Любовь без поцелуев

Потом Дёмин рассказал, что я ему крикнул, чтоб он Вовчика с Игорем позвал. Ничего не помню. Вообще ничего, в голове всё загорелось красным, сердце застучало, я как чувствовать всё перестал, всё, кроме ужаса, паники, мерзкой, холодной тошноты. Успеть, только бы успеть!!! Выбить дверь ногой очень просто, особенно если бьёшь двумя ногами с разбега! Не знал, что так умею. Их было пятеро: Азаев, Масхадов и ещё трое мразей, не упомню, кто. Они все живы остались только потому, что сделать ничего не успели, видимо, сначала, как полагается, «поговорить» решили. А когда я вломился, они пытались привязать его за руки к спинке кровати. Как я дрался и что делал, я тоже не помню. Ясно только видел – у Макса кровь по подбородку стекает и от этого хотелось бить, бить, рвать, раздирать в ошмётки, в кровавую кашу. Они убежать пытались, один урод даже под кровать пополз, я его выдернул и головой в дверцу чьей-то тумбочки вписал так, что задвижка клок кожи стесала, кровь полилась на пол, мне на руки. Всё было мутно-красным, только Макс бледным, он сидел на полу, рубашка разорвана, на лице кровь, на руках кровь. Идите сюда, твари, мрази, ёбаные суки, дайте вас убить! Схватить за руку, просто без всякого – двумя руками, крутануть так, чтоб хрустнуло, чтоб завыл, чтоб больно было, чтоб знал, всю жизнь знал! – Иииии!!! Аааа!!! Мы ниииичего не делали, пустииииии! – я свалил Азаева на пол, придавив ему коленом яйца так, что он визжал, как свинья. – Он сказал напугать просто, пусти, урод, сука, пустииииии! – Кто – он? – мне зубами его рвать хотелось, грызть и выплёвывать. – Таракан, сука… Аааа, блядь, ёбаный нахуй, боооольно! – кто-то пнул меня в бок, я даже не почувствовал толком. По роже, получай, тварь, ещё раз и ещё… Зубы свои с пола собирать будешь! – Нахуя?! – Не знаю!!! Не знаю, сказал… Пусти! – я вдавил ещё сильнее, у него рожа совсем перекосилась, слёзы потекли, сопли кровавые вперемешку со слюнями. Придушить бы тебя, тварь, схватить за глотку и сжимать, сжимать, сжимать и смотреть, как ты дёргаешься, сучишь ногами, выпучивая глаза и царапая линолеум. А потом ты сдохнешь. Как же хочется… Как же хочется это почувствовать – как человек в твоих руках становится падалью… Краснота уходила, в ушах звенело. Я встал, повернувшись к Максу. Азаев валялся на полу, рядом Вовчик держал ещё одного. Куча каких-то людей стоят, смотрят, друг друга подталкивают, кивают на Макса, на меня… Какого хуя? – Чё встали? Хуле надо?! – во рту была кровь, я опять себе щёку прикусил. Сплюнул. Размахнулся, со всей бури лупцанул по морде тому, которого Вовчик держал, только башка мотнулась. Пнул Азаева по печени. – Совсем оборзели, твари! Все слушаем и запоминаем: кто-то ещё раз рыпнется в мою сторону, в сторону моих друзей, вякнет, пискнет, просто подумает – вот так же валяться будет! А теперь, нахуй, свалили быстро, как вас не и было, и эту блядь, – я ещё раз пнул Азаева, – заберите с собой! У Макса кровь на лице… По лицу били, твари, там всегда крови много. И, видать, за рубашку хватали, когда выдирался. И за руки, выворачивали, наверное, вон они как странно лежат… Ёбаные пидоры, как же они могли, его – за руки?! – Макс, Макс, ты меня слышишь? Встать можешь?! – мне снова стало страшно. Он кивнул, продолжая сидеть. Вовчик выпихивал из общей спальни любопытных, кто-то взвалил на себя Азаева, потащил. Кто-то, мимоходом, поднял валяющуюся тумбочку, кто-то наступил на выпавшую оттуда мыльницу – «кррак»... – Давай, пошли отсюда… Пошли в медпункт. Эй, эй! У тебя голова кружится? По голове зацепили? – я попытался заглянуть ему в глаза, но он только мотнул головой. – Н-нахуй медпункт… – наконец