Любовь без поцелуев

Здравствуйте, мои бесценные читатели. Извиняюсь, что меня так долго не было. Эти дни для меня были отмечены несколькими стихийными бедствиями, техногенными катастрофами, кознями Тёмных сил, а самое главное - полным и тотальным отсутствием интернета и порой - самого компьютера. Я очень рада за тех всех, кто по прежнему ждал продолжения и не отписался от меня.

Ты, зловещая луна В мои муки влюблена Отобрав души покой, Что ты делаешь со мной? Может ты мне дашь ответ Почему весь белый свет Обозлился на меня, Для чего родился я?

* – А новенькие-то наши охуеть, какие борзые, – сообщил мне Дёмин как-то вечером. Я задумался. Новенькие появились у нас два дня назад и я как-то упустил этот момент. Тамара наша Блинмалинишна начала опять свои гнилые наезды, что до ЕГЭ меня не допустит и уйду я из школы со справкой. И давай то, давай это… Садись, мол, и пиши, вот прямо здесь и сейчас, без Менштейна, чтобы я видела! Это она, без пизды, мне так мстит. За то, что мы с Максом её тогда так знатно послали. Стерва. – А чё они там? – я сидел в прачечной, наблюдал за стиралкой. Она в последнее время гудела и дёргалась, как будто взлетать собиралась, и мне было интересно, что будет, если поставить на неё, допустим, маленькую банку и большую – какая первой улетит? Дёмин, или как я его назвал «Дёма», притирался к нам. Тренироваться мы его ещё не звали – не заработал, то есть, но в душ он с нами уже ходил. Я видел, что он это ценил. С мозгами, значит, пацан. Понимает, что мы-то в этом году уйдём, а он останется. – Да чё-то ваще, блин, какие-то, типа, мутные… Вот я хренею с умения некоторых людей объяснять всё чётко и подробно! Новеньких было двое – брат и сестра. Как это называется: двойняшки или близнецы? Не знаю, как-то я мельком их только видел. Пацан такой – пониже меня будет, волосы светлые, аж жёлтые, как сухая трава. Не качок, ничего такого, только взгляд какой-то такой бегающий и рожу кривит, как будто воняет всё время. А его сестра – ну один в один, только волосы длиннее и сиськи есть. Я ещё удивился, думал, такое – когда два одинаковых, может быть только, если одного пола пацаны, например, как Евсеевы, или там ещё дома две девчонки… но они не очень похожи между собой были. Короче, пока я мучительно вспоминал, что ещё, кроме свободной продажи кокаина, могло повлиять на творчество поэтов «Серебряного века» (это Макс как-то сказал, а я запомнил), эти двое успели тут показать себя. Вроде как им уже было чуть ли не по восемнадцать, но отправили их почему-то в десятый класс. Ну, мало ли, может они у нас особо одарённые, тут таких хватает. Не в том дело. Во-первых, они потребовали, чтобы им разрешили жить в одной комнате. Ничего себе, какое блядство! Типа, они брат и сестра. Какая разница – всё равно блядство. Пока я тут, такому не бывать. И ещё девка отказывается в форме ходить. Ничего себе дела! Даже Макс ходил и не облез, хотя и жаловался всё время. – Будем разъяснять, – сообщил я Дёмину. – А ну, смотри! Большая банка во время особо сильной машинной конвульсии подпрыгнула и грохнула об пол. Маленькая тоже подпрыгнула, но устояла. – Что и требовалось доказать. – А почему так? – Ну… – я постарался вспомнить физику. – Короче, дело в массе. Чем больше масса, тем больше инерция. Большой предмет сдвинуть сложнее, но остановить тоже при равной скорости. Сам я был толком не уверен в том, что сказал, но тут главное – чтобы сомнения в голосе не было. – Так, убери эту хуиту, – я кивнул на осколки. – И давай ко мне. Будем наших близнецов расселять. Они же не сиамские. Дёма заржал, а я ушёл из прачечной, думая о том, что стиральная машина не сегодня-завтра накроется, и, если немного похимичить с проводом (предварительно отключив его, конечно), может славно так закоротить. Гореть в прачке особо нечему, хотя… Стоп! Почему нечему? Если стащить туда достаточно пластиковых тазиков (почти у каждого есть свой), кое-какого шмотья, ну, там всякого, по мелочи, получится изрядная душегубка. Здание поставят на проветривание, а нас куда-нибудь отвезут на целый день. Это стоило обдумать. – Стас, чего они тебе сделали? Ну, подумаешь, хотят жить по-своему. Игорь сидел на кровати, поджав ноги, и что-то строчил в толстой тетради. – У тебя что, других занятий нет? – Не-а. Что ты там пишешь всё время, роман? – Может и роман, – Игорь весь подобрался, как будто я у него сейчас начну отбирать тетрадь. Я сто лет так не поступаю! – Слушай, я думал, ты с Максом пообщаешься и перестанешь быть таким… Таким… – Каким? – Злобным