Любовь без поцелуев

Слэш
NC-17
Завершён
6433
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
436 страниц, 49 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
6433 Нравится 1817 Отзывы 3259 В сборник Скачать

26. А потом он уехал - 1ч.

Настройки текста
Это были дни, каких у меня в жизни никогда не бывало. Вообще ни на что не похожи. Я был с Максом всё свободное время, которое удавалось выкроить. Все часы и минуты, каждую, какую мог, заполнял им. Так, раздобыв огромную канистру со спиртом, заполняешь все ёмкости дома, потому что канистру надо вернуть. Я старался не думать, что там будет – после пятнадцатого декабря. Вместо этого я думал о многом. Вот просто так – думал. И понимал, я не дебил, кто б там чего ни считал. Другие… А что мне другие, мне всегда было похуй на других, с самого детства я знал, что я – не такой. Урод, выблядок, тварь – чего я только о себе не слышал, но в этом есть свой смысл. Потому что, когда ты не можешь быть хорошим, ты можешь позволить себе всё. Главное что? Чтоб никто не знал, не их собачье дело. Отбой, дверь закрывается. Игорь ложится в постель. Знаю, он не очень-то рад, потому что ему потом подскакивать и открывать окно, но мне похуй. Я быстро иду по карнизу, я не чувствую холода, только знакомое чувство радости, предвкушения, возбуждения, которое делает всё таким чётким, а меня – таким ловким и быстрым. Ещё никто не спит, мне бы подождать, наверняка кто-нибудь меня срисует однажды, но ждать я не могу. Вот оно – окно, квадратик бумаги с каким-то уродом, занавеска. – Стас, ты холодный… И горячий тоже. Иди сюда! Мы сдвинули кровати. Это тоже не супер-класс – кровати узкие, короткие, железные рамы выпирают из-под тонких матрацев, сетка продавлена. Как ни вертись, а всё равно – хуёво. Но всё-таки рядом, вместе и не падаешь на пол, чуть повернёшься. Я раздеваюсь, кое-как вешаю одежду на спинку кровати и ныряю туда – под два тонких одеяла. К Максу. Макс тёплый и гладкий, это так потрясающе, так непередаваемо охуенно, что я просто лежу, ни о чём не думая, несколько минут. Я не «человек разумный», я становлюсь телом, телом, которому хорошо. Макс молчит, только сопит мне в шею. Ему тоже хорошо, я чувствую это. Я просто чувствую, я знаю, как всегда знаю. И от этого мне ещё лучше, потому что кайф – когда тебя боятся, кайф – когда ты делаешь больно, кайф – когда тебя ненавидят остальные, но самый чистый, самый потрясный кайф от того, что вот ему со мной хорошо. Не с кем-то другим. Со мной. В комнате темно, только, сквозь занавеску, проходит световая муть от фонаря. Я вижу, как блестят его глаза. И зубы, когда он улыбается. – Ты чего такой небритый? – Утром побреюсь. А что, тебе не нравится? – Да нет, почему… – Макс, в темноте, трогает моё лицо. Руки сползают вниз – на шею, на грудь. Оказывается, у меня есть эти блядские эрогенные зоны и на груди тоже. Оказывается, если прихватить волосы, которые там растут, и подёргать – это круто. Не сильно, а так… Как Макс это делает. – Ну вот, опять ты трусы оставил, ну какой смысл? Всё равно же снимешь! Нет, дай я… Хуй его знает, почему я их оставляю. Всегда спокойно раздевался догола, а сейчас всегда, когда ложусь, оставляю их. А Макс свои снимает, потом – с меня. Одеяло соскальзывает и я вижу несколько секунд его фигуру – тёмную в темноте. А потом он вновь прячется под одеяло, ему холодно. Иногда мне хочется включить свет, чтобы смотреть на него, смотреть, не отрываясь – на лицо, на его руки – тонкие, но сильные, на гибкое безволосое тело, на длинные ноги, даже на его идиотскую татуху. Но я не хочу, чтобы он видел меня. Вот так, в постели… Тупость, он