сказал он. – Мне в комнату… В комнату надо, я Спириту напишу, пусть он меня заберёт, похуй, п-п-похуй, уеду, ненавижу тут всё, всех, не могу больше, домой, я домой хочу! – Всё-всё, расслабься, сейчас пойдём, – по ходу, он не соображал, что говорил, не смотрел на меня. – Чё с ним? – удивился Вовчик, глядя, как Макс пытается подняться, и падает на ближайшую кровать, и снова поднимается. – Никогда по морде не получал, что ли? – Заткнись, долбоёб! Плохо человеку, не видишь, что ли? – я поднял Макса, закинул его руку себе на плечо. – Вот так, держись, пойдём отсюда, нафиг… В коридоре народ стоял, глазел. Макс шёл, спотыкаясь на каждом шагу. И молчал. Только вздрагивал и плечом дёргал. Я думал, он плакать начнёт. Не начал. Медпункт на первом этаже, мы – на втором. Я посмотрел вниз – бля... У него и на ровном месте ноги заплетаются, он же по лестнице не спустится… А, похуй, пусть, что хотят, думают, сейчас мне было совсем всё равно. – Держись, вот так… Да держись ты, не руки, а макароны! – я подхватил его под колени. И понёс по лестнице. Ну, он тяжелый, хоть и худее меня в два раза, там же сплошные мышцы… Я б его, наверное, так отсюда до города бы донёс, до его квартиры, докуда угодно. – Ну-ка, блядь, поставь меня на место, ёбнулся, что ли?! – о, кто-то пришёл в себя. Макс завертелся, попытался вырваться. Фигушки! – Я тебя поставлю, а ты наебнёшься с лестницы, тебя ноги не держат. – Ты куда меня тащишь? – с лестницы мы спустились. На первом этаже холодно было, темно и тихо. Я посмотрел вверх – кто-то глядел оттуда, но вниз не спускался. – Пошли, тебе в медпункт надо. – Не надо мне в медпункт! – Макс снова дёрнулся и я поставил его на пол. – Мне надо в комнату… Позвонить, пусть меня Спирит заберёт, хватит с меня этого всего! – Да-да, а сейчас пошли в медпункт. Тебе, вон, губу расквасили и мне тоже надо, – пока никто не видел, я взял его за руку и приобнял, потащив в сторону медпункта. Медсестра Алла Евгеньевна пялилась на меня злобно, спросила, кто это его. «Неважно, кто… не я.» Ещё не хватало, чтоб он тут рассказывать начал. Сам разберусь с этими мразями, без сопливых. Макса вдруг пробило «на поржать», я аж напугался, вдруг он «того» совсем. – Истерика, – равнодушно сказала Алла Евгеньевна, – как маленькая девочка, честное слово. Макс хихикнул: – В-вас бы толпа х-хачей т-трахнуть собралась… посмот-трел бы я… Алла Евгеньевна ничего не сказала, накапала в стаканчик валерьянки и дала ему выпить. – Укол ему сделай, пусть поспит спокойно! – Я н-не… Я не буду спать, я уеду прямо сейчас! – Куда? Ночь на дворе, никого нет. Кто тебе документы отдаст? – медсестра хрумкнула ампулой, набрала шприц и теперь стучала по нему. – Причём здесь документы? Вы что, не понимаете?! Я не могу так больше, о Господи, да плевал я на документы, на всё! Что Вы мне вколоть собираетесь? – Не дёргайся! Вот, и держи теперь крепче. Я пока мыл руки. Ничего такого, только кожу слегка содрал об чьи-то зубы или ещё обо что. И мысли в голове, как вода из крана, бежали-бежали, нихрена ничего обдумать не успевал, только одно засело прочно: «Макс не уедет». Никуда он сейчас не уедет. Алла Евгеньевна предложила в медпункте переночевать, но Макс отказался. Тут в дверь заскреблись – ага, вот и уроды пришли перебинтовываться. Я ранку Максу и сам мог промыть, мне надо было, чтоб он успокоился, чтоб перестал дёргаться и смеяться так страшно, чтоб ночью не вздумал удрать. Уродов побитых мы проигнорировали, Макс шёл, разминал себе запястья. Его в сон клонило, успокоительное нам тут сильное херачат. Ага, мне раньше часто кололи всякое, а потом я стал руку, ну, или там ягодицу напрягать и иголка гнулась – просто