Любовь без поцелуев

Было плохо. Очень. Тошнило и знобило, отчаянно хотелось пить, и пошевелиться не было никакой возможности. Где… Зачем… Почему… Я на чём-то лежал. На чем-то гладком и мягком. В одних штанах… Ох, как же мерзко во рту! Где я? Сознание утягивало в глубь темноты, где крутились красные всполохи и мельтешили зелёные пятна, но я чувствовал, что если не попью – умру, и попытался открыть глаза. Оооооо! – Ммм… – Очнулся, ханурик, – кто бы ни подавал там голос, ему явно было меня не жаль. – Водички… – в желудке как-то подозрительно булькнуло. Такое ощущение, что я внутри протух. – Сейчас будет тебе водичка, пьянь малолетняя! Я повернул голову – под веками в переносицу прошёл разряд боли – и смутно различил Спирита. – Ты чт… Что тут делаешь? – Действительно, что я делаю в своём собственном доме в восемь часов утра? А ну-ка, перевернись! Чего? Да я шевелиться не могу! Ау! Ох, мой желудок обернулся вокруг своей оси… Что вообще со мной происходит? Кожа дивана под щекой такая гладкая и приятная… Ааа!!! – Твоюжбля! – из полудрёмы, куда начал погружаться мой измученный алкоголем мозг, меня вывел укол. В задницу. – Ты же… – Это витамины. Прочистят твой засранный алкоголем организм. – Больно! – вот, теперь к ржавым иглам в голове и холодным червям в животе прибавилось это. Почему меня все так ненавидят? Я шмыгнул носом. – Будь моя воля – было бы больнее, – Спирит помог мне сесть. – Будь моя воля, я бы отобрал у тебя одежду и заставил пять дней жить на полу, а потом бы выпорол. Ну-ка, обопрись на меня и пошли в туалет. Свет в туалете резанул по глазам. Я опустился на чёрную плитку пола и прислонился к бачку унитаза. Холодненький! – Так, филателисты! Не разбредаемся! – под нос мне ткнулось что-то мокрое. Водичка? А почему запах такой мерзкий? – Пей. Вода с нашатырём. Вода никак не кончалась. Я пил её и пил, проливая на грудь, а Спирит поддерживал мою руку, потому что пальцы разжимались, и щипал, чтобы я не засыпал и не давился. В какой-то момент воды стало очень много, и я едва успел склониться над унитазом – она полилась обратно через рот и нос, раз, другой, третий, мутная, с какими-то крупинками – это зрелище вызывало ещё спазмы… Наконец я проблевался, умылся и выпил ещё воды – с какими-то таблетками. В это время я отчаянно пытался вспомнить, откуда я здесь, что вообще было… Ничего не помню. Последнее, кажется, как я сижу в какой-то комнате, где очень накурено и играет музыка, рядом на ковре спит девушка в сиреневом бюстгальтере, трусах, колготках и почему-то в зимних сапогах, а я, с каким-то отрешённым любопытством, черчу на её теле линии её же перламутрово-розовой помадой. Где я был? С кем я был? Спирит принёс мне подушку и одеяло, и я смог заснуть, чувствуя, как в голове катаются и сталкиваются, с грохотом отскакивая от стенок черепа, тяжелые стальные шары. Проснулся я когда уже было светло и чувствовал себя, мягко скажем, не очень, но получше, чем в прошлый раз. Спирита не было в комнате, но искать его не хотелось. Я лежал, смотрел в потолок и мне было мучительно больно и стыдно. И тоскливо – обычной февральской тоской, когда зима, кажется, никогда не кончится. …Анникова никак не выходила у меня из головы. Я делал вид, что мне плевать, что меня это не касается, а сам не мог остановить в голове навязчивую карусель. Лишиться конечности… Ноги, руки – неважно. Потерять глаз. Не смертельно, но как после с этим жить? Я смотрел на себя в зеркало, пытаясь представить – вот я, Макс Веригин, семнадцати лет, такой сильный, такой красивый – и вдруг стану калекой. Уже не смогу бегать, прыгать, отжигать на танцполе, ловить на себе восхищённые взгляды. Кто захочет трахаться с калекой? Извращенец какой-нибудь только. Как бы я жил, лишившись всего этого? Уговаривать себя, что люди живут и даже бывают счастливы, не помогало. Да, я видел – есть люди, которые продолжают жить, даже спортсмены такие есть. Но мне это казалось чем-то таким – хорошей миной при плохой игре, напускной весёлостью, встречей а-ля «Кому за…» с распеванием хитов сорокалетней давности, слабым чаем и домашней выпечкой. Я же… И я просыпался по ночам, разглядывая своё тело и выдыхая от облегчения – со мной всё в порядке! Я по-прежнему здоров, красив, сексуален! Мне не нужны костыли или протезы, или ещё что похуже. А Анникова – она ушла, потому что есть одна правда. Её скрывают, говоря, что все люди индивидуальны и уникальны, что каждая жизнь – это чудо и бла-бла-бла… Но правда в том, что любят красивых. Сильных. Богатых. Это только в детской сказке принц выбирает замызганную чумичку, а принцесса – Иванушку-дурачка. На самом деле всё наоборот. Принцу достаётся принцесса, а дурачку – чумичка. Таково положение дел. Выгляди я, как чмо, кому бы я был нужен? Слился бы с толпой толстых или прыщавых педиков, что в клубах тихарятся по углам, подкарауливая кого-нибудь достаточно пьяного, чтобы не сразу их послал. Сидели бы на мне так хорошо мои шмотки, будь у меня кривые ноги или горб? Нет, конечно. Мне повезло. Повезло с генетикой – я унаследовал высокий рост матери, в меру маскулинное телосложение, тонкие черты лица, отсутствие всяких мерзких болячек. Мой отец богатый человек, я могу позволить себе следить за собой, правильно питаться, хорошо одеваться. Я – вершина пищевой цепи. И если бы болезнь или травма лишили меня этого, я… Я не знаю. Мысль о самоубийстве пугала – а если ТАМ вообще ничего? Но жить, допустим, без ноги – к чему такая жизнь? Чего бы ты ни добился, всё равно, ты всегда будешь калекой. Будешь вызывать не восторг и желание, а жалость и сочувствие. Поэтому, что бы там ни говорил Спирит, я в чём-то понимал Анникову. Больше всего меня пугало то, что это случилось так внезапно. «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» - вспоминалось мне. Настя была… Ну, как сказать… Не тем человеком, который должен умереть. Понятное дело, что и в моём возрасте люди умирают. Но как можно поверить, что цветущая, амбициозная девушка, строящая на жизнь обширные планы, любившая жизнь во всех её проявлениях, мертва? Я иногда ненавидел Спирита за то, что он нам это сказал. Лучше бы я не знал, лучше бы думал, что она уехала куда-то. Мысли кружились бестолково, как обрывки пакетов на ветру. Я думал о физруке. Отец сказал, что тот повесился. Но почему-то я был уверен, что его убил Стас. Вот мне так казалось – и всё. Отец не рассказал мне подробностей, просто сообщил – нашли в петле. Обычное дело. И всё же… И, честно говоря, мне бы хотелось, чтобы Стас его убил. Меня до сих пор передёргивало, когда я вспоминал физрука, и в душе поднималось что-то едкое от того, что я, по сути, ничего сам не мог с ним сделать. Возможно, именно ещё и поэтому я никому об этом, даже Спириту, толком не рассказывал. Потому что ощущение собственной беспомощности отвратительно. Иногда я представлял себе, что беру пистолет и стреляю в него, но знал, что не в состоянии убить или покалечить человека. Наверное, потому что я слабак. Я часто слышал в свой адрес, что я – не совсем мужчина, потому что настоящий мужчина должен уметь с оружием в руках защитить свою Родину, детей и женщину. Но я плохо представляю себя роли такого вот защитника. То есть, думаю, в минуту опасности, если у меня будет нож или пистолет, сработает инстинкт, но вот так взять и убить… Но я совсем не против, если кто-то сделает это за меня. Павлюк был мразью, и я рад, что он умер. Тем более, если не сам. Нестерпимо захотелось есть, но я отлично знал, что, стоит чему-нибудь попасть в желудок, как меня опять вывернет. Вместо этого я, пошатываясь, встал и пошёл на кухню за водичкой, а потом на поиски Спирита. Тот сидел у себя в комнате в позе лотоса, заткнув уши плеером, и что-то рисовал в большом блокноте. – О, – он вытащил наушники, – кто очнулся! Как тебе планета Земля? – Плоооохо, – я придерживался за стенку, – качается. – Топай в душ. С тобой рядом находиться противно! Это верно. Чувствовал я себя, мягко говоря… Несвежим. Судя по моим ощущениям, я провёл больше суток, не снимая одежды, не говоря уже о том, что во время похмелья я весь покрываюсь холодным потом. К тому же, горячий душ – отличное средство вернуть себя к жизни. Зеркало в ванной, благодаря своей подсветке в стиле «гримёрка суперзвезды», отразило совершенно опухшего, всклокоченного, с разбитой губой меня. Ничего себе погулял на день всех влюблённых… А какое сейчас вообще число? И где меня таскало? Уж действительно, только и помню, что стены с обоями. От горячей воды мне, отчего-то, стало хуже, но я терпел, зная, что это на пользу, и активно растирал себя жёсткой мочалкой. Спину щиплет… Чёрт, царапины! Кто это меня так? Точнее, кого это я так? Чёрт, точно, кажется, трахался – что-то такое всплывает в памяти, какая-то кровать, застеленная, кстати, свет и шум за дверью, я и ещё кто-то… Кто? Господи, да я даже не уверен, парень это был или девушка! Хоть бы хватило ума предохраняться, хоть бы хватило… Надо будет анализы сдать. Зачем я столько пил? Мочалка выпала из рук и я сел под горячие струи, обхватив колени руками. …Я вернулся домой после скалодрома. Мы решили разнообразить наш паркур городским альпинизмом, и я всё пытался овладеть приёмом прыжка и повисания