Я бы уже привыкла к монотонным сигналам оборудования, но мысль, что любой из них может стать последним, просто невыносима. Стрелка настенных часов лениво ползает по кругу, а я даже не понимаю, что за время она показывает.
Хеймитча сюда не пустили. Пришлось говорить с ним через чуть приоткрытую дверь. Выходить из палаты не рискую – чего доброго, не пустят обратно, и тогда я подохну от неизвестности прямо в этом жутком белом коридоре, пропитанном запахом лекарств и отчаянием сильнее, чем мой ментор – алкоголем.
– Ты думаешь, поезд будет ждать тебя вечно, солнышко? – он пытается изображать обычный тон, но улыбка так и не появляется на его лице. И даже запаха перегара нет.
– Я никуда не поеду, Хеймитч. Езжай один.
– А ты уверена, что парню стоит видеть тебя, если он очнётся? – мой ментор ехидничает, но без злости. Наверное, по мне видно, что я уже так себя наказала, что теперь осуждать меня может только сам Гейл.
– Не уверена, – мрачно отвечаю я Хеймитчу. – Но и уйти не могу. Буду здесь, пока...
– Пока что?
– Пока что-то не изменится.
Он больше не спорит. Удаляется, повесив голову, а я, закрыв дверь, через пару мгновений даже не помню, кто приходил. А может, я просто отключилась на минуту и мне это померещилось?..
Крессида появляется ещё несколько раз. Заверяет, что уже отдохнула и теперь готова меня сменить.
– Забудь об этом, Крессида. Мы с Гейлом отсюда или оба выйдем, или нас обоих вынесут. Я никуда не сдвинусь.
– Ну хотя бы поешь немного, – маленький поднос с тарелкой и кружкой она тихо ставит на тумбочку у стены.
– Нет, я не буду. Просто не могу.
– Китнисс, так нельзя, – возражает она. – Вдруг Гейлу понадобится помощь, а ты обессилела и вырубилась?
Этот простой вопрос шокирует. Оторопь ледяной волной прокатывается по телу и словно бьёт наотмашь. Я резко поднимаюсь на ноги, таращась во все глаза на Крессиду. Она права. Приборы, конечно, сами подадут сигналы, если что, но ведь я могу оказаться быстрее их. А в случае экстренной ситуации каждое мгновение на счету! Испуганно поглядывая то на бесчувственного Гейла, то на встревоженную боевую подругу, пячусь к тумбочке, нащупываю на подносе булку и начинаю её жевать, не чувствуя никакого вкуса. Крессида протягивает мне маленькую пластиковую бутылку с водой. И только убедившись, что я уже не протяну ноги от голода, она уходит.
Иногда здесь появляется кто-то ещё. Врачи проверяют показания приборов, вполголоса переговариваются и стараются не смотреть мне в глаза – порадовать нечем. Время от времени заглядывает Пит, спрашивает, как дела. Узнав, что изменений нет, обещает зайти ещё и уходит.
Всё пространство реанимационной палаты заполонили боль и тревога. Чувство страха завладело мной так сильно впервые с тех пор, как закончился бой за Капитолий. Я прожила в страхе последние два года с того момента, как над площадью перед Домом Правосудия прозвучало имя моей бедной сестры, которую, несмотря на все усилия, я так и не спасла. За себя всё это время не особенно боялась, гораздо сильнее – за тех, кто мне дорог, но привыкнуть к этому не сумела. И сейчас кажется, что так страшно мне ещё не было. Возможно, потому, что никогда прежде смерть не подбиралась так близко к тому, кто не только безумно дорог мне, но и сильнее, чем я.
*******
Не знаю, день сейчас или ночь. Подскакиваю в широком кресле в углу реанимационной палаты, очнувшись от полузабытья, которое и сном не назовёшь.
Крессида сидит около кровати Гейла, поглядывает то на него, то на меня, и что-то листает в планшете. Это она настояла на том, чтобы я хотя бы немного спала, пока она здесь, но стоит мне только отключиться, как я почти тут же вздрагиваю и просыпаюсь. Это, конечно, не сон, только набор мельтешащих в подсознании кошмаров, зато после пары-тройки попыток вырубиться я ощущаю уверенность, что теперь сон не застанет меня врасплох, не свалит с ног внезапно, и я не подведу Гейла в случае чего. Убедившись, что я в норме (ну, если можно так назвать моё состояние – вытаращенные глаза, бледность и дрожащие руки), Крессида оставляет на время меня одну.
Смотрю на Гейла, остановившегося между жизнью и смертью, и чувствую, что я и сама на перепутье. Не знаю, не представляю, как жить в мире, где нет Прим. Гейл мог помочь, но я не просто пренебрегла всем, что у нас было, но и привела его к страшной черте, за которой нет ничего, только мрак. Если он перешагнёт эту черту, от меня останется всего лишь тень, раздавленная горем и чувством безмерной вины, опустошённая, не нужная даже самой себе...
*******
Когда привычный звук, буквально въевшийся в мозг за столько времени, вдруг меняется, это легко уловить. Не нужно быть доктором, чтобы понять – что-то случилось. Я подскакиваю и через считанные мгновения уже врываюсь в ординаторскую, хватаю за шиворот врача, прикорнувшего прямо за письменным столом, и волоку его в палату Гейла с такими отчаянными воплями, что это заставляет доктора мигом очнуться и взять себя в руки. Он что-то кричит медсестре, та влетает сюда же, на ходу подгоняя свою помощницу, которая распечатывает новую ампулу с каким-то сложным названием.
Отрывисто переговариваясь, они суетятся вокруг Гейла. Прибегают ещё два врача, медсёстры что-то вкалывают Гейлу в вену, потом ещё и ещё, запускают дефибриллятор, а я мечусь за их спинами, дрожа, словно осиновый лист, и не смею подойти ближе, боюсь случайно помешать, только беззвучно шепчу его имя.
Холодный пот градом струится по вискам, по спине, ноги трясутся, лихорадит так, что всё вокруг меня сливается в сплошную белую круговерть больничных халатов, приборов, стен, ламп...
