Я понимал, что недостоин, Когда связала наши души нить, Я не герой, не славный воин, Но что мне cможет запретить любить? Эльфийская рукопись
Койнойокан (koi no yokan), японский — чувство, что вот-вот влюбишься в человека.
Нет, вы посмотрите! Вы только посмотрите на это жалкое зрелище – сегодня и впредь на сцене «педик влюблённый, обыкновенный». И скажите, как его зовут? Правильно, Макс Веригин. Глаза бы мои на себя в зеркало не смотрели! Как же я докатился до жизни такой? Точно не могу сказать. Наверное, отсчёт нужно было вести с того момента, когда Спирит сказал мне о любви Стаса. Если честно, я никогда не думал, что именно Стас ко мне испытывает. Конечно, он меня хотел, так же как и я его, но любовь… Это как-то... Вот – любовь, а вот – Стас. Вот Стас, а вот – любовь, и не встретиться им никогда, прямо по Киплингу. Тогда я постарался об этом не думать, у Спирита вечно крыша в свободном полёте, вечно он что-то выдумывает. Но потом… Потом я уже не мог думать ни о чём другом. Я всё вспоминал, вспоминал… Честно говоря, у меня в голове была крепкая такая заноза – я был свято уверен, что, чтобы любить и быть любимым, надо иметь какие-то сверхвыдающиеся качества. Необыкновенную красоту, необыкновенный характер, выдающийся ум, интересную биографию… В общем, быть натуральным «героем романа». А я такой же герой, как шпагоглотатель. В смысле, я не урод, не дурак… Но если бы какая-нибудь писательница вздумала вписать меня в один из тех романов, где девицы в полурасстёгнутых платьях вешаются на шею красавцам-мужчинам, это был бы довольно скучный роман. Героев романа не трясёт при виде варёного лука и они не орут как резаные, бегая кругами, если почувствуют, что им за шиворот свалился паук, герои романа не имеют привычки всё откладывать до последнего момента, не боятся высунуть ночью ноги из-под одеяла, не бросают раскрытые книги корешком вверх, отчего они портятся. Приходится это признать. А Стас… Стас был совсем другим. Не знаю, как это описать. Всё, что он говорил и делал, было удивительно точным и цельным и неважно, насколько это было неприемлемо. Никогда не встречал такого человека, кроме, может быть, Спирита, но вот только в отличие от Спирита, Стас не носился с идеей сделать свою жизнь максимально странной. Я думал об этом всё время. Февраль, достать чернил и плакать, чтоб его… Ненавижу такие дни, всё кажется таким грязным, серым и бессмысленным. Мне, если честно, совершенно не хотелось никуда ходить, что-то делать. Если бы не Спирит, я бы заперся в своей комнате и сутками бы не выходил оттуда. Весь мир казался мне враждебным. По ночам мне снились кошмары. В одном, часто повторяющемся, я бродил по городу, а он был пуст. И такое ощущение, что в нём никогда никто не жил. Абсолютно пустые здания, в которых даже ни ремонта не было, ни мебели. Я метался от своей квартиры к дому Спирита, от гимназии к отцовскому офису и везде ничего и никого не находил. Другой – люди ходят и не замечают меня. Я сижу на уроке и пытаюсь что-то записать, но не получается даже число нацарапать. Я просыпался с каким-то непонятным тянущим чувством и иногда не мог заснуть до самого рассвета. С утра я старался выглядеть как можно бодрее, чтобы Спирит не догадался о моих проблемах. Не хотелось, чтобы он меня жалел и пытался помочь. Я со странным чувством думал: «А пошло оно всё к чёрту!» Желание сидеть дома я оправдывал перед остальными попыткой исправить оценки. Конечно, я безбожно врал. Порой, приходя домой, я брал что-нибудь из кухни (или покупал в ларьке какую-нибудь дрянь типа шаурмы) и сидел с выключенным светом, даже не открывая сумку и не притрагиваясь к учебникам. С огромным усилием я загонял себя в душ и заставлял бриться, но если раньше я мог торчать в душе чуть ли не час, то теперь укладывался минут в десять. Если я и выходил из комнаты, то шатался по квартире, как несчастное Кентервильское привидение, плод горького юмора Оскара Уайльда. Мне казалось, что я тут совсем чужой. Однажды на журнальном столике я нашёл каталог свадебных платьев. Милые девушки спускались по старинным лестницам, стояли посреди роскошных гостиных, на фоне цветущих садов, на фоне моря… Я рассматривал картинку с морем – радостно улыбающаяся девушка, подобрав подол, идёт по влажному песку, рядом с ней – жених, в одной руке бутылка с шампанским, в другой – туфли невесты. До чего же бредовая картинка! Она что, до этого была без колготок или чулок, так на голую ногу и нацепила туфли? Да и у мужика песок наверняка набьётся в туфли. И шампанское они что, из горла собрались пить? Безобразие, слащавая