Любовь без поцелуев

я старалась как могла, но градус романса всё равно близок к критическому У меня в голове словно здоровый такой экран. Вроде тех, что показывают в боевиках, когда истекает время до взрыва. 32 дня. 768 часов. 767 часов. 766 часов… Только будет не взрыв. Будет… Ничего не будет. И каждый долбанный час мне хотелось быть с Максом. Просто быть рядом, без всякого такого. Сидеть с ним рядом на уроках, смотреть, как он рисует что-то непонятное на последних страницах тетради или обрывках листов и иногда забирать эти листки, пока он не видит. Пихать его под партой ногой, смотреть, как он улыбается. Ловить потом его руки, которые он с каменным лицом тянул к моей ширинке. Демонстрировать ему свой стреляющий гвоздиками арбалет (клёво сидеть на последней парте) на Азаеве под вопли училок: «Комнин! Ты хоть делай вид, что учишься!» Тренироваться по вечерам в спортзале, глядя, как он бегает, делает сальто, прыгает на батут. Однажды согнал команду дебилов, они смонтировали гимнастические брусья и Макс показал класс. Я раньше думал, что мужик – это мускулы, это штанга, гантели, бокс там… Но глядя, как он вспрыгивает и как будто гравитацию отключают… Бля, просто слов не знаю, как это описать! Я бы мог смотреть на это не отрываясь, часами. И пиздюку, который вякнул, что так только пидоры вертятся, я такой подзатыльник отвесил, что он упал – вот это я не специально, кстати, само так вышло. Ага, сам бы он так попробовал. Это вам не по ебалу бить, это уметь надо. Я так не могу. И Вовчик не может. Я прямо задыхаюсь, когда это вижу. Идти с ним в душ после тренировки. Как я не пытался, никогда не получалось, что бы мы остались вдвоём. Я с ним не говорил никогда на эту тему, но видел, что он тоже пытался. И тормозили мы, как могли, и посылал я всех – нихуя. Открытым текстом сказать – валите все, а мы тут с Максом помоемся ещё, нельзя было. Да, блядь, именно поэтому! Потому что все знали! Про Макса. И так на эту тему всё время шутили, особенно в душе. Особенно Танкист, он вообще у нас прямо Смехопанорама ходячая. «Мыло «Антипидор» в бутылке. Хуй уронишь!» или ещё повадился в трусах ходить «Я, мол, боюсь». Да кому ты, нахуй, нужен! Тебя без водки даже Евсеев не выебет. Макс только скалится – ему похуй, он, типа, выше этого. А я, помню, разозлился тогда, рванул его за трусы, порвал к ебеням. Тот сразу: «Всё-всё, Стас, остынь, я пошутил…» Не могу слышать, когда про Макса так шутят. Или подходят к нему, типа, предлагают разное. Вроде и понимаю, что не стоит так реагировать, и всё равно. И когда вижу, когда он с кем-то, кроме меня общается, тоже злюсь. Особенно если вижу его с Игорем. Всё они о своих книжках там пиздят и всём таком. Игорь мне уже поклялся, что ни-ни и всё равно я помню, что Макс тогда к нему подкатил, что он его красивым назвал. Я впервые задумался о своей внешности. До этого как-то никогда не задумывался – ну рожа и рожа, кривая немного, ну и что? Своими физическими данными я гордился, я всегда сильный был, а уж как с Вовчиком начал качаться, так вообще просто Терминатор. А теперь, бреясь, смотрел на себя в зеркало и думал: «Ну и что это, блядь, такое?» Тот тип, который на тачке к нему приезжал, он вроде такой смазливый был, да ещё с длинными волосами, и Игоря у нас часто красавчиком называют. А я? «Тебе вышибалой хорошо работать в кабаке, пьяных одной только твоей рожей пугать можно будет» - это мне физрук как-то сказал. Я тогда только отмахнулся, а сейчас задумался – я что, правда, такой страшный? Наверное. Не зря же меня, сколько я себя помню, все уродом называли. Но Макс же ведь… Хотя хрен знает. И не спросишь никого. Ага, представляю, подхожу я такой к Игорю или Вовчику и спрашиваю: «А я совсем урод или не совсем?» Да они в осадок выпадут, а потом ржать будут до мая. За Максом с Игорем я присматриваю. И злюсь. Ну Игорь, что Игорь? Это же не у Игоря в голове электронное табло. Которое становилось всё ярче и как будто ускорялось, когда Макса не было рядом. В фильмах такие проблемы решались просто – перерезали красный проводок и всё. А тут нет проводка, нечего перерезать, Макс уедет. … - Как же мне здесь тяжело! Стас, как ты тут живёшь безвылазно? Это