Двенадцать месяцев

Гора Йосино ― рай для любования цветением и опаданием сакуры. Меж зеленой хвои, затерявшейся в розово-лиловых облаках пушистых ветвей, пологие склоны невиданных красот тянутся ввысь, к сизо-синим небесам, к таинственным туманам, к лесным богам, что живут здесь, в префектуре Нара. Тысячи туристов и гостей сейчас могут пронаблюдать все стадии самого прелестного периода Ханами, и одна парочка из Токио среди них ― не исключение. Осыпающиеся воздушные лепестки, точно надоедливые мошки, нападали на Гриммджоу с выси. Он отфыркивался, чихал, когда те залетали ему в нос, а в особо сильных приступах ярости хватал ненавистные цветы ртом, звучно клацая зубами и выпуская сквозь них недовольный рык. В самом деле, где это видано, чтобы большую кошку задирали мелкие, даже не насекомые, не живые мошки или светляки ― всего лишь противные лепестки! ― Аааат! Куррросаки! Какого хрена ты меня сюда притащила! ― У арранкара сдали нервы спустя каких-то полчаса. Хотя подглядывавшая за его реакцией из-под прищуренных век Ичиго ставила на то, что всплеск недовольства случится уже на десятой минуте. ― Понимаешь, Гриммджоу, ― рыжая сделала вид, что увлеченно продолжает наблюдать за падавшим розово-лепестковым дождем, и ей совершенно неинтересно очередное возмущенное «фи» от Пантеры, ― Ханами ― часть культурной традиции японцев, это часть нашей, а теперь и твоей, жизни. Посидеть под этими чудесными деревьями, поразмышлять о бренности бытия, видя, как время непостоянно, циклично, ― это возможность расставить приоритеты меж тем, что ты уже сделал и чего сделать не успел, а также поразмышлять о вопросах жизни и смерти… ― Куросаки, какая смерть вообще? Для синигами и арранкаров время не имеет значения. Джагерджак снова чихнул: пока отвечал, к нёбу пристал один лепесток и вмиг перебрал все его мысли на себя. Собственно, теперь никаких мыслей в голубоволосой голове и не было, кроме как сожрать несносный предмет, однако… внезапное прикосновение чужих губ заставило позабыть его обо всем на свете. Джагерджак удивленно моргнул, но встретился лишь с пышными веерами ресниц, что оторочили веки Куросаки, ― блаженно зажмурившись, та выглядела такой счастливой, что Гриммджоу не мог не проникнуться ее редкой радостью. Он поднялся на локте, лежа до этого головой на коленях Ичиго, и притянул ее за шею. Ичиго усмехнулась в поцелуй, но разомкнув губы Гриммджоу, решительно, слишком решительно, юркнула горячим язычком внутрь. Пантера гулко хлопнул глазами опять, но тут вдруг затрясся от смеха: кончик языка Ичиго пытался отодрать прилипший к нёбу лепесток, вызывая в арранкаре бурю потрясающих ощущений, начиная от щекотки и заканчивая эйфорией. ― Постой, ― Гриммджоу остановил отодвинувшуюся от него Ичиго, когда та справилась с задачей, ― я хочу еще… ― Из его самоуверенных уст эти слова прозвучали слишком робко, что ли, хотя огоньки в голубых очах горели как всегда ― вызывающе, игриво, жадно. Девушка мягко улыбнулась ему, не менее мягко прижалась устами к щеке и шепнула на ушко: ― Хорошего понемножку. У нас не принято целоваться на людях слишком страстно… Гриммджоу цокнул и закатил глаза: Королю только стоило чего-то захотеть, как он возьмет это тут же, наплевав на весь мир здешний, и Общество Душ с Уэко Мундо в придачу! Однако Ичиго его королевские замашки не волновали: хихикнув, она лишь пригладила колючую челку ворчливого Сексты, превращая каждым новым прикосновением фыркающее создание в пригревшегося лаской