уродом, – Игорь загородил морду лица своей тетрадью, только глаза видны. – Ты хоть немного думай о том, что творишь! – Я всегда очень тщательно обдумываю, что творю, – я лёг на кровать, закидывая ноги на спинку. Если так и дальше пойдёт, мне придётся спать на полу на голых матрацах, потому что кровать мне упорно мала. И рубашки, приходится их расстёгивать, а я этого страшно не люблю, но как сказала наша кастелянша, «не заказывать же на тебя отдельный размер, сам виноват, нехер таким бугаём вырастать!». – И вот поэтому у меня обычно всё так хорошо получается. Ну, а что я злобный урод – ну, я таким родился. И не ной – я тебя не трогаю. – Да я не про то! Что они тебе сделали, эти близнецы? – В смысле? Они хотят жить в одной комнате! – меня просто передёргивало от этой мысли. – Ну и пусть себе живут, тебе это как мешает? – Мешает. Если хотят – пусть попробуют. Вдруг получится? Игорь только рукой махнул и, перевернувшись на живот, уткнулся лицом в подушку. Вечерком мы всей честной компанией пошли в гости. Ну, конечно, я, Вовчик, Игорь (как он сказал «проследить, чтобы ты не зверел», за что получил у меня), Банни – из интереса, Дёмин, Пашик, Яшик – на подхвате, ну и всё-таки десятый класс – это больше про них. Сначала я, как вежливый человек, постучал, даже рукой. Меня послали нахуй. Хорошо. Теперь я дверь уже пнул – не выбил, а так, подрихтовал немножко снизу. Ну и открыл ключом-универсалкой. Они жили в комнате, в которой раньше жил Макс, и уже одно это меня бесило неимоверно. Лучше бы комната стояла пустой. Эти двое тут расположились, похоже, и впрямь собирались вместе жить. Уже какие-то морды на стенку налепили – рожи знакомые, то ли «Фабрика звёзд», то ли ещё какие такие прошмандовки российской эстрады. Одна постель нихуя не застелена, на другой какое-то шмотьё и вещи – мужские и женские. У Макса такое было, без бабских вещей, конечно. Я Макса вспомнил и почувствовал, как во рту становится едко от злости. Почему он уехал, а приехали вот они? Парень сидел на стуле, девка ковырялась в вещах. Я попытался вспомнить, как кого зовут. Вот её – Галей или Аней, а парня Колей. – Привет! А мы тут мимо шли, в гости решили заглянуть. – Валите нахуй, – это девка рот открыла. – Мы вас не звали! – А вы чего такие некультурные? А «здрасте» сказать, а угостить чем гостей? – я прошёл и лёг на незастеленную кровать. Все остальные разошлись по комнате, рассматривая вещи, Банни присела около меня, Вовчик встал в проходе. – Эй, куда в обуви на чистое бельё! – вскинулся пацан. – Заправлять потому что надо. Ну, так где же «здрасти»? – Здрасти. И валите отсюда! – это всё Галя-или-Аня возникала. Я подумал, что если её коротко постричь и сиськи совсем убрать, то от брата и не отличишь. Прикольно. Вот бы у меня был брат-близнец… Хотя, нет. Как бы я с ним делил, к примеру, Макса? Нахуй не надо! – Молчи, женщина, твой день – восьмое марта! – Да пошёл ты! Я знаю, кто ты. Стас Комнин, – она сделала ударение на «о» и меня аж передёрнуло. Я почувствовал, что злюсь сильней, хотя надо было делать спокойное лицо. – Комнин. – Ты что, армянин? Это армянская фамилия, и то она произносится как Комнян. Так, ну это уже борзота через край. Даже Игорь повертел пальцем у виска, а все остальные и вовсе напряглись. – О, гляньте, да у нас тут эрудиты! Эти, как их, «что-где-когда»? – я встал. – Ну а ты чего молчишь? – я обратился к парню. Тот жевал губу. – Я с простейшими не общаюсь. – Так-так, – я вдруг заметил на тумбочке предмет, который меня заинтересовал. Это была шкатулочка в виде сундучка – чуть-чуть побольше спичечного коробка. Совсем как настоящий – на картинах или в фильмах, только маленький. – Подаришь? – Руки убрал! – девка кинулась ко мне, но я её отпихнул к Вовчику. Парень тоже кинулся, но ему я врезал – по животу и почкам, и он скрючился. – Я директору скажу! – заорала девка. – Он мне сказал, что если ты кого-нибудь из нас тронешь… – А я разве трогал? – то, что я взял шкатулку, было сигналом. Дёма перевернул чемодан, Пашик с Яшиком открыли тумбочку. – Это Дёма, вон, был, все видели. – Да, это я ему уебал, – с охотой подтвердил Дёмин, копаясь в вещах и выуживая оттуда какие-то кружевные трусы – всем на радость. Я вертел сундучок в руках. Как же он открывается? Ага, вот здесь нажать… Внутри лежал кулон на цепочке – в виде сердечка, знаю такой, внутрь ещё фотки запихивают. Фигня – дешёвка, серебро. – Ну давай, сопри, сопри! Урод тупой! – Неправда, – я подошёл к окну, которое столько раз открывал в прошлом году. – Я