на перекладине. Получалось не очень – я цеплялся, висел и падал, в отличие от Спирита, который повисал да ещё и подтягивался. Впрочем, Спирит легче меня – вон, Алькатрас даже и не пытается свой вес на руках удержать. Но, в общем и целом, я был доволен тренировкой. Всё-таки зима здорово ограничивает возможности, особенно когда тебе семнадцать и носиться по всяким там ледяным горкам и штурмовать сугробы как-то уже не с руки. В прихожей я заметил чужую верхнюю одежду и тут же решил немедленно скрыться в комнате. Однако план провалился. Меня застукали во время партизанской вылазки за едой на кухню. – Максим, пожалуйста, пойди нормально сядь с нами за стол, давай поедим, поговорим, как взрослые люди. Начало меня насторожило. Когда отец говорит таким тоном да ещё и использует словосочетания типа «поговорим, как взрослые люди», я понимаю, что ждёт меня горячий секс с моими мозгами. Но спорить – себе дороже, потому что иначе – несколько дней тупой ссоры. Вздохнув, я поплёлся в гостиную. Там уже сидела Светлана и какие-то неизвестные лица, которые мне сразу не понравились. Было в них что-то от докторов, что-то – от инспекторов по делам несовершеннолетних и что-то от свидетелей Иеговы. Есть такие люди, которые улыбаются одними губами. Приличные костюмы, унылые стрижки, у мужчины – коричневый галстук в широкую белую полоску, у женщины – очки в золотистой оправе и длинные «жемчужные» бусы – мода, опоздавшая лет так на десять. Не нравится мне всё это. – Как прошёл твой день, Максим? – проворковала Светлана. – Нормально, – я накладывал себе в тарелку еду. Может запечённый палтус улучшит положение. – Что делал сегодня? – Ничего. Сначала в школу ходил, потом в кафе, потом к Спириту зашёл, потом на скалодром ездили… – я чувствовал, что эти двое тщательно вслушиваются в мои слова. Просто видел, как они их собирают – как куры зёрна выклёвывают, только что головами не кивают. – А что? – Познакомься, Максим, это Михаил Сергеевич и Галина Фёдоровна. Они хорошие специалисты в области семейной психологии. Полосатый галстук и Жемчужные бусы синхронно улыбнулись. Ну, точно, свидетели Иеговы. – Очень интересно. Ну, я пошёл? – с этой братией у меня разговор короткий. – Макс!.. – начал отец. – Анатолий Александрович, – голос у Полосатого галстука был добрый-предобрый, таким голосом только пылесосы продавать, – я думаю, нам всем надо проявить терпение и понимание. Максим утомлён – может нам стоит прийти в другой раз? Или лучше вы приедете? Ну да, конечно. Нет, с этим надо разобраться здесь и сейчас. – Окей, я остаюсь. Какого хрена вам от меня надо? Учтите, я имею полное представление о психологии и вы мне всякую ерунду можете даже не начинать рассказывать. И в семейную расстановку я не верю. И в Бога тоже не верю! – ох, чует моё сердце, как говорил один персонаж из детских детективов. Ну почему в такие минуты со мной нет Спирита? Я только и могу, что хамить и огрызаться. – Здесь у всех, – торжественно начала Жемчужные бусы (у меня имена этих двоих мгновенно из головы вылетели), – есть проблемы. Семья – это сложный организм, и когда болен кто-то один, это сказывается на всей системе. – Я не болен! – Твой отец рассказал нам о твоих проблемах, и я уверена, что мы могли бы помочь тебе и помочь вам всем. – Нет у меня никаких проблем! – я возмущённо повернулся к отцу. – Мы же договорились! Никаких психологов, психиатров, экстрасенсов и гомеопатов! Я доказал, что могу нормально жить и общаться! Я ночую дома, я хожу в школу, я никого сюда не вожу, я сдаю анализы раз в три месяца! Я уже почти год не сталкивался с милиционерами! У меня всё хорошо! Что ещё надо?! – Вот видишь, Максим, – Полосатый галстук явно был доволен, – у тебя проблемы. Ты агрессивно воспринимаешь нейтральные попытки завязать разговор, ты заранее видишь в нас врагов и обвиняешь отца, хотя он хочет тебе только добра. Твои неадекватные реакции говорят о внутреннем недовольстве собой. – Они говорят о том, что меня задолбали всякие придурки! – я ломал вилкой цветную капусту, чтоб растянуть её на подольше. – Мы здесь, – переняла эстафету Жемчужные бусы, – не для того, чтобы, как ты сказал, «лечить» тебя, а чтобы наладить ваши взаимоотношения с отцом. Сломать стену, которую вы возвели, а для этого тебе надо, прежде всего, перебороть свою недоброжелательность по отношению к обычным людям. – Чего? – я чуть не подавился. – Твоя проблема, прежде всего, в том, что ты отделяешь себя от большинства, – голос Полосатого галстука звучал прямо как у ведущего детской передачи. Таким голосом только телепузиков озвучивать. Однажды в Телепузии