урчащего кота. ― Все равно скукотища, ― для проформы пробухтел арранкар, а тем временем растянул торжествующую лыбу до ушей: нежная Куросаки ― та еще восхитительная кошечка, за которой наблюдать зрелище получше какого-то там «ханами»… Ичиго не замечала внимательного взора голубых глаз. Откинувшись спиной на ствол одной из диких вишен, под которой разместились они с Гриммджоу, она вновь засмотрелась на метель из лепестков сакуры. Здесь, у подножья горы, она практически полностью покрыла розовой пеленой ярко-зеленую траву и редкие камни с темным мхом, заметая цветочные сугробы вокруг почти черных стволов сотен и сотен деревьев. Ветер повеял чуть сильнее, и ветви, отяжелевшие от миллиона цветов, расслабленно вздохнули, уронив новую порцию лепесткового снега на голову Ичиго. Словно маленькие сердца он целовал ее кожу, яркими жвачками цеплялся в волоса рыжей, а весенними снежинками задевал ресницы, затем шелком струясь по щекам. ― Как же красиво! ― не в силах удержать восхищения проронила Куросаки, предупредительно закрыв ладонью рот Пантеры, дабы тот не испортил сей момент ее наивысшего эстетического удовольствия. Они редко выбирались на природу, любоваться окружающим миром вообще порой забывали, утопая в глазах друг друга и находя истинную красоту лишь там… Но сегодняшняя атмосфера, это царство из цветов и красок, ― Куросаки радовалась, что они выбрались из Токио и приехали именно сюда, в это потрясающе-красивое место! Джагерджак сверкнул было глазами на бывшую синигами, которая позволяла себе недопустимые вольности в обращении с ним, но осекся: в лучах рассеянного солнечного света, в обрамлении розовых тонов под стать румянцу, та выглядела так, что даже у него язык не поворачивался выдать колкую дерзость. Гриммджоу непроизвольно отринул напряжение во вскинувшихся мышцах и замер, стараясь не дышать. Его личный объект для любования и сам походил на цветок ― большой и близкий, огненно-рыжий, чувственный, нежный, прелестный ныне особенно… В Куросаки практически ничего не осталось от того временного синигами, который выдавал себя за мальчишку. Нет, ее дух конечно же был по-прежнему силен, иначе бы она ни за что не справилась так стойко с утратой сил и той прежней жизни, что являлась многим для нее. Нет, в ее карих глазах никуда не подевались ни карамельный блеск, ни жажда битв, ни готовность вновь и вновь побеждать. Сильная, упрямая, бойкая, энергичная, яркая ― такой все запомнили Куросаки-синигами, такой она родилась, но Джагерджаку посчастливилось увидеть ее и другой, не менее запоминающейся, впечатляющей, трогательной в этой ее диво-женственности. Последнее созерцать было и дико, и грустно, ведь Гриммджоу не скрывал своей охоты до изнурительных стычек на мечах с сим противником. Однако и ему порой это наскучивало. Ему претило видеть Ичиго сильной. И не потому, что она вполне способна была надрать ему зад. Нет, просто с любовью к ней, к нему пришло странное желание защищать кого-то, то есть быть априори сильнее этого самого «кого-то», чтобы уберечь ее и сделать счастливей. Гриммджоу нравилось это чувство ― не превосходства, но своей состоятельности, способности оберегать любимую женщину. И именно за этот, предоставленный судьбой, шанс он втайне радовался утрате сил Ичиго. Правда, не проникаться грузом ее бессилия он тоже не мог. Он любил ее и жалел. Арранкар сочувствовал ее утрате реяцу, как бы смешно это ни звучало. ― Ты… чего? ― Ичиго, наконец поймав его пристальный взгляд, слегка