***
Голубоволосый гигай мок на крыше под дождем уже битый час, но его владелец даже не думал за ним возвращаться. Сидя на корточках прямо в воздухе на высоте пятидесятого этажа, Гриммджоу Джагерджак всматривался в свое отражение панорамных окон одного из токийских небоскребов. Всматривался пристально в отражение свое, а видел совсем иное — рыжее, грустное и несчастное. Наверное, это создание по ту сторону окна страшно бы на него разгневалось, если бы узнало, что за ним следили и кто за ним следил. Куросаки была независимой во всех смысла этого слова, а еще до чертиков гордой, что не могло своенравного Пантеру не восхищать. Однако ценить чужую свободу оказалось намного тяжче, чем свою собственную. Гриммджоу фыркал, когда его пытались контролировать, Гриммджоу злился, когда его пробовали брать на поводок и заставлять по приказу выполнять что-либо, Гриммджоу неистовствовал, когда дался единственный раз попасться в клетку, вылитую из острой застывшей карамели, но сам же, будучи неуправляемым королем, возвел вокруг своей королевы плотные стены из тотального контроля и вселенской опеки. По его непреложному убеждению, у Куросаки должно было быть все, чтобы ни в чем не нуждаться, и это «все» имело конкретные очертания одного голубоволосого и мускулистого арранкара. Бывший Секста не стыдился говорить своей любимой кисе, что готов бросить мир к ее ногам, что готов в любую секунду перерезать всех пустых, чтобы те ни разу ее не потревожили, что готов одним серо испепелить все существовавшие миры, если бы она только пожелала… Но она упорно молчала, а его это бесило. Бесило то, что он не мог творить ради нее форменное сумасбродство. Бесило то, что она была счастлива от такой малости как просто быть с ним. Страшно бесило то, что, уже год прожив с ней под одной крышей, он так и не смог разобрать, что на самом деле творилось в одной рыжей голове. — Ксссо, Куррросаки, как же хочется порой тебя просто исполосовать!.. Король Пантер выпустил когти, но даже от дюжего раздражения не стал ими царапать по стеклу: он не дурак, чтобы выдать этим свое присутствие. Быть может, его синигами и утратила силы вместе со способностью видеть все-все души, но, как и любой человек, она могла заметить то, что творили, физически, блуждавшие по этому миру духи. Нет, ему следовало, как прежде, затаиться. Пускай не хищником перед прыжком на жертву, но увлеченным наблюдением зверем — так точно. Он не первый раз так поступал и не считал подглядывание ни зазорным, ни подлым. Гриммджоу просто до помешательства хотелось знать, что Куросаки делала без него, чем занималась, чем увлекалась, чем жила, дышала, думала, пока на ее жизненном радаре отсутствовала голубая точка с инициалами G. J. Да, ему важно было знать все о ней, но к дьяволу тотальный контроль или не утихавшую ревность; Гриммджоу нужно было понять ее до конца. А Гриммджоу совершенно ее не понимал, даже приблизительно — плавал где-то на поверхности ее душевного моря, а до самих глубин, как ни старался, донырнуть так и не смог. Быть может, она скучала по дому? Быть может, тяготилась связью с арранкаром? Быть может, думала о ком-то другом? Быть может, она устала от своего универа? Быть может, зануда-очкарик ее достал? Быть может, ей вообще все осточертело, начиная от этой самой, их, квартиры и заканчивая этим дурацки-сложным и многолюдным миром… Гриммджоу во все глаза смотрел на нее сейчас, сидевшую по ту сторону окна, и видел, что все было относительным в сочетании с этой девушкой. Все упомянутые им догадки могли с легкостью воплотиться в ее настроение, а могло и вовсе не одной не оказаться правдой. Куросаки — была самой противоречивой на свете женщиной, и такой разной, и непонятной, была его и в то же время чужой. Даже сейчас по ее взгляду он не брался определять, была ли она тут или же плыла мыслями где-то далеко, аж за нависшими над городом облаками. — Детка, что с тобой происходит? Гриммджоу устало приложился лбом к стеклу. Карамельные глаза не видели его, не преломляли взор на чем-то, смотрели сквозь, и все же находились аккурат напротив его очей, призванных подменять любое хмурое небо яркой синью бесконечной энергии и дня. Если бы он мог, как тогда, взять и насытить ее собою, то арранкар бы ни на миг не задумался бы о том, чтобы отдать хоть всю свою