для прикола. Да и действовало на меня слабо. В комнате он, первым делом, к своему смартхрену бросился – Спириту писать. Ага, хер, мне даже отбирать у него не пришлось. Интернет в нём закончился. У нас ещё телефон есть в кабинете директора и старый аппарат внизу, на вахте, там одно слово из трёх слышно. Я его еле уговорил лечь спать. – Стас… они сказали, я сам виноват, не нужно пидорасом быть. – Да всё, спи-спи, завтра разберёмся… – Не могу так… Ну, что я всем сделал? Что?! – Да спи уже… Посидел с ним немного. От этого лекарства вырубает очень конкретно, человек не шевелится, не ворочается. Завтра ему будет трудно проснуться, полдня будет никакой. А потом я пошёл разбираться. То, что творилась какая-то гнилая хуйня, я просёк сразу. Насчёт «попугать» – тоже… Я тогда невменяемый был, как-то не сильно соображал, что там эта горилла визжит, а сейчас вспомнилось. А нахуя пугать, да ещё таким образом? Таракан сказал… Что-то я не помню, чтоб когда-то кого-то конкретно просили пресануть. Порядок навести – это одно, это нормально. Ну, отмудохать сильно борзых – это само собой. Но опускать… За драку предъявлять будут вряд ли, у нас, если не поймали, то всё обходится. А вот хули Азаев нынче самый лучший директору друг? Тогда с ножиком, теперь Макс вот? Сука, блядь, мне сейчас других дел нет, как с ними всеми разбираться. Но если Макс, и вправду, завтра уедет?.. Если уедет… Если уедет, то я поубиваю их всех. По очереди. Просто, чтоб себе настроение поднять. Сначала пошёл к медпункту и доебался там до одного, зелёнкой измазанного. Он ныл, сопли пускал, на Азаева всё валил. Типа, он сказал, что Макс изнасиловал пацана, тот Азаеву пожаловался, и Макса за это надо наказать. Наказать, ага. – А пацан тот чё? – А ничё, приходит такой, ну и ну… – Ну, и чё? – Ну, а мы чё? Ну, такие, короче, пошли… Пошли они, блядь! С Червяком, по сути, было всё понятно. Можно было разъяснить ему и сейчас, но я хотел, чтоб Макс видел, поэтому оставил на завтра. Пусть порадуется. – Вот такая вот хуйня, – сообщил я Игорю, ложась спать. – Да уж! Свалит Макс сейчас и облом ему с Англией, – согласился Игорь, – так что, пусть терпит. Забыл, что у нас здесь не курорт? – Да, а ведь реально… В Англию-то он не поедет… У меня какая-то мысль в голове крутилась, но додумать не получалось, меня вырубало страшно. Я понял её утром, проснувшись за пять минут до звонка будильника. И подорвался сразу же, даже не разминаясь, кое-как напялив на себя одежду, и тут же рванул к Максу, даже, кажется, сбив кого-то по пути. Макс спал, засунув руки под подушку, на меня никакого внимания не обращал. Я собирался разбудить его сразу, но почему-то затормозил. Просто стоял и разглядывал как что-то, что боишься спугнуть или нарушить – вроде как, когда необычная птица из леса залетит или выходишь после дождя, а всё в таких мелких-мелких капельках. Макс во сне тихий был такой, рот слегка приоткрыт, ресницы склеились – плакал, что ли? Вот чёрт! Идею стянуть с него одеяло и сбросить с кровати я тут же похерил. – Макс, Макс, вставай! Просыпаться он не хотел, вчерашнее успокоительное давало о себе знать. Зато завернулся в одеяло наглухо. – Стас, отъебись, дай умереть спокойно! – Не дам, – я принялся его разворачивать, – вставай давай, подъём уже! – Блядь, ну ты Маугли! – Почему Маугли? – Потому что кого угодно достанешь! – Макс сел на кровати, накинув одеяло на плечи и разминая лицо руками. Я заметил синяк у него на локте от укола. – Чего ты припёрся? – Вставай давай! – Нахуй, Стас, нахуй! Я сейчас ещё посплю а потом позвоню Спириту, пусть он меня заберёт. – И хуй тебе, а не Англия твоя! Давай звони, обрадуй папашу. – Чего? – Того! – и