же с ума можно сойти… Да вы, похоже уже посходили. Невыносимо. Невыносимо просто! - Что такое? Опять какие-то гниды докапывались? Кто?! - Да никто. Меня просто всё это угнетает. Этот холод. Этот режим. Эта обстановка. Эти стены… Ну зачем их красят такой отвратительной краской! - Самой дешевой красят. - Не могу, – Макс сидит на кровати, обхватив колени, и смотрит куда-то далеко. Наверное, в сторону дома. – И всё время вокруг кто-то есть, никакой приватности. В душ – толпой. Туалет – общий… - Ну хочешь, в следующий раз один помоешься. Я постою на шухере. - Ага, большое счастье. В этом огромном душе только одному и мыться. У меня дома своя ванная комната, представляешь? В неё только через мою спальню можно попасть, туда кроме уборщицы и не заходит никто. - Да ладно? С джакузей? - Джакузи. Нет, гидромассажная ванна у нас тоже есть, но она как бы общая, для меня и для отца… Макс сидит, смотрит в стену стеклянными глазами, а я слушаю. И пытаюсь представить себе, что это такое – жить в квартире, где шесть огромных комнат (это мало ещё, а зачем нам вдвоём больше?), где у тебя свой телевизор, свой компьютер, где тебя возят на машине в школу… Странно как-то. Макс говорил, говорил, а я слушал. Вот так сидел бы просто и слушал его и смотрел. И сидел бы с ним рядом, чувствуя, как он откидывается мне на плечо, расцепляет руки, и взгляд уже не такой замороженный. А потом кто-то долбится в дверь и орёт: «Комнин, ты там? Харэ там с пидором зависать, тут такая тема…». Никогда не думал, что у нас тут нельзя остаться одному надолго. Ну, меня это никогда не напрягало. На некоторое время можно куда-нибудь свинтить, посидеть, подумать. А уж в душ толпой – это вообще нормально. Макс ещё в общей спальне не спал. А сейчас я понял, – действительно. Ладно, ещё одному, а вдвоём вот хрен останешься где-нибудь надолго так, чтоб не сидеть на каких-нибудь ящиках или жопу не морозить. Если бы Макс тут всем не заявил, что он прям такой гей, я бы переехал к нему в комнату на время. Но нет же, блядь! Все помнят, в каком виде он приехал, да и Таракан потом всем рассказал – специально, чтобы до него подоёбывались. И сам Макс нет, что бы хоть раз возникнуть, типа «Поясни за пидораса», только отмахивается и плечом дёргает. Ему-то похуй, а мне теперь хуёво. … - Ну вот скажи, – у меня этот вопрос давно вертится, но спросить как-то было стрёмно о таком, - а как ты вообще про себя понял? Ну, это самое? - Что я гей? Да вот как-то понял. Тут ещё так совпало… Мне было тринадцать, почти четырнадцать. Я в основном со Спиритом общался. Мы круглые сутки проводили вместе, учились в одной гимназии, всё время зависали то у него, то у меня. Мне у него больше нравилось. У его родителей, знаешь, такая квартира… Всё очень красивое, много антиквариата, старинных книг, картин… У моего отца денег больше, но вкуса нет, ему дай волю, так он бы до сих пор малиновый пиджак носил… Ну так вот. Мы тогда начали только интересоваться магией, сначала в шутку, потом серьёзно, Спирит вообще на это дело потом круто подсел. Вызывали духов по ночам, гадали и всё такое. Я тогда начал замечать, что не могу без него, мне всё время надо было видеть его, говорить с ним… А потом прикасаться… Я просто с ума сходил, ждал каждый раз, когда мы снова будем вдвоём, всё это так таинственно, так интересно, а потом ляжем спать – вдвоём, в одну постель... – Макс улыбался, мы сидели на чердаке, я от нефиг делать стругал какую-то щепку и люто завидовал этому Спириту. – Я подумал, что люблю его. Однажды мы сбежали с уроков, от отцовского охранника, залезли в какой-то заброшенный дом. Говорили о всякой ерунде, о призраках, о проклятиях. До сих пор помню, он зашел в луч света и стоял там, вокруг пыль и тут я понял, что если не поцелую его, то умру. - И чего? - Подошел и поцеловал. Как умел. - А он тебе по морде? - Нет, конечно. Он меня поцеловал в ответ. И сказал, что давно уже ждал этого. - Чё, серьёзно? - Понимаешь, Спирит из богемной семьи. Там у него в родне и артисты, и художники и кого только нет. Так что он такой не первый в роду и вообще, у его родителей другие стандарты. Главное, что бы ты был выдающимся человеком, талантом и всё