и, если бы его не рвало иногда, я бы подумал, что всё, каюк Игорю. Это ещё в сентябре было. - Въебать им надо – Вовчику уже не терпелось. - Всё будет, вечера дождись. Стрелку я забил на вечер, в спортзале. Нет, мне было даже интересно, на что этот хмырь надеется? Он же мне до плеча не достаёт. Меня в армреслинге даже наш физрук не переборет. На скорость? Ну, так уж на что Макс быстрый, и то я его достал. Весь интернат знал, народ уже туда подтягивался. Физрук тоже там торчал. Я ему с невинным видом заявил, что вот всем внезапно захотелось заняться физкультурой, спорт – жизнь и вся хуйня. Он сказал только «Под твою ответственность. Кровь и блевотину смоете сами». В спортзале было светло и прохладно. Народ сидел на скамейках, на матах. Все мои пришли, Таримов припёрся с Люськой, ещё какие-то дебилы. Большинство – да почти все! – мне должны. Я просто могу сейчас сказать «тип-топ» и их тут запинают. До кровавых соплей. И никто ничего не видел. Мне нравилась эта мысль. А ещё мне нравилось, что там, рядом с Игорем (опять с Игорем) сидел Макс и смотрел на меня. Дёмин стоял такой весь крутой, надувался, щас лопнет. - Ты меня пидором назвал? - А чё? Пидор ты и есть. Думаешь, ты такой крутой? - Думаю, круче тебя. - Да ты у меня за щеку будешь брать, ты, хуе… - договорить я ему не дал. Удар в солнечное сплетение, и он согнулся, по роже, прямо в нос, чтоб кровь брызнула, под коленку и по голени – да, вот так, чтоб не встал! Этот дебил хрипел и извивался, а я чувствовал, как завожусь, привычное, радостное чувство, когда всё становится ярким и резким, жарко, весело! Удар, ещё удар… о чём ты думал, меня пидором называть, под другую коленку – завтра не встанешь! Да как ты посмел, мудила! Я из тебя, сука кишки выгрызу зубами, я тебя придушу! Да! Посмотрю, как ты тут подрыгаешься и перестанешь, убивать – это потрясающе, и я знаю, знаю это! Сев сверху, я сомкнул руки у него на шее и принялся сдавливать. - Учись… отвечать… за…. Свои… слова… сам… пидор… Он уже валялся никакой, просто трепыхался, я знал, что я победил, я его сейчас… Шок. Это не боль. Это просто… Как будто я робот, а внутри всё разомкнуло. На целую секунду это был шок. Это было страшно. Исчезло всё – яркий свет, крики толпы, запах пота и крови, ощущение дергающегося горла под пальцами. А когда я вернулся, то первое, что почувствовал – уёбок вылезает из-под меня, суча ногами. А потом была мысль. Ток. Однажды меня дёрнуло током, хорошо так дёрнуло, чуть не обосрался. С тех пор я не трогал провода и розетки без надобности, я знал – ток сильнее меня. И сейчас я его узнал. Эта тварь дёрнула меня током! Я его убью! Как? А потом всё стало красным. … еб вашу мать, тащите его, он его убьет нахер, Таримов, сука, не стой столбом, помогай! Меня тащили, я вырывался и почти вырвался, всё было красным, мутным, во рту был вкус металла… - Стас, Стас, твою мать! Слышишь меня, дебил! А ну прекрати! Знакомый голос. Это кто? - Приди в себя, дебил! И мне прилетело по мордасам. Конкретно так прилетело. И краснота рассеялась. Я сидел на полу, меня держали Вовчик, Рэй, Танкист и Таримов. И вроде кто-то ещё. А по морде мне заехал… Макс? - Совсем ебанутый, ты! – орал он на меня – Я не для того тебя, психа агрессивного, из карцера вытаскивал, чтоб ты за убийство сел! - Макс не ори, придурок – я медленно отходил. Всё снова становилось чётким. – Покурить лучше найди… Как там этот? - Вроде жив. Бля, это видеть надо было! Мудак действительно оказался жив. Избит как следует, но жив. И вроде даже не поломан. Ну, плечо я ему конечно, вывихнул. Рука нихрена не шевелилась, нос сломан, зуб выбит, ухо порвано, рожа опухла. А так вроде ничего. - Так, уроды! Обмойте его и отведите в комнату. В медпункт не ходить. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Если чё – таблеток ему обезболивающих даёте. Кто вякнет – жить не будет. Рюмка! - А? - Тип-топ! Смой кровянку. Пошлите отсюда нахуй, мне надо подышать. Вовчик протянул мне небольшой чёрный предмет с кнопкой. Нажимаешь кнопку – пробегает искра. Шокер. Как объяснил Макс, не сильно мощный, но всё-таки. - Вот почему он так борзел. Собирался вырубить тебя этой дрянью и избить. - И вырубил… Бля, убью его. - Да всё-всё, он и так там никакой. Как бы директор его не уговорил заявление на тебя писать. - Да не, вряд ли. Не тот случай. - А физрук? Он же нас видел? - Он нам сам открыл. - Бля, я не понимаю, как вы тут живёте со всем этим? Как?! - Да ладно, Макс, не психуй – меня вело. Только закрыть глаза – и я чётко чувствовал чужой пульс под руками, кровь, ярость… Аххх, вовремя меня остановили, убил