пришло время делать что? Правильно, кушать Максу Веригину мозги. – Это проблема твоего воспитания – на ранних годах жизни ты был лишен нормального детского социума. Не ходил в детский сад и нормальную начальную школу… – У меня была нормальная начальная школа! Ну, подумаешь, десять человек в классе, зато всегда было интересно и учителя с каждым разговаривали. – …в Англии, где, опять же, своя специфика… Однажды в Телепузии пришло время охреневать. – …именно этим вызвано твое неприятие общества и, как следствие, попытка противопоставлять себя всему, в том числе и своей сексуальной самоидентификацей. Ага. Вот и самое интересное. Ну, сейчас начнётся! Однако ничего не началось. Галстук и Бусы на два голоса начали задавать мне вопросы – о моих увлечениях, об отношениях с другими… Спрашивали про Анникову – тут я срывался. Совершенно не хотелось об этом говорить. – А ты думал о самоубийстве когда-нибудь? – Нет, конечно, я что, дурак? Думал, да. Иногда просто припирает и всё кажется таким бессмысленным, таким безвыходным… «...Живи ещё хоть четверть века – всё будет так. Исхода нет...» И мелькает в голове – взять и сдохнуть, чтобы не мучаться дальше. Такие мысли одолевают меня особенно в ноябре и феврале. Но я не даю им воли и, уж тем более, никому не говорю об этом. Спирит предупредил: мысли о самоубийстве – самый короткий путь в психушку. – Скажи, Макс, – я уже расслабился, решив, что эта парочка – просто безобидные шарлатаны, которые вот-вот свалят, – как ты видишь свою дальнейшую жизнь? – Нууу… – я задумался. – Как-нибудь. После школы я хочу поехать учиться в Англию. Нет, а что тут такого? У *** сын в Англии учится. У *** – в Бельгии. У нашего президента… – А потом? – Ну, а потом… Не знаю. – А семья? Как ты представляешь себе свою семью? Я почувствовал в себе дикое желание придушить тётку её же собственными бусами и позавидовал Стасу, который когда-то осуществил подобное желание. – У меня не будет семьи. Я не хочу жену и детей… Мне это не нужно. Я не такой человек. – Ты слишком молод, чтобы это понять, – с сердечностью, от которой меня затошнило, начала Бусы, а Галстук покивал в такт. – Мужчинам сложно понять, что это за радость – дети. Сейчас тебе кажутся важными твои друзья и все твои увлечения, но однажды ты поймёшь, что ничего из этого не стоит простого человеческого счастья – придя домой, обнять своих жену и детей! – То-то моя мать свалила в Америку от такого счастья! Я встал. Эти разговоры я знал наизусть. Такое было уже полгода назад. Меня таскали в какую-то шарагу, где несимпатичные личности, у которых, кроме ссылок на Бога, и аргументов-то не было, заливали мне о семейном счастье и ставили записи с перевоспитавшимися американскими геями, судя по одежде – из середины восьмидесятых. – Не бывает никакого семейного счастья! Я его не хочу. Я хочу жить интересно и умереть в одиночестве. Всё. Не надо мне тут… Я вспомнил Стаса, которого в интернат отправила его родная мать. Как он стоял и смотрел на меня, когда я уезжал. Вот уж кому бы не стали ничего заливать про святость института семьи. – И вообще, кому в наше время нужна семья? Если мне вдруг придёт в голову завести ребёнка (тут я поморщился), то не обязательно же жениться! Кто-нибудь может родить тебе за деньги и всё. – И твой ребёнок будет расти без матери! – вклинилась вдруг Светлана. Её-то кто просил голос подавать? – Я рос без матери и ничего, не умер. Я ушёл из-за стола в свою комнату. Этот разговор, вроде совершенно обычный, наложил на мою душу очень тягостный отпечаток. Что-то в нём такое было… Какой-то скрытый подтекст, который я не смог расшифровать. Надо было, наверное, остаться и ещё подискутировать с Галстуком и Бусами, но я не мог. Такие разговоры всегда шли по одному и тому же пути. Начинались длинные рассуждения о бессмысленности жизни гея, о пустоте, о том, что все геи на самом деле сожалеют, что они не натуралы, и тайная мечта каждого гея – излечиться, завести семью и умереть в возрасте ста лет, окружённым скорбящими внуками и сопливыми правнуками. «Ждущими твоего наследства», – обычно добавлял Спирит. Мне даже, помнится, давали почитать книжечку одного такого «излечившегося». Всё, что я из неё понял – этот неведомый мне тип был редким трусом. Он боялся себя и своих желаний, он боялся полюбить мужчину и относился к себе, как к больному. В его словах, там, где он писал о своём «излечении», звучало огромное облегчение. Пронесло. Он смог. Он как все. Как будто его пронесло… мимо лагеря смерти, не меньше. Но ведь он не стал натуралом. Он стал геем, «который смог». Спасибо, я насмотрелся на