не тупой. И выкинул кулончик в снег. А вот нехуй насчёт моей фамилии выражаться! Девку перекосило. Заплачет – не заплачет? Заплакала. – Сука, да что ты натворил… Да ты, бля… – Я директору скажу, – опять открыл рот парень. – Директору? Что ты ему скажешь? – Что ты украл… – Я не крал. Шкатулку вы мне сами подарили, она пустая была, да? Это все подтвердят. Подарочки – не отдарочки. А что у вас ещё хорошего есть подарить? А вы подумайте! Это раз. Во-вторых, фамилия моя звучит исключительно как Комнин через «и». Всегда. В-третьих, директору никто ничего не говорит, – я смотрел в окно – на снег, на деревья. Мне казалось, я их знал до последней ветки. – В-четвёртых, расселяемся. Нехуй тут жить вдвоём. И на уроки все, я сказал – все, ходят в форме. Если я завтра выясню, что кто-то опять выёбывается, этот кто-то не найдёт в своём шкафу даже запасных трусов. Что-то непонятно? – Пошёл нахуй! – Вовчик уже не держал девку и она кинулась ко мне. Я её схватил – эх, жаль нельзя её врезать! Вот вам и равенство между мужчинами и женщинами. – В-пятых, – я её руки сжал так, что она только пальцы растопырила, – когда я задаю вопрос, надо отвечать «да, Стас» или «нет, Стас». А поскольку девок мы не трогаем, огребать за тебя будет твой брательник. Вовчик, Дёма… Тока чтоб на видных местах синяков не было! Видно было, что этот дебил не умеет драться, он как-то совершенно по-бабски закрывал рожу руками, хуже Игоря. Вот и что, спрашивается, понты кидать, если ответить за свои слова не можешь? Потом я её отпустил, она тут же к брату бросилась. А я за окном подхватил немного снега с карниза и бросил на постель. – Ну и чтобы не скучали… – я загнал в замочную скважину кусок проволоки. Без суперклея его оттуда, в принципе, можно вытащить, особенно, если осторожно, а не дёргать ключом туда-сюда. Но мне просто хотелось, чтобы замок сломался, и комната осталась пустой. Шкатулку я забрал не просто так – я решил, что там будет храниться кольцо, которое я купил. Придя к себе в комнату, я первым делом переложил его туда из банки. Вот, то, что надо! Я ждал, что Игорь будет мне приседать на уши о том, какой я нехороший, но Игорь куда-то умотал. Да и ладно. Пришла Банни. Погрызли с ней «кириешек», поболтали. Эта девка – её звали Аней всё таки, успела уже кое с кем поссориться. – Ходит и строит из себя не пойми что. С ней разговаривают, а она даже не отвечает! – А брат её что? – А хрен его поймёт… Игорь пришёл перед самым отбоем и ни слова мне не сказал. Да и чёрт с ним! … Я проснулся от того, что на меня смотрят. Приоткрыв глаза, я различил в темноте Игоря – он сидел на кровати. Наверное, в туалет собрался… Но тут он вдруг принялся переодеваться – я слышал, как он шуршал в темноте, снимая треники, в которых спал, и надевая джинсы – вжикнула молния, как надел поверх рубашки свитер. А потом порылся в тумбочке и в воздухе запахло одеколоном. Ну, нихрена себе, новости спорта! А затем подошёл ко мне, даже не совсем ко мне – просто сделал пару шагов в мою сторону, постоял. А потом ушёл. Так, куда это его понесла неведомая сила? Я только ноги в кроссовки сунул. Игорь спустился на второй этаж и пошёл к нежилым помещениям, я – за ним. Он остановился возле игровой комнаты, заглянул туда (я смотрел из-за угла) и зашёл. Я аккуратно подошёл к двери, к счастью, как и многие здесь, она была перекошена и толком не закрывалась. Видно ничего не было – только щель. Но голоса слышались прекрасно и вот этот голос я мигом опознал. – …Ты обещал! – это же Аня сегодняшняя, какое кино! – Слушай, не сегодня, я что, должен у него в тумбочке рыться? Ты знаешь, что мне за это будет? Не понял? В МОЕЙ ТУМБОЧКЕ?!! – Зачем вообще надо было всё это? Я говорил ведь… – Я, извини, не тот человек, чтобы слушаться какого-то придурка с перекрученной фамилией! Если тебе так нравится… – Ань… – судя по звуку, Игорь сел, – мне это тоже не нравится. Только это бесполезно, понимаешь? Ну вот, строила ты из себя там Зою Космодемьянскую, и что? И теперь у тебя кругом враги и у твоего брата тоже. – Подумаешь! – ну и мерзкий же у неё был тон. Знаю я эти интонации, «вы все быдло, а я король», вот и Макс тоже иногда так. Хотя, не так, и уж, конечно, не со мной. Стал бы я по-хорошему с человеком, который таким тоном со мной разговаривает! – Меня всегда все ненавидели и завидовали. Я ничего другого и не ожидаю от вас. – Ань, – у Игоря голос звучал устало как-то. – Пожалуйста, проснись. Нет больше никаких «вас». Ты теперь тут живёшь. И ты отсюда никуда не денешься. Я тоже