*******
– Наконец-то, очнулась Спящая красавица! – ехидные нотки в голосе Джоанны Мейсон не спутаешь ни с чьими. – Хватит уже чудить! Всю реанимацию напугала, когда тебя нашли без сознания в пустой палате. Что так смотришь? Не туда ты пошла, партизанка. Я отчаянно моргаю, пытаясь как следует разглядеть её лицо, и тут вижу сбоку огромное белое пятно – в палату вбегает пухлая медсестра: – Мисс Мейсон, прошу вас, она ещё не пришла в себя! Вы не должны здесь быть! – Нет, ты слышала, Сойка? “Мисс Мейсон”! Вот умора! Её усердно выпихивают из моей палаты, но прежде чем исчезнуть за дверью, Джоанна успевает выкрикнуть: – Если хочешь добить парня, ищи его в “интенсивке”! Я поднимаюсь и на трясущихся ногах спешу к двери, которая вибрирует перед глазами так, что я едва вписываюсь в её проём. Позади слышны торопливые шаги и изумлённые возгласы медсестры, выпроводившей Джоанну: – А вы куда собрались, мисс Эвердин?! Вам вообще нельзя вставать! Вы слишком истощены! Я делаю вид, будто не слышу, и упрямо плетусь к служебной лестнице, с трудом разбирая, как вдалеке кто-то сдерживает заботливую медсестру: – Да оставь ты её, Кэти! Она же бешеная, такая может и ножом по горлу. Пусть лучше опять в обморок грохнется, проще будет.*******
Интенсивная терапия – несколько больших просторных палат с кучей оборудования, приборов и медикаментов в белых шкафчиках. Окна в них завешивают жалюзи, кроме тех, которые обращены к посту дежурной медсестры. Чтобы меня никто не остановил, набрасываю чей-то белый халат. Перед застеклённой дверью четвёртой палаты я застываю, не в силах шелохнуться. Не знаю, сколько стою так. Моя рука сама толкает дверь, ноги несут вперёд. У его кровати я замираю, и тут силы покидают меня, опускаюсь прямо на пол. Гейл лежит неподвижно, глаза закрыты, только кислородной маски на нём уже нет. Осторожно касаюсь его руки и... просто боюсь поверить – впервые за все эти дни чувствую тепло его пальцев. Если это сон, пусть он не заканчивается!.. Когда-то Гейл почти так же лежал в моём доме, приходя в себя после жестоких побоев на площади. Миротворцы превратили его спину в кровавое месиво, и только морфином удалось облегчить эти жестокие мучения. Он отсыпался, приходя в себя, а я сидела рядом. Мы были одни. Я не стала сдерживать чувств и поцеловала его, а он, очнувшись, улыбнулся мне. Сердце радостно защемило тогда – я почувствовала, что этот поцелуй для него лучше всех бальзамов. Сейчас я не посмела бы даже мечтать о поцелуе. Важно лишь одно – он жив. Гейл медленно приоткрывает глаза, смотрит на меня, прищурившись, словно не верит, что это я. Потом шепчет: – Эй, Кискисс! Зачем пришла? Чтобы я... извинялся? – Не ты, Гейл, это я должна... – Прости, что не умер. Я очень старался. Застываю на месте, будто меня пронзило молнией. Ошарашено таращусь на него сквозь пелену слёз, застилающую глаза. В этот момент за моей спиной распахивается дверь и в палату разъярённой фурией влетает медсестра: – Что вы здесь делаете?! Ему нужен покой, немедленно уходите! – она жёстко и уверенно тащит меня к выходу, а я успеваю только крикнуть сквозь слёзы: – Гейл, прости! Прости! Он не отвечает, мне едва удаётся поймать его напряжённый пристальный взгляд, затем дверь четвёртой палаты закрывается, а я, выбившись из сил, послушно волоку ноги к лифту под неусыпным взором медсестры-конвоира...