Любовь без поцелуев

В семь вечера я понял две вещи. Первая – я это не решу. Может пример заколдован. Может я выработал на сегодня свой умственный ресурс. Второе – я где-то потерял свой решебник. Ну где, спрашивается? Я посмотрел обе сумки, с которыми хожу в школу, на столе, под столом, в ящиках, отыскав, кстати, много интересных вещей, которые считал давно утраченными – вот, например, дискета с фотками Мигеля, вот какой-то старый флаер – ага, а когда он был мне нужен, где он, спрашивается, валялся? Но решебника не было. Я мучительно вспоминал, давал ли я его кому, но так и не вспомнил. Попытка позвонить Спириту с целью узнать, чем там всё закончилось, успехом не увенчалась, его готическое высочество было недоступно для внешнего мира. Опять своими извращениями занимается или медитирует. В итоге, решив, что недоделанная домашка – это не смертельно, и вряд ли Земля налетит на небесную ось, и вообще, можно завтра быстренько у Спирита переписать, я отправился на кухню – промышлять еду. На холодильнике, пришпиленный магнитиком в виде двухэтажного автобуса, красовался листочек с какой-то молитвой. Я поморщился. Светлана. Если сначала я относился к ней вполне дружелюбно, то теперь перестал переваривать её окончательно. Во-первых, внезапно вскрылась её религиозность, такая же подлинная, как патриотизм моего отца, но оттого не менее противная. До разговоров на тему «содомиты будут гореть в аду» мы ещё не дошли, но чует моё сердце, всё ещё впереди. В доме и в машинах вдруг появилась куча каких-то икон, крестов и свечек, объёмная бутыль со «святой водой» и прочая мишура. А однажды я застал в квартире священника! Священника, мать его! В балахоне! С кадилом и чем-то, что немедленно вызвало у меня пошлые ассоциации, ибо до боли напомнило мне флоггер, который я видел у Спирита. Он, видите ли, освящал нашу квартиру! Я стал в дверях и заявил, что если он хоть подойдёт к моей комнате со всей этой дрянью, я, в свою очередь, позову сатанистов и мы тут отслужим «чёрную мессу». Светлана, знавшая историю моего ухода из предыдущей школы, поняла, что я не шучу, и больше никаких попыток пробраться с этой ересью в мою комнату не было. «Святую воду» я слил, набрав в бутыль воды из-под крана (хотел из бачка унитаза, да больно хлопотно). Спирит, добрый человек, ещё посоветовал в горшки с землёй кладбищенскую землю положить, чтобы, как он сказал, «окончательно нейтрализовать действие вредоносной магии», но тащиться зимой на кладбище – нет, спасибо. От пентаграммы на двери и перевёрнутого креста над изголовьем я тоже отказался, это уже чересчур. И когда отцу это надоест? Хотя, такое ощущение, что ему это нравится. Нет, если мой отец решит соблюдать пост, я точно уйду из дома. К счастью, пока до этого не дошло. Но иногда бесит. – Макс, скоро ужин, зачем ты аппетит перебиваешь? – на кухню заглянул отец, причём именно тогда, когда я уже сделал себе пару многоярусных бутербродов и теперь наливал в пивной бокал томатный сок. Люблю пить из объёмной посуды, если это не крепкий алкоголь, и, хотя никому в этом не признаюсь, микроскопические чашечки для кофе и пиво в банках по 0,3 за границей меня нервируют. Стеклянная бутылка (одно из многочисленных предубеждений отца заключается в том, что он абсолютно уверен, что тетрапаки и пластик вредны для здоровья и домработнице велено, буде такая возможность, их избегать или немедленно всё переливать-пересыпать-перекладывать) казалась скользкой, и я даже догадывался, почему. Кое-кто намазал руки кремом, а потом наливал. Учитывая, что в доме только двое пользуются кремом для рук, и это был явно не я, не надо быть Шерлоком Холмсом или Эркюлем Пуаро, чтобы догадаться, что это Светлана. Спирит как-то сказал, что когда человек нравится, ты прощаешь ему многое, но когда он тебя раздражает, даже мелочи кажутся отвратительными, просто смертными грехами. – А… Я всё равно поем. Кстати, что там у нас? – Не знаю, – отец покосился на духовку. – Птица, что ли, какая-то… Я, собственно, чего… Тут у меня письмо к немецким партнёрам, переведёшь быстренько? Мне надо сейчас отправить. – Да запросто! – согласился я, протирая бутылку с соком. – Скинь мне на почту… Нет, лучше на дискету и занеси. Отец кивнул и вышел. Я, прежде чем пойти за ним, быстро сдёрнул и выкинул в ведро листочек с молитвой. Нечего тут фарисейство разводить. Хочешь сидеть на диете, так сиди, а не прикрывайся религией. Отец часто просит меня, работая дома с документами, что-нибудь перевести. Сам он знает английский достаточно, чтобы поддержать несложный разговор и сориентироваться в другой стране. Но, как сам признаёт, его знания английского, чтобы вести современный бизнес, крайне недостаёт, потому что в юности он этот язык игнорировал, ну а потом новое усваивать всегда сложнее. Вот поэтому-то от времени, когда я себя уже помню, и лет до семи возле меня постоянно торчали всякие личности разного возраста и пола с идеальным знанием английского. Некоторые были очень даже ничего. Например, молодой мужчина, которого я называл «мистер Майкл». Его я просто обожал. Мы много гуляли вместе и нашей любимой игрой была «экскурсия». Он – иностранец, приехавший в Россию, я – экскурсовод, который должен показать ему «достопримечательности». И я показывал, неся такую чушь прекрасную, что самому сейчас не верится. «А вот в этот люк во время войны провалился Наполеон!», «...а вот эту жвачку прилепил сам Президент!» «...