кивнула, выспрашивая причину его непривычной задумчивости и молчаливости. Для Гриммджоу подобное состояние ― не редкость, особенно в их миру, однако девушка никак не могла приучить себя к той мысли, что самоуверенного и все вечно державшего под контролем Сексту могло что-то озадачивать. ― Красиво… ― выдохнул он, чуть усмехаясь и прикладывая ладонь к глазам, глядя наверх. ― Что? Сакура? ― уточнила Ичиго, мысленно поражаясь, что ханами все же затронуло струны недо-души пофигистического Пантеры. ― Нет, не сакура. Ты. Девушка вмиг зарделась. Этот грубый парень, что лежал у нее на коленях, не привык расточаться на комплименты; в его односложных ответах или во вспыльчивых тирадах не нужно было искать подтекст, ведь Пантера привык обдавать всех и вся своей обескураживающей прямотой. Но сейчас? Гриммджоу просто взял и заметил, что она красивая, а вышло это у него настолько сильно и правдиво, даже без каких-либо вычурных эпитетов, что у Ичиго перехватило дух. Рыжая чуть мотнула головой, роняя длинные прядки челки на ресницы, и, вконец растерявшись, снова устремила взор в голубые небеса, что будто кусочками облаков зацепились в розово-черных ветвях сакуры: Ичиго ― не склонная к сантиментам девушка, ожесточившаяся в битвах, ― была безмерно тронута вниманием любящего ее парня. ― Знаешь, Гриммджоу, ― проронила она тихо, практически в тональностях легкого ветра, что заставлял плавно кружить в воздухе причудливо парящие лепестки. ― Это ведь первый раз… Точно, первый за последний лет ― десять, наверное? ― раз, когда я сижу и наслаждаюсь этой цветущей безмятежностью, этим просто-счастьем… И я так рада, что сейчас здесь, со мной, находишься ты. Рядом. Именно ты, Гриммджоу. Ичиго затаила взгляд на его чуть округлившихся глазах. Она давно научилась читать мысли в них: ревнивый арранкар наверняка сводил все ассоциации с сакурой с одни синигами, от которого Ичиго прежде была без ума, да и сейчас сохраняла о нем теплые воспоминания. Бьякуя. Его Сенбонзакура. Лепестки ранившие ее тело не раз, а сердце ― еще в самую первую их встречу. Память ворохом цветов закружила Ичиго, но она не позволила ей себя унести от Гриммджоу. ― Я люблю тебя, ― прошептала она редкое для их пары признание, но оттого такое важное, веское, верное. Ичиго провела пальцем по щеке Гриммджоу, закругляя скобку, увенчавшую его удивительно широкую улыбку сытого зверя. Пантера перехватил ее ладонь и приложил к губам. Усмехнулся под ее теплом еще шире. Подтачиваемый извечным отныне соперничеством с Кучики, Джагерджак ожидал, что рано или поздно в своем сакуро-любовании Куросаки упомянет о естественных параллелях с владельцем Сенбонзакуры, и они непременно по этому поводу разругаются вдрызг в сотый, беспочвенный, раз, однако он ошибся. Так неожиданно. Но так приятно. Пальцы Гриммджоу потянулись к рыжей гриве и извлекли из ее прядки за ухом розовый лепесток. Пантера ввернул в хитро-наглые глаза лукавый блеск, и, не долго думая, приложил пойманный и сейчас совершенно не раздражающий его, а интригующий, лепесток к губам Ичиго. Та невольно вскинула брови, но Гриммджоу уже прильнул с поцелуем, поддевая языком причудливое растительное розовое сердечко и проталкивая тот в приоткрытые им ягодные уста. ― Все равно пахнешь клубникой, ― смачно причмокнул он, заставляя любимую синигами покраснеть в тон своего имени. ― Пошли со мной? ― Гриммджоу, вдруг поднявшись, протянул руку Ичиго и кивнул в сторону. ― Куда? ― Не спрашивай меня, женщина, ― цокнул