сто раз видел меня голым, и, всё равно, я каждый раз думаю о том, какой я урод, и не хочу, чтобы здесь, сейчас он меня видел. Лежать неудобно. Кровать коротковата и для него, и для меня, и железная рама впивается в бок. Макс на спине, я – на боку и глажу его. Ничего не могу с собой поделать, руки сами тянутся туда – вниз, к его члену. И не только руки, я чувствую это. Но пока – никак. Пока – это стена, через которую не перелезть, гиря, которую не поднять. Я не могу отсосать Максу, хотя и хочу. Я не могу его трахнуть по-настоящему, хотя очень, очень хочу. И он хочет. – Стас, я не стану девочкой и не рассыплюсь, я был снизу и ничего… Ну, что ты в самом деле, давай уже! – Макс ругается, пытаясь выбраться из-под меня. А нет, нихуя, я могу его держать так вечно. – Бля, или, может, мне тебя самому трахнуть? Ты – ёбаный Тристан, вот ты кто! – Заткнись, – я обнимаю его крепче. – Бля, рёбра… Больно! Ты силу-то рассчитывай, я с утра на себе два новых синяка нашёл! Интересно, а если я перестану тебя пускать? – Я выбью окно! От его дыхания ползут мурашки, волосы встают дыбом по всему телу, там, где язык касается кожи – от шеи, через грудь, по животу вниз. Она горит, он слизывает её, оставляя ничем не защищённые нервы. Я не чувствую спиной прутьев кровати, хотя знаю, что остаются следы, сижу неподвижно, а Макс наклоняется надо мной – медленно-медленно… И берёт мой член в рот. И он главный, а я сижу без мыслей, без движения, вдавливаясь в спинку кровати, и в голове только одно – молчать, не кричать, не шевелиться. Держаться, сжимая кулаки, и ждать. Ждать, пока всё совсем не исчезнет. Мне кажется, я выплёскиваюсь весь. Всем телом. Клетками, межклеточной жидкостью, каждым чёртовым нейроном. А Макс облизывает меня и хрипло спрашивает: «Ну что, нравится? Тебе кто-нибудь ещё так делал?» – и я молчу, потому что знаю, что наговорю всякой хуйни, от которой потом не отмажешься. Я не считаю время, пока мы так лежим, никогда. Как будто его нет, как будто ничего нет – ни завтра, ни вчера, ни коридора, где шляются любители подслушивать под дверьми, ни двора, где сторожа следят, чтоб не горел свет в жилом крыле. Как будто Макс есть только на ощупь, на вкус, на запах, на звук. И ещё – на это. На это чувство, что ему хорошо. И, как будто, с ним не я, а кто-то другой. Кто-то, кому всё это можно, так же, как и Максу. Я, он, в темноте. Никто не знает. Ну, почти. Игорь знает, конечно. Но это – не в счёт. Я сам знаю. И мне с этим жить дальше. – Ах-ха-ха, Стас у нас против секса до свадьбы, да, – Макс трётся губами об моё лицо, кусает меня за ухо. Я перетягиваю матрац так, чтобы он ложился на стык двух рам – таких железных и холодных – и лежу рядом. Тоже неудобно. Ничего, потерплю. Главное – рядом, прижимая его к себе. Я бы пролежал так всю ночь. Ебучие старые кровати скрипят, как проклятые, мне приходится вытаскивать Макса из-под одеяла и прижимать к стене. – Холодно… – Сейчас согрею, потерпи… Пол холодный и всегда грязный, поэтому носки мы не снимаем. Макс смеётся и ругается, но ночью я запрещаю ему их снимать. Заболеет потом. – Да где эта хуйня… Это какой-то крем или мазь, я не знаю, для чего это, знаю только запах. Откручиваю тюбик, на ощупь выдавливаю, не закручивая, бросаю на пол. Растираю эту дрянь по своему члену, потом ладонь проникает Максу между ног. Он вздрагивает, я чувствую в темноте его позу – рукой упирается в стену, лбом – в руку. – Плотнее ноги сдвинь… Вот так. Да… Я прижимаю его к себе, чтобы он не касался холодной стены, надрачиваю ему и двигаюсь сам. Макс вздыхает, тихо стонет – тихо, чтоб не услышали в коридоре, чтоб ничего не