картинка для дамочек, да и глупость все эти свадебные финтифлюшки! А ещё сейчас мода пошла – в церкви венчаться. И ладно бы, верующие всякие, у них мозги разжижены. Так нет, бандиты с блядями, а туда же. Я вдруг вспомнил, что Стас никогда не видел моря. Интересно, что он делает сейчас? Думает ли обо мне? Да ну, нафиг, Спирит придумал тоже! Я со злостью захлопнул дурацкий каталог и почему-то выбросил его в мусорное ведро. Глупо, конечно. Значит, вот как. Интересно, а меня на свадьбу-то позовут? Дни шли за днями. Выцветал веночек на школьной оградке. Снег сыпался мелкой, жесткой крупой, холодный ветер гонял его по утоптанному насту, не давая закрыть грязь. Солнце иногда вылезало, делая всё ещё ущербней. Февраль закончился, короткий месяц. Спирита отстранили от занятий после его оригинальной выходки с «Хорст Весселем». У меня такое ощущение, что мой друг малость сдвинулся на теме фашизма. Март застал меня полностью расклеившимся. Я однажды проснулся с ужасным чувством – меня нет. Я не существую. Перед этим мне снился кошмар, из которого я проснулся в другом, – там для меня просто не было места. Комната, которая была моей – чужая. У отца другие жена и сын (почему-то похожий на Игоря Менштейна). Я спускался вниз и охранники не узнавали меня, я бежал к гимназии – и меня не пускали! Я никогда не учился там! Я обращался к проходящим мимо одноклассникам – они меня не знали и не желали узнавать. На стоянку вырулил чёрный БМВ и я обрадовался – Спирит! Спирит должен меня узнать, мы ведь знакомы всю жизнь! Но он прошёл мимо, я попытался его догнать и не мог – вяз в воздухе. И, задыхаясь, проснулся по-настоящему. Нет, всё на месте. Комната – моя. Я живу в своём доме и… И что? Мне вдруг показалось, что всё, что я делал за всю свою жизнь, было настолько неважным, что, если бы какие-то внешние силы изъяли меня из этого мира (как вытаскивают намётку из ткани), ничего бы не изменилось. Ни-че-го. А может, даже бы и изменилось к лучшему. For everything I long to do No matter when or where or who Has one thing in common too It's a, it's a, it's a, it's a sin... «It's a sin», – вдруг вспомнилось мне. Почему иногда кажется, что некоторые песни – это конкретно про тебя? Отец всё чаще заговаривал о моём будущем, спрашивал, куда же я собираюсь поступить, всё ли я выяснил и рассчитал. Я только съезжал с темы и старался не попадаться ему на глаза. Все выданные мне Спиритом бумаги я задвинул куда-то с глаз долой и завалил всякой дрянью. У меня рука не поднималась их даже оттуда достать. Почему? Ведь именно этого я так долго хотел, для этого я ездил в этот чёртов интернат и терпел там чёрт знает что… На этом моменте мысли начинали спотыкаться. Странно, что сейчас всё самое плохое как-то подзабылось. Зато ярче всего вспоминались действительно хорошие моменты – вот мы со Стасом ночью залезаем в кабинет труда и вешаем ведёрки с адской смесью и на следующий день нетерпеливо ждём, чем же всё закончится – попадутся ли лохи в наш капкан; вот мы сидим вместе и выпиваем, а Рэй поёт, держа в руках невидимую гитару. Как удался мой импровизированный шантаж – прямо гением себя чувствовал! Как я впервые подошёл к Стасу – боясь, что он меня оттолкнёт. Как он приходил ко мне – сначала обдаёт холодом, а потом он сам, такой офигительно горячий. Как мы сидели и болтали, как бежали вдвоём по заснеженному лесу и валялись в снегу. Как впервые поцеловались – он поцеловал меня. Я никогда такого не чувствовал. Я даже толком не понимал, пока не уехал. А теперь… Если искать сравнение, то это – как будто ты всю жизнь прожил в закрытом помещении и окружающий мир видел на экранах телевизоров. А потом однажды вышел и ощутил мир всеми чувствами – настоящее солнце, настоящий ветер, звуки и запахи… И после этого – снова обратно. Только когда мы расстались со Стасом, я понял до конца. Я его действительно люблю. Короткое слово, а сколько в него помещается! Восьмого марта меня поставили перед фактом – Светлана выходит замуж за моего отца. Я только кивнул. Этой ночью мне снилось, что я брожу по какому-то дому и никак не могу выбраться. Сам дом я как бы видел и снаружи – небольшой коттедж на берегу моря. Я кружил, кружил, переходил из одной комнаты в другую, шёл какими-то коридорами, спускался и поднимался по лестницам и никак не мог выйти на берег, к ласково шумящим волнам. Проснулся я тогда незадолго до звонка будильника и лежал, глядя в потолок. Был вторник – почему-то спросонья мне показалось это очень важным. «Сегодня вторник», – повторял я про себя, как заведённый, – «сегодня