Любовь без поцелуев

– Так, тихо-тихо! Не уроните её… Блин, ну куда! Комнин, ну, а ты чего сидишь, как король на именинах! Давай помогай или чеши на урок обратно! – Ага, сейчас, шнурки поглажу! – я продолжал сидеть на спинке кресла, с удовольствием наблюдая, как ликвидируют ёлку. Сегодня тринадцатое. Старый Новый год, один из ебанутейших праздников в мире. Хуже только первое апреля. День дурака. Мой день рождения, бля. Стукнет мне восемнадцать – поменяю дату рождения, нахуй. На двадцать девятое февраля, к примеру. Сегодня из актового зала убирают ёлку, и в связи с этим весь одиннадцатый класс свалил с уроков – пацаны, типа, помогать, девки так: «А чё мы тут будем одни сидеть, как дуры». Ёлка высокая – метра четыре, а то и пять, корявая, лысая. Там, где большие проплешины, на ствол были набиты ветки отдельно, они высохли самыми первыми и теперь торчат голые, остальные осыпаются только так. Поэтому я под ёлку не суюсь, выковыривай эти иголки потом отовсюду! – Осторожней, осторожней! – Татьяна Павловна металась там, размахивая руками. Ёлка, чтоб стояла ровнее, была сверху привязана к потолку – за вбитые крюки – и к стенам. Если её сразу отвязать – ёбнется и иголки по всему залу разлетятся… Хотя мне-то пофиг, но смотреть, как они бегают, прямо противно. – Чё осторожней, – я достал из кармана лазерную фигулю, посветил красной точкой через зал на ёлку туда-сюда, чтоб ошмётки мишуры заблестели, потом перевёл на стену, – потом вон там и вон там отвяжите так, чтоб она на бок завалилась, а потом от ствола остальные отвяжите. И тащите её нахер! – Так иди и помоги! – Не, – я поудобнее уселся и засветил красной точкой нашей заучихе в глаза, – я руковожу. В последнее время меня совсем несло. Как на льдине или там не знаю, как с парашутом в торнадо попал, – лечу, лечу… и похуй. Всё казалось бесцветным, никчёмным – вот, как эта ёлка. И вкус, как от горелой бумаги во рту, как когда бычки потрошишь, крошки табака выковыриваешь и сам самодельную сигарету делаешь, – мы так в детстве с пацанами поступали. И так всё время, а ведь я курить бросаю. Паршиво. Как я тогда не сдох – непонятно. Не думал, что больно так бывает, чтоб на вид всё, как было, а внутри как будто изодрано всё. Как будто из меня Чужой вылез, только я жив остался, хожу, дышу, говорю… Хоть и не хотелось ничего. Даже от еды блевать тянуло. Я о Максе даже думать боялся. Я – боялся. Потому что иногда получалось – ходишь и как будто ничего не было, ничего не изменилось, всё, как раньше, как всегда. А потом – раз, как в ледяную воду с головой, как удар поддых – уехал. Уехал. Нету и не будет больше. Это было уже сто раз, люди приходили, уходили, исчезали где-то за горизонтом. Как кометы в Солнечной системе. Пришли-ушли. По некоторым я скучал. По Ваде, по Андрюхе, по Сергею Александровичу. На других было вообще ровно. А Макс уехал и я чуть не сдох. Вот реально – лежал тогда и всё, солнце погасло, кислород из воздуха исчез, клетки делиться перестали… Случись атомный взрыв, мне и то хуже бы не стало. Ну, это, конечно, не во мне дело, не я изменился с тех пор. Дело в Максе. Я в него влюбился, такая вот хуйня. Это даже звучит тупо. Любовь. Слово-то какое замусоленное. Тут тебе и фильмы с сериалами тупые, и всякая там хуйня с сердечками… Про всё говорят: «Я люблю». Так и про еду можно сказать, и про фильмы, и про одежду. Про Макса хотелось сказать по-другому, но я других слов не знаю, надо было, наверное, самому для лит-ры сочинения писать и читать всю эту муть, которую нам преподают. Хотя что толку? Даже если бы знал, я бы всё равно ничего ему не сказал. Потому что я не дурак, кое-что понимаю. Максу это всё нахуй не нужно. Ни любовь, ни что-то там. Ни я сам. Если бы всё было там, а не здесь, он бы в мою сторону и не глянул, это стопроцентно. Ни рожи ни кожи, только подлость одна… Ни такта, ни интеллекта, нихуя вообще. На Игоря, может, и посмотрел бы. А на меня – нет. Ну и вообще, иногда лучше жевать, чем говорить, всё равно ничего бы не поменялось. Он уехал. Уехал к себе, куда хотел. А я не сдох, ну, не сдох – и ладно. Тогда несколько дней меня шатало. Я как под наркозом был, только наоборот. Одна боль внутри. Сидел на уроке и пялился на парту, а на парте – всякие узорчики. Вот какой-то знак вокруг болтика нарисованный – это Макс рисовал, вот огонь от мелких трещинок идёт и превращается в цветок – тоже он. Вот выемка от