таких. …Горячая вода всё текла. У меня кружилась голова – неприятное чувство, словно я одновременно двигался и оставался на месте. – Ты утонул там? – Спирит бесцеремонно ввалился в ванную. В его доме ни одна дверь не закрывается так, чтобы он не мог её открыть – какая-то одна из его фишек. – Что, думаешь растаять, как Снегурка по весне, и уйти в канализацию? Там тебе, на мой взгляд, самое место, но всё-таки вылезай. И вообще, хватит тратить мою воду! Я вылез и завернулся в большое тёмно-красное полотенце. – Как я у тебя очутился? Мне снова захотелось спать. – Ты позвонил мне, совершенно невменяемый, из отделения милиции, в три часа ночи. – Почему тебе? – я отправился на кухню за водой, смотреть в лицо Спириту мне было стыдно. – А кому ещё? Твой отец и его начальник безопасности в отъезде. И пришлось мне вставать, заводить машину, искать во тьме и холоде это отделение милиции, давать взятку, чтобы тебя, полудурка, мне на руки отдали и протокол не составляли. – Я верну тебе деньги… Можно мне в кровати поспать? – Вали. Я лежал, закутавшись в одеяло, погружаясь в сон. Мне действительно было неприятно, что я дошёл до такого… Как так вышло? …Это было через несколько дней после моей встречи с Галстуком и Бусами. Меня не покидала мысль, что эта встреча была намного важнее, чем я сначала решил. Что-то стояло за ней, но я не присматривался к происходящему у нас дома, занятый собственными мыслями и планами. В один непрекрасный день, когда хмурое московское небо всё грозилось разразиться снегом, и от чего всё – люди, природа, настроение – казалось слегка пришибленным, отец позвал меня в кабинет для разговора. – Ты уже определился со своим поступлением в Англии? – Ну… Более или менее так, – честно говоря, я не очень-то об этом думал, свалив всю подготовительную работу на Спирита. Где-то там у меня лежала целая папка документов, которые у меня всё руки не доходили просмотреть. Странно, что отец вдруг заговорил об этом. Обычно он первым старался оборвать разговоры на эту тему. – Ну, ты смотри, не тяни. Я думаю, не стоит трогать деньги твоей матери. Я открою для тебя трастовый фонд, и ты будешь полностью обеспечен, пока учишься, а после… Перспективы были довольно радужными, да что там, всё складывалось, как я хотел. И всё же что-то меня беспокоило. Как давным-давно в детстве. И я обратился к старому, проверенному средству. Подслушиванию. – …Я боюсь, – говорила Светлана, а отец держал её за руку. Они сидели на диване в гостиной, а я стоял в тени дверного косяка, всем телом распластавшись по стене и прислушивался к их разговору. – Я его боюсь! Толик, почему ты не хочешь отправить его в специальное заведение? Ты же видишь, какой он агрессивный! Михаил Сергеевич сказал, что у него явные склонности к асоциальному поведению и насилию… – Я не хочу отправлять своего сына в психушку! – Это не психушка! Это центр психологической коррекции, где к каждому применяется индивидуальный, по новейшим зарубежным методикам разработанный подход и… – Знаю я эти зарубежные технологии! О, отец в своём репертуаре. Я даже ехидно засмеялся, про себя, разумеется. Какой еще, к барабашкам, центр? – К тому же, не забывай, он не только мой сын, но и Алисы! – И где твоя Алиса? – Да неважно, где она. Однако она до сих пор его мать и может принимать участие в его судьбе. И если я попробую запереть куда-то Макса против его воли, Белла непременно ей скажет. – Толик, я не понимаю, почему на нашу жизнь влияют какие-то посторонние люди? – голос у Светланы стал обиженным-обиженным, в нём отчётливо зазвучали сопли, слёзы и прочие нотки женской истерики. – Я чувствую себя приживалкой, а твой сын… – Успокойся, милая, тебе нельзя расстраиваться! Учебный год закончится, Макс уедет путешествовать за границу, а оттуда – в свою драгоценную Англию, далась она ему! – голос у отца стал тише, мягче. Вытянув голову так, чтобы краем глаза ловить происходящее, я видел, как отец обнимает Светлану, подкладывает ей подушку под спину. Хм... – Вряд ли он будет возвращаться на каникулы… – Толик, ну ты же понимаешь меня. Я всё делала. И по-хорошему к нему! И Бога молила! Максим, он… И друзья его… Я не хочу, чтобы наш ребёнок родился и рос рядом с таким человеком. Землетрясение. Москва, оказывается, находится в зоне сейсмической активности. Пол накренился и ушёл у меня из-под ног, я попытался схватиться за стену, но только бессильно царапнул её, сдирая ногтями рельеф обоев. Ребёнок? У них будет ребёнок?!! Понятно. …Проснувшись, я попытался понять, сколько спал. Сделать это было невозможно, в спальне у Спирита естественного освещения