вторник». Вдруг мне внезапно подумалось: а если бы я точно знал, что сегодня умру? Например, что меня казнят или что-то в этом роде? Само странное, что меня не слишком пугала эта мысль. В комнате было темно – не радикальная чернота ночи, а какая-то мягкая, выцветшая темнота раннего утра. Я лежал и думал о своей смерти. Я не хотел умирать, я отлично понимал, что незачем, не из-за чего. Я молод, здоров, богат. У меня есть замечательные друзья и какие-никакие родственники. Я ещё успею многое в жизни! Как там было у Высоцкого, которого мой отец постоянно слушает? Смешно, не правда ли, смешно! Смешно! А он шутил — недошутил, Недораспробовал вино И даже недопригубил. – Ну и?.. – Спирит сидел у меня на кровати и просматривал мои тетради. – «И» – что? – «И» – что дальше? Так и будешь сидеть дома со своей депрессией, превращаясь в алкоголика? – Я не превращаюсь в алкоголика, я… – подобрав валяющуюся подушку, я улёгся на пол. – Только не надо мне рассказывать о своих, якобы, планах! Вот твоя сумка, – он подошёл и небрежно вытряхнул из неё вещи. Я даже сам удивился, сколько в ней всего. – И либо ты учишься в две смены, либо ты просто забиваешь на то, чтобы поменять учебники. У тебя полная комната грязной посуды, все бумаги по поводу обучения за границей валяются под журналами за февраль и март! – И что? – я закрыл глаза и представил, что лежу на песке у моря, мои кости – из коралла, и я буду лежать так год за годом… – Сейчас ты встанешь, так, слушай меня, смотри на меня, соберёшь тарелки и все эти засохшие огрызки, пока тараканы не завелись, потом ты примешь душ, мы пойдём куда-нибудь, ты нормально поешь и мы обсудим твоё будущее. Айн, цвай, драй! – и ткнул в меня чем-то острым. Я попрощался со своим морем и коралловым скелетом, с трудом встал и заковылял по комнате. Спирит периодически тыкал в меня остро заточенным карандашом, особенно когда я пытался зажевать завяленные кусочки еды. В душе я засмотрелся на стекающие капли, попытался настроить контрастный режим, чтобы взбодриться, растирал себя мочалкой из люфы и периодически застывал. Капли на полупрозрачном пластике завораживали. «Слышишь, капают дожди октября, видишь, старый дом стоит средь лесов…» Чёрт, откуда это? Что-то знакомое… Вот так всегда оно бывает – услышишь какой-нибудь мотив или цитату, увидешь известного актёра, а потом сто лет думаешь, откуда же это и вспоминаешь в самый неподходящий час. «Слышишь – капают дожди октября...» Зеркало запотело и я бездумно нарисовал, как рисовал его везде – на тетрадях, в общественных туалетах, на грязных боках машин и баллончиком на бетонных стенах и остатках промзон, где тренировался, – сердечко с двумя знаками Марса, символ однополой мужской любви. При этом я ухитрился сбить на пол флакончик с гелем для душа, который, конечно, был не закрыт и часть его выплеснулась на пол. Вот хрень… Ладно, пусть домработница клиннера вызовет или сама уберёт. «Слышишь, капают дожди октября…» – ну, твою мать, ну, откуда же это? В доме никого не было и Спирит хозяйничал на кухне, как на своей. – Оставь холодильник в покое, там ничего нет! – Почему это нет? Вон колбаса, вон сыр, вон какие-то странные штуковины в баночках, вон… – Это не еда. Сейчас ты обсохнешь, мы выпьем кофе и пойдём в кафе, где ты будешь есть нормально, а не как обычно, когда ты набиваешь желудок чем попало под одеялом! – Ну, хоть печенье… – Никакого печенья! Шоколад горький ешь! Чёртов горький шоколад! Не знаю, где Спирит подхватил эту безумную идею, но нынче он презирает любой другой шоколад. Интересно, а Стасу бы горький шоколад понравился? Стас… «Слышишь, капают дожди октября…» – И всё-таки, что у тебя насчёт Англии? Ты же этой Англией всю душу из окружающих вынул, об интернате я вообще молчу! Я только руками развёл. Не знаю как, но я просто это понял – в одну из тех ночей, когда я просыпался от кошмаров. Что теперь у отца есть Светлана и её неродившийся ребёнок, а я могу ехать хоть в Англию, хоть в Нидерланды, хоть в Гондурас и делать там что угодно. И поездка в интернат была совершенно зря… «Всё, что прожитое, прожито зря-не зря, Но не в этом, понимаешь ли, соль. Слышишь капают дожди октября – кап-кап, Видишь, старый дом стоит средь лесов...» Вспомнил! – Вспомнил наконец-то! – А? – Спирит, поглощённый рассматриванием кофейных узоров на стенках чашечки, удивлённо поднял голову. – Да песня! Сегодня полдня в голове крутилась одна строчка, никак не мог вспомнить, откуда она и где я её слышал! «Ночные сапёры». Вот мы прячемся от дежурной учительницы и я не могу удержаться, смеюсь Стасу в шею. Вот