Любовь без поцелуев

...Как бессонница в час ночной Меняет, нелюдимая, облик твой, Чьих невольница ты идей? Зачем тебе охотиться на людей?

* Кто-то сказал, что нельзя ненавидеть бесконечно. А я отвечу – можно. Можно и нужно. Ненависть – это то, что поддерживает меня на протяжении последних лет. Говорят, что ненависть иссушает. Я же вижу её, как огненную реку, которая, наоборот, питает мою душу. Потому что, если я перестану ненавидеть, мне лучше будет лечь и умереть. Я стану жалким ничтожеством. Это значит – я простила. Это значит – я слабая. Психолог говорит, что я должна отпустить прошлое. С удовольствием. Когда буду стоять над их могилами. Я знаю, что однажды это случится. И гораздо раньше, чем они думают. Когда я и мой брат покинем это место, мы придём за ними. Странно, но что тогда случилось, я не помню. Словно память вытолкнула всё это из себя. Защитный механизм – я прочитала это где-то. Когда в тело попадает инородный предмет, оно стремится его изгнать и окружает гноем. Лёгкое нажатие – и рана прорывается, и тогда надо просто выдавить его, чтобы полилась чистая, чистая кровь. Кровь. Я её не боюсь. А какой же я была дурой в самом начале! Что ж, в своё оправдание я скажу – мне было только тринадцать. В такие годы не понимаешь многого. Например, что твоя мать – богатая женщина, чей первый муж был намного старше неё. Что её новый муж – намного моложе. Что мужчина его возраста не должен заходить в спальню к своей падчерице перед сном, садиться на кровать, притрагиваться… Подонок покупал мне сладости и водил за ручку. О Господи! Если бы я могла путешествовать во времени, я бы вернулась туда и воткнула ему отвёртку в глаз. Но время движется только вперёд. Древняя мудрость гласит, что надо сидеть на берегу реки и однажды ты увидишь, как она пронесёт труп твоего врага. Когда я рассказала брату об этом, он только усмехнулся. «Конечно», – сказал он. «Ты ведь сам его туда спихнул». Только одно помню – какое-то невероятно мерзкое ощущение. Я даже не помню, было ли мне больно. Наверное, было. Мужчины – отвратительны. Секс между мужчинами и женщинами – отвратителен. Людям давно стоило бы изобрести способ рождаться с помощью каких-нибудь машин, а мужчинам и женщинам разделиться на два государства и делать специальные прививки против сексуального желания. И объявить вне закона материнский инстинкт. Моя мать. Когда я думаю об этом, вот здесь, под горлом, возникает такой мерзкий, колючий комок, как будто я ядовитый кактус проглотила. Знаете, одно из наиболее жалких зрелищ – это влюблённая женщина. Женщина, которая во что бы то ни стало хочет оставить при себе своего самца. Даже если он – преступник и насильник. Женщина, которая РЕВНУЕТ к родной дочери. Пощёчина – я её до сих пор помню. И бормотанье, когда мать говорила, что я лгу, что я просто ненавижу её дорогого Валерочку, что я желаю ей зла. Что я сама, сама виновата во всём, шлюха малолетняя! «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Конечно. И так я оказалась здесь. Когда я думаю про ад, я не представляю себе ни чертей, ни сковородок. Ад – это другие люди. Достаточно собрать в одном месте свору разнокалиберных ублюдков и любое место станет адом. Здесь никто никого не любит, не жалеет и не прощает. Но здесь я встретила его. Второго достойного мужчину в моей жизни. Первым был мой отец, настоящий отец. А второй – он, мой названный брат. Случилось это так. Шла третья неделя этой каторги под названием «жизнь в интернате». Как мне было плохо… Как плохо… Я всю жизнь жила дома, я даже в оздоровительные лагеря не ездила никогда! А тут – общая палата, общий душ, туалет… Приходишь – а