а вот это слово из трёх букв означает «Максим самый умный!» и так далее. «Мистер Майкл» смеялся до слёз, и говорил, что никогда не встречал такого милого ребёнка, а я, шестилетний сопляк, надувался от гордости, как шарик, – хоть ниточку привязывай. Ещё мы много играли в приставки и я всегда выигрывал. Однажды я разобрал его беспечно оставленные часы, а он только засмеялся, поцеловал меня (в лоб, ничего такого!) и сказал, что для меня ему вообще ничего не жалко. Увы, пробыл он у нас недолго – сейчас я понимаю, что отцу не нравилась его манера сажать меня к себе на колени, ну и моё заявление о том, что «мистера Майкла я люблю больше, чем тебя и маму. Я буду жить с ним, а когда вырасту, мы поженимся». Хотя чего так волноваться, спрашивается, до этого я делал подобные заявления в адрес многих, к кому питал определённую симпатию, включая мать Спирита, самого Спирита (мда, раньше это всех умиляло, а теперь?) и пару гувернанток. Ещё помню, до «мистера Майкла» (интересно, где он теперь?) была замечательная женщина лет сорока (тогда она казалась мне старушкой). Её имя я, к сожалению, забыл, зато в памяти застряли её духи от Шанель, кольцо с жёлтым топазом и очень изысканные очки на цепочке. Думаю, она была преподавательницей в среднем или высшем учебном заведении, зарабатывающая на хлеб с маслом в те нелёгкие годы репетиторством. Её я уважал и слушался беспрекословно, хотя не припомню, чтобы она хоть раз повышала голос. Спириту она тоже очень нравилась. Она часто нам читала английские стихи и сказки. А потом приносила какие-нибудь картинки и просила сочинить по ним свои истории. Истории Спирита обычно скатывались в нуар, мои тяготели к «и жили они долго и счастливо». Ещё она рассказывала интересные вещи об английской истории и обычаях. Замечательная женщина. Совсем в другом ключе вспоминается молодая девушка, по-моему, студентка какого-то вуза. Сейчас мне очевидно, что красавица (её звали Лида или Лилия) подыскивала себе приличного жениха. В моём случае (ха-ха), как и в случае с моим отцом, она обломилась. Есть такие люди, для которых дети – это вроде каких-то недоразвитых существ, и отношение к ним такое… ветеринарное, что ли. Она всерьёз считала, что слова, которые не произносятся сюсюкающим голосом с идиотскими суффиксами, ребёнок не поймёт. А я отлично всё понимал, включая её долгие разговоры с подругами по телефону, где она отнюдь не литературным языком вызнавала и делилась подробностями чужой личной жизни. Она не любила Спирита, говоря, что он «странный и ей всего за одного ребёнка заплатили». Кончилось у нас с ней всё печально. Она пыталась накормить меня каким-то супом. Суп мне не нравился, он был чересчур горячим и в нём плавала целая флотилия крупно нарезанного варёного лука. В итоге я переволновался, у меня случилась истерика, я схватил тарелку и выплеснул этот суп ей в лицо (он был очень горячим, правда!), а потом ещё полчаса валялся на полу, орал как резаный «я не буду этот мерзкий лук!!! Я не буду есть лук!!!», пока врач не сделал мне укол. На следующий день искательница приличных женихов исчезла в неизвестном направлении, и никакого варёного лука в моей еде не появляется до сих пор, на этот счёт всем домработницам было дано специальное указание. Хотя сейчас я уже взрослый и вполне могу справиться с этой проблемой самостоятельно. В письме к немецким партнёрам указывалось на дважды нарушенный срок договорённости. Ага, а немцев ещё педантичными считают! Немец немцу рознь, не стереотипь и не остереотипен будешь! Вспомнились братики-извращенцы из Кёльна. А что? Тоже немцы ведь. И что, они, получается, думают, что если мы русские, нам можно «динамо крутить»? У нас, извините, бизнес точно так же не стоит на месте. Один раз на тормозах такое спустишь, другой раз спустишь, а третий раз тебя самого спустят. Они там что, моего отца вообще за человека не считают? Думают, что раз он им такие вежливые письма пишет, то можно тянуть до бесконечности! Ну да, конечно! Я принялся подбирать слова так, чтобы в угрозах и оскорблениях нас заподозрить нельзя было, но эти умники быстро вспомнили, кто, вообще-то, выиграл войну. После, с чувством выполненного долга, я отправился играть в приставку. На следующее утро мой «смарт» разбудил меня голосом Оззи Осборна, что, как я сообразил, означало, что звонит Спирит. Он заявил, что если я желаю, чтобы он меня подвозил, то должен «прямо сейчас вытаскивать свою задницу из кровати и через двадцать минут ждать его у входа». Ничего себе заявы! До звонка будильника ещё пять минут. Пару секунд я прикидывал, а не послать ли всё к чертям, но лень-матушка победила. Отцовский охранник меня довозит теперь только до остановки – ему, видите ли, с тех пор, как там дорогу или трубы, или ещё что чинить начали, разворачиваться неудобно. А у Спирита есть разрешение парковаться на школьной стоянке. А чего в такую рань? В пробках, видите ли, стоять не хотим. И поэтому я заметался по комнате, пытаясь понять, где мои джинсы, почему все носки – непарные (давно собирался решить этот вопрос, купив себе ящик одинаковых носков, но всё руки не доходят), где все ручки и карандаши (почему я не складываюсь с вечера?!), куда я вчера в поисках решебника запихал тетрадь по биологии, кто за ночь так запутал мои наушники? В кухне, пока варился кофе, быстро зажевал что под руку попалось – попался круассан с вишнёвым джемом, куриное крылышко и пара шпрот. И когда Спирит тормознул возле моего подъезда, я уже стоял с таким бодрым видом, словно проснулся час назад, сделал гимнастику, позавтракал овсянкой и запил свежевыжатым соком. – Пристегнись, – только и бросил мне Спирит, рванув с места так, словно за нами отряд инквизиторов гнался. В машине звучала «Вечная любовь» в исполнении Би-2 – недобрый знак. В последнее время дурное настроение у его готического высочества побило все предыдущие рекорды. Причина проста. После посещения концлагерей, к 23 февраля моему другу загорелось сделать фотовыставку с пояснительными текстами. И он сделал, подойдя к делу со всей своей обыкновенной перфекционистской ответственностью. Сделал шикарные качественные распечатки, перевел кучу текстов для самых полных пояснений, подготовил макет и показал его нашему директору и прочим. Они были