содранной краски закрашенная – Макс её обвёл и превратил в птицу. Вот закладкой у меня в учебнике его картинка с городом, а вот листочек с нашей перепиской – ничего особенного. «Посмотрим телек сегодня после ужина – «Секретные материалы» – «те чё, такая фигня нравится?» – «Почему, интересная серия, просто не хочу там без тебя сидеть» – «ладно, я чипсов соображу!» Мы тогда пошли и смотрели: какие-то пришельцы, истина где-то рядом… Макс был, как пришелец, – улетел к себе. В столовой я ел, а что ел – не понимал. Мне тогда пенопласта покроши – я бы всё сожрал. А вот печенка. А Макс её не ел. А вот рожки – в них он всегда соевый соус лил или кетчуп и всегда спиралью. Хуже всего было после отбоя. Я лежал, смотрел в окно и думал о том, что его комната стоит пустая, там темно и холодно. Оттуда исчезли его вещи и его запах смыли, как будто и не было. Чтобы хоть немного спать, я пил димедрол и по утрам был никакущий. Но я не лежал и сопли не жевал. Ходил, по-прежнему, качаться. Учился как-то кое-как. Пизды вломил до конца четверти, по-моему, всем – за весь следующий год, авансом. В карцер загремел. Сидел там и вспоминал, как тогда Макс ко мне пришёл, как он меня обнял, а я его в ответ. Я его, наверное, уже тогда любил, а хотя, хуй знает, как это происходит. Четверть закончилась. Все разъехались, осталось человек тридцать. Рэй остался, опять его бабка в какой-то больнице. Да ему-то что, гитара тут и ничего человеку больше не надо. Везёт. На Новый год остаются те дежурить, кого дома никто не ждёт, – платят больше. Ну, там, для мелких всякая «ёлочказажгись», для тех, кто постарше – пиздёж президента по ТВ, «шампунь» и водка. Президент рассказывал, что всё было хуёво, но дальше будет легче. Ну-ну. Некстати вспомнилось, что Макс говорил – про десять лет и президента. Ну-ну. Взять бы машину времени и посмотреть, кто нас с две тысячи четырнадцатым поздравлять будет и чего обещать, кто будет вместо Пугачёвой и «Иронии судьбы». Меня, конечно, за «взрослый стол» позвали. Я посидел немного. Знаю, щас эти дуры нажрутся до того градуса, когда кто-нибудь решит, что я не такой уж и страшный, и полезет. Не, нахер. Я взял гранёный стакан, налил туда шампанского, опрокинул стопку водки и вышел на улицу, ещё одну бутылку взял с собой. Небо было тёмным, холодным. С него мелкий такой снег летел, даже не снег, а просто иней. Я в одной рубашке был, тоже белой (ну, праздник же, а чёрную выигранную я где-то проебал), стоял, смотрел. Вроде на Новый год под бой курантов полагается желания загадывать, только вот не верю я в это нифига, не сбывается. Это как в детстве, когда Вадя у Деда Мороза просил велик, а ему всякой хуйни для школы надарили, он потом месяц рыдал, обманувшись в лучших чувствах. «И какой тогда смысл хорошо себя вести?» – спросил он. «Ну, я же говорил – никакого», – объяснил я ему в сотый раз. И мы курили втихаря, и сбегали с уроков класть копейки на рельсы, и подбрасывали снежки в рваных пакетах в портфели одноклассницам – снежки таяли и всё содержимое превращалось в мусор. А летом я угнал у какого-то лоха велик, мы прятали его между гаражами и катались там, где никто не видит, а потом его кто-то спиздил из тайника, но всё равно мы почти полтора месяца им пользовались и убили в хлам. Я стоял и смотрел куда-то в темноту. В этом году у меня было желание. Действительно желание, не то, что можешь сам получить, а то, что либо сбудется… либо, скорее всего, не сбудется. Я хотел увидеть Макса. Не через десять лет. Не хуй пойми, где и когда. Я хотел увидеть его в следующем году. Я и загадал это в тишине, на холоде, пока шампанское пил прямо из горла. Потом ёбнул бутылку со всей дури об стенку и пошёл спать. И всё повторял, как придурок: «С Новым годом, Макс, с Новым годом», хорошо, никто не слышал. На утро было довольно-таки нехуёво для человека, который ночью северное сияние устраивал и по морозу бродил. Мы с Рэем нагребли остатков жрачки и сели смотреть всякую муть новогоднюю по телеку. В своё время на Новый год я поджигал ёлку; потрошил подарки (ничего оттуда не брал, так просто – выкидывал всё в одну кучу); заморозил здание, пораспечатав все окна, какие смог; сделал новогоднюю гирлянду из дохлых крыс (привязал их хвостами к проводу, мишурой обмотал, самое сложное было наловить столько крыс одновременно, чтоб они не испортились, – я их на холоде держал); сигарету о ватную бороду