сидим, лопаем «доширак» и пьём водку, моя «Кровавая Мэри» для Банни, Рэй с невидимой гитарой. Воспоминания навалились на меня внезапно ярко, сильно, как будто память на резинке и её вновь утянуло обратно. Я чувствовал холод, я видел свет и Стаса… Я почувствовал это только сейчас, через время и расстояние, как будто для этого нужно волшебное стекло – те дни, когда я был с ним рядом, ещё не влюблённый, а только-только начинающий это чувствовать, даже не так – предчувствовать… Это было потрясающе. И я готов был снова всё это перенести, лишь бы насладиться этим чувством… Жаль, я не знаю подходящего слова, чтобы описать это, – ни по-русски, ни по-английски. – Эй, эй, вернись! – видимо лицо у меня было на редкость тупое, и Спирит пощёлкал у меня пальцами перед носом. – Не разбредаемся! Вернёмся в Англию! – Знаешь… – у меня было такое чувство, как будто я иду по высоченной стене или нетолстой трубе над пропастью без страховки. – Может я ещё передумаю. Из прихожей донеслись шорохи – кто-то пришёл. – Может перехотел ехать в Англию. Бывает же такое с человеком. И потом, – я чуть-чуть повысил голос, – такие интересные события в семье, не могу же я их пропустить! Одним глотком я допил кофе, поставил чашку в мойку. – Максим, – в кухню зашла Светлана, – ты уходишь? А когда будешь? – Когда-нибудь точно буду, но ничего не гарантирую. Я посмотрел на Светлану. Интересно, когда будет заметно, ну…это самое? И что отец в ней нашёл – женщина как женщина! Ага, а сам-то. – Светлана, – Спирит коротко кивнул, – как всегда хороши. – Не беспокойтесь, я присмотрю за Максом. Судя по лицу Светланы, ей хотелось, чтобы я ушёл куда подальше и Спирита с собой прихватил. И чтобы подольше не возвращался. – Давай ешь! Когда ты нормально в последний раз ел? Ты чёрти на что похож – лицо опухшее, под глазами мешки… не удивлюсь, если у тебя уже отёки есть на теле! – Ты ещё скажи – пролежни! И вообще, это моё тело. Иди своими извращенцами командуй! – суп-пюре и вправду был неплох. – Тебе-то какое дело? – Ты мой друг, – Спирит размешивал свой сок трубочкой, льдинки тихонько звенели. – Ты мне практически брат, я тебя почти всю жизнь знаю и знаю твой паршивый характер. Вот ты собирался уехать учится в Англию. Помнишь, мы с тобой изучали список учреждений, искали подходящее, даже по поводу жилья варианты присматривали. А потом? Ты вернулся, как будто тебя подменили. Он этого стоит? – Какой ещё «он»? – мы отлично понимали, о ком говорим, но упрямства мне было не занимать. – И вообще, при чём здесь он? Я собираюсь уехать, потому что… – Ты собирался. Чтобы досадить своему отцу, и не делай такое лицо! А сейчас, я по глазам вижу, я тебя насквозь вижу, ты собираешься остаться – и тоже ему назло. Как там было – «жабу готов проглотить, лишь бы другим насолить»! Откуда это? А, «Унесённые ветром»… Я вдруг представил себе смешную жабу из мультика «Дюймовочка», как я её солю и глотаю, а она встаёт мне поперёк горла – и чуть ростбифом не подавился, крошка мяса через нос вылетела. – Тебя за столом вести себя не учили? Ну-ка, не хрюкай, когда я с тобой разговариваю! – Спирит возмущённо стёр кусочек мяса со своей рубашки. Мне стало ещё смешней. В итоге, так мы ни до ничего не договорились. После кафе поехали к Спириту, он попросил попозировать для этой его картины с ангелом – как-то ему не давалась поза священника. – А для ангела кроме этих фоток кто-нибудь позирует? – Бладберри, – Спирит щёлкал фотоаппаратом. – Но я, конечно, пытаюсь приблизиться к фотографии для подчеркивания ощущения сверхъестественности. – И всё-таки, Бладберри – она или он? – А вот это никого не касается, – Спирит убрал фотоаппарат. – В общем, жду тебя на ближайшей тренировке. И я сам за тобой заеду, и если я, внимательно слушай, почувствую, что ты пьян или с похмелья, я заставлю мою мать уложить тебя в клинику! – Да пошёл ты… Дома я сидел за столом и размышлял над тем, что сказал мне Спирит. Он, хоть и псих, но попал прямо в точку. Я сидел и думал о том, что поездкой в интернат запутал всё ещё больше. А тут появилась Светлана – икс в квадрате, и Стас… Я достал из шкафа ту самую рубашку, которую Стас тогда уронил. Кровь давно подсохла и осыпалась ржавчиной, запах выветрился. Я чувствовал себя самым распоследним идиотом, влюблённым идиотом. Так и заснул с грязной, замусоленной тряпкой. И проснулся от очередного кошмара. Я сидел в классе за партой – и вдруг она превратилась в качели. Я пытался её остановить, но только сильнее раскачивал – остановить её можно было только со стороны. Она раскачивалась всё сильней, наращивая