подумали, чтоб не трепались. Я двигаюсь, кусая губы, и кусаю Макса, мне слишком хорошо, чтобы думать о чём-то. – Подожди, вот так… – прохладная рука ложится на мой кулак, поправляет, задаёт темп. Это скользко и грязно, и охуенно приятно, и в конце я только выдыхаю, вжимаясь в Макса и сжимая зубы, чтобы молчать, чтобы не стонать, не кричать, не говорить ему всё то, что чувствую. – Стас, Стас, ну же, ну быстрее, вот, ааа… – Макс дёргается, вцепляясь мне в руку, и почти падает, и я придерживаю его, прижимаю к себе. Мы стоим, измазанные кремом и друг другом. И холодный пол, и холодная стена – всё это появляется потом, а сначала есть только я и он. – Где, блядь, то полотенце? Мы пытались делать это на кровати, но это очень неудобно и скрипят они на весь интернат. В кровать мы возвращаемся потом, я грею Макса об себя. – Стас, я по-нормальному хочу! – Дебил! Тебе больно будет. – Ну и что? Я всё равно хочу, ты же тоже хочешь! – Зачем? Так тоже хорошо. – Я тебя не понимаю… Да, хорошо, это всё – хорошо: и сидеть, и лежать рядом, и шептаться, и заниматься этим, блядь, петтингом. А потом я встаю и ухожу. Я не могу остаться с Максом. Кто-нибудь точно заметит. И где шанс, что заметивший не будет полностью безмозглым мудаком, чтоб не пойти и не распиздеть об этом всем окружающим? У нас тут сложно что-то сохранить в тайне. Даже про мою, типа, импотенцию и то слухи ходят, хоть я и работал над этим. Я ухожу по карнизу. К этому времени уже все спят, только фонари на территории интерната горят желтым. Я иду и курю, стараясь не докуривать до конца – решил бросить. Тушу сигарету о чью-нибудь раму – слои краски и инея не дают ей загореться. Весь мир тих, морозен, на вкус – как холодная монета под языком. Над головой – звёзды. Как будто шторку кто-то сигаретой потыкал, а за ней – светло. Я чувствую запах – свой и Макса – в холодном воздухе. Я перестал протираться этими уродскими салфетками. От них толку нихуя. Игорь открывает мне окно, молчит. Правильно молчит. Я раздеваюсь и забираюсь под одеяло с головой и запах накрывает меня, как то одеяло. И я тут один, на своей кровати, которая так не скрипит и немножко длиннее, и всё-таки – не совсем. Я ебучий извращенец, я лежу под одеялом, вдыхаю запах его спермы, пота, крема, перемешанного с моими запахами, и представляю, что Макс лежит рядом со мной. И с этой мыслью засыпаю. И так – каждую ночь. А днём время было не удержать. Я видел его каждую минуту. 456 часов… 455 часов… Быстро меняющиеся цифры. Один раз мы заперли все кабинки в туалете изнутри. Просто так, ради прикола. Я держал окно, чтоб, если что, свинтить, Вовчик стоял на стрёме, а Макс перелезал из щели в щель между потолком и гипсокартонными перегородками. Ловко он, подо мной бы они точно рухнули. Это была, кстати, его идея, так же, как набрать всякой обуви с высоким голенищем – сапог, берцев – и поставить, чтоб снизу казалось, что кто-то там есть. Получилось забавно. Ещё забавнее, когда там кого-то послали отпирать, а он башкой двинулся об унитаз. Ну ещё бы, не всем же быть такими сильными и ловкими, как Макс. «Упс, нехорошо вышло, – сказал Макс, когда услышал. – Но, блин, как же меня тут все достали, так и хочется сделать что-нибудь хорошее для человечества»! Спирит привёз, оказывается, Максу какой-то диск с вирусом. И пока мы там отвлекали директора, Макс убил его комп. И выпивку из бара спиздил, засунув в пакет и на верёвке спустив из окна. Директор возвращается, а всё – как было, Макс на телефоне, типа, разговаривает. А когда Таракан влючит комп, тот через сутки звезданётся и всё, что там было, нахуй, удалится. Как это работает, Макс