реяцу этой поломанной синигами. Он сильный, она слабая, и это обстоятельство убивало ее бесконечное количество раз. Парадокс, но чем дальше Куросаки отдалялась от того дня, когда утратила силы, тем больше она сожалела о них. Пребывая наигранно веселой и радостной днем, по ночам она частенько тяжко вздыхала и практически не спала, наивно полагая, что ее парень в этот момент видит десятый сон. А Гриммджоу ведь, как и она, просто притворялся. Все подмечал, хмурился украдкой, но ничего не говорил, ничем не пенял, никого не винил. Просто удесятерял все приложенные до этого усилия, чтобы отвлечь ее от всего и переключить на себя, вытянуть из новой смерти свои цепкими глазами и вернуть потускневшей от грусти карамели прежний живой, яркий цвет. — Что ты делаешь с собой, киса? — в пустой груди арранкара что-то неприятно резнуло, когда из глаз единственного дорогого ему существа чуть не сорвались крупные слезы. Гордая. Даже в одиночестве, она не позволяла плакать себе, утирала докрасна мокрые глаза грубой вязкой рукава, делала веки еще краснее, а взгляд — жалким, как из рекламы про аллергию. Быть может, это и была сезонная аллергия? Гриммджоу по-прежнему так мало знал людей… Еще меньше знал он эту рыжую девчонку, от погасшего огня которой окна все равно еще запотевали, будто подсказывали ей верить в теплившийся где-то на глубине души теплый пульс реяцу. Король Пантер шумно выдохнул и, поднявшись на задние лапы, жарко подул на окно квартиры снаружи, со своей стороны. Проще войну выиграть, чем понять Ичиго, сетовал Гриммджоу. Но так ли нужно было ему это понимание, если он и так навечно ее полюбил?***
У Куросаки расширились до невозможности глаза, увидев оставленное ей на стекле послание в виде смайлика. Задаваться вопросом, какой из пустых обладал столь болезненной фантазией, чтобы переписываться со своей жертвой, — не было нужды: у Куросаки кровь по вискам бешеной морзянкой забила его имя, почти с той же силой, как постучали во входную дверь всего лишь мигом позже. — Как всегда, супербыстрый, — съязвила девушка, щелкнув замком. Забытые ключи, вряд ли, послужили бы предлогом для отсрочки казни: Гриммджоу и так знал, что его заметили и за подобные штучки по голове не погладят. Главный вопрос заключался лишь в том, зачем он вообще сделал это? То есть, если тайком наблюдал, то зачем тогда раскрылся? Ичиго все равно бы не заметила подобной низости… — Если хочешь наорать — наори, — буркнул арранкар, с гигая которого скапывал не капли, а целые реки дождя. Рыжая цокнула лишь и, отвернувшись от него, ушла прочь. Джагерджак раздосадовано выдохнул: он хотел встряхнуть ее хотя бы хорошенькой ссорой. — Вытирай теперь, — в чувства его быстро привела прилетевшая в рожу махровая тряпка, — наследил тут, устроил целый потоп… — проворчала следом девушка, которая, вооружившись вторым полотенцем, также принялась вымакивать лужи в коридоре. У Гриммджоу непроизвольно взметнулись вверх брови, а глаза, напротив, покосились вниз на яркую макушку, вслед за которой виднелись мелькавшие с тряпкой руки, старательно возившиеся со стекавшей с него в три ручья водой. — Ксо! — Опомнившись, парень живо стянул с себя пальто и в один бросок запулил его в ванную, попутно что-то задев, сбив, видимо, на пол какой-то из пузырьков шампуня или геля для душа. — Вот уж не думала, что средь котов бывают такие увальни, — процедила девушка, заметно заведясь на новый раздражающий фактор. Пантера, тут же расцветший фирменным оскалом, присел на корточки и начал для отвода глаз неторопливо елозить припасенной для него тряпкой. Он знал, что этим наплевательством выведет рыжую из себя еще больше. — Гриммджоу!!! Ну? И что он говорил? — Что ты творишь?! — рыкнули на него гортанно. Пока. — А что ты хотела, женщина? Короли не созданы для уборки. Ичиго огрела «короля» по плечу тем, что нашлось под рукой, — порядком мокрым, грязным полотенцем. Ожидала незамедлительную волну возмущения в ответ, но не тут-то было. — О да-а, детка! Поиграем сегодня в BDSM? — продерзил он с пошлецой, да еще и облизнулся смачно. — Я тут видел по пути интересный магазинчик. Может, за наручниками сбегать? Ичиго вспыхнула, скрипнула зубами, наткнувшись взглядом на наглую рожу разгулявшегося воображением котяры и, едва не пустив пар из ушей, процедила: — А за