Деда Мороза тушил… Всего и не вспомнишь. Не люблю я Новый год, и что все с этим так носятся? Дома мы его вообще никогда не справляли, ни ёлки, нихуя, мать уёбывала обычно куда-нибудь, а я по телеку смотрел куранты и спать ложился. Мне почему-то очень нравилась Красная площадь, я там в жизни всего один раз был – на экскурсии в первом классе – и то не помню нихрена, только помню, что с пацаном из параллельного класса подрался, а потом долго в автобусе сидел, а какая-то девочка обоссалась. И я всё думал: а как же Макс Новый год справляет? Небось уже умотал куда-нибудь в свою Англию. У них там не куранты, а Биг-Бен, не Дед Мороз, а Санта-Клаус, не президент, а королева… Кажется. И парламент… или сенат? И премьер-министр… Кто, интересно, англичан с Новым годом поздравляет? А может, вообще в какой-нибудь тропический рай свалил, подальше от всего этого холода, валяется там на пляже, пьёт коктейль из кокоса, а всякие тамошние пидоры на него слюни пускают. На каникулах было тоскливо. Ничего не хотелось: ни пить, ни драться, ни что-то ломать. Я часто зависал у себя в комнате, сидя на кровати в обнимку с чёрным свитером, – тем самым, с длинными узкими рукавами, который у Макса увёл, пока этот придурок растяпистый за своими вещами по всей комнате гонялся. Глядел на него и вспоминал, как оно было, как ещё могло быть... ЗапЁрся в библиотеку, нашел там Большую Советскую Энциклопедию, открыл на слове «любовь». Прочитал. Нихуя не понял кроме того, что надо было мне в Древней Греции родиться. Вот про неё там как раз всё понятно было. Воинское товарищество, взаимоотношения наставника и ученика… Хм. Ну, допустим, воинское товарищество, это понятно – я и Вовчик. А наставник тогда кто? Сергей Александрович? Стремновато, хотя, хер знает, всё-таки они там тоже не дураки были – в Древней Греции. Мда, а ещё везде были Маркс и Энгельс. Вот, ну всё-то мужики знали! И про любовь, и про все дела. Мне такая мысль странная в голову пришла, что я чуть не заржал на всю библиотеку. Вместо этого я выдрал страницы и унес их с собой. Может перечитаю, что-нибудь пойму. «Если ты любишь, не вызывая взаимности, т. е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она — несчастье», – вот это я понял. Нет, ну всё-таки молодцы Карл Маркс и Фридрих Энгельс! На своём опыте, что ли, разбирались? Друг с другом? Ещё странное было: Вовчик позвал меня в гости. Не на три дня, а так – утром приехать, переночевать, вечером вернуться. Это уже в конце каникул. Я согласился, конечно. Таракан с мамкой побазарил, та согласилась при условии, что я ни под каким видом к ней не сунусь, чтоб, если что, хоть на вокзал шёл, хоть в теплотрассу, но не к ней. Да и ладно. Вовчик за мной приехал на джипе, только не таком понтовом, как у Максового отца, а постремней и зелёном. Зато сам вёл, а батя его рядом сидел, командовал. Ничего у него отец, Вовчик на него здорово похож. Квартира у Долгиных крутая. Трёхкомнатная, евроремонт, пластиковые окна, натяжные потолки, арки, в ванной – офигенная мелкая плитка, на полу совсем тёмно-синяя, кверху светлеет, кое-где серебряные плиточки вставлены. И ванная, и унитаз тоже светло-голубые, а краны и прочая металлическая фигня позолоченные местами. Очень красиво. Картины в рамках – с фруктами, с каким-то восточным городом. Люстра с хрустальными висюльками, мебель с позолоченными завитушками. Даже фонтанчик есть. А ещё кот – здоровый, белый, пушистый, по кличке Сентон-Томсон. Ещё у Вовчика был младший брат, который на него был совсем не похож, звали его Артём и он был тощий, и в очках, только что такой же рыжий. Я вёл себя культурно – не матерился, не курил, добавки не просил, чаем не хлюпал. Родители Вовчика смотрели на меня, как будто я на них кинусь сейчас, небось, Таракан им про меня нарассказывал всего. Мне прямо смешно было. Мы ходили гулять. Катались, стоя на ногах, со здоровенной горки, каждый раз цепляясь друг за друга и падая. Жрали шаверму. Катались в метро, я там себе купил новые карты для покера и ракушку с сюрпризом – Банни в подарок, ещё всякой фигни. Какой же кайф куда-то выбраться! Вокруг огромный город, куда хочешь, туда и иди… Странное ощущение, если честно. «Вектор», – вспомнилось мне. Вектор из точки может пойти в любую сторону, вот так же и в обычной жизни, не в интернате. Что захотел, то и надел, куда захотел, туда и пошёл, что захотел, то и съел… Но, наверное, этим