сначала думал… Но ведь тут – не дома, никуда не уйдёшь, кроме как в себя. Ань, пожалуйста… Не нарывайся! Я хочу тебе помочь, очень хочу! Потому что я же вижу, что ты не такая, как все, потому что… – Да. Я не такая. И мой брат – не такой. Эту шкатулку и медальон подарил мне мой парень. Он сейчас в армии служит. Но, конечно, не можешь же ты просто взять нагло украденную вещь и вернуть законному владельцу! Это, как вы говорите «не по понятиям», а чего ещё ждать от сына зеков! – Ань, я… – Отвали! Я быстренько спрятался в дверную нишу по соседству – не очень-то, но в темноте сойдёт. Услышал шаги «цк-цк-цк», каблуки, значит. Выглянул. Игорь вышел из комнаты. В полумраке от света в окнах и аварийной лампы в конце коридора я видел, что он стоит, опираясь одной рукой на стену, свесив голову. – Привет, сын зека! – я подошёл поближе и ткнул его пальцами в бок, под рёбра. Игорь дёрнулся и чуть не завопил на весь интернат, хорошо, я ему быстро рот зажал ладонью. – Что, продинамили тебя? – Блядь, Стас… твою мать, я чуть заикой не стал… Ты что здесь делаешь? – Я сколько раз просил на меня не пялиться, когда я сплю… Вот, стало интересно, куда это ты ночью собрался, да ещё одеколоном побрызгавшись… Моим, кстати. Это, действительно, был тот, что подарил мне Макс, – тот самый «Питон». Сейчас, в темноте, я чувствовал этот запах, и это было как-то странно. – Ты подслушивал! – Ну да. Показалась дежурная и стала бухтеть, но я её послал подальше и потащил Игоря в комнату. Тот шёл с такой мрачной рожей, как будто Азаеву три «тип-топа» проиграл. – Ты хотел залезть ко мне в тумбочку! Игорь лёг на расстеленную кровать прямо в одежде и уставился в потолок. Я зажёг настольную лампу, которую не стал возвращать в комнату для домашних заданий. – Я бы не стал, честно. Ты же понимаешь… – Я бы тебя за таким поймал – я бы руки тебе переломал, нафиг! – я сел на его кровать. – Чё ты к ней вообще сунулся? Она какая-то на всю голову ебанутая. Я таких понтов даже у Макса не видел, хотя кому, как не ему. – Ну вот откуда она про моих родителей узнала? – От Таракана, не иначе. Да ладно, подумаешь, девок, что ли, у нас мало? – Да ты не понимаешь! – у Игоря глаза блестели, и я с отвращением подумал, что он сейчас рыдать начнёт. – Она не такая, как другие! Знаешь, когда я увидел, как она разговаривала с учительницей… И она такая красивая… Ты не поймёшь! – Ага, куда нам, сирым и убогим, до вас, охуенных эрудитов, – я, сам не понимая почему, сбросил кроссовки и лёг рядом с Игорем. Он был тёплым, от него вкусно пахло туалетной водой. И руки тоньше, чем у Вовчика, чем у Макса, и волосы длинней и мягче. Я провёл рукой по его волосам и он застыл, дёрнувшись, как будто его током шибануло. – Стас, ты чего?.. – Ничего, – я вспомнил, как мы лежали тогда с Вовчиком у него дома, когда смотрели порнушку. Мне захотелось сейчас так же – чтобы Игорь прижался ко мне голым, захотелось подрочить ему, а он бы мне. Кровать конечно, короткая и здорово провисает подо мной до самого пола, но я бы всё равно полежал с ним, это так здорово, оказывается. – Стас, не надо, пожалуйста, – Игорь повернулся ко мне, глаза его были закрыты. – Да ладно тебе, чего ты, – я поймал его за руку. – Ты с Максом пробовал… Давай со мной! Ну давай! – Я… Не надо! Я не хочу! Я… Хорошо, – вдруг выдохнул он, расслабляясь, не открывая глаз, а я не понимал, почему у него такое лицо несчастное, – но если ты… – Ну? – Если ты отдашь шкатулку. – С хуя ли, блядь?! – всё романтическое настроение как в унитаз смыло, я кое-как удержался, чтобы не дать ему по роже. – Стас, ты был неправ, ты… – Да похуй, прав-неправ! Какого хрена ты всякую чушь несёшь? Что значит – если? – Я… – Иди нахуй! Я снова обулся и вышел в коридор. Там прохладней, чем в комнате. В конце коридора – окно, заросшее несколькими сантиметрами льда, в который вплавлены копеечные монетки в виде слова «хуй». Что бы умное написали… Я положил ладонь на лёд и вода побежала вниз, по льду, по руке до самого локтя. Блядь, Игорь, мне его убить захотелось! Он вообще башкой тронулся! Чтобы я – я, Стас Комнин, что-то кому-то вернул? Ещё чего! Такой порядок тут у нас. Если ты новенький и шибко борзый, то будь, как говорится, готов к труду и обороне. А как иначе? У меня, что ли, не так было? У всех так было. Если кто-то думает, что здесь он сможет жить сам по себе, то он самый последний мудак и величайший в мире долбоёб. Нет, правда! Поговорили бы они по-хорошему со мной, денежку бы отстегнули, народ бы угостили – и всё было бы чин чинарём, ну