в восторге, но попросили кое-что убрать. Конечно, фото того самого памятника. «Убитым и замолчанным гомосексуальным жертвам национал-социализма». Стоит признать, что это было вовсе не центральным элементом. Об опытах над людьми в Дахау информации, например, было гораздо больше (Спирит есть Спирит), и фотографии газовых камер, на мой взгляд, не в пример ужасней, и о геноциде еврейского народа написано куда более экспрессивно. Но привязались именно к этому моменту. Мол, всё хорошо, всё замечательно, да вот только это надо убрать. Ну, вот только это и всё. Спирит приводил кучу разумных, логичных доводов, способных убедить любого нормального человека, в чьей голове не засела осколком от гранаты мысль «ну как же так, великий подвиг советского народа и гомосексуалисты… нельзя же так. Нельзя и всё». Спирит, как истинный доминант, пропускал мимо ушей все оскорбительные намёки и продолжал настаивать на своём, пока завуч не сказала ему в лицо: «Господин Сенкин... То есть, простите, господин Фрисман. Мы не вмешиваемся в личную жизнь старшеклассников, тем более совершеннолетних. Но навязывать всей школе свою неестественную точку зрения на человеческие отношения я не позволю ни Вам, ни господину Веригину. Либо Вы убираете эту фотографию, либо выставки не будет». Я при этом присутствовал – надо было кое-какие документы занести. И я скажу – я у Спирита такого злого взгляда ещё не видел. Даже когда мой отец его из нашего дома выставлял. Даже когда в предыдущей школе учитель истории начинал очередную речь на тему «Во всех исторических трагедиях виноваты жиды». Или когда Спирита в связи с молодостью не приняли в какой-то извращенский клуб. – Вы – фашистка, – от его голоса в кабинете, как показалось не только мне, потемнело и похолодало. – Вас стоило бы расстрелять вместе с другими тогда, шестьдесят лет назад. Знаете, почему этот памятник так называется? Из-за таких, как вы. Здесь и сейчас Вы продолжаете совершать преступление против человечества, начатое Гитлером и ему подобными. Если бы я не учился последние месяцы, я бы забрал документы прямо сегодня. Если бы у нас была цивилизованная страна, я подал бы на Вас в суд и выиграл бы его. Пока же я… – тут он взял паузу, явно обещая глад, мор и все казни египетские, – ухожу. – И чего он так расстроился? – спросила у меня директор. – Ну, подумаешь, попросили убрать фотографию. Сразу видно, в советское время не жил… И как ему такое говорить не стыдно, у меня отец – блокадник! Вы, Максим Анатольевич, не знаете, он случайно наркотики не принимает? Я человек, конечно, мирный, и школьную нашу администрацию уважаю, но сейчас я мысленно пожелал им всем гореть в аду. С тех пор Спирит бродит добрый, как Фредди Крюгер, и ласковый, как офисный шрёдер, явно изобретая способ донести свою точку зрения до окружающих наиболее наглядным способом. Такое уже было. Тогда, в той школе, из которой мы с таким красивым свистом вылетели, на прощание сделав всем ручкой и послав воздушные поцелуйчики. Что такое «элитная школа»? Мнения разнятся, но, по моему опыту, нынешние «элитные» школы для «элиты» типа моего отца – это сборище мудаков с претензиями. Возьмите самую обычную школу и потрясите над ней контейнером с деньгами – и вы получите элитную. Где за твои деньги посредственностям вроде меня будут говорить, какой ты умница и красавчик. Я это понял только потом, посмотрев на действительно выдающихся людей, у которых – как у Люка, Аля, Ирии, Спирита, Игоря – есть в жизни какие-то интересы, цели, таланты. В общем-то, в той школе я чувствовал себя вполне в своей тарелке, варился в общем протобульоне, охотно мерился длиной и толщиной с окружающими. У меня вовремя был телефон нужной марки и поездки за границу когда надо, и водитель, и телохранитель в недобрые времена. Я научился делать абсолютно равнодушное ко всему лицо и строить из себя чёрт знает что на пустом месте. Другое дело – Спирит. Он из более бедной семьи, что, по идее, должно было автоматически, согласно законам жанра американских подростковых комедий, вывести его в чудики и аутсайдеры. Но не тут-то было. У Спирита очень развитый ум, довольно извращённое воображение, жажда власти и характер, как железный штырь, на который я с детства наматывался со своей ленью и рассеянностью. В эпоху всеобщего полового созревания, которое у Спирита грянуло ещё, по-моему, лет в двенадцать (когда у нас начался роман, этот извращенец, оказывается, уже многое знал и умел), девочки из богатых семей бегали за ним наперегонки и пару раз кто-то кому-то совсем неэлитарно выдирал волосы и резал сумку лезвием. Многим парням это тоже не нравилось, но попытки как-то «прояснить ситуацию чисто по пацански» (ага, кто-то думает, что в «элитных» школах пушкинским слогом изъясняются? Гопники – они и с деньгами гопники!) пресекались на корню. Из школы и в школу Спирит благоразумно ездил со мной, таскал шокер – подарок брата, и кстати, в отличие от моей ленивой персоны, прилежно отходил три года на тхэквондо (и ещё полтора года – на балет, о чём я поклялся никому никогда не рассказывать). Короче говоря, жизнь кипела и булькала – я слушал музыку, читал книги, с увлечением занимался сексуальным самопознанием. Спирит изучал психологию, оккультизм и ещё бог знает какие ужасные вещи. По ночам (с тех пор, как ему стукнуло шестнадцать, он стал жить отдельно и я частенько у него ночевал) мы предавались грязному разврату. Жизнь была вполне себе счастливой и безмятежной, какой она может быть у двух несовершеннолетних гомиков из обеспеченных семей. Но небо не может быть вечно ясным. Десятый класс ознаменовался появлением учителя истории. По той же традиции молодёжных комедий новый учитель должен был стать объектом любовного интереса и источником многочисленных неловких ситуаций. Увы, жизнь – не молодёжная комедия. Лично у меня никакого