замок с твоей тумбочки сорван, вещи валяются, что-то растоптано, что-то украдено. Сидишь читаешь – а книжку вырывают из рук. «Что я вам сделала?» – спрашивала я у них тогда. «Пожалуйста, оставьте меня в покое!» Я с ними пыталась разговаривать. Я же говорю, дурой я тогда была. А они смеялись. И продолжали. «Знаешь, чем люди хуже животных? Животные поступают, как им велят инстинкты. Нападать стаей или добивать раненое животное, или убивать нежизнеспособное потомство, или выгонять из стаи того, кто на них непохож. Не потому, что они злые или подлые. Это их природа, ну, вот, как шерсть, перья, хвост там… А люди, люди – ЗНАЮТ. Что поступают плохо, что так нельзя. И всё равно делают. Потому что могут. Потому что хотят. Потому что не накажут. Люди – самые мерзкие в мире создания и есть только один способ выжить. Стать хуже всех.» - вот так говорил он, мой брат. Это верно. Прав ты, неправ, честно ли, нечестно, добро, зло – ничего этого нет. Важно, есть ли у тебя силы сопротивляться, и как далеко ты можешь зайти в своём сопротивлении, не оглядываясь. Её звали Ира, а вот фамилию не помню. Смутно помню её глаза – большие, но как-то очень широко расставленные, с редкими ресницами, на которых повисали комки туши, осветлённые до желтизны волосы и пирсинг в носу. Как стразовый прыщик. Я не знаю, что я ей сделала, – да ничего я ей не сделала! Никому я ничего тогда не сделала!!! Я просто была новенькой, я хотела, чтобы меня не трогали, дали побыть наедине с собой, со своими мыслями… Дали быть такой, какая я есть. Но это никого не устраивало. Мне казалась, она меня ненавидела, хотя сейчас думаю – да не было там ненависти. Просто надо кого-то травить. Ей, в общем-то, может и плевать было, ну, ещё её бесило, что я не матерюсь и грамотно разговариваю. Что она там мне говорила тогда, на лестничной площадке, когда из узкого окна падал холодный солнечный луч? Я не помню. Тогда я впервые почувствовала её. Ненависть – не слово, это сила. А эта Ира развернулась и пошла по лестнице, вся довольная тем, что довела меня, тринадцатилетнюю дурочку, до слёз, до жалких всхлипов с соплями вперемешку. И пошла вниз, сверкая своим стразовым прыщиком, как звезда на подиуме. Тогда ещё можно было носить обувь на каблуках. До того случая. Это было похоже на неодолимую волну, на что-то, прошедшее сквозь меня, добавившее бесконечной, бесконтрольной решительности, а что делать – я знала и так. Резко разбежавшись, я толкнула её в спину – обеими руками, вкладывая в удар весь вес, всю злобу, всю ненависть, сама едва не падая, но, в последний момент, мёртвой хваткой вцепляясь в перила. А она – не успела. Девка, которую я почти не запомнила – имя да стразик в носу, скатилась с лестницы с взвизгиванием и вдруг замерла. Я смотрела на неё, на странно повёрнутую голову и отчётливо понимала – она мертва. Мертва. Окончательно мертва. Всё – решительность и ненависть, и секунда злобного триумфа сгинули, как под порывом ледяного ветра. Солнце так же светило, где-то на переферии слуха раздавался тот ни с чем не сравнимый звук – не-шум-не-тишина, который всегда стоит во время учебного процесса. А человек лежал мёртвым. Всё. Нужно было кого-то позвать, попытаться объяснить, как-то оправдаться – а может ли оправдаться убийца? Я развернулась и увидела его. Это был парень из моего класса. Я к нему особо не присматривалась раньше, вообще мне сложно было тогда идентифицировать парней. Они не лезли к нам, кроме некоторых, но, в общем-то, были все одинаковыми – в форме, коротко стриженные. Этот не был исключением – жутко худой и довольно высокий, он был выше всех в классе. Очень светлые волосы, светлые