такое, а как ты при этом выглядишь и ведёшь себя – это не важно. Мы тогда, конечно, этого не понимали, думали, что это наша страшная тайна и мы одни во всём мире… Как раз до того момента, когда его мать не застукала нас днём, когда мы вместо алгебры изучали тонкости петтинга. - Чего-чего? - Петтинг – это секс без проникновения. Как у нас с тобой. - Тьфу, бля, нахуй, ты что несёшь! Не было у нас никакого секса! Ещё раз такое скажешь… - Ладно-ладно, не заводись. И в душе не было, и в моей комнате не было, на уроках ты меня не лапал, и в библиотеке не зажимал и синяк у меня на плече сам собой появился. Я скривился. Синяк у Макса и впрямь был знатный, да так, что на косяк не свалишь, ясно видно, что от укуса. В душе Макс всё через плечо мочалку перекидывал или полотенце. Почему-то мне было одновременно и херово от этого и вроде, приятно тоже. - И что, его мать вам за такое пиздюлей не дала? - Нет. Вместо этого она провела с нами воспитательную беседу на тему сексуального становления личности и попросила Антона – старшего брата Спирита – показать нам, как пользоваться презервативами. - Ох нихуя ж себе? А он что? - А он такой: «Что, на собственном примере?». Но конечно, выдал нам книжку с картинками, горсть презервативов, а дальше мы сами. – Макс улыбнулся мечтательно и так глаза прикрыл, что мне его стукнуть захотелось. - Мы со Спиритом долго вместе были. Всё у нас была любовь неземная. Но потом, конечно, смелости набрались и дошло дело до секса… Не делай такое лицо. И вот тут любовь и кончилась. - Почему? - Потому что сразу же захотелось попробовать – а как с другими? Ну, а что ты хочешь – пятнадцать лет, а выглядел я постарше, гормоны бушуют, стояк чуть ли не круглые сутки… Ну, мы со Спиритом молодцы – не стали друг другу мозги ебать и решили вернутся к дружбе. Моё счастье. Спирит открыл в себе таланты БДСМ-щика, а это без меня, пожалуйста. - Вот урод. - Почему урод? У него всё исключительно добровольно, всё только по обоюдному согласию и со всеми предосторожностями. В отличии от тебя, кстати. Ты тоже, знаешь ли, подавляешь людей физически и морально, только у тебя стоп-слова нет… Макс говорит и говорит, рассказывает о своём друге, о том, как спалился перед отцом и во что превратилась после этого его жизнь, а я смотрю на него в полумраке чердака и думаю, насколько мы с ним разные. …- Скрывать? А зачем скрывать? Когда ты знаешь, кто ты, жить проще… - Ну и чем тебе проще? Отец на тебя залупается, люди доёбываются. А потом как? - Что – потом? - Ну, после школы? Чем ты будешь заниматься? - Не знаю… Я взял его за руку. Какая она у него красивая! Видно, что он не дерётся всё время, не работает. Мы держались пальцы через пальцы, молчали, Макс гладил мою руку, а я думал, что может, ему неприятно это. Ну, из-за волос там. А он всё время останавливался на запястье сверху, там, где кожа до сих пор жесткая. Там у меня начали волосы расти самыми первыми. Не хотел, чтоб он спрашивал, и он не спросил. Окно тут маленькое, наполовину снегом забитое. И вот оно уже свет не пропускает, мы сидели в темноте, рядом. - Макс? - А? - Ты хотел бы не быть таким? - А ты бы хотел быть не таким, какой ты есть? Знаешь, все люди хотели бы в себе что-то изменить. Кто-то хотел бы быть красивее, кто-то – здоровым, кто-то родиться в семье миллионера… Мне нравится, какой я, это не нравится всем остальным… - А им, остальным, этому быдлу, зачем им знать? Макс? Макс? Я его не видел, только чувствовал. Чувствовал, что он сидит, наклонив голову. Свободной рукой дотрагиваюсь до его затылка. Короткие волосы. Тёплая кожа. Он вдыхает, откидывает голову на мою руку. - Не хочу быть, как все. Вот он Макс. Не хочет быть таким, как все. Даже если ему от этого хуёво, всё равно. - А чего так темно, время то сколько? Бля, Стас, мы ужин пропустили! - Да похуй, голодными не останемся… Ночью я лежу, гляжу в окно, расчерченное рамой. Оно напоминает мне уроки черчения. Черчение лучше, чем ИЗО. Рисую я действительно хуёво и мне это не нравилось. Очень не нравилось. Я заявил, что рисование для пидоров и девок и все начали, как я, обливать свои альбомы водой и писать на листах маты. Дебилы. А Макс рисует. А черчение ему