а так – извините. Как говорил Макс: кто вам теперь доктор, кроме патологоанатома? Но Игорь, Игорь, сука! Я сильней нажал на лёд, у меня уже была вся футболка мокрая от подмышки и ниже, вода стекла на подоконник, а рука всё никак не остывала. Он, значит, ради этой стервы, которая в его сторону только плюнула, решил против меня пойти? Вот сволота казанская! Знает же, чем такое кончается. Вот Танкист – был да сплыл. Тусит теперь с Евсеевыми, нихуя у него нету, как я слыхал, от Таримова недавно знатно огрёб, потому что мопед продал, а привычка понты нарезать осталась. Но Игорь! Он пожалеет, конечно. Быстро пожалеет. Танкист уже пожалел, и многие жалели. И эти двое, близнецы, тоже. Я знаю, что надо делать, что буду делать завтра. Кому что надо сказать, кого о чём предупредить. Перетереть с Люськой – у девок своя тусня. Таримов тоже… Он на что-то знатно залупился на Азаева, а тут недавно подошёл ко мне, предложил коньяка выпить. Ну, я тогда, конечно, отказался, но вежливо. Понятно, ему надо, чтобы я с Азаевым ему помог разобраться конкретно, а я с удовольствием – мне есть, что ему предъявить. Я ещё подставу с ножиком не забыл. Я ещё нападение на Макса не забыл. Евсеевы мне дохуя должны ещё с позапрошлого покера. Что она там говорила? Фамилия у меня перекрученная? Я сам её себе выбрал. Таракану она будет жаловаться? Она что, серьёзно думает, что его хоть что-то, кроме бабок, тут ебёт? Что он мне сделает, Таракан-то? После того, как Макс его на место поставил? Нихуя. Никто и нихуя мне не сделает теперь… Захотелось разбить стекло – кулаком, чтобы по руке потекла не вода, а кровь. Захотелось выпрыгнуть в окно, как есть, без одежды, и бежать, бежать через снег, а потом упасть в сугроб и замёрзнуть, потому что отсюда мне некуда бежать. Никто нигде меня не ждёт. Никому я нахуй не сдался. Даже Игорь, которого я тут опекал, которого бы без меня сожрали с дерьмом… Из-за какой-то стервы! Рука дошла до стекла. Я убрал её, и почти сразу растаявший отпечаток снова начал затягиваться льдом, тонким, как целлофан, напоминающим поломанный подлесок летним утром, когда бежишь по лесу. В темноте маячило светлое пятно – неполная луна. Если я сейчас сбегу и сдохну там, под этой луной, сколько народу вздохнёт с облегчением! Только Банни расстроится. Игорь вернёт коробочку этой стерве, может даже с кольцом… А что? Я всё равно его не смогу носить, оно не для моих разбитых костяшек, я купил его для человека, который навсегда уехал, который не вернётся, и, если я сейчас сдохну, никогда об этом не узнает. Я вытер лицо и пошёл спать. Я ещё не сошёл с ума. Перед сном я приоткрыл форточку и стянул с Игоря одеяло, спрятав его под кровать. Утром Игорь бурчал под нос, что замёрз, но на меня не смотрел. Я же на завтраке смотрел-смотрел и увидел близнецов – парень был форме, а она – нет. Всё-таки мужчины умнее женщин – за редким исключением. – Кажется, кто-то не понял, – сообщил я своим. – Кажется, кто-то нас не уважает. Дёма, сходи найди мне Толика. Базар есть. Игорь, ты куда собрался? Сиди-сиди, мне с тобой до уроков перетереть кое о чём надо. С Евсеевым я разобрался быстро. Тут уж мозгов не надо иметь. Главное, чтобы Игорь не свинтил, а то быстренько побежит к этой стерве. Ну нет! – Игорь, не тупи, – говорил я ему, пока мы шли на уроки. Хоть за руку его веди, чтобы не сбежал! – Она просто какая-то сука, которая тебя даже за человека не считает. А я твой друг. – Я твой друг, – шептал я ему на геометрии, пока учительница тщетно пыталась соединить сломанный гигантский транспортир, – вот ты вчера повёл себя, как мудак последний, и сильно, очень сильно меня огорчил, но знаешь что? Я тебя простил. А послал бы нахуй, как Танкиста, весело бы было, а? Ты меня уже сколько знаешь, а тут вдруг… Да ещё на бабу, и ладно бы на путёвую какую, а то на сучку злобную! – Я тебя не менял… Да отвали ты, не трогай меня! Привык Макса хватать за всё подряд! Стас, я тебя прошу, не лезь в мои личные отношения! – Да какие отношения? Нет у вас никаких отношений! Придумал тоже, отношения. Я бы в любом случае эту рядом с нами не потерпел. – А мы же все как-то Макса терпели! – Ты, блядь, ещё раз Макса помянешь – я тебе, нахуй, фингал поставлю! – Комнин, Менштейн, мне вас рассадить? Если так, прямо, надо поговорить, выйдите и поговорите, а то я себя не слышу! – Да не, мы тихо, – выходить на уроке в мои планы не входило, поэтому я замолчал, лишь периодически в воспитательных целях пиная Игоря под партой. Парта была низкая, пинать было неудобно, и