лучше не злоупотреблять, а то свихнёшься, как Макс. Вот уж у кого в голове одни зигзаги и спирали. Эх, Макс... Про Макса думать было больно. Я понимал, что это полный идиотизм, но всё равно мне казалось, что я вижу его в толпе. То, вроде, его куртка. То, вон, кто-то высокий без шапки – может?.. Нет. Я даже не надеялся, оно само не получалось не смотреть. В сумерках возвращаясь домой, мы нарвались на каких-то пьяных пиздюков в количестве пяти штук. Эти дебилы высмотрели у Вовчика мобильник и решили, что им он нужнее. Не знаю, каким надо было быть дебилом, чтоб лезть драться в таком пьяном виде, но мы их отпиздили, у меня даже настроение поднялось. Я у одного из них мобильник отобрал, у другого перстень с пальца снял, золотой, кстати. Потому что, если ты дурак, то это уже не лечится. Нахрена мне мобильник, я и сам не догнал. Странное было вечером, точнее, уже ночью. Мы поужинали и завалились в комнату, где жил младший брат (тому спать пришлось в зале, потому что тут диван больше), поставили на компе «Пиратов». Люблю этот фильм, уж не знаю, почему. Из-за Джека Воробья, не иначе. Те, которые там, типа, парочка со своей любовью, – они как варёные. Вот не люблю фильмы, где есть любовь, но тут, как по мне, их любовь никому не сдалась. Я, когда в первый раз смотрел, всё думал, что эта девица своего кузнеца бросит и этого командора бросит, и убежит с Джеком. Или Уилл так сделает. – Я бы так и сделал, – сказал я Вовчику. – Какой смысл сидеть на острове или где они там жили, если про тебя все знают, что ты пират? Я бы свалил. – А девушка? – А она бы за этого своего замуж вышла, – я только плечами пожал. – Подумаешь, девушка. Он бы мог сокровища искать, стать богатым, а так он кто? – Да, быть богатым – клёво. Так мы сидели и трепались. Вовчик купил несколько банок пива и мы пили его втихаря – оказывается, его мать пива вообще не терпит (тоже мне, мадам Козявкина!) – с сухариками, с рыбкой копченой. – А давай порнуху посмотрим? – предложил он вдруг, когда фильм закончился. – Чего? – я в этот момент всё пытался с себя крошки стряхнуть, чтоб не спать на них. – Какую ещё, нахуй, порнуху? – Да какую хочешь, у меня всякой дохуя… Простая, со всякими там сюжетами, жёсткое порно… – А гейское? – я, не подумавши, ляпнул. Вовчик вылез из кровати, стоял, рылся в какой-то сумке. Он загораживал монитор и, казалось, сам светился. Когда я ляпнул про гей-порно, он только на секунду повернулся, я думал, он меня нахуй пошлёт, ну, а я как-нибудь отшучусь, а он только коротко сказал: – Есть. Поставить? – Ну, ставь, – мне даже тревожно как-то стало, как будто я по краю крыши иду или по узкой доске – назад не повернуть, только дойти. Он поставил. И залез обратно в постель. Я чувствовал, что он тоже напрягся и не смотрел на меня. Мы смотрели на экран. А там ничего особенного не было, два парня, на вид самые обычные, ну, один такой, поприлизанней, светленький, тощенький, на шее татуировка в виде звёздочек каких-то. Другой – покрупней, смуглый, черноволосый, волосы длинные. Они сначала что-то говорили в камеру, светленький всё улыбался и прижимался к тёмному. – И чего они пиздят? – мне на Вовчика было смотреть как-то стрёмно. – Ну, этот, светлый, сказал, что его зовут, вроде, Роджер, как-то так, и что, типа, он недавно этим всем занимается и ему нравится. И чё-то ещё, – Вовчик на меня тоже не смотрел. А эти двое начали целоваться. Целоваться и раздевать друг друга. Медленно так, никуда не торопясь. Совсем не то, что мы с Максом, когда друг друга из одежды вытряхивали. У тёмненького тело было накачанное, тоже с какими-то татухами – вот откуда Макс этой фигни набрался. Макс… Я вспоминал его, глядя на экран, глядя на то, как двое парней целовались, лизали друг друга, как брюнет поставил блондина-«вродероджера» раком и принялся (ёб твою мать!) вылизывать ему прямо там!!!, а потом надел презик и засадил. И трахал его, а тот только глаза закатывал. Вовчик в этот момент так задышал, что даже носом засвистел. Я не отрывал глаз он монитора, ничего не замечая, и вздрогнул, когда он меня за руку взял. Ладонь у него была горячая и липкая, и он мою руку потянул к себе, я на ощупь, под одеялом, нашарил его член – твёрдый, горячий, гладкий, окруженный волосами. И что делать, я знал, хорошо знал, и он тоже, я почувствовал, как он засунул свою руку мне в трусы. И мы не смотрели друг на друга, и я даже на экран