брови. Странные, чересчур светлые глаза – никогда и ни у кого я не видела таких глаз – ни до ни после. Почти сошедший синяк под глазом. Он смотрел и улыбался. Это была улыбка… Словно ты всю жизнь бредил Египтом и вдруг, в взятом на сдачу лотерейном билетике, тебе выпала поездка к пирамидам. Такая радостная улыбка, улыбка, когда сбывается твоя мечта. Он потом сказал, что всегда мечтал увидеть, как кого-нибудь убивают. И всегда мечтал познакомиться с убийцей. Тогда, конечно, я этого не понимала. «Что он смотрит?!!! Он что, не понимает?!!» Где-то хлопнула дверь. – Канай, давай, по-бырому! – прошептал парень. – А-а-а? – у меня голос дрожал и истерика подступала к горлу. Труп приковывал мой взгляд. – Пиздуй отсюда, живо, пока не запалили! Ща приебутся, я скажу, что она при мне уебалась, у меня с ней тёрок не было, мне поверят. Ну, чё встала! Вали! И я убежала. Убежала и пряталась в каких-то углах, и рыдала до самого вечера. В тот вечер ко мне не цеплялись – ещё бы, такое событие! Одну школьницу нашли мёртвой! – А кто нашел? – Да этот… Псих из восьмого. Так его тогда звали. Прозвище Сатана пришло позднее, а право зваться по фамилии – и вовсе в самом конце. Он это заслужил. Я два дня провела, как в тумане. Вскакивала по ночам. Стоило кому-нибудь из взрослых ко мне обратиться, как мне казалось – они знают. Все знают. Догадаются. Что же со мной будет?.. А этот парень? Я посматривала в его сторону. Он обычно торчал в компании старшеклассников или таскался со своими друзьями-ровесниками. Я набралась мужества и спросила у одной девчонки, кто это. – Это? Стас Комнин. Ваще псих. Он тут недавно, но уже всех заебал. Дерётся, как чокнутый, боли не чувствует. Он чё, тебе нравится? Ну ты и дура! Я молчала. Я не знала, что сказать. Это было самое страшное время в моей жизни – я не знала, что делать, что будет завтра. Всё потеряло смысл, мир лишился опоры. Только холод и страх. И одиночество. Мысль о самоубийстве пришла мне в голову спонтанно. Просто в какой-то момент я подумала – я больше не могу. Не смогу это терпеть, так жить. И зачем? Кому я нужна? Матери? Зачем жить, если тебя все ненавидят? Мне было только тринадцать лет. – Привет. – А?! – я пряталась в библиотеке, единственном месте, где можно было посидеть спокойно. Тут было хорошо, пахло старой бумагой, клеем и чем-то неуловимо едким от старых, оббитых клеёнкой скамеек. Это был он, тот самый парень, Псих. Стас Комнин – через «и». Синяк с его лица уже сошёл, зато губа была разбита, у рубашки, казалось, был оторван, а потом наскоро пришит воротник. В школе – в моей бывшей школе – к такому бы я не подошла и на десять метров. Он выглядел, как выглядит тот самый человек, который мешает всем жить, которого хочется убрать со своего горизонта, да он таким и был. Правда. – А… А что тебе надо?! Вот оно. Вот и настал момент. Мне стало страшно, страшно настолько, что ноги подкосились и книга выпала из рук. Этот Псих посмотрел на книгу с таким видом, словно впервые видел. Старый, потрёпанный томик Беляева – какие мелочи порой хранит память! – Я Стас. А ты Катя? – он нагнулся, поднял книгу, внимательно её осмотрел и пожал плечами. – Ну да. Я всё думала, что ему надо. Ответ напрашивался сам собой – ну что ещё захочет взрослый (он казался старше меня) парень за молчание? Он него сильно пахло сигаретами – совершенно неуместный запах в библиотеке. Я сжимала руки на книге, раз за разом читая название «Человек-амфибия», только чтобы не глядеть ему в глаза. Вот оно. Сколько всего я наслушалась в последние дни. От парней, от девчонок. Вот оно. Это должно было случиться. – Пошли побазарим, – он махнул рукой