объяснить не смог, но это круто. И на него не подумают. А выпивка у Таракана была ничего такая. Водка «Столичная», коньяк не палёный, опять же, вискарь, какой-то ликёр в двойной бутылке. Всё початое, конечно, вискаря так вообще – на два пальца. Но главное – принцип! Мы из-за этих ёбаных тварей без нашей шикарной выпивки тогда, на покере, остались! Я поил его ночью тогда, «для тепла», а сам отказывался. И так мозги нихрена не слушаются, а если выпью… Чёрт знает, куда меня занесёт. Я думал всё время на уроках, пытался понять. Глядел на Макса, на его профиль, на то, как он дрыхнет, опираясь на руку: рот приоткрыт, слюна впитывается в манжеты рубашки. Какой же он красивый! Красивый. Красивый... Странное слово. Странно употреблять его вот так. По отношению к человеку, к парню. Именно это, а не «симпатичный» или «смазливый», или «ничё такой». Красивый парень, вот так. – Макс, проснись, ты слюнями всю тетрадку залил! – Ты мне когда-нибудь выспаться дашь? – В гробу выспишься! Потом. Когда уедешь. Мы в душе, дверь закрыта. Вода тёплая. Я, наверное, спускаю дневной запас угля за вечер, ну и похуй. – …почему ты всегда отворачиваешься? Тебе что, на меня смотреть противно? Или стыдно? Мы иногда меняемся – он меня, а не я его. Я не боюсь. То есть, вообще ни капельки! Во-первых, это не так-то просто – парня в задницу трахнуть, если кто не знал. Ты, реально, должен быть сильнее того, кого трахаешь. Либо избиваешь его до такой степени, чтоб не сопротивлялся. Поэтому у нас не так опускают, другой способ есть, а кому надо, так всегда есть те, кто жопу подставит. Нет, бывает такое, что выебут, не спрашивая, но это странное удовольствие. Тут тебе и кровь, и дерьмо, и разборки, потому что жопу у нас не зашьют, везти в больницу приходится, а там, чтоб не было проблем, Таракану приходится с самым дорогим расставаться. С баблом, то есть. А он потом злится и тогда все становятся бедными. К тому же, Макс – просто не такой. «Секс – это удовольствие, а не насилие. Удовольствие для двоих», – вот как он говорит. Не понимаю, ему-то какое удовольствие со мной? – Ничего мне не стыдно, – я поворачиваюсь, смотрю на него. Вода попадает в глаза. – Я же страшный, нахуя тебе смотреть? – Ты? – Макс, вроде, удивлён. Выходит из-под душа, вентиль с холодной водой завинчивает так, чтоб лился только кипяток. В других кабинках – тоже, чтобы пар пошёл. Мы вымылись уже, чистые оба. Макс достаёт здоровый такой тюбик – чёрный, с белой надписью «Мэн» на английском. Оказывается, есть такая штука, как мужской крем для тела. Макс жалуется, что у него, от нашей воды и этого дешёвого геля, кожа шелушится и облезает. Раньше он сам натирался у себя в комнате, теперь мы делаем это в душе, в тепле. Я натираю Макса, с удовольствием водя пальцами по мягкой, слегка влажной коже. Это – не тот крем, этот почти не пахнет, запах слабый-слабый, немножко похож на туалетную воду. – С чего ты взял, что ты страшный? – Да мне все говорят, что я урод, – спина у Макса сильная, прямая, на пояснице – ямочки. – Ты моральный урод, а физически – совсем нет. У тебя шикарное тело, накачанное, чисто мужское такое. Да куча народа мечтает о таком! Для себя или рядом с собой. – А рожа? – Рожа – это болезнь такая! У тебя – лицо. Ну, то есть, оно не то, чтоб… Стас, перестань, я тебе не секс-машина, подожди до ночи! Я ведь только вымылся! Я, с неохотой, убираю руки, растирая крем выше – по животу и груди. – Так что там с моим лицом? – Нууу… То есть, я бы не сказал, что оно у тебя симпатичное, как, допустим, у Ди Каприо или Орландо Блума, или ещё у кого-то в этом роде. Но не в этом дело! – А в чём? – я прижался к