амплитуду, я видел глаза окружающих – вроде я знал их, вроде бы это всё мои знакомые – или другие, похожие на них люди. Я обеими руками цеплялся за качели и просил мне помочь, но все только смеялись и показывали пальцем – «опять он выделывается». Женщина, которая могла быть моей учительницей, а может и Светланой, заявила: «Веригин, немедленно покиньте класс!», а я ничего ей даже ответить не мог, настолько мне было страшно. Я решил спрыгнуть – паркурщик я или где, и когда качели максимально приблизились к доске, прыгнул в сторону парт… Вот только качели вдруг оказались не параллельными окнам, а наоборот, – и острые стеклянные осколки чиркнули по телу, и я падал, падал вниз… И проснулся. Горел ночник, гудел комп – я, похоже, забыл его выключить. Некоторое время я пытался вспомнить, о чём думал перед сном. Рубашка Стаса так и лежала рядом со мной. «Я должен повидаться со Стасом», – эта мысль пришла в голову целиком, как пуля, как нечто, оформившееся в подсознании, пока я спал. «Первого апреля у него день рождения. Я приеду к нему и тогда… Тогда всё станет ясно». Почему всё станет ясно, я не знал. Но почему-то был уверен, что как только я его увижу, я точно буду знать, что мне делать дальше. Это как видеть, куда прыгаешь. Кто бы что обо мне ни думал, я умею добиваться своего. Отец сто раз может говорить, что я педик несчастный, ненастоящий мужчина и тряпка, и всякие Галстуки и Бусы из шарашкиных контор могут нести любую фигню, пусть тусовщики считают меня просто ещё одним сладким гламурным мальчиком, прожигающим отцовские деньги. Я могу лениться, я могу бояться, тупить и паниковать, но своего я добиваться умею. И сейчас я точно знал, чего хотел. Да, как там было в фильме, который так понравился Стасу, – «Пираты карибского моря»: «Компас не указывает на север. – Но мы ведь не север ищем». Я думал. Я много думал о том, какой Стас человек. Я вдруг подумал, что именно как человека Стаса очень немногие знают. Для многих Стас был эдаким древнем божеством, стихийным и неовратимым, которое надо было задабривать кровавыми жертвами. Игорь, например, Стаса боялся очень сильно и именно поэтому выбрал его компанию, потому что «кто не с нами, тот против нас», а против Стаса у Игоря шансов не было. Для Вовчика Стас, наоборот, был кумиром, и всё, что он говорил или делал, было истиной в последней инстанции, да боже мой, он был влюблён в Стаса и не вполне платонически – вспомнить, как он смотрел на него в душе, как массаж ему делал. Единственная, кто, наверное, видел в нём человека – это Банни. И я. Я вспомнил, как мы проводили время вместе, забиваясь в глухие уголки интерната, как он брал мои ладони и грел в своих. Как раздобыл где-то для меня жёлтое яблоко, как варил кофе на общей кухне, одёргивая пытающихся возмутиться поварих, как мы пили виски из маленьких кружечек… Почему-то именно такие мелочи вспоминались особенно остро – вот мы стоим на железной «радуге», прикасаясь друг к другу ладонями, и глаза у Стаса – как зимнее небо, с которого падает мягкий и пушистый снег. А вот и другие воспоминания – щель под дверцей карцера, запах сигаретного дыма и голос Стаса: «Не плачь». Мой собственный страх, когда меня втолкнули в комнату, кровь на губах и Стас, ворвавшийся, как сатанинский вихрь, паника, желание бежать, сбежать наконец от этого ужаса… И Стас, несущий меня на руках. Меня никто не носил на руках, даже подумать смешно об этом, взрослого парня – на руках. А он понёс. И потом обнимал, держал, не дал всё бросить и свалить. Затем был этот парень, которого связали в туалете… Кошмарное зрелище. Я слышал о чём-то подобном, но и представить себе не мог, что в чём-то таком поучаствую. Это даже в пересказе звучит ужасно мерзко. И всё же Стас не был ни стихией, ни хтоническим божеством. Он был человеком. Странным, очень необычным, и всё же и у него были мечты и стремления, и какие-то представления о прекрасном. Стас мечтал увидеть море. У него было детство – не такое, как у меня, полуголодное, хулиганское, но о нём он рассказывал без сожаления… Вот. Вот что отличает Стаса от большинства – он никогда не жаловался. Не потому, что слишком примитивен, чтобы понимать, какой отстой его мир. Он просто прекрасно понимал, что жаловаться бесполезно. Ему было некому жаловаться. У Игоря, у Вовчика, у Рэя с Банни, у Пашика с Яшиком и у прочих особ, приближенных к императору, был Стас. У Стаса не было никого. Когда он сказал, что не будет мне писать и звонить, дело было не в том, что ему плевать. Он просто был уверен, что я ухожу навсегда. Чёрт, мне никогда не