толком не смотрел. Потом мы лежали молча. Я глядел на потолок – тёмный (никакого вечного фонаря за окном), только иногда по нему свет двумя полосками проходил сквозь шторы – машины ездили. Тут, рядом. Странно как-то. Я уже совсем забыл о таком, хотя, когда дома жил, тоже часто просыпался, смотрел на эти полоски и мне всегда казалось, что если кто-то куда-то ночью едет, то, наверное, по совершенно необычным делам. Представлял себе бандитов, ментов, пожарку, скорую и опаздывающих в аэропорт. Мне никогда не приходилось по ночам ездить и казалось, что это должно быть очень увлекательно. Вовчик всё вздыхал и ворочался, а я лежал на спине и не мог уснуть. Меня словно встряхнуло – впервые с момента отъезда Макса я почувствовал, что ещё живой. Так совпало – поездка, драка, порно это… – Стас, ты спишь? – задал Вовчик один из самых дебильных вопросов в мире. – Нет. – Стас, ты только не залупайся на меня завтра… Ага? – Да ладно, чё такого-то, расслабься. – Не, ну, ты просто, ну… Ну, ты всегда... это, а тут вдруг это – р-раз! Дохуя понятно объяснил, конечно. – Да ладно тебе… Только не трепись, хорошо? А то живым не будешь! – Да я чё, не понимаю? Я же, ну… Я же уважаю тебя очень, – Вовчик придвинулся ко мне. Мы каждый под своим одеялом лежали. Хорошие одеяла – толстые, тёплые. И диван удобный – мягкий, длинный, ноги упираются не в холодную деревянную стенку, а в мягкий подлокотник. – Стас? – Чё? – А у вас с Максом… ну, это… было? – Ну было. – Нихуясе! Ну и как? В смысле… ну… ваще – всё? – Ну да. Тебе-то что? – я вдруг замер. Макс подкатывал к Игорю… А если и к Вовчику?! Вовчик всё-таки к нему ближе по социальному статусу, не такой страшный, как я, да и, в отличие от Игоря, не девственник. Блядь, придушу Вовчика!!! – Да так, ничего. Просто ты, типа, не любишь такого, за Леночку мне тогда морду разбил. – И ещё раз разобью. Леночка – пидор гнилой, нечего с ним вообще даже разговаривать! А Макс был не пидор. И я не пидор, ясно?! – Да чё тут неясного. Я тоже, – Вовчик повозился, я почувствовал, что он повернулся ко мне, почувствовал его дыхание. Пахло пивом и копчёной рыбой. И жвачкой какой-то едкой – это когда он её зажевать успел? – Я тоже не пидор. И, помолчав, добавил, ещё раз вздохнув, как когда его к доске вызывают, а он не знает нифига: – Я бисексуал. – Чё, блядь?! – я аж подскочил, а Вовчик отодвинулся. – Это в каком смысле?! – В нормальном. Я просто… ну, а чё такого? «Бишкой» быть – не западло. Ты теперь тоже вот… – он заглох. А я успокоился. Вот, бля, номер – дед на свадьбе помер! – «Бишкой» быть – не западло, – продолжал Вовчик, – даже, наоборот, почти прикольно. Бабы – бабами, а парень – это, всё-таки, другое. Ну, ты сам понимаешь, да? – запах жвачки стал ещё острей. – Ты что, целую пачку сожрал? Нафиг? – Ну, это, типа, вместо чистки зубов, – он отодвинулся. – Ты не злишься? – Ну, а хули мне на тебя злиться? А кто знает? Их наших? – Да так никто. Только Рэй знает. И Макс знал. Он меня спалил. Прикинь, подходит ко мне такой и говорит: «Ты, типа, би или гей?» Я его послал сначала, а он говорит: «Чё, типа, от меня можешь не скрывать, я же вижу.» Ну, а я: «Чё, типа, Стасу скажешь?» Он говорит: «Не, зачем? Сам ему скажи.» Я такой: «Да ты чё, он же меня убъёт, нахуй!» А он: «Да нихуя не убъёт!» И не убил же! Я снова вспомнил Макса, внутри кольнуло. Вот ведь… И зачем он так, вечно ему больше всех надо было! Макс, Макс, зачем ты уехал, зачем ты приезжал?.. – А Рэю ты зачем сказал? – Да я, это… Я не говорил, просто, ну… Ты его бить не будешь? – Тааак?! – Мы с ним, короче… Иногда… Ну, не то, чтоб иногда, довольно часто, если честно. – Вам, блядь, что, девок мало?! – вот от кого – от кого, а от Рэя я такой хуйни не ждал. Я Рэя с самого начала помню, когда мы ещё в общей спальне спали. Это я вполглаза сплю, чуть шухер какой – подрывался сразу, а Рэй дрых, как убитый. И никогда, и ни с кем… Если честно, всем стрёмно было к нему в этом смысле лезть, почему-то. – Да при чём тут девки? Рэй, он… Не стоит у него, короче, на девок. Он мне рассказал один раз… Он, когда маленький был, с матерью в одной кровати спал, она какая-то больная была… А потом умерла. Во сне. Я вздрогнул. Мне Рэй ничего такого не рассказывал, тьфу, гадость-то какая… – Наверное, поэтому. Он мне сам предложил как-то раз. Ты не думай, мы больше ни с кем, не палились, что я, не понимаю, что ли? И Рэй понимает. Он