не нравилось. Я думал о Максе, думал о том, как было бы здорово ночевать с ним в одной комнате. А потом – раз – и мне казалось это стрёмным. Ну, то есть… Ну, я и Макс… Как так можно? Шашлыки мы всё-таки жарили. В воскресенье. Я уж позаботился. Сидели там здорово. Как жарить – это мне Сергей Александрович рассказал, про угли и всё такое. Хороший был мужик. Они бы, наверное, с Максом поладили, если он, ну, к этому так относился. В смысле, ну рассказал же он мне про тех двух пи… геев, которые на войне познакомились спокойно. Хоть кто-то бы из учителей к нему нормально относился. А то он же учится лучше нас всех, как Игорь, а эти всё равно на него так смотрят, как даже на меня не смотрят. Потому что знают. - Стас, тебе не холодно? - Не. – я стоял в одном свитере, внимательно наблюдая, чтоб огня не было. Мясо, уже нанизанное с луком, лежало на специальной фанерке. День был бесснежный, безветренный и бессолнечный. - Да Стас у на вообще робот, – встрял Игорь, - ему никогда не холодно, не больно, он никогда не плачет, никого не любит, никому не верит, ничего не боится, ни у кого ничего не просит и ни кого не ждёт… Ай, ты осторожнее, у меня чуть шапка в мангал не улетела! - Не зажигай и не гаси, не верь, не бойся, не проси, – запел Макс и тоже получил у меня подзатыльник, но не заткнулся, – а я ещё песенку знаю «Робот, робот, робот, я тебя люблю, мы так хотели…» Всё-всё, не тычь в меня шампуром, я молчу! - Чё, давайте выпьем, что ли? Кроме водки Мася ещё коньяк притаранила, конечно, не то, что Максу тогда его приятель привозил, но мы его уже пили и вроде не умер никто. Макс с подозрением нюхает. - Да, это тот напиток, который надо пить из пластиковых стаканчиков и залпом… Макс рассказывает о том, как надо пить коньяк, я слежу за мясом. Хорошо… Когда Макса никто не дёргает, он весёлый, я Вовчику сказал, чтоб он свои разговоры попридержал, если ему так интересно, может с Танкистом поговорить, но чтоб я не слышал, а если услышу – так въебу, что они неделю будут ходить и за стеночку держаться. - А ты чем займёшься после школы? - Ну… Надеюсь, что смогу поступить в университет на филологическое… - Зачем? - Ну… Я вообще-то писателем стать хочу, – Игорь тянет руки к углям. – Чё смешного? - Да не, ничего. У тебя сочинения всегда крутые… - А я хочу в спорт вернутся. Ну, не сразу, конечно. Нужно будет восстановиться, я форму потерял немного… - А ты слышал, что там где начинается спорт, там заканчивается здоровье? - Да ну, хуйня… Мясо поджаривается и пахнет просто отпадно. Я отщипываю кусочек подгорающего жира и отправляю себе в рот. Ммм, кайф… Макс достаёт свой смартхрен и ставит какую-то музыку. - А ты, Макс, что после школы думаешь? - Я за границу уеду. - В Голландию? – спрашивает Вовчик и я нашариваю железный прут, которым ерошу угли, но Макс не обижается: - Голландия страна неплохая, но я уеду в Англию. - А почему туда, а не… - Вовчик косится на прут. - Я там уже жил. Там здорово, мне там будет лучше, чем здесь. - А потом вернёшься? – спрашиваю уже я. Зачем спрашиваю? Какое мне нахуй, дело? Я тычу мясо вилкой… Нет, не готово ещё, тут вот кровь побежала. - Надеюсь, что нет, – Макс встаёт, разминает ноги. – В Англии конечно, тоже полно гомофобов и идиотов, и всё-таки у меня там больше шансов. Это как сравнивать этот интернат и мою гимназию. Я уставился взглядом в мясо, Вовчик, на свои ботинки, Игорь – на мелкие сосульки, свисающие с рубероидного козырька. Почему-то когда Макс сам про себя начинал говорить, это было как-то так… Человек не должен про себя такое говорить. Это как говорить про то, чем ты болеешь. Никогда не любил больных. Помню, у нас ещё в той школе был парень-диабетик, так я его жутко ненавидел. Когда он начинал при всех говорить о том, что ему то нельзя, это нельзя, это он не может, то не может – я его бил. Просто, что бы он заткнулся. Но Макс не больной… Или может, больной? Может это вылечить можно? - А как же, ну, твой отец, бизнес? Ты же типа его наследник? – я ещё раз потыкал мясо. Ещё чуть-чуть. Лук порядком пообгорел и кое где норовил слететь, я подцепил и сложил его на тарелку. Все тут же потянулись к нему, Макс так прямо пальцами… А потом он их