романтического интереса новый преподаватель – Никита Юрьевич Пастухов – не вызвал. В моих глазах он был безнадёжно стар, женат и просто потерян для общества, как носитель широких галстуков и патриотических идей. Именно в последних и была проблема. Наша «элитная» школа, польстившись на его опыт, образование, кучу написанных статеек и книжек, проморгала тот факт, что в голове у Никиты Юрьевича всё давным-давно развинтилось и оглушительно звякает. Этот тип был не просто патриотом – он был лютым антисемитом и яростным фанатом теории «еврейского заговора». Он видел еврейскую руку в любом событии истории – начиная от пожара в Александрийской библиотеке и заканчивая событиями на Дубровке. Последнее проняло даже меня, не говоря уже о Спирите. У Спирита, кстати, там погиб друг семьи, и само семейство Фрисманов-Сенкиных отложило поход на мюзикл в последний момент. Мы с ним тогда трое суток просидели перед телевизором, в итоге заработав бессонницу и обезвоживание. А этот тип на уроках нёс такие вещи! Уровень его бредовых сопоставлений и выводов превысил, пожалуй, средний уровень сортирных газет, печатающих фотографии инопланетян и клонов Ленина. Что однажды и высказал Спирит ему в лицо. И началась война. Самое интересное, что, как и все психи, Никита Юрьевич был пламенно красноречив и убедителен, так что его идеями заразились многие. Кое-кто начал почитывать его полубезумные книжки и говорить о священном значении свастики. Одного из таких, сына известного адвоката, Спирит подкараулил в средней паршивости клубе и, напоив до невменяемости, проколол ему ухо (до сих пор не понимаю сакрального смысла этого поступка, хотя, боюсь, знаю не все подробности – мы тогда со Спиритом ещё встречались и что-то он мог от меня скрыть). Впрочем, Спирит, будучи талантливым психом и декламатором, тоже не остался в одиночестве – правда, исключительно в девичьем окружении. В своих глазах Никита Юрьевич, безусловно, видел себя эдаким арийским воином, столкнувшимся с порождением жидо-сатанинской тьмы во всей её красе, рисующейся его воспалённому воображению. Спирит же воспринимал себя Мессией-в-Белом-Халате и собирался доказать, что учитель не только псих и юдофоб, но ещё и никудышный историк. И случай представился. Поскольку школа наша давала «элитное» образование (то-то я до сих пор в синусах и косинусах путаюсь, не помню, сколько элементов в таблице Менделеева, и не понимаю законы Менделя), она очень любила эту самую элитность демонстрировать всем желающим. В виде всяческих олимпиад, открытых уроков и прочих соцсоревнований. В этот раз суетился как раз историк. Мы разбились на несколько команд и каждая должна была продемонстрировать некую культурно-религиозную сцену, после чего дать по ней полный отчёт. Большинство разобрало себе всяческие «мумбо-юмбо» обряды. Последователи историка ударились в древнегерманское и древнеславянское язычество. Спирит же, мило улыбаясь, заявил, что будет представление на тему «Messa nigra: мистический обряд христианской культуры в рамках традиций средневекового европейского колдовства» или как-то так. Никита Юрьевич досконально изучил «Протоколы сионских мудрецов», найдя в них подтверждение тому, что расстрел Романовых, гибель Титаника и 11 сентября – дело рук Тайной Ложи, и «План Даллеса», где точно сказано, почему развалился СССР, на дорогах столько ям, а пятнадцатилетние мальчики пьют, курят и занимаются развратом, но вот латынь он как-то обошёл стороной, да и просто не почуял подвоха. И никто его не почуял, пока в актовом зале не запахло ладаном и не грянуло «Ave Satani». Да, мы поставили «чёрную мессу». Скажу сразу, это был такой прилизанный вариант «чёрной мессы», больше голливудский, зрелищный – скорее, клип на две минуты, чем настоящее действо. Но выглядело всё просто шикарно. Мне, например, по ходу действа отводилась роль священника. У меня было католическое облачение с языческими символами, для шестерых девушек были припасены тонкие комбинезоны телесного цвета и прозрачные накидки, так что они и правда казались голыми. Мы расставили черные свечки, соорудили перевёрнутый крест и алтарь, на котором был кинжал, чаша в виде черепа, статуэтка Молоха (не в тему, но кто там будет разбираться?) – в общем, всё было очень мило. Но почему-то этого почти никто не оценил, особенно в тот момент, когда я вонзил кинжал в барахтающегося младенца и кровь потекла в чашу. Кто-то даже завопил и бросился к сцене, а мне надо было думать о том, как поставить чашу на живот лежащей на алтаре одноклассницы (мы вставили в костюм небольшую пластинку, но всё равно), а потом незаметно достать спрятанный кусочек сухого льда и бросить в чашу, чтобы она красиво задымила. А затем я раздал опустившимся на колени девушкам просфоры (настоящие, Спирит притащил) и Сатана к нам всё-таки пришел. У Спирита были весьма интересные представления о том, как должен выглядеть Князь тьмы, навещающий детей своих. Рога – это непременно, и плащ, который он сбросил, демонстрируя кожаные брюки с красной шнуровкой, ботинки а-ля группа «Кисс» на сцене и голое тело, перетянутое ремнями (он уже тогда начинал крышей ехать по Теме). Спирит милостиво разрешил девушкам поцеловать ему руку, а потом… А потом он принялся целовать меня. Взасос, при всех. Я это хорошо помню – запах ладана, той дряни, что изображала кровь, вытекавшую из сценического кинжала, привкус грима, мерцание свечей и гаснущее под последнее «Ave, ave!» освещение, возмущённые вопли и падение занавеса. Через минуту Спирит, уже без рогов и в рубашечке, невозмутимо стоял перед занавесом и толкал складную и интересную речь о том, как «чёрная месса» зародилась, что на неё влияло, как она претерпевала изменения и много других интересных вещей. Девчонки возбуждённо хихикали, бросали на меня удивлённые и томные взгляды, убирая реквизит, а я стоял и