я начал ему рассказывать, до чего додумался. О просьбе директора «напугать», о том, что его отец обещал «спонсорскую помощь» интернату (директору, то есть) за нужный результат… – И тут, видно, у них зачесалось, потому что ещё чуть-чуть – и ты уедешь себе спокойно, – я говорил, смотря в стену, – и потом поедешь туда… Куда хочешь. Об этом я тоже думал. Конечно. Это самое простое – Макс уедет сейчас, но ни в какую Англию не поедет, останется в России, в Москве. И я бы мог потом… Никакого смысла в этом не было. Даже думать не стоило. – Вот чёрт, вот ёханый бабай и трансцендетальное неназываемое! – Макс перестал тереть лицо и уставился на меня. – Видал я сволочей, но чтоб вот так… И что я им всем спокойно жить не даю? – Вставай давай и хватит ныть! Макс всё-таки вылез из-под одеяла, оделся, запинаясь и матерясь. Я вспомнил, что когда он только приехал, я от него матов-то и не слышал… Как давно это было, так посчитать по дням – вроде и немного, а ощущается, как сто лет. Тут поверишь, что время – относительная величина, как Игорь говорит. А как изменилось-то всё с того дня, когда мы с ним тогда стояли в туалете, рассказал бы кто – я бы не поверил, да ещё по роже бы дал рассказчику, чтоб не пиздел. – Наследие карательной советской медицины… Что мне вчера вкололи? Галоперидол? – Дурной, что ли? От галоперидола ты б не встал. – Ты откуда знаешь? – Кололи, – я поморщился, вспоминая. Если в четырнадцать лет тебе никогда не вкалывали галоперидол и сульфазин с аминазином, а потом не приматывали бинтами к кровати с резиновой простынёй, то ты никогда по-настоящему не поймёшь, как можно ненавидеть весь мир, что не существует справедливости, что жаловаться и просить помощи бесполезно, и как важно никогда, никогда, никогда не попадаться. В коридоре в Макса тыкали пальцами, но издалека – пальцы всем хотелось сохранить целыми. Макс на это внимания не обращал, всё пытаясь проснуться, а увидев чью-то расквашенную рожу, даже повеселел. Завтракать он не стал, сказав, что его тошнит (такое от здешних успокоительных бывает), только кофе попил. Я всё смотрел, вякнет кто-нибудь что-нибудь или нет. Все молчали. Шептались, посматривали, но молчали. Зато у Игоря голос вдруг прорезался – самый умный, блин! – Стас, ты бы потише, а? – Это ты к чему? – Да ни к чему… Ты его ещё на руках таскать не пробовал? – Да пошёл ты! – я его пальцем ткнул в шею, потому что пробовать-то пробовал. – Не неси хуйни! – Я серьёзно. Тут не только я, последние дебилы всё знать будут. – Мне принципиально похуй на знания наших дебилов, – я ещё раз его стукнул – уже под рёбра – и ушёл. Ну, подумаешь, ну, сварил я и притащил кофе. Так Макс сейчас нихрена делать не в состоянии, он у него либо бы убежал, либо он его на себя пролил бы. А что больше никто кофе не пьёт, так это вообще не моя проблема! И вообще, проблем хватает. На уроках Азаев сидел, щеголяя новеньким фонарём под глазом и распухшим ухом. И двигался неуверенно, я ему явно что-то внутри отбил. Хорошо. А Макс сидел и откровенно дрых. – Веригин, может быть у вас в вашей дорогой гимназии, как в детском саду, до сих пор существует сончас, но мы здесь учимся по стандартной программе, так что, будьте добры смотреть на доску! Макс просыпался, тихонько матерился, садился в позу «я охуенно хочу учиться, я самый внимательный мудак в этом классе» и через несколько минут снова засыпал. – Веригин, как тебе не стыдно так себя вести? Ты что, ставишь себя выше других? – Мне должно быть стыдно? Интересно, вот никому не стыдно: ему, – он ткнул пальцем в Азаева, – ему, – он ткнул пальцем в меня, – Вам, директору тоже, медсестре – почему-то никому не стыдно. А мне должно