облизывать начнёт, вот херня то. - Знаешь, я не тот человек, который может вести бизнес в нашей стране. - Почему? Ты же умный… - Тут мало ума. И вообще, в нашей стране ум мало что решает, – Макс вдруг поёжился, – Что бы в нашей стране вести бизнес, надо быть такой сволочью…Надо уметь людей есть, с волосами, костями и дерьмом и потом отрыжкой не страдать. Надо… Я не знаю. Как мой отец быть. Я даже думать об этом не хочу, даже вникать в это не хочу. Я хочу уехать и не возвращаться. - Ну и кем ты там будешь? – Игорь вздохнул. – Вот у меня мать тоже говорит: «Здесь мы люди, а там будем «понаехали»» - Там? - В Израиле или Америке. Кому мы там будем нужны? - А тут… - Мясо готово. И отставить кислые рожи, я тут для кого, блядь, стараюсь! Мясо на углях охрененно вкусное. Макс рассматривает самодельный шампур, я рассказываю, как мы ходили с ночёвкой в лес, и нашли там остатки какой-то упавшей вышки. Большую часть проводов с неё охотники за металлом срезали уже, но и нам кой чего перепало, а потом я из них шампуры сделал. - Если кто хочет посидеть, так ко мне идут, сто рублей и берите. - А почему не просто так? Взял бы и сделал для всех, убудет от тебя, что ли. - Ну щас, ага. Обойдутся, уроды. Ну, ещё по одной! - Вот так молодёжь и спивается, – бормочет Макс, но тоже пьёт. – Хах, я сейчас огонь выдохну… У загородки слышится какое-то шебуршение, кто-то принюхивается. Я отламываю сосульку, швыряю в доску туда, где должно быть лицо. Кто-то взвизгиват на три голоса и чешет подальше. Все смеются. Макс смеётся. Кетчуп замерзает на тарелке. - А ты, Стас, что делать будешь? - А посмотрим. Школу закончу, год перекантуюсь и в армию. А потом, наверное, в школу милиции. Или чего-нибудь такое, что с армией связанно. Я поэтому в десятый класс пошел – чтоб если что, вышку получать. - Ничего себе из тебя мент! А почему? – Макс засвистел мелодию из сериала.* - Чтоб оружие можно было, – объясняю я. Не знаю, кем я буду. Главное – выбиться, выбраться из той помойки, где я родился. Чтоб были деньги, много денег. Власть – настоящая власть, над людьми, над деньгами. Чтоб не закончить жизнь вышибалой или грузчиком или в тюрьме, как мне все обещают. И как-то вдалеке я вижу, что у меня всё будет круто – здоровый такой дом, с колоннами (где-то по телеку видел такой, понравилось очень) и камином внутри и бассейном. Ну и вообще – всё будет. И оружие я смогу носить законно. Это тоже обязательно. И холодное, и огнестрел. А ещё ментам можно людей убивать – законно. Но этого я Максу не скажу, конечно. Табло не останавливается, я вижу его в голове, когда просыпаюсь. Как будто я считаю, даже когда сплю. Хочется послать нахуй весь мир, что бы остался только я и Макс. А вот ведь никак, всем от меня что-то нужно. Ну Дёмин, это конечно. Он, естественно, не рассказал что случилось. Ну ещё бы, объяснил я Максу. Это не Азаев. Он тут ещё хрен знает сколько будет торчать. И если он так поступит, его сожрут. И жрать начнут с ног, чтоб подольше мучился. С таким никто не захочет дел иметь, а одиночкой тут не проживёшь. Дурной социум – вот что ответил Макс. Умник хренов. Дёмин вякал, но не возникал. Вроде, проникся. На счёт Макса только у него ненормальное что-то было, он всё пялился на него, особенно после того случая. Мы – я, Макс, Вовчик, Танкист и прочие присутствующие лица шли с одного урока на другой. А тут Дёмин навстречу прёт и чего-то рот открыл некстати и смотрел как-то странно. Ну а я пихнул его Танкисту, тот Вовчику и пошло-поехало. А кто-то его на Макса пихнул, да ещё сильно так. А Макс только в сторону отшатнулся, Дёмин мимо него пролетел, на пол грохнулся, подхватился и убежал. «Ты чего его не двинул? Он же про тебя говорит всякое.» «Вот ещё. Связываться со всякими…» - поморщился Макс. Я тогда понял – для него его просто нет. Нет этого Дёмина и всех остальных. Потом Азаев. Этот вообще залупался по-чёрному. Но я видел, что он трусит. С Таримовым они разосрались очень сильно, а почему – никто не знал. И не только с Таримовым. Он даже сидел отдельно, а рядом – малолетки в основном. И на меня так смотрит злобно, как будто это я его под монастырь подвести собирался, урод. Меня все спрашивали – ну чего, чего с ним сделаем, а я только отмахивался. Раз вернулся, значит никуда он не денется. А Макс уедет. 