наслаждался ощущением. Словно я открыл что-то для себя. Этот поцелуй… Это был мой первый поцелуй на публике. Даже идя куда-нибудь тусить, мы со Спиритом не целовались. А тут… А потом было всё остальное. Разборки со школьной администрацией (у некоторых совершенно никакого чувства прекрасного), разборки с отцом, срочный перевод в другую школу – малость попроще, мы со Спиритом решили остаться секс-друзьями… И вот, пожалуйста, сейчас, когда школа почти окончена и взрослая жизнь призывно приоткрывает двери, его готическое высочество опять изволило выйти на тропу войны. Ой, что-то да будет! Впрочем, в школе Спирит малость повеселел, достал из сумки «Дарк Сити» и стал зачитывать мне статью о Вилле Вало и его захламленной квартире, говоря, что это моё будущее. – Да пошёл ты со своим Вилле Вало и любовью к порядку… – Нееет, Макс, Вилле Вало не мой, а твой кумир, и ты весь в него! – Ну, блин, если мне нравятся у него несколько песен, это ещё не значит, что он мой кумир! А ты… Ты вообще под него косишь! О Вилле Вало мы можем спорить до бесконечности. Спирит подкалывает меня тем, что «ХИМ» – музыка для беби-готов и маленьких девочек, а настоящие неформалы должны слушать «Лакримозу», «Диари оф Дримс», «Баухаус»… Список длинный, но только не «ХИМ». В ответ я ему язвительно напоминаю, что он сам всё время подчёркивает своё сходство с Вилле (даже шапочку купил!), чтобы эти самые беби-готы и девочки за ним бегали. На это Спирит говорит, что Вилле только притворяется готом, но сам он позор и конечное вырождение этого движения, а вот он, Спирит, настоящий, и вообще… Мы так можем спорить до бесконечности, просто чтобы время убить. Ну да, мне нравятся их некоторые песни… Ну ладно, многие песни и клипы тоже – красивые. Ну, я как-то и не претендую на звание «Гот 100%»… Хотя есть песни, которые я в жизни в плеер не поставлю, потому что… Ну, вот собьёт меня, допустим, машина, подберут меня врачи, а у меня в плеере группа «Аква» приглашает всех на вечеринку в мультяшный город… А то и ещё что похуже – «Страна Лимония, страна без забот, в страну Лимонию ведёт подземный ход…» (и пусть меня будут УБИВАТЬ, я в жизни не признаюсь, насколько мне нравится песня. Не знаю, почему, но черт возьми, она мне жутко нравится). В общем, мне придётся тут же на месте умереть. От стыда. Но «ХИМ» не так уж плох, как о нём говорят. – Алекса сегодня не будет… – Спирит делал пометки в ежедневнике. Он староста класса, что даёт ему неограниченные возможности заниматься любимым делом – стоять у людей над душой сколько заблагорассудится. – Опять у него какие-то съёмки, и как он вообще с таким отношением к учёбе думает школу закончить! Со справкой? – Тебе-то что? – мне было абсолютно плевать, что там Ясна Пани себе думает. – Анниковой нет уже третий день – и никаких объяснений. Безобразие! – О господи, первый раз, что ли? Опять, небось, волосы неудачно покрасила. – Не знаю, если её не будет на первом уроке, нужно пойти к директору, пускай она звонит, и если мать Анниковой и её продинамит, наведаюсь к ним домой! Вот оно! Стоять над душой у всех, включая директора. – Надо прояснить этот вопрос. – Заняться тебе нечем! Лично мне пофигу, да хоть и померла она. Лучше бы решил, чем на день святого Валентина займёшься. – Я уже решил. Ничем. И своим запретил вспоминать этот бредовый праздник. Меня больше интересует «Пятница, 13». – «Пятница» «пятницей», но день всех влюблённых – это всё равно круто, – я перехватил журнал и принялся бездумно листать его. – Ага. Святой Валентин, покровитель продавцов цветов и парфюмерии. И в какой романтический маразм ты собираешься впасть? Только не говори мне… – Нет. Ничего такого я не собираюсь. Я собираюсь пойти в клуб и буду надеяться, что мне там повезёт. «А почему, собственно, не собираюсь?» – думал я, изображая крайнюю заинтересованность в русском языке и одновременно перекатывая домашку (Спирит смилостивился после признания его гениальности и моего слёзного рассказа о героически изведённом черновике в поисках решения). «Почему бы и нет. Ведь я хочу этого? Что мне помешает взять водителя и съездить в интернат? Тупо это будет выглядеть, конечно. И Стас скажет мне, что я придурок. Вряд ли он уважает такие праздники, конечно… Смысл? Только выставлю себя дураком. Да и на что это будет похоже? Посидим, поглядим друг на друга и разойдёмся?» От этой мысли стало неприятно и я постарался выкинуть её из головы. Все мысли о Стасе в последнее время были такими – неприятная сосущая пустота где-то в солнечном сплетении, колючий комок в горле, странный горький привкус во рту. Такое бывает, когда забыл или не сделал что-то очень, очень важное. Не поздравил с днём рождения, не поинтересовался здоровьем человека в больнице, глупо и пошло пошутил про умершего. Вот и теперь так. Нет, хватит с меня этой маеты. Я пойду в клуб и отожгу. В день святого Валентина народ на романтику развести – как нефиг делать. Блин, а решение-то совсем простое, и чего это меня вчера в такие дебри заносило? На перемене Спирит отправился выяснять, где там пропадает мадмуазель Анникова, а я рассеянно размышлял, куда пойти и брать кого-нибудь с собой или положиться на случай, и где обеспечить приятное продолжение вечера. Секс у меня, между прочим, в последний раз нормальный был… Аж в Германии! Нет, так дело не пойдёт, это же для здоровья крайне вредно! Точно, в клубе поищу себе кого-нибудь такого – чтобы не качок, но и не за шваброй потерялся, чтобы черты лица были приятными, а тело – ухоженным. Да… А кроватку мы организуем в одном милом месте, где квартиры сдаются посуточно, знаю я пару номеров. Итак, план такой: снимаем квартиру, снимаем парня и занимаемся любовью, а не войной, всю ночь и большую часть следующего дня. Надо Спирита потрясти – пусть подкинет что-нибудь из «волшебной» фармацевтики, у него препараты всегда