бы его… Сердце колотилось, как бешенное, кажется, я бы сейчас сто раз отжался, пробежал бы стометровку за десять секунд. Хотелось… Хотелось сделать хоть что-то. – Так, давай эту хрень спрячь у себя в чемодане. - Ага, пошли. Я и не думал ни о чём, когда зашел за Максом в комнату. И не слабо так охуел, когда он мне снова зарядил по роже. Конкретно так – кулаком. Второй удар я перехватил, заблокировал его руки и уставился ему в глаза. - Ты совсем?! - Это ты совсем?! Устроил там побоище, как… Договорить я ему не дал, пихнув к стене так, что он словами подавился. Я весь горел, я нихрена не соображал, всё что я думал о том, что нельзя, неправильно – всё это стало таким ничтожным… Адреналин, запах крови, ни с чем ни сравнимое чувство, когда кто-то корчится перед тобой от боли… Я прижался к Максу всем телом, уткнувшись ему в плечо и вдохнул его запах – тот самый, от которого мне ещё тогда, на каникулах крышу срывало. - Стас, Стас, ты… - Заткнись! Еби вас чёрт, брючные застёжки! Макс понял меня без слов и несколько секунд мы, мешая друг другу, расстегивали брюки. Потом я развернул его к стене и прижался членом к его заднице, у меня стояло, как всегда, но теперь был Макс, Макс, которого хочется, которого можно… - Подожди, надо… - Нахуй. Ноги сведи. Я сплюнул на ладонь, пару раз прошелся по члену и засадил, как он мне вчера. Нашарил его член – ох и нихуя ж себе, а как в руку ложится, гладкий какой, волос там почти нет, ох заебись, а чужой держать ещё приятней, чем свой… Рванул воротник, вцепился ему в плечо, он задёргался, я не отпускал. Он расслабился и получил у меня по заднице, задница у него была крепкая, сильная… - Ноги сведи, я сказал! - Да, Стас, да… И он шептал это «да, Стас», пока я двигался туда-сюда и наяривал его член и крыша ехала от того, как он пах ,и когда было очень хорошо, я кусал его за плечи и спину и лапал его везде, куда дотягивался, зажимал, как хотел и в один момент он опёрся руками о стену и отставил задницу назад и это было так охуенно, так сексуально, что я кончил сразу, дёргаясь и матерясь, потому что никаких других слов не знал и не помнил. - Ты мне рубашку порвал… Псих чёртов. Тебя что, кровь заводит? Мы сидели друг напротив друга на кровати. Не знаю, как Макс, а я смотрел в пол, и кажется, я буду смотреть туда до скончания времён, пока земной шар нахрен не остынет. Мне хотелось закрыть лицо руками, но я не мог. Руки пахли Максом. Он кончил у меня в руках, кончил, опираясь на стену, тяжело дыша и шепча «Да, Стас». Такое, бля не имитируешь! Я метров десять туалетной бумаги отмотал, вытирая руки и потом протёр их влажной салфеткой с мерзким запахом синтической свежести и всё равно. Это уже не отмоешь. - Отдай кому-нибудь, пусть зашьют… Я наконец приподнял взгляд. Макс сидел расслабленный, откинувшись назад. Форменная рубашка была выпущена из брюк и криво застёгнута. Глаза прикрыты и шея… Я представил, как кусаю его за шею так, чтоб отпечатки остались… Нет, только не снова! Картон. Бормашина! Иголка! - Ты ужасный человек, ты в курсе, да? - Угу. Вот и весь разговор. Я растерял весь свой словарный запас, я даже маты забыл. - Кто-то мне вчера говорил про «нельзя»… - Я был прав. Как я с тобой не останусь, так вечно какая-то хуйня происходит. - Хуйня? Ну спасибо. В этот раз инициатором был ты! - Да пошёл ты! Чтоб я ещё раз… - я встал, поправляя одежду. Надо было вернуться к себе. - А почему бы и нет? Стас – Макс встал и присел рядом со мной. На меня снова накатило – его запах, его тепло, его присутствие – ты чего такой зажатый? Нет, я знаю, какую ты хуйню об этом думаешь, но правда… Подумай сам. Это же классно! Нам с тобой! Он извернулся и всё-таки заглянул мне в глаза. Серо-зелёные. Яркие-яркие. - Ты. Я. И никто ничего не узнает. Ты, конечно, боишься за свой авторитет. Я встал. Не мог его больше слушать. Либо я сейчас ему рожу разобью, либо… - Нет, серьёзно. А потом я уеду, и у тебя всё пойдёт как прежде. - Дай сигарету – я охрип, голос меня не слушался. Макс достал сигарету, щёлкнул зажигалкой. Я открыл окно, холод и запах снега ворвался в комнату, Макс поморщился, а мне стало легче дышать. - Когда ты уезжаешь? - Скоро. Тридцать два дня осталось. Серьёзно, Стас, иди по коридору как все люди, тебя шатает… Но я всё-таки вылез на карниз. Шел на подгибающихся ногах, выронил недокуренную сигарету, чуть не прошел своё окно. Игорь мне что-то рассказывал, а я не слышал. В голове и не только в голове, во всём теле был Макс, я чувствовал его запах, вкус его кожи, а в голове вертелось две фразы. «Ты. Я. Никто ничего не узнает» «Тридцать два дня»