643 часа… 642 часа… Он не хочет с нами торчать, когда мы уроки делаем или телек смотрим. Всё в своей комнате. Не понимаю, почему. Говорит – вокруг и так куча народу вечно, мне нужно время побыть одному. В чём прикол сидеть одному, я не понимаю. Захожу к нему, зову с нами уроки делать. Он валяется на кровати, что-то читает. Я думаю – тоже что ли с ним обо всяких книжках поговорить? - Чё читаешь? - А… «Мастера и Маргариту». Сто раз её читал и ещё сто раз бы перечитал. Русскую литературу я хоть и не люблю, но Булгаков… Я постоял, а потом решился – сел к нему на кровать, перекинул его ноги через себя. Игорь не любит, когда я так делаю, тут же вертеться начинает, как червяк в солёной воде, а Макс ничего – только поёрзал и подушку поправил. - А про что это? - Ну, во первых, про веру. - Почему про Веру, если Маргарита? - Балда, я имею в виду – вера в Бога. Ты веришь в Бога? Я погладил его по ноге и задумался. Как сказать? Наконец, я просто рассказал, почему-то захотелось, чтоб он понял. У нас в доме жила старуха одна, чёканутая совсем. Ходила вечно в платке, крестилась на каждом углу. И всё время на всех орала. Что мы неправильно живём, что Бог нас накажет. Что мы грешники, в аду гореть будем. Мы её дразнили, так это смешно было. Однажды в дверь позвонили, она погналась за пацанами, а я и ещё несколько чуваков к ней в квартиру залезли. А там были иконы. Много. Очень много. Везде. Такие, с железячками сверху и бумажные. И такие штучки, они, кажется, лампадки называются. И свечки. И пахло так странно. Один чувак даже истерику закатил, кричал, что иконы смотрят. Ну мы свалили по-быстрому, даже прихватить ничего не успели. А старуха потом всё орала, что Бог нас накажет. Тот придурок все ждал, ему казалось, что если какая-то херня случается, это как раз наказание. А потом эту старуху сбила машина. Я этого не видел, пришел, когда она уже валялась. Она тогда ещё живая была, хоть и башкой здорово уебалась о бетонный блок и ногу себе сломала. И лежала и выла. Потом «скорая» приехала и увезла её. А она умерла в больнице. Говорили, что её грязной иглой укололи и заражение началось. А потом приехали её родственники и все иконы и журналы про церковь и книжки отправились на помойку. Мы их нашли. И я предложил их сжечь. Мне было интересно – а случится что-нибудь? - И что случилось? - Ничего не случилось. Даже дождь не пошел. Сгорела вся эта фигня. Ну, я и подумал тогда. Что, наверное, всё равно. Ну, если Бог есть, то почему так случилось? Она же верила, молилась ему и всё такое. Он бы мог для неё что-нибудь сделать. Но ведь нихрена не сделал. - Ну, а может он так тебя наказал? Ты же тут торчишь? - Ты тоже. - Ну, я тот ещё грешник, – Макс вдруг пальцами ног мне прямо по ширинке провёл, да ловко так, у меня волосы по всему телу дыбом встали. – А Библия запрещает гомосексуализм, ты знаешь? - А Игорь тогда за что? – поймал его за ногу и стянул носок. И пощекотал. - А Игорь… Ой, ха-ха-ха… А Игорь мученик. Он терпит за наши грехи, как евреям… Ха-ха-ха, перестань… Положено. - Почему терпит? - Потому что с тобой в одной комнате живёт. А ты настоящий тиран. Так что ему на том свете воздастся, а мы с тобой будем гореть в аду. - А он есть, тот свет? - Булгаков думает, что есть. – Макс снова взял книгу и ногу уже вырвать не пытался, я её просто держал. – И он думал, что всем воздаётся по вере. А вообще, книга по всем статьям классная. Знаешь, говорят, что в каждой книге есть отрывок, важный для одного человека. Хочешь, прочту, какой важен для меня? Я кивнул. Для меня это всё – какая-то ерунда, но здорово, что он об этом не только с Игорем разговаривает, а со мной тоже. Значит, не считаем меня таким тупым. - Тьма, пришедшая со средиземного моря, – начал читать Макс, - накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим - великий город, как будто не существовал на свете... - Ни слова не понял – признался я. – А при чём здесь Бог? - Да так, ни при чём, – Макс пожал плечами – Так я не понял, ты веришь в Бога или нет? - Мне всё равно. И ему, даже если он и есть, наверное тоже. - Тогда, если