нему, принюхался. Пахло этим самым кремом. Через два-три часа запах будет другим – таким, чисто его. Макс извернулся, стал ко мне лицом: – Ну, знаешь… Когда я тебя в первый раз увидел, ты мне не понравился. Но я смотрел не глазами. – А чем, ушами, что ли? – Дурак! Я смотрел своим страхом. Ты был психом со странным взглядом, который у меня отжал кучу денег в первый же день в этом жутком месте. – А теперь? – А теперь я присмотрелся. Горячая вода закончилась, пар перестал идти. Макс тщательно вытер меня, мы одевались и молчали. Я вспоминал о том, как в первый раз его увидел, как он смотрел на меня и не опускал взгляд. – А твои глаза – просто удивительные. Я ни у кого не видел таких глаз. – Все говорят, что это какое-то уродство. – Они просто нихуя не понимают! Была днюха Рэя и мы приподнесли ему гитару. Уж как он был доволен – это просто песня! Тут же в неё вцепился и начал играть. Прямо ожил. Не пил ничего толком, не ел – только играл. – А ты, Макс, играть умеешь? – Ага. Три блатных аккорда, – и Макс, взяв гитару, ударил по струнам и запел: «Как у нашего Егора Хуй торчит из-за забора. Вот возьму сейчас топор И пиздец тебе, Егор! Опа! Опа! Зелёная ограда! Девки выебли попа – Так ему и надо»! И прочие матерные частушки, и кто бы подумать мог! – А вот вершина моего музыкального мастерства! Макс поудобнее перехватил гитару, склонил голову и заиграл. Мелодия была какая-то знакомая, хотя я уверен – Рэй ничего такого никогда не играл, по МУЗ ТВ её не крутили, на дискотеках наших точно не ставили. «Под небом голубым (кто–то фыркнул) есть город золотой С прозрачными воротами и яркою звездой. А в городе том сад, всё травы да цветы, Гуляют там животные невиданной красы». Голос у Макса потише, чем у Рэя, но я заслушался. И засмотрелся. «Одно как жёлтый огнегривый лев, Другое – вол, исполненный очей, С ними золотой орёл небесный, Чей так светел взор незабываемый». О чём это? Я не понял, просто смотрел, как он наклоняется к гитаре, улыбается. Так же, как в спортзале, только по-другому – так это красиво. И поёт, как будто, не песню, а о чём-то рассказывает, о чём-то, никому не понятном. «А в небе голубом горит одна звезда. Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда. Кто любит, тот любим. Кто светел, тот и свят, – у него, вдруг, голос дрогнул, но он вздохнул и продолжил: Пускай ведёт звезда тебя Дорогой в дивный сад. Тебя там встретит огнегривый лев И синий вол, исполненный очей, С ними золотой орёл небесный, – он поднял голову и посмотрел на меня: Чей так светел взор незабываемый». Нет, определённо, песня показалась мне знакомой даже. Что-то я такое где-то уже слышал, только не вспомню, где. – Это чё, про голубых песня? – заржал кто-то. Ну да, только одно слово и услышали, дебилы. – Нет. Это про рай. Про Новый Иерусалим, небесный город, в который такие, как мы, не попадаем. А потом Рэй снова забрал гитару и играл какую-то хуйню про тюрьму – для пацанов и всякую хуйню про любовь – для девок, в которой, даже на мой слух и отсутствие вкуса, не было ни рифмы, ни смысла. Как тогда, давно, когда я сюда только приехал и Рэй таскался с гитарой в компании парней постарше, чтобы петь, а я, типа, с ним. Мы пили, ели, кто-то подпевал пьяными голосами: «Дайте ходу пароходу, Распустите паруса, Дайте мальчику свободу За красивые глаза». – Вовч, за порядком смотри! – Окей, так точно! – Не так точно, а чтоб всё путём было. За старшего оставляю. Я вышел в коридор, где было полутемно, только табличка «Вход» горела в конце. Макс стоял, прислонившись к стене, я видел его силуэт. – Весёлый праздник, да? Рэй, вроде, доволен. – Конечно, доволен! Ему