он, ― может, я сюрприз хочу тебе преподнести. Куросаки расцвела: получать сюрпризы от Джагерджака она не переставала любить, хоть, обычно, все они касались непременно чего-то сексуального. Но кто смог бы устоять против животного магнетизма Пантеры? Правильно, никто. Поэтому Ичиго, подхватив сумочку и оставив плед с пакетом продуктов для пикника, не задавая больше никаких вопросов, последовала за Гриммджоу. Кроссовки утопали в густой траве, покрытой лепестками, но склон поддавался путникам с легкостью. Гриммджоу упорно лез сам в гору и тащил Ичиго за собой, точно ее личный фуникулер. Пантеру мало занимали однотипные сакуры вокруг, он мало различал цветовые оттенки этих деревьев, равно как был равнодушен к их ароматам, погуще тумана сплетавшимся в этом лесу. Зато он слышал шорох каждого шага Куросаки, едва поспевавшей за ним, чувствовал ее клубничный вкус у себя на языке и видел, как наваждение, перед глазами растекшуюся карамель в ее очах. Она медленно обволакивала мозг Гриммджоу, грозя безумием, устремившимся вниз, к сделавшемуся липким от жажды горлу, к бешено забарабанившему сердцу, к скрутившемуся узлом желудку, собираясь в нем вязким сладким теплом, которое щекотало изнутри так же, как язычок Ичиго его нёбо всего несколько минут назад. Пантера непроизвольно вздрогнул, разгоняя заерзавших по телу сладострастных мурашек, ― вот доведет он Ичиго до тайной пещеры, месторасположение которой специально узнал давеча у проводника, тогда и позволит своей любви разгуляться, а пока... Куросаки тихонько рассмеялась, когда они набрели на толпу туристов на одной из троп и раздосадованный Джагерджак выругался на каком-то совершенно непонятном языке. Уж не на Уэкомундовском ли, подмывало ее спросить у любимого арранкара, но тот лишь блеснул искрами в ее адрес, и Куросаки пришлось удержаться от комментариев. Она попыталась отвлечься на мелькавшие красоты по бокам: в Йосино сезоны жили явно своим чередом: если у подножья сакура уже отцветала, то в вышине гор свежие цветы блестели влагой и лоском, дурманя головы насыщенным сладким ароматом. Впрочем, было Ичиго полюбоваться на что и кроме цветения ― в обтягивающих черных джинсах мелькающий перед ней зад Гриммджоу заставлял во рту девушки собираться слюну, ибо вилял Король Пантер бедрами так же грациозно и зазывающе, как большая красивая дикая кошка, даже без наличия хвоста. В голове студентки-медика родилась немного извращенная фантазия ― заняться любовью с Пантерой в его ресуррексионе, но она тут же одернула себя. Во-первых, это они уже пробовали и у них ничего не получилось из-за крепости брони Гриммджоу. А во-вторых… Куросаки все равно бы сейчас его не увидела: ныне ее любимый арранкар являлся для нее обычным парнем, без каких-либо примесей сверхъестественной природы и диковинных сил. Если бы она воочию не сражалась и не видела Короля Пантер прежде, то Куросаки, встреть сейчас Джагерджака, могла бы с легкостью ничего и не заподозрить этакого. ― О чем это ты там кумекаешь? Куррросаки? ― окликнули ее со смешком. ― А, да так, ― опомнилась девушка и решила запросто перебить все мысли любимому: ― Просто любуюсь твоей задницей. Что, нельзя? Гриммджоу чуть не перецепился ― замер на полпути, как вкопанный, и гулко хлопнул ставшими, как теннисные мячи, глазами. ― Чё? ― глянул он через плечо с опаской: ну мало ли, может, девушкой ошибся? Так нет вроде: рыжие патлы, хитрющие карамельные глаза, бессовестная улыбка. ― Хех! ― крякнул Джагерджак