я перешёл на тыканье карандашом. Карандаши у меня всегда остро заточены, и не точилкой, а ножиком, люблю это дело. А на перемене началось веселье. Конечно, шмотьё этой Ани (у неё фамилия была Муравьёва, вот уж чья бы корова мычала насчёт тупых фамилий) никто тырить не стал, я насчёт этого указал особо. Его просто порезали портновскими ножницами из девчачьего кабинета трудов на серпантин и раскидали. Только немного нижнего белья оставили, просто покидали в грязь у входа, как полагается. Вопли были, визги, ну и, конечно, обвинения в мой адрес. Ну и что? Я к её комнате и близко не подходил. Завучиха ей так и сказала, что дверь надо закрывать аккуратно. Вот была веселуха – все эти злобные рожи новичков, это чувство, когда до тебя доходит – тебя просто скинули в яму, у которой гладкие цементные стены, такой «зидан», и ори – не ори, кидайся на стены – бесполезно. Всем похуй. Так мы тут и живём. – Эй, ты! Как там тебя, Колян? – окликнул я пацана-Муравьёва. – Николай. Тоже мне, блять! – Ладно, Колян, смотри и слушай сюда. Ты, кажется, вчера малость не въехал. Я всё, что сказал, я это очень серьёзно сказал. Мне как-то откровенно поебать, что вы там со своей сестрицей о себе воображаете. Может быть, что ты – Николай II, а она – Анна Австрийская. Но тут, – я обвёл рукой, как бы показывая ему всё это – холодные коридоры, выкрашенные серо-голубой и серо-зелёной краской, кабинеты, спальни, нашу грязную столовку, воняющие хлоркой и мочой туалеты, здоровенную чугунную «радугу», – тут у нас всё по определённому порядку. Сечёшь? Нет, ты в глаза мне глянь! Глаза у него были какие-то непонятные – не серые, не голубые – вообще никакие, и смотреть на меня он, конечно, не стал. – Ты бы себя со стороны слышал, – забормотал он, глядя вбок и в пол. – Рассуждаешь, как… – Ты что, не въехал? Я тебе серьёзно говорю. И ещё – твоя сестра, смотрю, любительница повыёбываться. Так вот, запомни сам и передай ей – получать за это будете оба, – я шагнул к нему и, прежде чем он глазом моргнул, ткнул ему двумя пальцами в солнечное сплетение. – Понял? Мы стояли в коридоре, он опёрся о стену и начал оглядываться. Народ стоял, смотрел с интересом. Сестры его не было – пошла своё бельё стирать, наверное. – Ты отморозок, – это он выдохнул, пытаясь выпрямиться. – И вы все тут уроды! – Так, не понял? Я вчера говорил, как надо отвечать? – как он меня бесит! Стоит, глазками хлоп-хлоп, всё смотрит, не придёт ли ему кто на помощь. Никто не придёт. Ну кто рискнёт связаться со мной? Кому не похуй? – Ещё добавить? – Н-нет, – это он прямо выплюнул в мою сторону, – Стас. – Всё понял? – Да, Стас. – Свободен. На обеде я узнал, что близнецы всё-таки разъехались по разным комнатам. Вот так-то, а то нехуй тут! Я чувствовал себя довольным, почти довольным. Это из-за Игоря. Он смотреть на меня не хотел, и разговаривать тоже. И меня бесило, что ночью он меня сначала оттолкнул, а потом такой, типа, «ну ладно, но только, если…», словно одолжение мне сделал! Внутри меня всё время как будто намерзал лёд. Намерзал и намерзал. И к вечеру я просто озверел. Хотелось пойти и избить кого-нибудь в кровь или что-нибудь сломать, довести кого-нибудь до жалкого состояния, чтобы ныл и всхлипывал. Хотелось увидеть Макса – сесть рядом с ним, обнять его, чтобы он откинулся на меня, как это делал иногда, чтобы мы переплели пальцы и посидели бы так. – Стас, ты чего такой? – спросил Вовчик у меня в душе после тренировки. Сегодня я впервые позвал с нами Дёму в спортзал и отвёл душу, показывая ему, как надо правильно тренироваться и как укорачиваться от ударов. Естественно, нихуя он от моих не увернулся, я, когда злой, это нереально, но всё, конечно, без обид. – Так… Настроение паршивое. Заколебала эта зима! – Да… Сделать тебе массаж? – Ну давай, – и мне вдруг пришло в голову, что уж Вовчик-то точно не откажет, а мне хотелось побыть хоть с кем-то. И я смотрю – он совсем не похож на Макса. Волосы рыжие и на руках, и на ногах тоже, очень бледная кожа и мускулы под ней так и перекатываются, захотелось сразу же положить на них ладонь. – Только пусть все свалят сначала! Я прижал его к стене, как только за Рэем закрылась дверь. – Стас, ты чего… Стас, ох, да, – он упёрся руками в стенку, дав мне добраться до его члена. – Да, вот так… – Ноги сдвинь, вот, вот так вот стой… Мне было так хорошо – хорошо просто стоять и обнимать его, прижимая к себе, прижиматься губами к его плечу, с которого едва тёплая вода почти не смыла мыло. Мне было хорошо, когда я начал двигаться, обхватив