нет – окно он заклеил чёрной самоклеящейся плёнкой в два слоя. Простыни, подушки, одеяло очень вкусно пахли – Спирит хранит своё постельное бельё обожженным всякими саше. Я лежал в уютной ароматной тишине и вспоминал короткую и неудобную кровать в интернате. Вспоминал, как лежал и ждал: короткий стеклянный звяк – он пришёл. Стас, на коже которого холод зимы таял, превращаясь в странное, пахнущее чем-то необычным – не то ядовито-химическим, не то сложно-органическим, лихорадочное тепло. Как он меня целовал, как обнимал. Как уходил каждый раз, унося это тепло с собой. Но я знал, что это ненадолго, что придёт утро и он будет стоять, небрежно привалившись к стене, глядя на меня своим странным взглядом. «Ну, где ты там копаешься, щас на завтраке без нас всё сожрут!» – «Да и чёрт с ним, всё равно там ничего съедобного, не пойду я умываться в такую холодину, отвали! Как же меня бесит твоя утренняя бодрость!» Если бы однажды, выйдя из комнаты, я не увидел его, я бы почувствовал себя… Преданным. Как почувствовал себя в своём собственном доме, сидя на полу и бесцельно проколупывая дырку в дорогих итальянских обоях. …Снова бpошен в окна лyнный свет, Дом мой сонный сеpебpом одет… Я сидел на кровати, рядом мягко светился и пел мой смартфон. Шторы задёрнуты, свет потушен. У моего отца будет другой ребёнок. ...Лунной кисти не достичь глубин, Эту безднy знаю я один... Как так? Этого не может быть, потому что не может быть. Но это так. У него будет ребёнок. От этой Светланы. Вот почему он изменил мнение о моём отъезде в Англию. Действительно, зачем ему тут такой я, если есть шанс начать всё заново? ...Всё, всё как вчера, Но без тебя… Сколько я так просидел, не знаю. Чувство было странным. С одной стороны, я, вроде как, чувствовал облегчение. Отлично. Я уезжаю и никому ничего теперь не обязан. Я просто уеду и всё. Можно будет не думать ни об отцовском бизнесе, ни о том, что кто-то должен подать ему стакан воды на смертном одре, ни о продолжении рода. Я свободен! Я свободен от любви, от вражды и от молвы, от предсказанной судьбы и от земных оков… Что бы там кто ни говорил, а на нашей сцене тоже есть одарённые исполнители. В конце концов я решил, что всё совсем неплохо. Да. Ведь именно об этом я мечтал, верно? Уехать. Уехать из России. Ради этого я торчал в этом мерзком интернате, где со мной случилось столько неприятностей. Прекрасно. Уеду и буду там жить-поживать в своё удовольствие. Пересилив себя, я сполз с кровати и включил игровую приставку. А чего мне переживать? А переживать-то мне и незачем! Подумаешь, ребёнок! Какая мне разница! – Ну и хорошо, что так получилось, – сказал я Спириту на следующий день в школе. – Теперь у него будет «нормальный» сын или, там, дочь… А я вообще, может, как ты, фамилию поменяю. – Ага-ага, – Спирит, казалось, мыслями был где-то очень далеко. – Интересное дело. Действительно, как удачно сложилось. Теперь ты поедешь учиться с полного отцовского благословения и одобрения. Главное, чтобы ты там, и впрямь, не спился. – Ну, с чего бы вдруг. И вообще, не так уж много я пью… И не всякую же гадость! Вечно ты меня жить учишь! – Ну, в Англии не буду, – Спирит достал свой обтянутый чёрной кожей ежедневник и что-то там выискивал. – Знаешь, Макс, я тут прикинул… У меня не получится поехать с тобой. – Что? – вот чего я меньше всего ожидал. – Я хочу изучать профессионально психологию. Это очень интересно. И издательское дело – мне же нужна профессия. Для меня никто не собирается создавать трастоваый фонд. И я собираюсь продолжить занятия живописью. Я просто не смогу позволить себе этого в Англии. – Что? – ещё раз тупо повторил я. Что значит – Спирит не едет в Англию? С кем же я тогда поеду? – Надо смотреть на жизнь реалистично. А реальность такова, – Спирит захлопнул свой ежедневник, – я не смогу полностью реализовать свой потенциал, если уеду. Здесь у меня родные, здесь у меня есть связи и знакомства, и масса возможностей… – Твои извращенцы, которые тебе деньги платят! – я почувствовал, что задыхаюсь от злости. – Они, – не стал спорить Спирит, – и люди, которые мне небезразличны… – А я тебе, выходит, безразличен?! – Нет. От окна шел неяркий зимний свет, он смешивался с электрическим, и в нём всё виделось каким-то особо болезненным. Лицо Спирита вдруг показалось мне отталкивающим в своей красоте, как работы Гигера. – Но я не могу всю жизнь за тобой бегать. Извини. Пошли, сейчас у нас проверочный диктант. По-моему, я провалил проверочный диктант, сделав столько ошибок, словно вообше никогда не ходил в школу. Я находился в каком-то подвешенном