тоже тебя уважает очень. Ты не злишься? – Не злюсь, – я, действительно, не злился. Странно даже самому. Меня всегда почему-то задевали такие вещи очень сильно. Даже когда пацаны про девок начинали трепаться – меня это бесило. А теперь – ну, а чего теперь-то? После того, что у нас с Максом было? – Давай спать, я устал, как скотина. Вовчик повозился, повздыхал и уткнулся носом в подушку. Я слушал его сопение и думал. Вовчик – бисексуал. Макс намекал на что-то такое. Рэй… Ну, Рэй у нас «ку-ку» немного, это и так ясно. Я… Я гомик, наверное, только кто же узнает? Если бы я приехал к Максу (от этой мысли потянуло в груди – привычно неприятно), то всем было бы понятно, чего мы в одну постель легли. А вот с Вовчиком – никто ничего такого и не заподозрит, а это главное. Не палятся эти два идиота – и хорошо. Я уснул, но даже во сне видел, как по потолку скользят световые линии от машин. Первый раз я проснулся совсем рано от того, что Вовчик смотрел на меня. Глаз я не открывал, а он смотрел, я чувствовал, что он нагнулся надо мной, как будто что-то высматривал на лице. Первая мысль была – резко вскочить и укусить его за нос, но я хотел посмотреть, что будет дальше. А ничего не было, он встал и ушёл – в туалет, наверное. Потом вернулся, повздыхал (что за привычка дебильная, он что, всегда так перед сном?) и уснул. И я уснул. Потом мы проснулись оба, когда солнце уже встало. В комнате было нарядно очень, обои прикольные – сверху, типа, небо, а внизу – пейзаж, холмы какие-то, домики старинные. И, типа, дракон летит. Люстры на потолке не было, только лампочки такие вдавленные по кругу. Над столом грамоты какие-то висели, кубки, медали – частью Вовчиковы, частью его брата, он, оказывается, в математике шарил и в шахматах. Надо же! Я Вовчику про то, что было ночью, ничего не сказал. Он мне тоже. Ну, было и было. Мать Вовчика меня просто поразила. Утро, завтрак, а она в шикарном платье и накрашенная. Интересно, а лет ей сколько? Выглядит круче моей матери намного, круче, чем наши училки. – Владимир, а почему твой друг на меня так смотрит? Наверное, опять рассказывал ему, какая у тебя плохая мать? Я знаю, ты это любишь – жаловаться всем, какой ты бедный и несчастный, как тебя все притесняют?! – вдруг спросила она. Нет, ну, вот с чего вообще такое взяла? Вовчик насупился. – Да нет, что Вы, – друга надо было спасать. – Просто я раньше таких красивых женщин только по телеку… телевизору видел. – Ой, ну что Вы, Станислав… – она заулыбалась и зубы у неё были белыми-белыми, как в рекламе зубной пасты. – Вот, Владимир, даже твой друг умеет нормально разговаривать, а тебя учили-учили и всё без толку! Я, прямо, не знаю… Ну вот, ничего не скажи, всё по Вовчику прилетает! Батя у Вовчика был здоровым мужиком, пониже меня, но покрупнее. Мы с ним решили побороться, я его давил-давил, но он меня сделал! Охуеть! – Ничего себе… Вам, молодой человек, надо подумать о карьере профессионального рестлера или борца. Не думали спортом заняться? – Да не знаю… Этим же вроде с детства заниматься надо, да и дорого это – тренажеры, всякие там препараты… У меня денег нет. – Эх, а вот когда я был маленьким, передо мной таких вопросов не возникало. Какие деньги? Партия за меня платила! – Какая партия? – поинтересовался я. Это что же за партия такая? – Коммунистическая. В то время… Тут Вовчик сделал страшное лицо и утащил меня из комнаты, сказав, что что-то показать хочет. – Блин, если при бате упомянуть всю эту хрень, он в жизни не заткнётся. Он уверен, что стал бы чемпионом Союза или как-то так, если бы чего-то там не развалилось, и ему бы не пришлось деньги зарабатывать. Он, типа, сдал от этого и сейчас таких результатов не выдаёт. Потому и меня напрягает – ты, говорит, лучше сейчас жизнь прочувствуй, чем потом. А мать – ну, у неё свои соображения. Они всё время спорят на эту тему, а мне как-то по барабану. Я не хотел бы в Советском Союзе жить. Пионеры, Ленин, Сталин… – Маркс и Энгельс, – вспомнил я. – Комсомол там всякий… Вот прикинь, какой-нибудь хмырь-секретарь комсомола начал бы до тебя докапываться: «Почему, мол, не так одеваешься, почему так себя ведёшь, почему взносы не платишь?» – А вот хуй! Это я был бы секретарь, это я бы до всех докапывался! – мне вдруг стало смешно. И грустно. Вот и Макс тоже переживал из-за этого. Макс… И всё-то я на него натыкаюсь. На его слова, на его мысли, на его