похуй, что играть, он с самого процесса кайф ловит. Остальные тоже счастливы – жрачка, выпивка. Что ещё для счастья надо? Отбой уже был, всех загнали по спальням. Только дежурные учителя иногда забегали сюда – посмотреть, не устроили ли празднующие старшеклассники погром. – Пошли к тебе! – Пошли. – Чего загруженный такой? – Ничего. «Город золотой» – одна из самых знаменитых песен в русском роке, это вообще… И всё, что могут сказать эти люди: «Это песня про голубых»? – Макс махнул рукой. – Знаешь, люди любят поговорить про то, что геи ненавидят и презирают обычных людей, но я вот сейчас их презираю, не как гей. – Да уймись. Я, по жизни, их презираю – просто так. Мы зашли к нему и Макс достал бутылку вискаря. И две… – Чего? Ты совсем ёбнулся? – Да ладно, прикольно же! – Макс разлил виски в две кукольные кружки размером, почти, как тот колпачок от пены, только с ручечками. Наверное, из игровой комнаты спёр. – Давай «безумное чаепитие» устроим! – Какое, нахуй, чаепитие? – Да, «Алису в Стране чудес» ты точно не читал! Ну давай, пожалуйста! Я их как увидел, так сразу захотел из них напиться! – Ладно, хуй с тобой! Мы сидели, пили виски из этих чашек, как дебилы. У Макса там ещё какая-то вкуснятина была припасена, мы её жрали. Вдвоём было лучше, чем там. Эти пусть радуются – я для них жратвы принёс, с дежурными учителями договорился. – А мне понравилось, как ты пел. Я даже так не умею. Вообще никак не пою. – Что, даже спьяну? – В пьяном виде я либо буйный, либо очень тихий, но петь – никогда не пою. – Мрак! А меня эту песню один нефор научил играть. Прикольный был парень, прикинь, путешествовал по России автостопом! Я его на Арбате подцепил, он неделю у Спирита жил. На первый взгляд – чмо помойное, но как отмылся и немного отъелся, так вполне годный парень оказался, и поебаться не дурак… – Вот только не надо мне про своё пи… гомосяцкое прошлое рассказывать! – Ну, а кто тебе, бля, ещё расскажет? Должен же у тебя какой-то опыт быть, хоть и в теории. Только не бей! – Да ну тебя нах… – мне, от вискаря, стало тепло и спокойно, весело, язык развязался. Мы сидели, болтали, несли всякую чушь. Макс пил и пил, потом полез ко мне целоваться, потом снова предлагал «потрахаться уже по-нормальному, чё мы как восьмиклассники!», а я его отталкивал. Потом я ему загонял про то, о чём я думал последние дни: – Никому нельзя знать, понимаешь, никому! Про что ты думаешь, чего ты хочешь, что делаешь! Они недостойны, слышишь меня! Да, бля, нахуй их всех! Ты, я – мы не они, понимаешь, о чём я? Нам нельзя… Нельзя, понимаешь, Макс! Ты меня слышишь, сволочь ты! Нихуя ты не сечёшь и знаешь, почему? – Я неловко поставил чашечку и она улетела под кровать, потом сгрёб его, прижал к себе, заглянул в его дурные, пьяные, сейчас совсем зелёные глаза. – Да потому, что ты мажор! Ты – ёбаный мажор! У тебя денег дохуя и ты думаешь, что так по жизни будет! А вот неет, хуюшки! Всё, что угодно, может случиться! Хуяк – в стране другой порядок! Хуяк – война! Хуяк – и нас завоевали инопланетяне! И знаешь, что важно? Важно всегда быть сильным, самым сильным. Потому что, иначе, тебя выебут, в грязь втопчут и там оставят. И никуда ты от этого не денешься – ни в Англию в свою, никуда. Жизнь – такая сука, Макс, такая блядь… Кукольную кружечку я не нашёл и поэтому пил прямо из бутылки, а Макс себе всё наливал, правда, всё больше разливая. А потом ему приспичило петь и он сначала тоже изображал невидимую гитару: «Наливай да пей, Да за веру в людей, За предательства яд, И все пороки подряд. За убийц и лжецов, За отступивших творцов, И за то, чтоб врагов Мы узнавали в лицо»… Песня