куда-то в сторону. Я отложила книгу – сунула её на полку поверх других. И пошла. Почему? У меня сил не было. В каком-то полусне думая о том, что, когда всё закончится, я повешусь. Вот только где? Мозг искал места, на которых можно было бы закрепить взятую в прачечной верёвку. Что случится прямо сейчас – всё равно. – Чё такая грустная? Курить хочешь? – Я не курю. – Начнёшь, – уверенно заявил он. – Тут все курят. Если чо, так у меня и пожрать есть. Нет? Ну… Мы зашли в игровую комнату. Раньше я её толком не видела, никогда не было возможности задержаться здесь подольше. Всегда был кто-то, кому я не нравилась, и этот кто-то не стеснялся это показывать. Я не знаю, почему. И никогда не узнаю, я просто этого не понимаю. Но сейчас мне плевать. Ничего интересного в игровой комнате не было. Пара ящиков с игрушками – какие-то фигурки солдатиков, штампованные из болотно-зелёного и тускло-оранжевого цвета, вперемешку с безрукими черепашками-ниндзя, разнородными «лего» и бесколёсными машинками. Плюшевые игрушки – порванные, засаленные, безглазые, с синтетическим мехом невероятного цвета. Помойка. Кладбище. Там уже сидели несколько мальчиков. Какой-то кореец – кажется, его фамилия была И или Ли; темноволосый, который карандашом крутил кассету; и ещё какой-то, совсем под ноль бритый, с половиной головы, залитой зелёнкой, играющий в «тетрис». – Андрей, – Псих кивнул на корейца, – Рэй, – крутильщик кассеты поднял на меня ярко-голубые глаза и вернулся к своему занятию, – Лёха, – бритый поставил «тетрис» на паузу. – Это Катя. – Что вам надо? – я спросила совершенно безнадёжно. Смотреть на них не хотелось, взгляд упирался в крупного, зелёно-малинового зайца с выпуклыми жёлтыми глазами и оторванным хвостом. – Ой, Кать, ты нам нужна, как женщина, – хихикнул кореец. Я его потом долго ненавидела за эту тупую шутку, а тогда просто с ясностью поняла, где именно – на перилах, на третьем этаже – закреплю верёвку. И прыгну. – Зырь сюда, – Стас достал пару каких-то баночек – таких маленьких, из которых лекарство набирают через крышку. В баночках, как мне сначала показалось, был мусор. – Ой фу! – от отвращения я сразу позабыла о верёвке. – Фу, что это?! – Это вши! – Стас улыбался от уха до уха, словно это был, как минимум, золотой песок. – Живые! – Ай! – я отскочила от него. – Ты чего, совсем псих? Все заржали, как будто я пошутила удачно. – Да ваще! – Стас мотнул головой. – Короче, типа так – ночью, значит, встаёшь – у тебя будильник есть? У типа, я тебе сейчас дам такой, который жужжит, положишь под подушку. Короче, встаёшь, берёшь эти баночки, вытрясаешь их на бошки другим девкам. Вот и всё. Тока осторожно, чтобы не разбежались, это последние. – О Господи, зачем? – Ну, так это… У нас медосмотр через три дня. Вшей найдут – начнётся веселуха! Мыть тут всё будут, бегать туда-сюда, всех мыться заставят. – Санобработка, – вставил кореец. – Короче, уроков никаких дня на два. Может вообще в баню повезут, весело! Только надо это сегодня сделать, а то подохнут, – Стас тряхнул баночкой. Подавив отвращение, я взяла её. Мерзкие коричневые точки ползали туда-сюда, даже на вид казались жирными и противными. Гадость какая… Я про вшей читала в книгах о временах войны и революции. Поверить не могу, что это вот… Ох, гадость! И тут снова пришло оно. Ощущение триумфа. Я просто увидела, как у этих заносчивых сучек, которые недавно отобрали мои маникюрные ножницы и пользовались ими с таким видом, словно это их право, а потом выкинули – просто, чтобы мне досадить, находят вшей. Вшивые. Вшивые уродские твари. – А они меня не покусают? – Не. Ты, главное, это, расчёсок