костылями сходить не хочешь?! — И ткнула его кулаком в плечо что есть духу, даже не поморщившись от боли. — Ммм, значит, киса хочет быть доминантой, ага, — невозмутимо повел дальше Пантера и с масленой улыбкой промурлыкал: — Что ж, я даже согласен поддаться сегодня, стану твои личным рабом… — Моим личным уборщиком ты сейчас станешь! — фыркнула Ичиго и снова заехала Гриммджоу, на сей раз — в ухо. — Вытирай давай! Не хватало еще прихода соседей из-за жалобы на потоп. Джагерджак хрюкнул, смеясь, и, взявшись-таки за дело, искоса зыркнул на разошедшуюся рыжую: — Кхр, есессна, киса, нам свидетели не нужны. Хотя… — Моська Пантеры окрасилась лукавством. Это стало последней каплей для Куросаки, которая вспыхнувшими искорками в глазах прожгла своего парня насквозь. Ее прорвало: — Тебе что, только это интересно? Тебе плевать, что у меня может не быть на это никакого настроения? Ты о ком-то вообще думаешь, кроме себя? Тебя не смущает то, что за окном осень? Ты в курсе, что осенью люди мерзнут, люди грустят, люди хотят побыть в одиночестве? Ты вообще знаешь, для чего существуют зонтики? А для чего личное пространство? Кто разрешал тебе следить за мной? Пользуешься тем, что я тебя не вижу? Насмехаешься над моим бессилием? Ты так самореализуешься в своем долбанном превосходстве? Или получаешь моральное удовольствие от того, что я полностью растоптана? Вмиг сползшая с лица лыба сделала Джагерджака чуждым, а еще, до дрожи суровым, и хмурым, и холодным, как тот пейзаж за окном, заставляя Куросаки вновь поежится и невольно обхватить себя за плечи. — От того, что ты полностью растоптана, удовольствие получаешь только ты, — отрезал он. — Болезненное. Мазохистское. Душевыедающее для себя самой, а для меня — мозговыносящее! — Гриммджоу дернул Ичиго за локоть и процедил, скаля зубы не в улыбке, а в угрозе: — Ну так что, киссса, поиграем в садомазо или ты уже давно этим занимаешься? Девушка рванула было назад, но твердые пальцы будто тисками намертво сжали ее локоть. — Отпусти меня! — возмущенно прокричала она. Пантера вскинул подбородок и окинул взглядом рыжую сверху вниз. В его голубых глазах зрело что-то нехорошее. Ноздри раздувались от с трудом сдерживаемой ярости. Его высокие скулы напряглись и заострились, будто норовя выпустить наружу спрятанную под гигаем маску. И даже волосы в наэлектризованном от конфликта воздухе принялись на глазах просыхать. — А то что? — едко спросил он. — А то я выбью тебе все зубы! — пригрозили ему без какого-либо намека на шутку. — Ну и что? Это часть нашей сегодняшней обязательной программы. Это BDSM, детка. Здесь только приветствуется боль, так что… — он сжал ее локоть сильнее, прямо до хруста, вырывая стон боли из ее горла. — Так что, и я, пожалуй, не откажу себе в подобном удовольствии. — Он вмиг схватил ее за вторую руку, за запястье, и сжал и его до потери пульса. — Мне больно! Пусти! — с нотками истерики закричала Ичиго и стала истово вырываться из хватки в разы превосходящего ее по силе. Гриммджоу в два счета оказался у нее за спиной, заломив руки назад и свел их до боли в плечевых суставах. Рывком подняв Ичиго на ноги и прижав к себе, он маниакальным голосом прошептал: — Теперь ты в полной моей власти. У рыжей вспыхнули пуще прежнего щеки, из карих глаз стекла не карамель, а первые слезинки. — Идиот! — тем не менее, в голос она не сдавалась. — Ты что творишь?! Я не хочу играть в такое! Ты не имеешь права меня к этому принуждать! Только посмей поиздеваться надо мной!!! — Хех! Тебе, значит, можно над собой издеваться, а мне нельзя? — укусил Гриммджоу ее за шею. — Я не!.. Я не… Вырывавшаяся все это время девушка вдруг обмякла в руках у арранкара, сдаваясь отнюдь не ему, а той правде, которой только что укусили ее и впрыснули бодрящий яд в ее застывшую с первыми заморзками кровь. Ичиго сделалась вся горячей, как при лихорадке, а из глаз брызнули долго ждавшие своего часа крупные слезы. — То-то же, — прижал ее к своей груди более умудренный жизнью парень. Быть может, людей он и не знал, а Ичиго не понимал, и понятия не имел об особенностях осеннего воздействия на погоду за окном и в человеческих душах, но он точно ведал, каково это биться в припадке гнева и отчаяния из-за собственного бессилия, каково это злиться на весь свет, выбросивший тебя на околицу