поступки. Как будто он не только свою комнату захламлял своими вещами, но и всю мою жизнь – собой. Только вещи он забрал, а себя оставил где-то внутри меня. Внутри не там, где сердце, кости, кишки, кровь и лимфа, а где-то ещё, где существует душа, которая у меня есть, что бы там ни думала наша русичка, душа, которая болит сейчас, которая, наверное, попадёт в ад, если бог существует. – Пошли ещё погуляем, – предложил я. Мы снова шарахались, катались с горки, у каких-то китайцев купили бомбочек целый вагон, часть я сныкал, а часть мы взрывали около машин и они начинали завывать сигнализацией. Я приметил какую-то вентиляцию открытую, слепил снежок, вставил туда несколько штук и закинул внутрь – они там рванули, звук получился классный, представляю, как там в здании все задёргались! Кто-то даже в окно высунулся и начал на нас орать и тоже схлопотал снежок – уже, правда, без бомбочки. – Смотри-ка, ювелирка. Давай зайдём! Не знаю, но к украшениям, к золоту меня всегда тянуло страшно. У меня было кое-что – выигранное в покер, выменянное, отданное взамен за помощь. По большей части – девчачье всё. Я не хранил это у себя, отдавал Банни, она увозила к себе домой. После выпуска из интерната – заберу. Стукнет восемнадцать – продам. Или Вовчика, вот, попрошу. В ювелирке я с удовольствием рассматривал украшения, особенно золото и платину. Вот эта цепь мне бы в самый раз. Часы… нихуя себе, сколько стоят! Блин, иконы с серебряными нашлёпками или как эта хрень называется… Ложечки серебряные, всякие штучки из янтаря… А тут что? Тут – это стойка с подержанными украшениями. Цепочки, крестики… О, серёжки, у меня такие есть… Хм, мало стоят. О! От этого кольца я взгляд не смог отвести. Оно было серебряным, таким простым вроде, с зелёным камнем. Камень имел форму сердца и наискосок был перехвачен как серебряной ленточкой, в которой чередовались маленькие чёрные и прозрачные блестящие камушки. Цвет у камня был такой не ярко-зелёный, как у изумрудов, которые я раньше рассматривал, не жёлто-зелёный, а… Такой странный и сам он внутри был с жилочками, как будто это лёд зелёный, но на гранях переливался. – Молодой человек, Вам чего? – обратилась ко мне продавщица. Я ей не нравился, это понятно. – Вы учтите, у меня тут тревожная кнопка, если что, я милицию мигом вызову. – А что сразу милицию? Может я купить что-нибудь хочу? Вот это кольцо, например! – я ткнул пальцем в зелёный камень. – Чё, кстати, оно такое дешёвое? Камень фальшивый? – Камень настоящий, это хризолит. Не очень чистый, но настоящий. Кольцо сделано на заказ, серебро невысокой пробы, камни вот эти мелкие – фианиты и морионы. Размер не женский, а мужчины такое не носят. Если хотите сделать девушке подарок на День святого Валентина или 8 Марта, то могу посоветовать по той же цене… – Я покупаю, – я взял с собой всю свою заначку и сейчас, кажется, собирался отдать немало за кольцо, которое мне только на мизинец налезет, которое я и носить-то не буду… Но я хотел его купить. – Коробочку взять не хотите? Коробочки мне не понравились. Какие-то не такие, как надо. Дурацкий бархат, дурацкая форма – сердечки, бутоны розочек, лебедь… Всё не то. Вовчик смотрел на меня, как на дебила, но мне было как-то пофиг. Вообще, странное у меня было настроение. Затем мы вернулись к нему домой и был обед их четырёх блюд и десерт. Потом мы с его братом смотрели какой-то странный фильм, я не врубился до конца, про что он – кто-то за кем-то гнался, какие-то странные длинноволосые типы, мечи, луки, магия… – Чё за кино? – «Властелин Колец: Две Крепости» – А это про что? – А ты не знаешь? – этот мелкий на меня посмотрел, я такой взгляд знал. «Ты этого что, не читал?» Так Игорь иногда смотрит, так Макс смотрел. – Про Кольцо Всевластия, конечно. – А, сказка… – Сам ты сказка! Ты, по ходу, как мой брат, в жизни три книжки прочитал: азбуку, вторую и синюю. – Да ты юморист, я смотрю. Петросяну тексты пишешь? – я отмахнулся. Кольцо Всевластия, надо же. – И что, это кольцо желания исполняло? – Оно давало власть! Единую, чтобы всеми править… Вовчик фыркнул, а я присмотрелся к его брательнику повнимательнее. Они с Вовчиком на лицо всё-таки похожи, только Вовчик весь накачанный, прямо посмотреть и потрогать приятно. А этот тощий, сплошные локти и коленки, да ещё очки на носу… не люблю очкариков, помер бы, если бы очки носить пришлось. – Хочешь себе такое кольцо, да? Пацан