была длинная, Макс в ней всё время путался. Потом, вообще, его подхватило, он вылез на улицу и начал орать на всю округу: «Надо мною тишина, Небо, полное дождя, Дождь проходит сквозь меня, Но боли больше нееет»… – Дебил, а ну, обратно! – но Макс нихуя меня не слушал, погнал по карнизу в одной рубашке, а я за ним – вот, не дай бог, грохнется, да я же не переживу! «И всё в бездну сорвалось, Свободным стану яяяя! От зла и от добраааа»! И, нахуй, с козырька спрыгнул, а я за ним. Вот, бля, придурок, ёбанавт со стажем! «Я свобоооден! Словно птица в небесах! Я свобооооден!!! Я забыл, что значит страх»! – Я заметил! – я ухватил его и сунул мордой в сугроб, пытаясь отрезвить. Ага, хуя там! Он опять вырвался и побежал, я за ним, сторож выбежал за нами, кто-то проснулся, окна позагорались, а Макс, хоть и в зюзю пьяный, ухитрялся ловко убегать, перепрыгивая через всё подряд, а я, тоже пьяный, должен был его ловить, да ещё и слушать его пение. «Я свободен от любви, От вражды и от молвы, От предсказанной судьбы И от земных оков»… Но тут я, наконец-то, его поймал, опять искупал в сугробе. Ясен хуй, возвращаться пришлось через вход и ночного дежурного нахуй посылать, а потом этого придурка тащить в его комнату и кое-как спать укладывать. А он попросил меня не уходить. Но я, конечно, не мог остаться. Ну, на утро хуёво было всем, а кому не было – тот завидовал. Вечеринка вышла знатная, кто-то немного подрался, кого-то выебали в туалете, игровую комнату засрали – как обычно, короче. Учителя потом, конечно, по мозгам поездили, но не сильно так, праздновать мы вправе, а дежурным мы налили немножко, чтоб не залупались. Народ с утра мутный сидел, блевать постоянно бегал. Я так ещё был ничего, а вот Макса колбасило не по-детски. Я только к обеду догнал, что он простыл. Ну, оно понятно, после того, как побегал и по сугробам повалялся! – Свободен он! Как резинка на трусах! – материл я его в медпункте, пока ему температуру мерили и таблетки выдавали. Пришлось выяснять на кухне, кто из этих тупых дур варит варенье – и непременно чтобы малиновое. Обладатель серебряной гайки завалился ко мне и предложил банку калины на меду. Я-то хотел перстень Максу подарить, но сейчас важней было вылечить его, а то, если его сейчас в больницу увезут, это будет вообще не клёво. Это будет вообще… Нам, ведь, чуть-чуть осталось. Я кормил Макса этой дрянью, водил на каждой перемене пить горячий чай. И на второй день я пообещал, что завтра, если он, блядь, не выздоровеет, в целях профилактики он у меня съест луковицу целиком и горсть чеснока. И он выздоровел. Только тренироваться не ходил и носил чёрный свитер поверх рубашки – с такими длинными, узкими рукавами, которые натягивал до кончиков пальцев. Игорь смотрел на меня, как на полностью ёбнутого, что было, в общем-то, справедливо. Я уже сам понимал, что меня унесло куда-то. Это – как когда мы в детстве с пацанами ходили в овраг кататься на горке. Сдвинулся немного – и всё, хуяк, летишь куда-то в самый низ и не затормозишь уже. – Он же всё равно уедет, так какого хуя? – спросил меня Вовчик на тренировке. – Пятнадцать… Шестнадцать.. В смысле? – я качал пресс, прижимая гантели к груди. – Ну, он говорил, что в Англию… Ты же в Англию не собираешься? – Нет, конечно. Чё пристал, не отвлекай… Кубики пресса – не прыщи, сами не вылезут. – Я это к тому, – продолжил Вовчик, когда мы закончили, – что он уедет, и ты ему нахуй не будешь нужен. Не, я всё понимаю – он молодец, что от директора тебя отмазал и всё такое. Но всё равно… – Бля, не тупи, говори, как есть! – да, Макса нет и воды горячей – тоже. – Чего тебе неймётся?! По