состоянии, словно повис на страховочном тросе, болтаясь туда-сюда. И никто не приходил, чтобы спустить меня. Что уж говорить, я вдрызг поругался со Спиритом. Сколько я ему всего сказал! «Придурочный извращенец, предатель, проститутка, психопат, по которому дурка плачет, предатель, самодовольное чмо, предатель, предатель...» Я разорвал свой билет на «Пятницу». И твёрдо решил, что в этот день всех влюблённых я оторвусь по полной. Тем более, что мне позвонил Леся – мой приятель по той, бывшей школе. Лесик был довольно милым парнем чуть постарше меня, обожавшим шумные пьянки-гулянки со всякими идиотскими затеями, чему весьма способствовало материальное состояние его родителей и депутатский мандат папеньки. Правда, имелись у него недостатки, из-за которых близко дружить с ним не было никакой возможности – он маниакально любил выбалтывать чужие тайны или просто рассказывать подробности, которые другим бы знать не стоило. Не по подлости, а скорее по неопределённости характера. У него никогда не было твёрдого мнения на какой-либо счёт, какой-то конкретной позиции. В компании он мгновенно попадал под влияние облюбованной личности и начинал видеть всё через него. Эдакая чеховская Душечка неполных восемнадцати лет. Он мне несколько раз говорил, что «я, возможно, тоже гей… Я себя иногда так странно чувствую… Ну, я не знаю… Я этого не хочу». В любом случае, это всё было неважно. Его родители укатили куда-то в заграницы, оставив Лесе особняк, где он решил «замутить пати». Начало я помню довольно неплохо. Разгонялись мы в клубе – кажется, в том же самом, куда со Спиритом ходили на Новый год. Там ко мне присел какой-то странный типчик с залакированными волосами, очень мило мешавший в своей речи словечки типа «ихний», «чо», «покласть» и «калидор» с корявыми англицизмами. Но меня это уже мало волновало, потому что я как следует расслабился, приняв пару волшебных таблеток. Типчик представился Юджином – я переименовал его в Ёжика – и принялся мне заливать о том, что мы с ним зажигали на Новый Год (не помню такого), и как я поразил его воображение, и «и ваще ты оф зе бест, я, типа, с тебя так тащусь, прям крейзанулся!» Чтобы не слушать эту режущую слух (да ещё приходилось напрягаться – музыка гремела) белиберду, я вливал в него коктейль за коктейлем. Потом было большое волнение – вроде явилась какая-то звездень, то ли Сергей Лазарев, то ли Никита Малинин, и все рванулись его смотреть. Не знаю, был он там или нет. Ёжик сначала лизал мне ухо и шею, а потом сполз под стол и расстегнул ширинку. Помню, я сидел, чувствуя, как мне делают минет, звенел подтаивающим льдом в стакане из-под коктейля, вокруг пульсировал свет и грохотала музыка, я тихо смеялся и чувствовал себя повелителем этого мира. Кажется, именно тогда я остался без смарта, кошелька и паспорта, но это мало меня волновало. Потом мы переместились к Лесе в дом. Был ли с нами Ёжик или отпал со своей добычей – уже не помню. Помню бассейн. Кажется, кто-то там поскользнулся и что-то себе повредил – отчётливо помню кровь на светло бежевом кафеле и мозаичных бортах. Помню зал с баром, шестом и такими низкими круглыми диванчиками. Помню, как курил на лоджии, стряхивая пепел в какой-то экзотический цветок, а потом, чтобы долго не плутать по особняку, использовал цветочный горшок в качестве писсуара. С кем-то у меня был секс… Потом, вроде, спал, проснулся. Валялся в какой-то комнате с панелями из пробкового дерева. Потом выполз оттуда. Лестницу помню, длинную такую, оббитую светлым ковролином, и женщину, чистившую её – как она на меня посмотрела. Помню, играли в карты на дебильные желания. Помню, Лесик крутил в руках пистолет… Настоящий, что ли? Потом снова стемнело, а потом… Как я, интересно, оказался в милиции? Встав, я вышел из спальни и потащился на поиски Спирита. Он нашёлся в большой комнате – там стоял мольберт, были разложены какие-то листы. – Проснулся. Как самочувствие? – Ничего так, – я сел на диван и упёрся взглядом в чёрный ковролин. – За что меня загребли в ментовку? – За разбой и бандитизм. Ты и ещё несколько пьяных придурков, среди которых я узнал Федорова и Лесникова, в состоянии алкогольного охренения устроили совершенно безобразную потасовку с какими-то невнятными, настолько же пьяными личностями. При этом у Лесникова был ещё и ствол. – Ох, бля! – мне стало нехорошо. – Вот то-то и оно, – Спирит ходил вокруг мольберта, я по-прежнему не мог поднять на него глаз. – Стоило бы вас всех, придурков, подержать в обезьяннике… Ничего, расслабься. Я тебя когда забирал, примчался Леськин адвокат. Никто и не вспомнит, что вы там