миров. Он сам изнывал от пренебрежения к себе, занимался никому не нужным и ни к чему не приводящим самоедством, он загибался от тоски по прежнему себе, не побитому, не униженному, не растоптанному одной рыжей недосинигами… Гриммджоу обнял ее покрепче, теперь уж нарочито ласковыми, хоть и не менее прочными, объятиями. Ему не жаль было отдавать свою любимую рубашку под потоки соленых слез — его гигай и так весь промок до нитки. Единственное что раздражало, каким способом он заставил сломиться Ичиго наконец. Ему вовсе не хотелось ее добивать, однако, чтобы заново переродиться следовало умереть. На сей раз — эмоциональной смертью, как сорвавшимся с ветки умершим листом.***
Забравшись нагишом под котацу*, Ичиго и Гриммджоу, уже успев поостыть от перешедшего в горизонтальную плоскость выяснения отношений, предались праздному наблюдению за по-прежнему лившимся дождем за окном и довольному смакованию удержавшим свою температуру горячим шоколадом. Ичиго, полусидя, откинувшись головой на грудь Гриммджоу, блуждающими улыбками веселила его глаз. Сам же Гриммджоу нежно оглаживал проступивший синяк на локте у Ичиго, а также то и дело касался губами запястья на второй ее руке, где расцвели сине-зеленые пятна, оставленные его отрезвляющими силой пальцами. О своей выходке, о вынужденных мерах по встряске зачахшей недосинигами, арранкар ничуть не жалел. Ну, разве что немного, ведь в качестве извинений ему пришлось заняться нежным сексом вместо привычного бурного, звериного. Впрочем, этот вариант даже подходил осенней обстановке, когда хотелось долгих поцелуев, теплых объятий, неторопливых, поглаживающих и растирающих, прикосновений. Близость меж тел и меж душ согревала не хуже котацу. И если задуматься, то, благополучно пережив минувшую осень под знаком любовной эйфории, нынешнюю осень, с их поутихшей страстью, но зато с прочной заботой, Гриммджоу готов был стерпеть даже с депрессиями, что случались у людей. Лишь бы ему самому не дали скатиться и замерзнуть в подобном. — Странное это чувство, хандра, — проронил он вслух между своих мыслей. — Вроде из арсенала слабаков, а поставить на колени может даже самых сильных… — М? Так значит, я все-таки сильная? — обернулась Ичиго и лукаво подмигнула Гриммджоу. Он шутливо щелкнул ее по носу: — Не льсти себе, детка. Это я за себя переживаю. Пантера сладко потянулся, сонно почавкал ртом и деланно заохал: — Ой, чувствую, что-то во мне тоже эта осенняя хрень начала разрастаться. — Правда-а? — протянула Ичиго и одарила парня озорной улыбкой, вмиг отзываясь на затеянный им спектакль. — Тогда тебе несказанно повезло, милый, что я уже знаю действенное средство от хандры. — Она чуток еще призадумалась. — Даже целых три! — Прямо-таки три? Да неужели? — радостно оскалился Пантера, заключая любимое карамельноглазое лицо в свои ладони. — Покажешь? Ичиго отозвалась мгновенным кивком и поспешила закутаться в плотное покрывало. — Первое средство — это тепло, — пролепетала она игриво, в импровизированном плаще медленно подползла и оседлала бедра Гриммджоу, а затем чувственно окутала еще и его краями покрывала котацу. Гриммджоу, как послушный студент, вобрался в теплоту футона и Ичиго, запустив последней руки под ягодицы и приблизив к себе до невозможности. Ичиго умостилась поудобнее и, отпив шоколада, продолжила: — Второе средство — что-то вкусненькое. — Ее губы, еще не утратившие ни вкуса, ни запаха, ни температуры бархатного напитка приласкались к устам Гриммджоу. Тот с удовольствием ответил: Пантера обожал Клубнику в шоколаде, а потому самозабвенно принялся пробовать на вкус оба лакомства. Правда, была для Пантеры штука послаще такого десерта — впрочем, она шла в той же «подарочной упаковке». — А что же за третье средство? — нетерпеливо спросил он, заерзав под Ичиго, вернее устраивая ее на себе в гораздо выгодней позиции. Ичиго ахнула от резкости смен ощущений, но, улыбнувшись следом широко и блаженно, обвила Гриммджоу за шею и томно прошептала: — А третье, самое эффективное, можем повторить еще. — Ммм, тогда можно мне персональную осень на целый год? — оскалился с шалом Джагерджак. — Не-а, — мотнула головой зардевшаяся клубничным цветом Куросаки, — у нас же абонемент на любовь длиною в вечность, забыл? И не зависит она ни от погоды, ни от сезонов года.