качественные и в ассортименте. Ага, а вот и он, прямо сейчас, чтобы не забыть… Лицо у друга было каким-то странным – словно он с огромной скоростью пытался в уме что-то вычислить. Максимально собранное и отрешенное, кажется, он даже меня не видел. – Да что случилось-то? – не выдержал я. Спирит покачал головой. Так мы и дождались следующего урока и я всё думал, что такого могло стрястись. Зайдя в кабинет математики, я пошёл к своей парте. Спирит остался у доски с тем же лицом. Мне вспомнился отрывок из «Пляски смерти» Кинга: кинозал, гаснет свет и детишкам сообщают, что русские запустили спутник. Что случилось? Началась война? Вторглись инопланетяне? Реставрировали монархию? – Роман, что такое? – учительница тоже забеспокоилась. Спирит стоял у доски во всём чёрном – чёрные джинсы, чёрная рубашка с чёрным галстуком, длинные волосы завязаны в хвост – и смотрел в пространство. Потом словно выдохнул. – Сегодня нашу одноклассницу, Анникову Анастасию Львовну, нашли мёртвой в её постели. Я толком не понял, что случилось, но, по-моему, это было самоубийство. Ангелина Ивановна, – он обратился к учительнице, которая цеплялась за край стола, – хотите, я Вас отвезу? Я сегодня за рулём. А все остальные посидят тихо-тихо до конца урока и подумают о жизни. «И зачем я только домашку переписывал», – было моей единственной связной мыслью в ту минуту. *** – Наглоталась таблеток... Спирит вернулся через полтора часа. К тому времени наш класс нашли достаточно невменяемым, чтобы отпустить с уроков. Многим в медпункте даже какой-то дряни накапали. Хорошо, хоть Алекса не было, этому вообще бы «скорую» пришлось вызывать. – Феназепам, димедрол, ещё какая-то дрянь. Утащила у своего психически больного деда. – Но почему? – этот вопрос мучал меня больше всего. Настю я не любил, были причины… Но как так, как же вышло, что человек, учившийся с тобой в одном классе, человек, с которым ты разделял свои дни… Да, конечно, она была той ещё заусеницей в мозгу, но это была моя одноклассница, моя ровесница, мы друг друга не любили, но всё-таки общались, она была частью моей привычной жизни, она была человеком, которого я знал… Как же так? Я как будто прыгал, а опора уходила у меня из-под ног, я падал, падал и не приземлялся. – У неё нашли рак. Мы сидели у Спирита на кухне и пили водку. Без закуски, без всяких выкрутасов. – Рак костей, между прочим. После повреждения ноги... Рак могли быстро вылечить, но эта дура… – Не надо так, она же умерла…. – Эта дура… – Спирит сжимал стопку с водкой так, что, казалось, сейчас раздавит, – всё никак не хотела идти к врачу, полагая, что «поболит и пройдёт», потому что, когда она повредила ногу, врач настаивал, чтобы она не носила обуви на каблуках. Вот и допрыгалась, русалочка! – Почему – русалочка? Я налил себе третью стопку. – Помнишь сказку? Она продала голос за возможность ходить и ей было больно. А она всё равно ходила. Вот и Настя так же. Вместо того, чтобы пойти к врачу, она продолжала глотать обезболивающее и ждать, когда само рассосётся. И дождалась, когда понадобилась ампутация. – Что? – у меня волосы зашевелились, и я выпил всю стопку махом. Внутри теплело, выжигая неприятное ощущение, поселившееся в груди с того момента, как я осознал, что именно сказал Спирит в классе. – Как – ампутация? – Да так. Редкий случай в наше время, как ни крути. Что-то ускорило развитие... Я мало что знаю о раке, тем более, таком странном. И вот она решает, что лучше умереть стоя, чем жить на одной ноге… Так, Макс, хватит! Ты уже четвёртую пьёшь! – И чего? Я вообще ничего не чувствую! – Ага, а потом тебя развезёт. И вообще, первая половина дня! – Да похуй! – В общем, – Спирит взял солонку, просыпал немного соли на чёрную стеклянную поверхность стола и принялся зубочисткой рисовать какие-то одному ему понятные фигуры, – она наглоталась таблеток, оставила тупую записку, где попутно обвинила всех – свою мать, своего отца, тебя, каких-то незнакомых мне личностей в своей неудавшейся жизни и попросила похоронить её в бальном платье и туфлях на каблуках. – О господи! – я вздрогнул. – А я… При чём здесь я? Я ей ничего… Только вот она просила помочь ей пару раз, а я… – А что ты? Ты тут ни при чём, – одной рукой он подпирал голову, другой рисовал, не поднимая взгляда. – Я был в её комнате, знаешь, комната как комната, светлая такая, всякие там средней банальности статуэтки, игрушки мягкие, зеркало с косметикой – на весь Большой театр бы хватило, куча книг по псевдопсихологии, книги типа «Как выйти замуж за олигарха», «Как стать суперстервой» и всё такое, на стене рядом с расписанием – таблица калорий и какие-то диеты… Я вздохнул, вспоминая, как иногда нечто такое появлялось у нас дома. И налил себе ещё стопочку – да сколько там той водки помещается? Грамм двадцать? – Ты хоть съешь чего, а то ведь развезёт… Она жила всей этой хренью. Её мать в разводе с отцом, видимо, не вышло самой замуж за олигарха… Я так по дому пошлялся, у них и книг-то толком не было, всё глянцевые журналы, современные детективы да дамские романы разной степени паршивости. И всякая псевдофеншуйная дрянь. Люди как люди… – Спирит скривился и налил себе водки. – Это я виноват. Я должен был понять. – А хрена ли ты? – я от такого заявления чуть не уронил стеклянную посудину с чем-то запеченным, найденную в холодильнике. – Ты тут вообще ни при чём! – Я должен был догадаться. С ней в последнее время было что-то не так. Она знала, что у неё проблемы, но отмахивалась от них. Если бы я меньше думал о себе и о своих проблемах… – Ты не можешь помочь всем. От вида запеканки у меня проснулся дикий аппетит, я же толком не позавтракал. – А ей мог. Мать не могла, подруги не могли, учителя не могли, а я мог и прозевал. – Слушай, а… – я увидел, что Спирит ещё налил себе водки. Ой нехорошо! Его готическое высочество крепкие