там, заколок, ничего у них не бери. Заколки. У меня были очень красивые заколки – с большими искусственными камнями, пластмассовыми жемчужинками, резинки с бантиками и сердечками. Всё это было разломано, украдено, растоптано в первые же пару дней. У меня осталась последняя растянутая грязно-зелёная резинка и её, снимая ночью или в душе, приходилось надевать на руку. Иначе – украдут. Нет, не так. Спиздят. – Это всё? – я с недоверием посмотрела на странную компашку. Рэй закончил перематывать кассету, убрал её в коробку. Теперь он просто сидел и смотрел куда-то вдаль. – Ну, а что? Вот ещё, кстати… Если хочешь приколоться… Андрей, эта фигня с тобой? – Ага, – кореец протянул маленький коричневый пузырёк. – Аммиак. Кому-нибудь капнуть на одежду и постель – и вонь, как будто обоссался. – Давай. Я знала, что буду делать. Призрак верёвочной петли отдалялся. – А она справится? – подал голос отлипнувший от «тетриса» «зелёночник». – А то пиздят, что её… – Жопе слова не давали, завали ебальник, лысина! – вскинулся Стас. Я посмотрела на него с недоумением. Чего это он? Я уже привыкла. – Кто на эту тему вякнет – лично от меня пиздюлей получит, а Конь ещё потом добавит, так всем и передайте! Конём, как я потом узнала, звали старшеклассника, с которым Стас, как он сам мило пояснил, «дела мутил». – Ладно, не психуй, – лысый и кореец вжали головы в плечи. Почему так, я поняла потом. Стасовы припадки ярости – это что-то страшное, под раздачу попадают и свои, и чужие. Меня он не тронул ни разу за все эти годы. – Она справится. Она крутая. Я действительно справилась тогда, и это правда было весело. Двоих девчонок даже побрили налысо, и их лысины быстро потеснили меня с пьедестала «Чмо года». А потом все и вовсе начали обходить меня десятой дорогой. Из-за Стаса. Стаса боялись. Уже тогда. Даже старшеклассники справлялись с ним с трудом. Дело было даже не в физической силе. Когда Стас дрался, то он дрался до конца. Его невозможно было остановить. Если бы у него был девиз, это было бы «Победа или смерть!». Сдаваться Стас не умел. Если он сдавался, это означало, что он собирается добраться до тебя позднее, когда ты расслабишься. Всем, кто общался с ним, стоило бы держать это в уме. Через день после памятного разговора в игровой комнате я выкурила свою первую сигарету. Кашляла, отплёвывалась, чуть не до тошноты дело дошло, но выкурила. Я привыкла к компании Стаса. Андрей – его фамилия была И, в общем-то, был человек неплохой, с чувством юмора, иногда, правда, неуместным, большой любитель карточных и настольных игр. Именно он научил нас мухлевать в покер. Лысая башка – Лёша, тоже был ничего такой, если забыть о том, что мозгов у него, как у улитки. Его можно было подбить на что угодно, на Стаса он буквально молился. Лучше всего мы сошлись с Рэем. Вообще-то его звали Саша Рейкин, но на своё имя он почти не откликался. Даже учителя, порой, забывались и называли его Рэем. Это был странный тихий мальчик, больше всего любивший музыку. Когда он спросил меня, что я слушаю, я, к своему стыду, не смогла вспомнить ничего, кроме песни Влада Сташевского «Нет у меня друзей, и нет врагов», да и то, наверное, потому, что мне в своё время очень понравился клип. Это уже потом я стала слушать Земфиру, Цоя и «Агату Кристи». Время шло и всё менялось. Менялись люди вокруг нас, менялись мы сами. В одной из драк Стасу парализовало лицо и он больше никогда не улыбался так широко. Из тощего, вечно избитого подростка Стас превратился в высоченного (я не достаю ему даже до плеча), накачанного парня с совершенно невыносимым взглядом. Менялась наша компания. Уходили одни люди, приходили другие. Тусить