и оскалился в буйной радости. ― Моя киса хочет поиграть??? ― Нууу… ― покачала та неопределенно головой, закатывая заблестевшие глаза кверху. ― Ах ты ж! ― заведшийся Гриммджоу метнулся к ней, но Ичиго прытко увернулась, мигом увлекая своего котяру в забаву: «Догони меня и скушай!» Салочки ведь нагоняют большой аппетит, а внизу осталось полным-полно еды, которую тащить обратно Ичиго не хотелось. Именно поэтому, крайне предусмотрительная хозяйка в ее лице решила забегать любимого арранкара до урчания в желудке ― ибо к утолению иного голода общественные места не особо предполагали. Однако обыграть шустрого Пантеру наперегонки в нынешнем состоянии Ичиго было непросто. Порядком запыхавшись, юркая по склону и прячась меж бесконечными деревьями, Ичиго сделала ставку на хитрость, не на скорость, а еще на азарт самого Гриммджоу, который мог специально ее искать подольше, лишь раздувая огонь страсти в себе сильнее, чтобы от него уже невозможно было ни сбежать, ни скрыться. Конечно, такие шутки с огнем грозили Ичиго бурным выплеском эмоций Гриммджоу прям посреди леса с многотысячным наплывом туристов, но игра стоила свеч ― если ей удастся обскакать Пантеру, то именно ее условия и будут выполняться в ближайшее время. «Та-ак, проберусь-ка я в эту узенькую пещерку…» ― решила Ичиго, вдруг наткнувшись на скрытый ход меж соединением гор: Гриммджоу в запале игры мог и не заметить такое место, а запах сырого мха на камнях мог перебить след ее аромата ищущему ее хищнику. Куросаки осторожно, на цыпочках, буквально вплыла в пещерную дыру, но… не успела и дух перевести, как внутрь влетел голубоволосый вихрь и тут же прижал ее всем телом к каменной стене. ― Ага! Попалась! ― клацнули острые зубы Гриммджоу аккурат перед носом поникшей Ичиго: она так надеялась на победу. Однако торжествующий Гриммджоу не собирался давать ей раскисать: ― Значит, моя киса нашла сюрприз быстрее, чем я его показал. ― Пантера оскалился во все тридцать два. ― Что, так не терпится, детка? ― добавил он с пошловатыми нотками и не менее разнузданно завел руки Ичиго над головой, вжимаясь в ее горячее тело всеми сталью налитыми мышцами. ― Гримм… Гримм-джо-у… ― Нужно же было хотя бы воззвать к остаткам разума? Однако все ненужные возражения Куросаки слизал язык Джагерджака, теперь требовавшего от нее не слов, а только сладки томных звуков во славу себе, неповторимому и любвеобильному. ― Яре-яре… Мы не помешали? У Ичиго с Гриммджоу синхронно дернулись глаза: позади стихийных любовников раздался слишком знакомый голос. А потом и звонкий смех. ― Весна в разгаре, коты в ударе! ― Завались, кошка! ― Гриммджоу в момент обернулся, узнав Йоруичи с первой ноты ее издевательского смешка. Он презрительно смерил парочку знакомцев, оказавшихся по какому-то дикому стечению обстоятельств здесь же, в этой узкой, полутемной пещере, но, вместо того, чтобы разозлиться, процедил с ехидцей, мигом кинув упрек в ответ: ― На себя посмотри! Или дядька в шляпе сам себе засосы поставил на шее. Эко ему надо было бы скрючиться! Ичиго прыснула смехом. Шляпник, в отличие от вспыхнувшей подруги, тоже. ― Давайте оставим мои гимнастические способности в стороне, ― хихикнул шляпник и пригладил порядком помятое, кое-где даже разодранное когтями косодэ, после чего весь приосанился. ― И все же, что за встреча, дети мои! ― запел он привычную для отвода глаз песню. ― Это нужно обязательно отметить! Мы столько не виделись!.. ― Да чтоб вас еще сто лет не видеть! ― сплюнул