были, твой отец не узнает. – Да какая разница! Ему теперь всё равно… – Знаешь, что? – Спирит отложил линейку, которой что-то размечал на холсте, подошёл и сел рядом. – Странное это дело. – В смысле? – Я точно помню, моя мать говорила, что твой отец бесплоден. Давно уже они обсуждали возможность… – Что?!! – у меня вновь заболела голова. – Не вопи… У твоего отца абсолютное бесплодие. Как так вышло? – Богу молились, свечки ставили, к каким-то иконам ездили, на Крещение в проруби купались, – я наконец поднял глаза. Ну да, так и есть, Спирит скривился. – Ну-ну. Знаешь, я, конечно, понимаю твоего отца в чём-то… Когда долго ждёшь чуда, ты его получаешь. А на твоём месте я был бы повнимательнее. – А? – Бэ! Когда родится этот ребёнок? Ну, неважно. В любом случае, даже если ты будешь в Англии, ты всегда сможешь приехать и им придётся тебя принять. – Ты что! Светлана думает, я заразный, – я поёжился, вспоминая, что мне всё-таки надо будет сдать анализы на ЗППП. – Ну, тогда я постараюсь подключить свою мать… – Ты это о чём? Спирит посмотрел на меня, как на идиота: – О тесте на ДНК, конечно. Сила веры – великая вещь, но знаешь, если у бесплодного мужчины вдруг рождается ребёнок, третья сторона не обязательно имеет божественное происхождение. Хм, а мне такая мысль в голову и не приходила! А ведь что-то в этом есть, и вообще… Когда там родится этот ребёнок? Когда это ещё будет? Упрёмся-разберёмся, как говорится. Я похлебал на кухне бульончика, посмотрел на наброски картины, которую собирался рисовать Спирит, – священник, домогающийся в церкви до ангела. Странная какая-то идея… Меня заинтересовали большие, формата А4, снимки, которые Спирит собирался использовать как «ангельскую» натуру. На фотографиях был изображён очень красивый парень, не старше шестнадцати, наверное, совершенно обнажённый. То он лежал на небольшой красной кушетке, то стоял спиной к зрителю, обернувшись через плечо, рядом с маленьким столиком, на котором красовалась ваза с нарциссами, то сидел на задрапированной тумбе. На обратной стороне фотографий было помечено: «Д.М. 200*г.». – Интересно, кто этот Дэ-эМ? – я задумчиво рассматривал фото с нарциссами. У парня было шикарное тело и очень красивое лицо. Длинные золотистые волосы крупными локонами падали на плечи, ярко-синие глаза, обрамлённые длинными тёмными ресницами, даже на фотографии, казалось, обещали какой-то разврат. – Скорей всего, фотограф. Я достал эти снимки у одного знакомого, а к нему они попали, когда он разбирал бумаги в студии приятеля, уехавшего в Америку. А, ты про модель… Да этого человека и вовсе не существует в природе, скорей всего. Я уже видел такое – на компьютере синтезируется одно лицо из нескольких. Тем более, посмотри, какой цвет глаз! – Да уж, – я отложил фотки красавчика. – Такая красота – это какой-то укор всем остальным. – Если бы я встретил такого человека, я бы на нём женился. Не успокоился, пока не получил бы его себе. Что ты улыбаешься? Но чего нет, того нет. Однако в качестве ангельской натуры он вполне пойдёт. Зря ты не пошёл на «Эльфийскую рукопись». – Зря, – покаянно кивнул я головой, понимая, что Спирит решил простить меня за все гадости, которые я ему наговорил. – Вместо этого я посеял деньги, паспорт, смарт… – А ещё свои трусы и ботинки. Дааа! – Нееет! – Даааа! Когда я тебя забирал, на тебе были два левых ботинка и оба чужие, – Спирит улыбался. – Мда, день святого Валентина – явно не мой день. Никто меня не любит, даже ты. – Я тебя люблю, ты отлично это знаешь. Твой отец тоже… я думаю. Ну и он. – Он? – Нет, невозможно работать при таком освещении. Этот твой Стас Комнин. – С чего ты взял? – у меня пересохло во рту и застучало сердце, похмелье никуда не ушло, и земля всё так же шатается. – Ты его и видел-то пару раз… – Это было видно. Как он на тебя смотрел, как смотрел на меня… Я думал, кинется сейчас, так он ревновал. – Да ну, – мне стало тяжело дышать, я машинально подошёл к окну. За окном – унылое грязно-белое февральское небо, чёрные голые деревья, грязный, в отпечатках человеческой и собачьей деятельности, снег, вставшие на прикол до весны машины. Ненавижу февраль. – Ничего такого не было. – То-то и оно, что было, – Спирит спокойно собрал в папку все материалы и эскизы и придавил её огромным альбомом с Рембрандтом. – Я в таких делах разбираюсь получше всякого святого Валентина. Этот псих был влюблён в тебя. Впрочем, какая разница. – Ты не поверишь, – я глядел в бледное небо, туда, где оно становилась ослепительно светлым, таким, что смотреть было больно и глаза слезились, – большая разница. Очень большая.