приходилось думать так много об одном человеке! Для меня было либо «ты мне нравишься, иди сюда», либо «ты мне не нравишься, пошёл вон». А тут… Я перебирал, как перебирают мелкие памятные вещи – ракушки, сувениры, открытки – всё, что помнил о Стасе, всё, что он мне говорил о себе. Чем я мог порадовать его на день рождения? Стас – не Ясна Пани или кто-то вроде него, которого достаточно взять на какое-нибудь крутое пати или подарить брендовую шмотку – и он уже на седьмом месте от счастья. Вот Спирит умеет как-то подбирать подарки в тему. Самому же Спириту подарок сделать сложно, но можно – я его вкусы с детства знаю. Можно поговорить с ним на эту тему, спросить совета, но я не хотел. Действительно, я уже не маленький, чтобы со мной нянчились. Надо научиться жить своим умом и самому принимать решения, а то однажды мне либо кто-нибудь на шею сядет, глаза ладошками закроет и будет командовать, куда идти, либо на поводок посадит. Стас любит оружие. Может подарить ему какой-нибудь крутой клинок? Не дурацкую порякушку, что лишённые вкуса люди вешают на стены («не подлежит заточке»), а настоящий, тяжелый, острый? Или, допустим, пневматический пистолет? Такой, чтобы от настоящего почти не отличался? Нож или пистолет? При мысли о ноже я кое-что вспомнил – тот нож. Который мне отдал Вовчик тем тревожным вечером, когда мы играли в покер, тогда, когда я ещё не понял, но уже почувствовал, как дорог мне Стас. Когда я впервые сам на что-то решился. Воспоминания были не очень, ведь то, что всё получилось – это случайность, ирония судьбы, что называется. Вряд ли этот нож порадует Стаса. Поэтому, поразмыслив немного, я положил нож на место и остановил свой выбор на пистолете. Мысли о пистолете привели к закономерному итогу – я решил расспросить Виктора Степановича. Уж если кто знает, так это он. – Я могу узнать, зачем вам пистолет? – мы с отцовским начбезом по старой советской традиции сидели на кухне и пили чай – я зелёный, он чёрный, тоже по старой советской традиции. – Не мне. Одному моему приятелю в подарок… Из интерната, того, где я был тогда. Виктор Степанович кивнул и взял из вазочки овсяное печенье с шоколадной крошкой – его любимое, у меня самого оно в горле застревает. Виктор Степанович ровесник моего отца, может чуть-чуть моложе, ростом чуть ниже меня, глаза карие, волосы каштановые с сединой, на левой щеке – белая полоска старого шрама. Что мне в нём нравится – это редкостное хладнокровие. Заяви ему, что завтра мы идём штурмовать Кремль – он только время уточнит. – Интернат, конечно. Знаете, Максим Анатольевич, а я был против вашей поездки в интернат и не раз говорил об этом с вашим отцом. – А? – я чуть чаем не подавился. – Почему? – Потому что я был более чем уверен, что это не приведёт к нужному результату. В итоге вы не переменили ни свою позицию, ни образ жизни, ни намерения. Вы продержались там полностью оговоренный срок и вернулись целым и невредимым. Так уж вышло, что я себе довольно хорошо представляю нравы в подобных заведениях, и когда мы с вашим отцом ездили туда к … – Виктор Степанович поморщился. – Чтобы закопать живьём физрука, – охотно подсказал я и, чтобы сгладить неприятное воспоминание, откусил половину круассана, пытаясь не перемазаться в креме. – Можно сказать и так. Я имел возможность оглядеться и сделать некоторые выводы. Чтобы в таком месте выдержать достаточно долго, при этом не являясь стандартным представителем тамошней фауны и флоры, нужно иметь за собой сильную поддержку, очень сильную и я стопроцентно уверен, что это точно не кто-то из учителей или сам директор. По словам директора, никто из опрашиваемых ничего не знает и ничего не слышал. Это нормально только в том случае, если есть кто-то, кого они боятся сильнее директора, и даже сильнее милиции. Иерархия в подобных местах обычно строится по принципу зоны, вот только… Вы знаете, Максим Анатольевич, что нравы на «малолетке»… ммм, в местах заключения несовершеннолетних, гораздо более жестоки? – А я думал, наоборот… – я наконец-то проглотил круассан. – Но именно так и есть. Сложно сказать, с чем это связано. Я лично полагаю, что взрослые заключенные, особенно рецидивисты, вырабатывают хоть какой-то свод правил, эти «понятия», потому как понимают, что жить без всякого закона, хотя бы внутреннего, не получится. А малолетки… – он отхлебнул чая, – для них это всё впервые. Они уже попробовали кровь, а ошейник на них не надели и командам не выучили. Ладно, это всё лирика. Итак, ваш друг… Кстати, как его зовут? – Стас Комнин, – я прикусил губу. Почему-то вот так называть