Гриммджоу с досады: сколько бы он ни ругался, ни угрожал, ни размахивал руками, избавиться от повстречавшейся им на пути парочки было невозможно. Нет, только не от них. Посему Гриммджоу с шумом выдохнул и отпустил дорогую, заведшую его, кису из жарких объятий. Йоруичи с Киске переглянулись, с трудом сдерживая ужимки. ― Так, где вы, говорите, обосновались? ― полюбопытствовал шляпник с невинным лицом. ― Внизу, у подножья, ― выпалила Ичиго, осекшись только на звучный хлопок ладони Гриммджоу по своему лбу: ну почему эта синигами всегда сначала говорила, а потом только думала? Пристыженная Ичиго побагровела и попыталась реабилитироваться: ― Знаете, Урахара-сан, Йоруичи-сан, мы, наверное, пойдем. У нас запланирован пикник и там остались пакеты с продуктами, а мы здесь, тут, это… ― О-хо-хо! ― присвистнул Киске. ― Угощения даже есть? Так это же просто пре-лес-тно. Сейчас мы только Уруру с Дзинтой и Тессаем заберем, и сразу же переберемся к ва-ам. Шляпник сманеврировал в гэта, стараясь не шлепнуться на камнях, но все же быстро заторопился к своим домочадцам. Довольно хмыкнувшая «кошка» тут же юркнула за ним. Гриммджоу покосился с укоризной на Ичиго. Скрестив недовольно руки на груди, он смерил свою девушку придирчивым взглядом и цокнул: ну ладно реяцу, но мозги-то у нее не отбирали. ― Прости? ― пискнула в свое слааабенькое оправдание Куросаки и украсила лицо обезоруживающей улыбкой, которой уже научилась растапливать сердце грозного Сексты. ― Вот сама будешь тащить потом этих пьяниц на своем горбу! ― фыркнул Пантера и вышел наружу. Рыжая тяжко вздохнула: сакэ они с Гриммджоу не покупали, но было бы наивно полагать, что компашка шляпника горячительными напитками не запаслась. ― Ты идешь, нет? ― сунули посмурневшей Ичиго руку в пещеру. Та просияла враз и, воодушевленно кивнув, выпорхнула на свет. Вцепившись в рукав арранкара, по привычке заворчавшего проклятья, она быстро засеменила следом за раздосадованным и лишенным вкусного котярой. Ханами принялось растрачивать весь цветочный флер для парочки влюбленных, обрастая случайными и совершенно ненужными им свидетелями. Однако Куросаки все равно не прекращала чувствовать себя счастливой ― здесь, на горе Йосино, она сполна насладилась не только красой цветущих и опадавших сакур, но и по достоинству оценила то, что подарили ей жизнь и время. Гриммджоу прав, разговоры о конечности бытия для тех, кто знал, что находится за вратами смерти, бессмысленны. Да и не так уж важны, раз рядом был тот, с кем понятие вечности приобретало вовсе не фигуральный смысл. ― Гриммджоу… ― Ичиго одернула его и словом, и рукой, сжав покрепче его пальцы в своих. ― Что, детка? ― обеспокоенно взметнул он брови. ― Пустые? ― ляпнул на автомате. ― Нет, ― хихикнула Ичиго в кулачок, а после подошла к любимому арранкару и осторожно вытащила из его лохматой челки такой смелый лепесточек сакуры, упавший на голову самого Короля Пантер. ― Просто… ― Ичиго пожала плечиками, сдула частичку цветка с пальца и провела его полет долгим взглядом. ― Куросаки, ― Гриммджоу намеренно преградил ему путь, заглянув в карамельные глаза, ― я говорил, что для меня значит Ханами? ― Она растерянно мотнула головой. ― Одна рыжая девчонка, похожая на лилию. ― Гордый Пантера прижался губами к ее лбу и поспешил признаться, пока им еще никто не помешал: ― Я готов любоваться лишь тобой, Куросаки, потому что знаю, в отличие от цветов, ты никогда не сорвешься ни с какой ветки и никуда от меня не исчезнешь.