быть стыдно! – При таком отношении к людям к тебе всегда будут плохо относиться. – Это настолько абсурдно, что я даже спорить не буду. – После урока покажешь мне свои записи… Комнин! Оставь парту в покое, пожалуйста, сам будешь свинчивать обратно! – я быстро запихал обратно болтик, который пять минут старательно откручивал, загнав в вычищенную от краски прорезь копеечную монетку. – А чё я, оно так и было! На физкультуре я уже психанул и отпросил Макса у Павлюка с урока. Азаев не ушёл, но сидел на лавочке. – …да пускай, собака бешеная, за такой беспредел он у меня сам скоро получит… – донеслось до меня от Таримова. Интересно-интересно, и какой же это беспредел там Азаев творит? На обед была печень, которую Макс не ел. Я взял только макароны, вывалил в них банку тушёнки и отнёс ему. – Какой-то парень на меня пожаловался… Не понимаю, почему? – Макс гонял макароны по тарелке, выкладывая ими какое-то слово. – Сегодня выясним вечером. Заодно я тебе кое-что покажу, – я заглядывал в тарелку, пытаясь разобрать, но он смешал их вилкой. – Что-то мне подсказывает, что это будет не мультик Уолта Диснея, потому что ты так улыбаешься… – А ты не прокисай! Как они тебя поймали? – Не знаю… Я шёл, никого не трогал, просто впихнули и дверь закрыли. Я сначала не понял, а потом… Их много было, от двух бы я отбился, ну, от трёх… Если Азаева не считать, конечно, он же здоровый, как и ты. Не такой, конечно, здоровый…. Ну, может, с Азаевым, если один на один, – но их же пять было! Пять! Суки ёбаные! Попугать хотели? Блядь, да я чуть не поседел! Ты не представляешь… – он поглядел на меня и заткнулся. А мне захотелось его обнять так, чтоб он уткнулся в мою рубашку носом, и гладить по спине, и он бы наконец расслабился, а потом бы поспал. А я бы принёс ему кофе или сока, или там чая потом с печеньем, и разбудил бы тихонечко… – Всё будет ништяк! – я хлопнул его по спине и он закашлял. Макс отсиживался в комнате, я занимался делами и ждал вечера. И дождался. – Пошли смотреть шоу, – я вытащил его из комнаты после отбоя. Он опять был в этом своём свитере с узкими рукавами, казался совсем худым и бледным, с синяками под глазами. В туалете уже были Банни, Вовчик и Рэй, Пашик – с парой каких-то типов из восьмого класса – и Дёмин (в воспитательных целях, как новоприбывший, мало ли, какие там у него раньше были порядки). И звезда вечера – Червяк, тот самый. Он стоял спиной к окну. – Вот он, наш пострадавший, – я показал его Максу, – вот эта малолетняя шалаболка ходила и всем рассказывала, что ты над ней грязно надругался. – Все знают, что он пидор! – Червяк, кажется, ещё себя и правым считал. – Его все ненавидят! – Давай, ты, Вася… Тебя же Вася зовут? – Егор, – подсказал Пашик. – Да, Егор. Так вот, расскажи, Егор, как дело было. Не боись, – я ему улыбнулся, – бить не будем. И все закивали, да, мол, не будем. Он говорить не хотел, только хамил. Пришлось напомнить, как взрослым надо отвечать. Как раз пригодился шокер. Он, правда, почти разрядился уже, но есть на теле такие места, куда много не надо. Если бы с Максом что-нибудь… Если бы только… Я бы ему этот шокер в задницу загнал без вазелина! Правда была малоинтересной и сопровождалась нытьём, соплями, слюнями, корявым матом и смешными угрозами. Кто-то, очевидно, Толик Евсеев, склонил этого дебила к сексу и перестарался. А тот, запалившись с этим делом то ли в душе, то ли в спальне, решил и на ёлку влезть и хуй не ободрать, и принялся рассказывать, что это его Макс так: «Этого пидора всё равно все ненавидят.» Придурок он – «дырявый» есть «дырявый», а кто уже чпокнул – дело пятое. И вот Азаев услышал эту пиздаболию и предложил «вступиться». Как