имя человека, в которого влюблён, кому-то постороннему – это как нарисовать огромный плакат с надписью «Я ЕГО ЛЮБЛЮ» и держать над головой. – Это он, полагаю, защищал вас от издевательств и агрессии остальных? – Да. Потому что… – я никак не мог оформить мысль в предложение, – он сам. Сам был хуже всех. И понятия… Они для него не существовали. Он говорил – понятия для лохов. Понятия, законы и всё такое. Их надо знать, а следовать им не обязательно. – Интересная позиция, – Виктор Степанович потёр переносицу. – Да, это вполне… Скажите пожалуйста, Максим Анатольевич, если бы тогда ваш отец спокойно принял вашу ориентацию и согласился бы оставить вас в покое, не водя по больницам, не подсылая шлюх, не ограничивая в средствах и прочее, в обмен попросив только быть осторожнее и не афишировать свои склонности – согласились бы вы на это? Честно говоря, это был один из самых странных вопросов в моей жизни, а ведь я со Спиритом дружу. Я реально растерялся и, прежде чем обдумать, ляпнул: – Не знаю. – «Не знаю» – это наполовину «да». Вы умный человек, Максим Анатольевич… Я вполне понимаю вашего отца и его тревогу – что поделать, когда речь идёт о родных и близких, тут уже не до холодной головы. Но… Вряд ли вы знаете, но по образованию я – историк. Вот именно, – видимо выражение лица сказало всё за меня. – Более невыгодное образование, с точки зрения выживания в наше время, надо ещё поискать. Но знаете, хоть я и дня не работал по своей специальности, я знаю одну простую вещь – мир меняется, а вместе с ним меняются нравы и порядки. На моих глазах рухнул Союз, утихла кровавая мешанина девяностых. Мир вступает в новую фазу. Знаете, почему в девяностых так резко всё рухнуло? Я пожал плечами. Меня это волновало в последнюю очередь. – Потому что Союз был наполнен людьми, не готовыми к переменам. Просто не представляющими, что это такое. Именно поэтому вверх поднялось так много криминала – для них никакого стабильного мира просто не существовало, для них жизнь никогда не была спокойной рекой. Остались только те, кто либо умел плавать, либо те, кто быстро учится, – он потёр шрам на щеке. – Невозможно сказать, хорошо это или плохо – это уже случилось, и обратно уже ничего не вернуть. Наступает новая эпоха. Вот вы представляете себе мир без изменений? Мир, где не надо беспокоиться о завтрашнем дне, выбирать из двух зол, мир, в котором комфортное существование приходится отвоёвывать кровью? И тот, кто не решается на это, становится питательной средой для более сильных? – он смотрел, прищурившись. Я вспомнил рассуждения Стаса на эту тему.. Непонятно только, зачем он мне это говорит? – Честно говоря, слабо. – Я вдруг вспомнил откуда-то из раннего детства книги и на них (с обратной стороны) цена – сколько-то рублей, сколько-то копеек. На мой вопрос отец объяснил, что эта цена была указана, чтобы везде, по всему Союзу, книги стоили одинаково. Меня это только рассмешило – да в ларьке и в рядом стоящем магазине один и тот же чупа-чупс стоит по-разному! А ведь люди и правда так жили, годами… – И, наверное, не хотел бы так жить. – Насколько я знаю, вы собираетесь уехать на учёбу в Англию. Думаете остаться там? – Честно говоря… Я ещё не решил. – Я внимательно вглядывался в сидящего напротив мужчину. У меня было чувство, что он хочет донести до меня какую-то мысль. – Что ж, в любом случае я займусь вашим вопросом. Всего доброго, Максим Анатольевич. В последнее время меня часто начали называть по имени-отчеству. Честно говоря, мне это нравилось. Я сразу начинал чувствовать себя офигенно крутым. Обдумывание «праздника жизни» доставляло мне необыкновенное удовольствие. Спирит частенько говорил, что «предвкушение не менее сладостно, чем само событие», и теперь я понял, что он имел в виду. Я покупал разные вещи для Стаса (в том числе и приглянувшуюся мне тогда «косуху», которая, когда я её надел из интереса, чуть не согнула меня), долго выбирал эту гипоаллергенную косметику. Заказывал полотенце с вышивкой. Купил мобильник, дорогие часы. Рядом с бутиком, где я покупал часы, был ювелирный отдел и я на секунду завис около колец. В большинстве всё выглядело несколько пошловато – не так, как цепи и перстни братков из девяностых, но тоже банально. Хотя, вон ничего – платина, похоже, треугольный чёрный бриллиант и рубины. И вообще… Дарить кольцо – это как-то слишком. Потому что… Это признание. Без всяких слов. Я просто не рискну. Одно из происшествий ещё крепче уверило меня в том, что я поступаю правильно и что это – мой выбор. За неделю до СОБЫТИЯ мне позвонил Спирит и голосом