его член – так, чтобы не резко и не больно, чтобы ему тоже было со мной хорошо. И я старался, как мог, протянуть подольше, и когда кончил, мне было почти больно. Мы стояли под душем, прижимаясь друг к другу, потому что вода текла почти холодная, я гладил его по плечам, спине, по ягодицам, а он упирался мне лицом в грудь – ростом я выше его больше, чем на целую голову. Вдруг он поднял лицо – глаза закрыты, и, привстав, потянулся ко мне, и я, сам не думая и не рассуждая, наклонился к нему. Это был даже не поцелуй – просто прикосновение губ к губам с привкусом ржавой хлорированной воды. Потом мы вытерлись и разошлись по своим комнатам, ничего не говоря друг другу. Хуле тут скажешь? Всем, наверное, каким бы ты ни был монстром, дебилом, уродом и ублюдком, иногда надо быть с кем-то, даже мне. Игорь снова начал песню «ты не должен был так поступать…» но я его заткнул, пообещав выставить из комнаты. Проверив, на месте ли кольцо в шкатулке, я лёг спать. Перед сном я думал о заснеженных полях и длинной дороге, о городе, в котором я родился, но который так плохо знаю, о том, что и там найти Макса будет сложно, а уж во всём огромном, холодном мире и вовсе почти невозможно. Почти. *** – Эй, Комнин! – наш физрук-мразь окликнул меня после урока. Сегодня опять был баскетбол и мы славно развлеклись, сбивая с ног то новенького (урок был совмещённый), который у нас носил прозвища «Что-где-когда» и «Мы, Николай II», то Азаева – тут Таримов здорово помогал. Сейчас как раз началась большая перемена, и хотя душ был закрыт (зачетное дело, мне что, до вечера так ходить?), я намеревался обтереться хотя бы мокрым полотенцем в умывалке. Что этому чмырю старому надо? – Чё ещё? – Пошли-ка, Стас, глянешь. У меня кое-что есть для тебя. Что-то в том, как он это сказал, как он смотрел, насторожило меня. Я от Павлюка вечно какой-нибудь гадости жду. Про его привычку шалав помладше (и пидоров всяких, типа Леночки) к себе водить, что называется, за «водку и пряники», все знают. Хуёво, если ты уж совсем от него не можешь отвертеться. При этом он побаивается старшеклассников – ну, таких, как я, Азаев и прочие. Вот есть такие люди, которые боятся силы… не знаю, как это объяснить… Конечно, никому не хочется, чтобы тебя избили так, что ты кровью ссать будешь, но некоторые просто боятся. Таких обычно всю жизнь пиздят, пока они не найдут кого-то, кого смогут пиздить сами. Наш физрук из таких. Ко мне (через Банни) подходили девчонки помладше, давали иногда деньги, еду, даже золото, чтобы я с физруком пообщался на эту тему. Мы зашли к нему в маленький кабинет, что прямо выходит в спортзал (рядом, через стенку, подсобка для спортинвентаря). Мерзкая комната, странный, противный запах несвежего жилья, где нет окон, – вроде курева, дешёвого одеколона, пота и ещё – неприятный запах от старого обогревателя, похожий на золу, забивающую нос. Там дальше – двуспальная кровать, физрук здесь часто ночует, ну и Леночка у него тоже, вот уж всему блядству блядство! И ещё одна вещь – на тумбочке небольшой телек, а на нём – видеомагнитофон какой-то очень странный. Павлюк запер дверь, и я насторожился ещё сильней. Так я его не боялся – я знал, что справлюсь с ним, если что вдруг, и дверь как нехуй делать выбью. И всё же было тревожно. – А ну-ка, глянь сюда, – Павлюк включил телек. Сначала до меня не допёрло. Я подумал – что за хуйня, порнуха, что ли? А потом я узнал наши душевые. И Вовчика. И себя. Ёб твою мать! – Классное зрелище, да, Стасик? – Какой я тебе, нахуй, Стасик? – я никак не мог отвести взгляд от себя (ну и странно я выгляжу на экране голый!) и Вовчика. Это же, это… Мы стоим под водой, прижимаясь друг к другу, и всё хорошо видно – я даже догадываюсь, откуда это снято – там, под потолком, решётка вентиляции, от которой по штукатурке идёт несколько ржавых потёков. – А такой. И думать не смей! – он заметил, как я дёрнулся – разъебать к хуям собачьим этот телек и видак вместе с ним голыми руками, сил бы хватило. – Стоять на месте! У меня ещё одна кассетка есть. – И чего? – я чувствовал, как перед глазами всё становится красным, а во рту – кисловато-металлическим. Я его убью. Как он посмел?! – Тише, тише. Ну-ка, остынь! Я тебе не школьник, тронешь меня – ничего тебя не спасёт, отправишься в колонию как пить дать… А там эту кассетку уж кто надо увидит. И тут тоже – куда весь твой авторитет денется, когда все увидят, как ты со своим Вовчиком обнимаешься, и в губы, как последний пидор, целуешься? Я понимал. Понимал, что он имеет в виду. Вот