интересно! – Жаль, девочек бить нельзя. Даже за пиздёж. Смотрим внимательно, – это я кивнул Максу, который такого точно не видел, и Дёмину – не знаю, как там у них делали. У нас это называется «Пионерка на посту». В рот мы ему запихали трусы – Леночкины – и перевязали бинтом. Одежду сняли, сверху нацепили застиранную комбинашку леопардовую, а поверх неё – огромный, спизженный у кого-то из обслуги бюзик, красный, с поролоном внутри. Но самое главное – правильно связать. Петлю внахлёст на шею, закрепить на запястьях за спиной и зацепить за батарею снизу, и за ручку на окне.. Если всё сделать правильно, в таком положении можно стоять только навытяжку, попробуешь сесть или просто ссутулиться – начнёт душить. Банни поверх повязки накрасила ему губы, нарумянила и подвела брови. – Первый раз так стой, сучка. А на второй раз тебя законтачат и будешь с Леночкой вместе из одной миски жрать. Хотя, ты всё равно теперь девочка, так что – будь готов! – мне было совсем западло его касаться. – Вася Давалкин! Он мотал башкой, из ноздри надувался сопливый пузырь. Я призадумался, стоит ли ставить его в ведро на тот случай, если ссать ему приспичит, вонища же будет завтра. Решил ограничиться тряпкой, подвинул ему под ноги. Макс всё это время стоял молча, только смотрел. – Ненавидят меня все, значит, да? – он подошёл к связанному чмошнику. – Ну, и за что, интересно? Что я тебе сделал? Сам виноват, что ты блядь такая. Если бы я тебя трахнул, ты бы за мной бегал и добавки бы просил, тварь ты убогая, только у меня бы на тебя не встало, у меня на таких убогих не стоит! Плечо у него дёргалось, рукава он натянул до кончиков пальцев. Вид у него был не слишком радостный, почему-то. – Долго он так будет стоять? – До утра, конечно, как полагается. – А сознание если потеряет? – Да не должен, по идее. А если и потеряет, то не задохнётся до конца. Не думай про него, пошли. Мы ушли в его комнату. Макс сидел, как замороженный, продолжая натягивать рукава до кончиков пальцев, и молчал. – Ма-а-акс? Ну, Ма-а-а-кс? – я тихонько погладил его по плечу. – Ну, что?! Меня все ненавидят?! А за что? Почему не Евсеев, почему не ты? Почему я? – Потому, что он мудак! И получил за своё крысятничество. Ну всё, ну, перестань… Иди сюда. Макс лежал, как мёртвый, уж я его и дёргал, и тормошил – бесполезно. – Да хватит грузиться уже! – Не ори на меня! Ты думаешь, я секс-машина, которой всё пофиг? Я, вообще-то, живой человек, если ты не заметил. И, представь, мне может быть херово. А если тебе не нравится – вали, я тебя не держу! – он отвернулся к стене. А я лежал, обнимал его и злился. На себя, на других и на него тоже. И на весь этот дебильный мир. Потом повернул его к себе и так мы и лежали, он уткнулся носом и дышал мне в плечо, как я и хотел. Я всё думал, как же это тупо. Ну, почему так? Так ни до чего нихуя и не додумался. А утром выяснилось, что Червяк, всё-таки, не отстоял полного срока. – Я его отвязал ночью, – сказал Макс утром. – Когда ты ушёл, просто пошёл и отвязал. – Нахуя? Думаешь, он тебе «спасибо» скажет? – Не знаю. Жалко стало его, идиота. – Жалко у пчёлки, – я ткнул его двумя пальцами под горло и он раскашлялся, – я его ставил, я его и с поста снимать должен, не ты. – Ну, и что мне за это будет? Да нихуя ему, конечно, не было. И он это знал, и я знал, что он знал. И мне от этих знаний так весело было, аж тошнило. И ещё – страшно было, почему-то, но так, как когда соберёшься солнышко делать на качеле и не знаешь – удержишься ты или улетишь нафиг, или вообще качеля сломается, боишься и всё равно раскачиваешься. Потому что хочется выше и выше, хочется победить гравитацию хоть на секунду. Десять дней.