верить Булгакову, тебя ждёт небытиё. А меня адское пламя и котёл со смолой. В который я буду исключительно плевать, потому что Спирит меня по знакомству отмажет. Он верит, что миром правит Дьявол и с ним можно договориться. Впрочем, Спирит во что только не верит. Таких верующих ещё поискать. Ммм, Стас, поделай так ещё? - А? - Вот-вот, как сейчас – Макс прикрыл глаза и я заметил, что всё это время тихонечко гладил его по ступне. - Не щекотно? - Нет, хорошо. Я гладил его и гладил, потом по второй ноге тоже начал, а он лежал, закрыв глаза, откинувшись на подушки и молчал. У меня уже стояло, потому что он тут рядом, потому что разрешал мне себя трогать. И вдруг решил – а пофигу, хочу и всё. И тихонько расстегнул себе ширинку, думал, что он не заметит, но он услышал. - Что, футджоба захотелось? - Чего? - Стас, просто заткнись и сними трусы. Я в каком-то состоянии полного охуения был – от разговоров, от того, что делал, от того, что Макс лежал рядом всё время. Поэтому я послушался. Это было совсем не как в прошлый раз, когда крышу сносило так, что я не понимал где я нахожусь и что творю. Это было…Тихо. И напряженно. Очень. Я смотрел на Макса, ждал, что он сделает и мне очень хотелось, что бы он что-то сделал. И он смотрел на меня тоже очень внимательно, как будто ждал чего-то. Может, что я пошлю его подальше, встану и уйду. Но я не мог. Вообще не мог. Мне хотелось просто дико. Это вообще-то было похоже на дрочку. Только ногами. Я смотрел, как Макс большим пальцем ноги начал мне водить по члену, от головки вниз, сильно так надавливая. У него и ноги были красивые. И пальцы на ногах такие ровные и аккуратные. И делал он это ловко, сначала большим пальцем ноги, головку прижал, уздечку и ещё сильнее захотелось. Потом обхватил обеими ногами и вверх-вниз… Это было так охуенно видеть, так охуенно чувствовать… Я даже сказать ничего не мог, я весь замер и напрягся, мне хотелось, что бы это продолжалось до бесконечности, это потрясное чувство… - Стас, я так долго не смогу. - А? – у меня какой-то всхлип получился. - Давай, подвигай сам, вот так, обхвати их сверху и двигай, даааа… Я сжал его ноги вокруг своего члена и принялся водить вверх-вниз, чувствуя, как он перебирает пальцами. Хотелось это делать бесконечно, оттягивать, пока больно не станет. Я перевёл взгляд на Макса. И её раз охуел. Макс лежал, откинувшись на подушку и дрочил, глядя на меня в упор. Рот приоткрыт, глаза как у пьяного. И рука в том же ритме, что и я вверх-вниз по своему, вверх-вниз… Он смотрел на меня, а я взгляда отвести не мог, от того, как в его руке головка то появляется, то исчезает… - Стас, быстрей, Стас, я вместе с тобой хочу, давай, ну! - Неудобно, бля! - Подожди, смотри, вот так… Он всё делал так же, ногами, а я вёлся, мне казалось что я под наркозом или кайфом, как тогда, давно. Только было не страшно, а офигненно, сердце стучало как бешенное я встал около кровати и поймал максовы ступни, сложил их и просунул член между ними. И это было потрясающе. Мне просто мозг выносило такое извращение. Я двигался по всякому, там где пальцы и по всей длине зажимал сильнее, легче и смотрел на Макса, а он надрачивал себе, и смотрел на меня в ответ. И я уже терпеть не мог совсем. - Сука… ты… Макс – выдавил я из себя, кончая и размазывая сперму по его ступням. А он застонал и тоже кончил, дёргаясь и башкой о стенку ударяясь. Улёт. С Земли, из атмосферы, из нашей Вселенной. Меня ноги не держали, я сел около кровати, прямо на пол, и так и сидел, как дебил, со спущенными штанами. Макс трепыхался на кровати, пытался отдышаться. А я и не знал, что думать. Блдь, я извращенец. Я ёбаный извращенец. Ладно там, дрочить и всё такое, но ноги… Как можно трахать ноги! - Стас, там в тумбочке… О господи… Там бумага туалетная, кинь мне её. Макс вытирал ступни, задирая их к самому лицу. Хрена он гибкий. - Стас, ты засовываешь человека головой в унитаз, а потом завтракать идёшь, почему каждый раз после секса у тебя такой вид, как будто у тебя на глазах мир рухнул? - Ничего – я, наконец, натянул штаны. Я ёбанный извращенец. - Если ты скажешь, что тебе не понравилось, потому что ты не пидор, я точно тебе морду разобью – Макс вытянулся на кровати. – Ну не уходи, посиди со мной немного. - Я пойду. - Чё, поплакать хочется? – он вдруг ухмыльнулся, а я почувствовал, что отхожу от состояния глубокого охуения. Потому что мне захотелось ему врезать. – Или ты и вправду никогда не плачешь? - Да пошел ты! Мужики не плачут. - Ага-ага. А теперь добавь «Я не пидор какой-нибудь». Давай – Макс глаза закрыл и отвернулся к стене. – А потом вали нахуй и дай мне поспать. Сейчас посреди ночи вечно холодно, я просыпаюсь и не могу уснуть. - А я-то думаю, чего ты вечно на уроках дрыхнешь? Да, у нас тут холодно по ночам, но все как-то привыкли. Я сел рядом с Максом, потормошил его. - Ладно тебе. Ты это… Короче, блядь, это – я хуже Танкиста заговорил. - Я мысли читать не умею, говори как есть. Тебя напрягает то, что произошло? Ну блин, ты меня завёл, а я когда завожусь, у меня мозги отключаются. А тут ты ещё такой… - Ну а нахуя же так извращаться? – я наконец-то спросил. - Что? В смысле? Ну я подумал, тебе мои ноги понравились, и вообще. Ты им удовольствие доставил и я должен отплатить… Да что ты так смотришь? Стас, секс, это не насилие. Это удовольствие. Для обоих. - А тебе какое удовольствие? - А у меня ступни – эрогенная зона. И пальцы рук. А ещё губы, шея, соски, сгибы локтей, места за ушами, поясница… Ну и то, что всем парням полагается – член и околоприлегающее. А с недотраха у меня вся кожа – эрогенная зона. А у тебя? - Что у меня? - У тебя где эрогенные зоны? Тебе же нравится, когда тебя где-то особенно трогают, или где сильно щекотно… Ты щекотки боишься? - Макс лежал, развалясь, пришлось сгрести его в кучу. Кровать очень узкая и провисала под нами обоими чуть ли не до самого пола. Он всё возился, но наконец, улёгся – частью на меня, частью ещё как то. Я тоже едва-едва не свисал с койки и, конечно. Ноги пришлось высунуть через прутья. И всё равно лежать было хорошо. - Не боюсь я щекотки. И нет у меня никаких эрогенных зон. - Ты просто не искал. Представляю, какой у тебя раньше был секс – за грудь помацать, за жопу, мордой в подушку и «Ты клеевая ваще» в конце. - Да почти… Мы классно лежали, пиздели обо всякой ерунде. Пару раз в комнату ломились, спрашивали, нет ли меня тут. «Потеряли атамана, горе-то какое» - говорил Макс и ржал мне в плечо. Он сказал, что это – не извращение. Это называется футджоб. Мужики с бабами тоже такое делают. Некоторым вообще только так и нравится из тех, кто на ногах повёрнуты. Я к ногам вообще ни как. Но у Макса всё охуенное. Всё тело. Я не могу остановиться, когда начинаю. Макс даже задрых, уткнувшись в меня, а я лежал, хотя всё тело затекло и пытался думать. Только нихера не думалось. В голове какая-то бодяга была. А Бог запрещает геев. Макс говорит, так в Библии написано. Мало ли где что написано. Там, как он сказал «Не ложитесь с мужчиной, как с женщиной». Не знаю, никогда не ложился с женщиной. Трахать – трахал, но не ложился. Ну не знаю. Та старуха помню, орала, что Бог видит, как мы сами с собой грешим и за это у нас руки отсохнут. У меня руки на месте, да и у всех, кого я знаю, тоже, хотя дрочат все. Помню, на стене даже какой-то умник написал «Бог смотрит, как ты дрочишь». Наверно, он именно за этим смотрел, когда ту бабку сбили. Я долго себе представлял, как Бог подглядывает за всеми. А ещё бабка орала, что нельзя произносить имя Господа всуе. Я не знал, что такое «всуе», думал, что это от «совать». Потом один парень, у которого предки тоже верующие были, сказал, что каждый раз, когда ты просто говоришь «О Господи», Бог смотрит прямо на тебя. Я тогда решил не говорить. Потом забылось. И всё же я думаю, Богу похуй. На всех и на всё. А может его нет. А может там какой-нибудь Зевс вообще. Мне-то что. Потом я пошел к себе. Не мог же я у Макса остаться. Меня бы не поняли. Ну, уроки мы, конечно проебали. Математику - ответы у Игоря быстро скатали, вроде проканало, историю Макс и так знал, а вот за русский нам по двойке влепили. Макс расстроился, пришлось этой суке триста рублей дать, чтоб она Максу в журнал не ставила. Мне-то похуй как-то, а Макс напрягается. 629 часов… 628… * имеется ввиду мелодия "Прорвёмся" Любэ, извесная по сериалу "Убойная сила"