это, вот именно это – нельзя. Это все знают. Пацаны не трахаются друг с другом – трахать можно только пидоров. Но пидоров не обнимают, и тем более не целуют. Тем более – в губы. Я не думал об этом с Максом, потому что Макс был другим, он был не отсюда и с ним можно было всё – всё то, что делаешь, когда любишь. Другое дело – я и Вовчик. Это пиздец. Это самый полный и конкретный пиздец, в который я когда-нибудь влипал, не считая того случая с ножиком. Только сейчас не было Макса, который придёт и скажет, что всё будет нормально. Я смотрел на Павлюка, на его редкие, синеватые зубы, на глаза в красных прожилочках, на волосы, торчащие из носа и чувствовал к нему огромное, нечеловеческое отвращение. – Чего тебе надо? – На «вы» ко мне обращайся, это раз. А что мне надо… Во-первых, деньги, я знаю, у тебя они есть. Ты половину школы грабишь, паразит такой. А во-вторых – трахнуть я тебя хочу. От немедленной смерти его спасло только то, что он тут же добавил: – Шутка. На кой чёрт ты мне сдался? Ты же страшный, как ядерная война, и здоровый, как взрослый мужик, даром что ещё семнадцати нет. То ли дело Максик был… Красивый и гладенький со всех сторон, только непослушный больно. Эх, жаль, я камеру только в этом году достал, уж я бы там наснимал… – За каким хуем тебе там вообще камера? – я думал. Надо было соображать и соображать быстро. Разъебать телек с видаком – два удара ногой. Но у него есть ещё одна кассета… А если нет? – За такие видео, – он посмотрел на меня довольным взглядом, я знал – это взгляд человека, которому достался «флеш-рояль» и сейчас он об этом скажет, – хорошие деньги платят, если знать, кому предлагать. – Сколько? – Десятку. – Чего? Охуел совсем? – На «вы», я сказал. Есть у тебя столько, не ври. И ещё. Организуешь мне свиданку с подружкой твоей. – С Банни?! – С ней, с Катенькой. Я давно уже на неё гляжу. Таким, как она, всегда взрослые мужики нравятся, только ты ей голову всякой фигнёй забил. А я давно подозревал, что ты пидор, Стасик, – он достал видеокассету, и телек теперь показывал только черно-белую рябь. – Видно же, как ты на парней пялишься. Я таких, как ты да Долгин, на своём веку повидал – на вид, вроде, мужик как мужик, а на самом деле лишь бы до чужого хуя добраться, как будто своего нет. И ничем не вышибешь, – он убрал кассету в шкаф. – Веригина, дружка твоего сладкого, ещё можно перевоспитать, если силу приложить, а тебя бесполезно. Короче, ты меня понял? Я тебе скажу, когда… На этих выходных. Пусть письку побреет, люблю это дело. Я мог бы сейчас убить его одним ударом. Я чувствовал в себе силу ударить его так, чтобы он скорчился, и разорвать ему селезёнку, а потом пнуть в шею так, чтобы отошли позвонки. Я это могу. – Ладно. Он открыл дверь, и я медленно вышел, пытаясь дышать, но казалось, кислород выгорал в лёгких и не попадал в кровь. Ненависть. Я давно не испытывал такой лютой, жгучей ненависти. А его намёки про Макса? Он что, приставал к Максу? Моему Максу?!! Да как он смел, мразь такая! Как он подумал, что сможет?! Я оделся и вышел на улицу. Где-то звенел звонок, но это было не здесь, в другом мире. Там лежал снег, а я был внутри раскалённой пустыней. На снегу лежала пустая бутылка – «мерзавчик» из-под водки, кто-то допил и выкинул в окно. Я машинально поднял её и сжал. Стекло хрустнуло – часть повисла на этикетке, донышко упало вниз, по ладони потекла кровь. Вот так… Так легче… Легче… Стаканы в руке у меня уже давить получалось, но бутылку – в первый раз. Держа руку на весу, чтобы не вымазать кровью куртку – хер потом отстираешь, я отправился в свою комнату. Похуй на уроки. В голове прояснялось. Словно светало. В голове было теперь тихо-тихо, светло и прохладно. И пусто. Только одна мысль, ясная, готовая, чёткая и понятная. У меня проблема. Значит, мы её решаем. Как всегда. Царапины я протёр водкой, которая хранилась большом, всё ещё слегка пахнущем одеколоном флаконе, который отдал мне Макс. Отхлебнул немного. И сидел, глядя в замёрзшее окно. У меня есть проблема. Я её решу. На следующий урок я пошёл. Насчёт царапин на ладони никто ничего не сказал – Игорь отсел от меня, да и пусть. А я думал, думал, думал и мысль, которая родилась в холодной пустоте головы, всё росла и развивалась. – Банни, – я подошёл к ней вечером. – Пошли поговорим. – Что такое? – Тут у меня проблемка образовалась. Твоя помощь нужна. – Конечно! – Банни у меня умница, самая моя лучшая помощница. Она ничего не боится. – А что надо делать? – Сейчас объясню. * Король и Шут "Некромант"