напитки пьёт только в критических случаях, требующих принятия каких-то категоричных решений. Исключение – абсент, его он употребляет ради духовного просветления и исключительно дома, чтобы никто его творческим глюкам не мешал. – Я понимаю. Знаешь, мне самому до сих пор как-то… Микроволновка тренькнула, я достал запеканку. – Жуть какая. Ну, то есть, вот жил человек – и его не стало. Как-то… – я попытался озвучить свои мысли, чувствуя себя удивительно косноязычным, как тот придурок Танкист. – Это неправильно. Я её не любил, и она злилась из-за того, что я самый богатый на параллели, а ей так и не достался, не ладили мы… Но то, что она вот так… Я правда не знал, как это описать. Это ошеломительное чувство, когда кто-то рядом с тобой умирает. Вот так, внезапно. Самоубийство. Как это страшно – у меня никто никогда не умирал, кроме аквариумных рыбок. Смерть – это что-то из другой оперы. Это показывают по ТВ, это какая-то жуткая стихия – вроде цунами, но вы видели цунами на Москве-реке? Смерть была там, в Маутхаузене, там ею дышало всё – дома, стены, таблички. Смерть не имела права приходить в мой класс за четыре месяца до выпускного! Анникова не имела права умирать! Они все не имеют права умирать! Ясна Пани, Киселёва, наша директриса! Алькатрас, Люк, Лея, Бладберри! Мой отец, Стас, Спирит! – Но ты здесь точно ни при чём, – закончил я свою путаную речь. – Ты не понимаешь, – Спирит выстраивал паутинные линии из крупиц соли на чёрной блестящей поверхности стола, – ты эгоист и даже никогда не пытался этого скрыть. Ты всегда был эгоистом, – он поднял на меня тёмно-серые глаза, и смотрели они жутко, – ты всегда был малолетним инфантилом. – Что? А пошёл ты… – Представь себе мир, где никого нет. Ни отца, ни меня… Никого. Ни родных, ни денег. Как бы ты жил в таком мире, а? Где некому о тебе позаботиться? – Да пошёл ты, псих грёбаный! Ты совсем крышей поехал от своих заморочек! Мне не хотелось его слушать, ненавижу, когда ещё и Спирит меня воспитывает. Я бросил вилку, она соскользнула с тарелки, грохнулась на пол – придёт женщина – и пошёл в прихожую. Спирит последовал за мной и молча улыбался, глядя, как я одеваюсь. Он наклонил голову к плечу и длинные волосы падали ему на грудь. – Жизнь или шпильки, Макс? Я бы мог её спасти, а была бы она мне благодарна? С протезом, после химиотерапии – вся её привычная жизнь, которую она слепила из глянцевых страниц, пошла бы прахом. Всё то, чем она жила, оказалось бы за бортом. Нужно было бы начать жизнь сначала, поменять приоритеты, а это и здоровому человеку сложно, правда, Макс? – Ты псих! – я ушёл из квартиры, думая, где бы и чем догнаться. *** – Макс, ты какого опять… – отец оказался дома, а мой нетрезвый вид можно было разглядеть и без увеличительного стекла. – Ты… Ты… – Нас отпустили, – я вдруг понял, что без шапки. Я её у Спирита оставил? – У нас девочка в классе жизнь самоубийством покончила. – Ох, господи боже, – отец сжал виски руками. – Как же так… Опять одна из этих подружек Сенкина? – Он Фрисман теперь, забыл? И нет, – я разделся, бросил сумку, выключил плеер. – Это Анникова. Помнишь её? Ты ей ещё добро дал на моё спаивание? У неё нашли рак, нужно было ногу ампутировать. Вот такие дела! – Ох, боже, как нехорошо… – вид у отца был потрясённым, – неужели же нельзя было вылечить? – Можно, – я прошёл на кухню, алкогольная дымка слегка развеивалась, хотелось либо есть, либо продолжать, – только вот жить бы ей пришлось без ноги! – Вот дура-то! – отец прошёл за мной и сел за стол. Я принялся рыться в холодильнике. Печенка в сливочном соусе… Фу. Какой-то унылый салат с зелёным перцем… Нет, такое я не ем. Это что ещё за вообще? Мёдом пахнет, десерт, что ли, какой-то? – Не ешь, это Светина маска для волос! – предупредил меня отец. – Ну надо же, а такой умной девочкой казалась, совсем взрослой уже была… И так глупо… Ну и что, что без ноги, вон, после войны многие возвращались, кто без одной, кто без двух, и вообще! И такую страну построили! А вы… Что за поколение? – он закрыл лицо руками. – Ой, не начинай по десятому кругу «наши отцы были героями, мы все такие чудо-пионеры, а вы злобные инопланетные захватчики, а не наши дети!». Я это тысячу раз слышал, – я принялся интенсивнее потрошить холодильник, кое-как отрезая от всего подряд ломтики. Ветчина, сыр, рыба – неважно. – А девяностые нам американцы устроили, да-да. А вы нормальными были, все до единого. И сейчас тоже. Ненавижу эти разговоры, да что за день такой сегодня, вся душа наизнанку! – И конечно, – я взгромоздил всю собранную еду на одну тарелку и пошёл в сторону своей комнаты. Дёргалось что-то внутри, выедало до самого донышка. Чёртов февраль! – Ты у нас прямо образец нормы. Попросить другого мужика, чтобы он изнасиловал твоего сына, чтобы тот, видите ли, ориентацию сменил, это же, блядь, пиздец как нормально! Вот и выговорился. – Макс, не матерись… Что?! Я уже закрыл дверь и сел прямо рядом с дверью. Не было сил пройти последний десяток метров до стола, поставить тарелку, включить комп, нормально поесть… Выпить – я ведь храню выпивку у себя в комнате, «мой мини-бар», так я его называю – чемоданчик с кодовым замком, простеньким таким… Никаких сил… – Макс, ты что имел в виду? Ты к чему это сейчас сказал? – мой отец сопровождал свои слова ударами в дверь. – Максим, я сейчас парней вызову, они тебе дверь выставят, нахер, если ты голос не подашь! – А то ты не знаешь! Я сидел у двери, держал в руках оливку, фаршированную анчоусом, и никак не мог её съесть. – Я про интернат и про твоего дорогого друга, Павлюка Григория Николаевича! А он тебе отчитался?! Сказал, что справился?! Поздравляю, батя, ты лох, тебя наебали! О господи, сколько я носил этот случай в себе и уже пережил, перетерпел, чтобы не вспоминать, как будто не было момента, когда взрослый мужик прижимал меня к стене, а