с нами было «круто». Стас не любил, когда вокруг него много народа, поэтому всегда были только «избранные». Тот, кто чем-то выделялся. Умом или силой. И всегда была я. Только я. Я долго, очень долго боялась, что Стас «найдёт себе девушку». И я знаю, многие пытались привлечь его внимание. Не во внешности, конечно, дело. По-настоящему этим дурам он не нравился – да и не интересен был он сам, интересно было его место, его положение «крутого». Вот только он их не видел. В упор. Эти тупые ужимочки. Эту «красоту». Всё это было так мерзко, а Стас, мой Стас, он выше этого. Ну, так я думала. А когда узнала правду… Я была рада. Искренне рада. Значит не будет других. Значит не будет этой мерзости, которая происходит между мужчиной и женщиной. Вот Макс – он мне понравился сразу. Он был не таким, как другие мужчины. Он, конечно, был умным и весёлым, но главное – как он относился ко мне. Как к человеку. Он никогда не думал о том, что я женщина, о том, что меня ей делает. Из всего самого гадкого, что есть в моей жизни, самое мерзкое – это месячные. Они как постоянное напоминание о том, какого я пола. А я бы хотела об этом забыть, навсегда забыть. Не то, чтобы я хотела быть мужчиной… Конечно, это было бы комфортнее, хотя мужчину тоже можно унизить, «опустить», изнасиловать. Мужчины могут быть слабыми и глупыми, и, как дураки, бегать за девками, думая не головой, а понятно чем. Я бы хотела не быть ни тем, ни другим. Андрогином без пола. Всё же в чисто мужской компании мне легче. Парни воспринимают всё более плоско. Если кто-то что-то говорит, он, как правило, имеет в виду именно это, и никто себя не накручивает. С другими девушками не так. А может они чувствуют. Чувствуют, что я уже морально переступила черту, что я не одна из них и никогда не буду. Однажды мне пришло в голову, что я – мёртвая женщина, а кто захочет общаться с живым мертвецом? Мать по-прежнему живёт с этим уродом и так же слюняво его любит. Я знаю, она делала себе подтяжки лица, чтобы соответствовать его возрасту. Я знаю, что она хочет от него ребёнка, а он против. И хорошо. Не хватало мне сводного брата или сестры от этой мрази. Я уверена, что он изменяет матери. Никогда не остаюсь с ним один на один. Сплю с ножом под подушкой. Когда я точно поняла, что убью его? Мне было пятнадцать, я приехала домой на очередные каникулы. И увидела его, на нём был деловой костюм. И зажим для галстука. Я его узнала, это был зажим моего отца – золотой, с зелёным гранатом и аквамарином. Хорошо помню, как мне было десять лет и отец подарил мне огромный иллюстрированный справочник минералов, а потом приносил разные украшения и прочие вещи – малахитовую пепельницу, мраморные шахматы, просто какие-то камни – и что-нибудь рассказывал от себя. И этот зажим тоже, а ещё он показывал мне, что там, на нём, есть его инициалы – ВЗ, Всеволод Зайцев. А теперь его носит этот ублюдок. Как мать посмела? Как посмела? Я тогда попыталась ей сказать, но она только в крик ударилась. И тогда я поняла, что однажды я убью этого человека. Теперь я знаю, как это делается. Убью и меня не поймают, не остановят, не посадят. Я рассказала об этом Стасу и он пообещал помочь. Он ведь тоже это умеет. Он согласился со всем, что я ему сказала. Человек должен уметь постоять за себя, иначе он заслуживает того, что с ним происходит. А зажим я потом подарю Стасу. Он достоин его носить. Он самый лучший мужчина после моего отца. Он мой брат. Я выбрала свою семью, а он выбрал меня. В семье все должны помогать друг другу. Он помогает и защищает меня, а теперь моя очередь. Подонкам пора платить по счетам. *Король и Шут "Кукла колдуна"