мрачным, как история Тёмных веков, попросил зайти. Я пришёл и чуть не выпал в осадок. Левая сторона лица Спирита представляла из себя, мягко скажем так, отбивную. – Твою мать… – всё, что я смог выдавить из себя, и тут же был затащен в дом, сопровождаемым шипением «не сшшштой на пороге, шшшахоти»! Я решил, что ему и зубы выбили, но, как пояснил он чуть поздней, это реакция на обезболивающее. По скупым объяснениям, перемежающимися проклятьями и угрозами, я восстановил картину. Короче говоря, наш готический прЫнц допрыгался. Он как-то случайно попал в поле зрения какого-то озабоченного мужика, которому, видимо, неправильно объяснили, что мой друг за штука и с чем его едят. Тот подкатил к Спириту с явным предложением (не руки и сердца, а всего лишь бабок и койки) и был послан. Возмутившись тем, что какая-то шлюха его бортанула, он решил пойти в наступление. Короче, Спирита оглушили или что-то ему подсыпали и вывезли за город не с самыми благими намерениями, где, собственно, и провели воспитательную работу, результаты которой я видел у него на лице. Однако похититель («Он труп! Он у меня до лета не дошшшывёт!»), повторюсь, не знал, что мой друг представляет из себя, потому что развязал его, и это была самая роковая из его ошибок. Спирит ухитрился оглушить его стулом, прихватить мобильник, выбраться из коттеджа, где его держали, и угнать тачку, выбив ей ворота. Когда-то давно Спирит изучал всякие там «Как быть, если вы оказались заложником» и прочие «спасения утопающих – дело рук самих утопающих» и вот поди же ты – пригодилось! Может тоже почитать как-нибудь… – Стоп. «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» Запомни этот год, этод день, этот миг, – я набрал побольше воздуха в лёгкие и выдохнул, – Я ЖЕ ГОВОРИЛ! Наконец-то это говорю я, а не он мне! Спирит выдал мне список вещей и продуктов, которые я ему должен купить. – Почему я, а не кто-то из твоих? – Потомушшшто только тебе я доферяю нашшштолько, што ты мошеш фидить меня таким. – Ладно, но у меня ответная просьба. Первого числа свозишь меня в интернат. – Ага, ты фсё-таки решил? – Да, – я прикусил щеку изнутри, – скажешь, я неправ? – Я ничего тебе не шкажу, штоб, есссли што, не ошшштаться крайним. Когда я набирал номер, у меня подрагивало всё внутри. Так удачно всё совпало – отец со Светланой куда-то уезжали, то ли в немецкую клинику, то ли в швейцарскую – Светлана-то не первой молодости, да и отец тоже… Иногда мне очень хочется, чтобы она ногу подвернула, грохнулась с лестницы и… Ну, в общем, в лучших традициях мексиканских сериалов (ах, и ещё в кому, а потом всё забыть, как же без этого). – …Анатолий Владимирович, при всём моём уважении… – Вить, ну, ты сам понимаешь, насколько трудно сейчас в Москве найти что-то подходящее. Я не хочу огорчать Светочку, сам понимаешь. Пусть поработает под твоим присмотром, ну, не знаю… Водителем, что ли. Всё, разговор окончен. – Отец вышел из комнаты, прошёл мимо меня, я привычно сделал вид, что его не увидел. – А, Максим Анатольевич… – похоже, Витя с моим отцом что-то не поделили. Что за «не хочу огорчать Светочку»! Вдруг неожиданно вспомнилось, что Стас тоже почти постоянно использовал это слово*. – Замечательно, что вы здесь. Я купил, что вы просили, и договорился с инструктором в тире, вот бумажка с адресом и телефоном. И да… У меня новый номер телефона, запишите, пожалуйста… Номер чем-то зацепил меня. Некоторое время я пытался понять, что мне напоминают цифры, и до меня дошло – это же ряд простых чисел! Да я великий математик! Сидя в комнате, я перебирал купленные вещи и чувствовал, что никогда не испытывал такого странного, тонкого, щемящего предвкушения, разве что давным-давно, в детстве, когда веришь в Деда Мороза, Пиковую даму, Красную руку… В любовь. Пистолет выглядел жутковато. Я попробовал его поднять и выцелил на стене сначала Найджела Тейлора, потом Вадима Самойлова, потом приставил к виску «Бам!» и грохнулся на кровать, раскинув руки. Мне пришло в голову, как когда-то давно, очень давно, в прошлом году, в прошлой эпохе я пытался представить себе здесь Стаса. Честно говоря, мне это до сих пор не очень удавалось. Но ничего, скоро это случится на самом деле. *Уголовные элементы, особенно сидельцы со стажем стараются не употреблять слово "обижать" и прочие, так как в жаргоне "обиженный" и "опущенный" родственные понятия. И хотя отец Макса респектабельный бизнесмен, а Стас понятия презирает, определённая окружающая среда на них таки повлияла. Люди добрые, сами мы не местные, отстали от поезда... Если кому не жалко, подайте