я… А вот именно, что я? – Макс, Макс, ты что несёшь? Ты о чём? Гришка пообещал присмотреть за тобой, дурь выбить… Он – что?! Макс, дверь открой! Я отодвинул тарелку, отдвинулся сам и щёлкнул замком, так и не встав с пола. День сегодня пасмурный, шторы я не отдёрнул, в комнате царил полумрак. – Макс, – отец стоял в дверном проёме, я смотрел на него снизу вверх, – Макс, рассказывай. И я рассказал. Спокойно, без истерик, упираясь взглядом в эту несчастную оливку. – Макс, ты… – отец присел рядом, – ты ему поверил? Да я бы ни в жизни… Вид у него был совершенно потрясённым. – Я его убью! В землю, нахер, живьём закопаю, с директором вместе за компанию. Совсем мозгами поплыл Гришка, видать, не прошёл ему даром тот энцефалит… Ты не сиди на полу, ну, чего ты, вставай… поешь, полежи спокойно. Может тебе врача вызвать, пусть укол сделает, и поспишь? – Не надо, нормально всё со мной, – мне, блин, уже семнадцать, хватит с меня уколов, я умею держать себя в руках, – лучше скажи, чтобы суп нормальный сварили, там, я не знаю, куриный, что ли, а то дома из еды – одна печёнка, кто её вообще притащил? Я всё-таки поднял себя с пола и взял блюдо с закусками. – И утку по-пекински закажи и салат этот, как его… Из жареной картошки. – Макс, вот честно, ну как ты ему поверил? Почему мне сразу не позвонил? – А договор? – Макс, вот ты в кого у меня такой дурак, а? – отец прислонился к косяку. – Когда, наконец, повзрослеешь? Надо понимать, где серьёзно, где настоящая беда, опасность, а ты… Господи, однажды ты нарвёшься. И, вздохнув, добавил: – Я, блядь, нахуй, его прямо там, возле интерната, закопаю, и яму он у меня сам будет рыть, урод! Я сел за стол и долго не мог собраться с мыслями. Что за день такой? «Пятница, 13» отдыхает. Надо же, а Павлюк-то по собственному почину действовал. Ну, Царство ему теперь Небесное, точнее, вертел в жопу и кипящая «Олейна» вместо смазки. Вот Стас-то обрадуется! Включив комп, я обомлел. Полпервого? Всего-то? А сколько случилось, как будто целые сутки прошли. Анникова… Анникова… Господи, поверить не могу, что её теперь нет. Как будто взяли фото и вырезали оттуда человека – теперь дыра. Она больше не придёт с опозданием в класс, заявив: «Такие пробки… Накупили всякие придурки драндулетов и теперь они ломаются, мешая нормальным людям», не будет громко хвастать новыми шмотками, не будет ехидно спрашивать: «Макс, а ты был..?» Не схватит меня в клубе за рукав, обдавая волной духов – резкий запах, совсем ей не идёт – и не зашипит в ухо: «Только попробуй сказать, что мы одноклассники! Я им сказала, что в МГУ учусь!» Не будет делать доклады по архитектуре европейских городов – она часто делала такие доклады, уж бог знает, почему, вроде она на юрфак собиралась… Или на журфак? Я достал из «мини-бара» водку. По-русски, не чокаясь. Нужно музыку найти… А она вообще кроме клубного дэнса что-нибудь слушала? Да, кстати, как ни странно, я знаю. Ей нравились Мадонна и группа «Сплин». И лампа не горит, И врут календари, И если ты давно хотела что-то мне сказать, то говори... Мне почему-то казалось важным вспомнить про неё всё-всё. Я нашёл в компе наши фотки с Нового года – вот тут она в длинном синем платье, это в нём она хотела быть похороненной? ...Любой обманчив звук, Страшнее – тишина, Когда в разгар веселья падает из рук бокал вина... А теперь этого человека нет. Просто – нет одного человека. Всё. Её комната – что там Спирит говорил? Все вещи станут ненужными. Никогда не закончится блеск от «Мэйбеллин», засохнет и раскрошится тушь от «Макс Фактор», тетрадка с Эйфелевой башней, которую она сдала на проверку, так и останется наполовину исписанной... ...Привет! Мы будем счастливы теперь и навсегда... Сегодня я думал о ней больше, чем за все полтора года, что её знаю, думал как о человеке, а не о дуре, которая меня раздражает, которая, с подачи отца, пыталась «вернуть меня на правильную дорожку» и исполнить свою мечту об удачном браке. О человеке, который чего-то хотел, о чём-то мечтал, к чему-то стремился. А теперь ничего, вообще ничего нет. Вырезать. Сохранить изображение в буфере обмена? Нет. *** – Опоздал я, ты представляешь? – сообщил мне отец, когда я гонял в бульоне звёздочки моркови. – Витёк к нему сначала домой сунулся, а там никого. Ну, он в интернат, глянуть на расклад да покараулить его до темноты. А там все на ушах стоят. Удавился он, сука, ночью. – А? – я оторвался от супа. К третьей порции аппетит немного поутих. – В смысле? – Да вот так. Из петли его достали уже холодненького. – О боже мой! – я представил себе эту картину. Да что за эпидемия суицида-то такая? – Племяш его, что с ним живёт, утром нашёл, так он теперь «ни бэ, ни мэ, ни кукареку». Говорит, мол, спать ложился – тот сам с собой бухал, проснулся – он уже висит. Пацана – в больницу, падаль – в морг. Как чуял, падла! – Ага, – мне некстати вспомнился Стас, демонстрирующий, как именно получались такие завитки вокруг верёвки во время казни – его учитель труда научил, тот самый, для которого я тогда коньяк заказывал. – Как чуял. – Ты ешь-ешь… О, а это, наверное, утка по-пекински и салаты, я не понял, про какой ты, ну и заказал несколько. Ну и… – он достал из холодильника бутылку, – помянем, что ли? Свете только не говори. События на Дубровке - так же известные, как "Норд-Ост", терракт 2002 года "Пятница, 13-е" - рок-фестиваль, проводившийся с 2001 по 2005 год (в 2004 выпал на февраль) Я надеюсь, что не задела ничьи религиозные чувства, я сама люблю группу ХИМ и Вилленьку тоже. А насчёт вырождения... Ну, Токио Хотель ещё не был известен широкой общественности. Беби-готы (женский пол так же именовался херками) - нечто вроде предков эмо, "не настоящие готы" в глазах "тру-готов" типа Спирита, который позиционирует себя, как "вампаер-гот" (позиционирует!). Шапочка - "химка" "Романс" - группа Сплин.