Танкисту заскучал? – Да нет, нахуй Танкиста, я не про то. Я про то, что... – Вовчик стоял, колупал мыло. Потом махнул рукой. – А, знаешь, тебе видней. Тебе массаж сделать? – Да не, не надо, я нормально. – Да ладно, давай. Смотри, чего я с каникул притащил, – он показал мне какую-то круглую баночку, – отпаднейшая штука! Ну, я согласился, почему бы и нет? Массаж я люблю. Поставить бы сюда кушеточку, как в медпункте… Нет, знаю я, что тут остальные будут на ней вытворять. Вот опять кого-то недавно опидорасили в душе, какого-то пацана из восьмого. Макс потом целый день нервный ходил. – А когда он уезжает? – Через двенадцать дней. – А, ну скоро уже. Бля, Вовчик, ну ты и сука! Обломал весь кайф. Ночью я пришёл к Максу. Я всегда к нему прихожу, даже когда он болел. Не для этого, просто так. А сейчас – тем более. – Чем от тебя так пахнет? – он всё принюхивался ко мне, когда мы лежали, притиснувшись друг к другу. – Так, ничем… Кремом для массажа. – Ооо, опять вы с Вовчиком развлекались? Вот послать бы мне тебя сейчас к Вовчику! Руки у Макса сегодня прохладные, он прижимает их ко мне – греет. – При чём здесь Вовчик? – Да ни при чём! Мне его жалко, честно. – Почему? – Нипочему. Потому, что ты дурак. Осторожнее, ты меня придушишь сейчас! А я держу его, прижимая к себе, и знаю, что не удержу. Какая-то сука распускала слухи, что восьмиклассника (Егор Червяков его зовут, я бы удавился жить с такой фамилией! Ясен хуй, кличка ему – Червяк) оприходовал Макс. Тупость какая-то! Как будто в первый раз такое случается! Сам Червяк молчит, ни бэ ни мэ, ни кто, ни вправду ли что-то было вообще. Обычно, этим Евсеевы занимаются, ну и Азаевские иногда. Сам Азаев, наверное, и устроил, он, хоть у него и девка есть, любит это дело, особенно с пацанами помладше. В чём тут кайф, непонятно, хоть меня убей! Ну, ладно – Макс, он красивый и вообще весь такой охуенный. Ну, ладно – Вовчик, там, как бы, тоже всё на месте. Ну, или Рэй, хотя от Рэя ещё на младших классах все шарахались. Ну, ладно – Игорь, он у нас, типа, самый симпатичный, хоть и тощий. Но, блядь, в чём с малолетками прикол – этого я не понимаю. Особенно с теми, кто на девочку похож, это вообще какое-то извращение! Но суть в том, что такое частенько случается. Не с моими, конечно. Кто у меня помощи просит (за деньги или «тип-топ»), тот спокойно живёт. Ну, а с этим Червяком у меня ничего общего, подходить он к моим не подходил, ну, и получил хуй в задницу или, уж не знаю, как там всё было, не до того – занят был. Может, вообще, он договорился с теми, а потом в отказ пошёл, есть такие падлы, что сексом платят. А потом залупаться начинают, но это девки, в основном. Но есть и пацаны – натуральные пидоры, ненавижу таких. А теперь, с какого-то хуя, все в сторону Макса показывают. Мне бы напрячься, сообразить, что это не к добру. Просто так такой хуйни не бывает. Но я же, блядь, расслабился, как дебил последний, у меня же в душе весна пришла, цветёт картошка! Ну, блядь, и дождался. Сидел в своей комнате, разбирал одежду в стирку. В дверь заколотили и заорали: «Комнин! Комнин!». – Ну, хули, блядь? – я узнал голос Дёмина и ещё подумал, что на него, никак, прозрение накатило – решил извиниться и всё-таки отдать мне подзарядник. – Там, короче, это… – Дёмин стоял, смотрел в пол, – там, короче, Азаев и ещё какие-то пацаны Вергилина или как там, ну, этого, который, типа, гомик, который всё с тобой тусует, в комнату затащили. В нашу спальню, а меня выперли. Сказали, ебать будут. Я, наверное, поседел тогда. Колодец. Колодец с ледяной водой. С головой. Страх.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.