поставил фильм на паузу, там какая-то лысая хуйня как раз в воду смотрела на себя. Ну и рожа – напоминает одного пацана в интернате для дебилов, прямо вылитый! – А кто не хочет? В этом-то и смысл – его все хотят, но его надо уничтожить. Фродо идёт в Мордор, чтобы бросить его в лаву… – Зачем? – Потому что это единственный способ остановить Саурона, ну, Тёмного Повелителя, хозяина Кольца…. – А если самому надеть это кольцо? – Тогда ты либо свихнёшься, либо станешь тёмным повелителем сам. – А это плохо – быть тёмным повелителем? – вот поэтому и не люблю сказки. Вечно там все добрые, хорошие, тупые до отвращения, но почему-то побеждают, а плохие проигрывают, хотя умнее и сильнее. – Да, – ответил Вовчиков брат, и я понял по голосу, что на самом деле он так не думает, что у него, наверное, проблемы в школе, а заступиться за него некому, потому что предки заняты собой, а старший брат в интернате. Не знаю, как я это понял… Просто понял. – Фигня. Враньё, как про то, что если будешь дрочить – ослепнешь. Власть – это ум и сила. Не знаю, как в сказке, а в жизни они всё и решают. – Хорошо тебе говорить, когда ты сильный, – Артём бросил тапком в кота, – кыш, Том! Любит он за ноги кусать… – Найди себе кого-нибудь сильного и подружись с ним. У нас в интернате только так и живут, – равнодушно пожал плечами Вовчик, – а ты с людьми общаться не умеешь, кидаешься на всех, как припадочный. – Очень надо мне со всякими идиотами общаться, – пацан снова включил фильм, но мне смотреть было не очень интересно, я никак суть не мог уловить, только и смотрел на пейзажи и сражения. А потом наступил вечер и мы перекусили, собрали вещи и вернулись в интернат. А на следующий день каникулы закончились, и мы снова играли в покер, и я отыграл все деньги, которые потратил на кольцо. Ничего особенного не произошло. Азаев только не играл, хоть и приехал. Да и ну его нахуй, раз не свалил. Успею я до него доебаться. Я подарил ракушку Банни. Прикольная штука – баночка с запечатанной ракушкой и такая подвесочка с маленькой клеточкой. Ракушку открываешь – в ней жемчужинка. Её в эту клеточку вставляешь и носишь. Жемчужина была маленькая, меньше горошины, но чёрная. Банни понравилось. Она мне презентовала классный шарф, серый с чёрным, Игорь – шикарный блокнот в кожаном переплёте, с позолоченной кромкой и золотой ручкой (не настоящей золотой, конечно, но выглядит круто). Даже Дёмин подарок сделал – лазерный фонарик-указку. Вроде фигня-фингёй, но дорог не подарок, дорого внимание – да и понравился он мне. А потом началась учёба и я привычно сидел на задней парте – то с Вовчиком, то с Игорем. Парты отмыли, от рисунков Макса ничего не осталось. На уроках лит-ры скука – никому и дела нет, какой смысл вкладывал какой-то хер сто лет назад в какое-то произведение. Вернее, Игорю есть, но ему важна оценка, вот он и отвечает как по писаному, училка кивает головой, садись, Менштейн, «пять». Сегодня Старый Новый год. С ёлки, что осыпалась в актовом зале, сняли игрушки – в основном пластмассовые и самодельные бумажные, мишуру и лампочки, часть из которых не светила. Останки ёлки вынесли во двор, на голых ветках зацепились куски мишуры. Когда стемнело, мы сожгли её, она хорошо горела из-за смолы и эфирных масел. Мы взрывали привезённые мною петарды и передавали по кругу бутылку с очередной настойкой, которую бабка прислала Рэю. Я смотрел в огонь и думал про ад, про Макса, про Вовчика с Рэем, про то, что ни хрена не знаю, что будет дальше со мной, не знаю, чего я хочу. Потом я загнал Игоря в душ, типа, не хочу спать с ним, дымом провонявшим, в одной комнате. Но дело было не в этом, надо было поговорить. – Игорь, скажи сразу, я бить не буду, слово даю. Ты гей? – У тебя крыша поехала? – Игорь кинул в меня мочалкой. Я рассмотрел его внимательно. Хм, а он, и правда, красивый… Только худой и сутулится. – Ты как с Максом пообщался, так всех по себе равнять будешь? – Смотри у меня, чтоб без всякой там хуйни! – я тоже кинул в него мочалкой. Ну, хоть с Игорем всё нормально. Перед сном я достал тайком кольцо. Я хранил его в плоской баночке с завинчивающейся крышкой, на комке ваты. Посветил туда фонариком, посмотрел, как оно переливается. Красивое. Необычное. Оно как будто обещало какие-то изменения, оно было совсем другим, непохожим на все те цацки, которые у меня были, и оно было моим. От этого становилось немножко легче.