I'll show you my own Hell

«Our Last Night — Sunrise» Тонкий запах свежей краски, сырой штукатурки появился в спёртом воздухе, когда они поднялись на последний этаж. И тогда вопрос о необходимости этого поступка был поставлен ребром. На секунду всё показалось глупой затеей, и он боялся, что Парди посчитает это смешным. Отвернётся от него, как отворачивался от своих многочисленных подружек, а Энди потеряет свою последнюю, и без того, затухающую надежду. Он боялся этого. Боялся, что потом не смирится с этим и будет упрекать себя всю оставшуюся жизнь в собственном проступке, который должен вот-вот свершиться. От которого их отделяет всего лишь порожек и непробиваемая стена уже установившихся узких принципов, выдуманных стандартов. Осознавать это, знать дальнейший исход событий, кажется недостижимой суперспособностью. И это пугает. Заполняет голову настолько, что он почти не помнит, как сделал эти несколько шагов вслед за Эшли. А тот в свою очередь выглядел достаточно уверенным. Или просто не подавал виду, скрывая истинные чувства за маской безразличия. Тем не менее, попытки разговорить басиста не увенчались успехом. Тот лишь беспристрастно отмахивался или молчаливо кивал в ответ. Это немного раздражало, потому что сейчас Энди как никогда нуждался в поддержке, в простом тёплом взгляде карих глаз. И он скучал по Эшли каждую секунду. Он знал, что Парди рядом. Что он всегда где-то рядом. Но странные ощущения навеивало то, что рано или поздно ему надоест развлекать Бирсака и он уйдёт. Он не должен этого делать, но продолжает, а Энди подпускает его к себе всё ближе. И эта мысль почти болезненно пульсирует в мозгах. Если что-то случится, то вокалист не отпустит его. Не сможет. Почему? Трудно сказать, и ещё тяжелее представить. Когда Энди приходил сюда в последний раз, он уже и не помнил. Но помнил, что это укромное место, скрытое от посторонних глаз ему очень дорого. Что оно вместе с ним хранит общие воспоминания. Это его единственный тихий уголок, о котором никто не знал. Он часто приходил сюда, когда дела обстояли совсем хреново, и нужна была тишина, спокойствие и свобода. Хреновых дел не случалось давно, поэтому тайные походы на крышу постепенно утратили свою значимость. А теперь? Теперь появился Эшли. Теперь с ним он делил все переживания. Ему доверял всё самое сокровенное. Точно так же, он решил доверить и свой уголок. Показать его. Они беззвучно приблизились к краю крыши, представляющимся небольшим бетонным выступом над раскинувшимся внизу Лос-Анджелесом. Осмотревшись, Парди вынес вердикт: — Чёрт, Бирсак, да ты романтик. — А ты не знал? — Пухлых губ коснулась лёгкая усмешка. — Во всяком случае, не сомневался. Басист бросил короткий взгляд в сторону фронтмена, который стоял всего в нескольких сантиметрах от него. Смотрел куда-то вдаль. Улыбался уголком губ, ловя краем глаза взгляд Эшли. — Это свидание? На секунду показалось, что Энди вздрогнул после этих слов. Он стушевался, отворачиваясь, пытаясь скрыть накатившее смущение. Сжал в ладони воздух, в бесплодной попытке переключить внимание. Успокоиться. Скрыть ощутимую, почти пылающую пульсацию крови на щеках. А ведь Бирсак даже не думал об этом. Что это может таковым показаться. Он хотел всего лишь посвятить его в самый потаённый и скрытый уголок своей жизни и будь, что будет. Он хотя бы попытался. А что подумает Эшли, так это уже дело не первой важности. Хотел ли Энди думать точно так же? Какой идиот, потому что… да. Хотел. Чёртово желание. Настолько сильное, что, казалось, перекрывало собой окружающую вечернюю прохладу и полностью завлекало в себя. Он хотел, чтобы это было свиданием. Пускай. Пускай эта встреча, всё, что сейчас случиться или не случиться будет частью их жизни. Их общей частью. И раз уж эта мысль посетила извращённую голову Парди, то так тому и быть. — А ты хочешь? Эшли пожал плечами, беззаботно улыбаясь. И этот заговорщицкий прищур глаз, такой привычный. Такой счастливый и грустный одновременно. Притягивающий, словно тёмная бездна. И это завораживало. — Мне нравится, когда ты смущаешься. Тень искренней улыбки мимолётно промелькнула на тонких губах, сводя с ума. И басист заметил ту растерянность, на секунду задержавшуюся в остекленевших глазах фронтмена. Вокалист был сбит с толку, а адресованные ему слова гулко жужжали в голове. Отвлечься. На время. Совсем ненадолго. Энди фыркнул, разжимая пальцы. И вместе с этим пришло странное, непривычное успокоение. Прохладный порыв ветра, высушивающий тяжёлые, забитые мысли. И весь мир в один момент стал таким лёгким. Таким… нормальным. Бирсак присел на бетонный выступ, свесив ноги с края крыши. Под подошвой кожаных ботинок шумел ночной город, простирающийся, казалось, до самой линии горизонта, которая виднелась между сетью высоченных небоскрёбов. Миллионы огней ночного Лос-Анджелеса, сливались в одно волшебное свечение, окутывающее улицы, офисные здания, дома. Отражались бликами на водной глади ближайшего озера. Где-то вдалеке по холодным рельсам промчался поезд. Так опасно, высоко, но в то же время настолько маняще, что кровь застыла в венах в предвкушении чего-то крышесносного. Например, одного неловкого движения, лишней мысли и возможности соскользнуть, упасть, в последний раз расправить потрёпанные крылья и исчезнуть. Хотел ли он этого? Возможно, поскольку украдкой поглядывал вниз, на снующие по тёмному асфальту, сплошной световой полоской, машины. А он, как будто не видел этой огромной высоты. Не замечал. Или делал вид, что не замечает эту дрожащую опасность, пока Парди не сел рядом. И всё вмиг исчезло. Все мысли растворились в ночном полумраке, не оставляя ни единого призрачного следа. — Прости за сегодняшнее, — несмело начал вокалист. — О чём ты? — Помнишь, я говорил тебе про ту девушку в клубе? Сегодня мы с тобой, чуть не пересеклись с ней. — Подружек своих боишься? — засмеялся басист. — Нет, просто я подумал, что тебе будет интересно… — Веришь или нет, но мне всё равно. Ты же сейчас здесь. Слишком близко, а Энди не пытается сбежать и отметает эту идею в сторону, когда она навязчивыми кругами крутится в мыслях. И угнетает всего лишь одна вещь. Одна единственная неспособность сказать, когда подвернулся столь подходящий момент. Сдерживать свои порывы стать хоть на сантиметр ближе, хоть на долю секунды послать свой рассудок подальше и приблизиться к Эшли. Ведь столько всего нужно было сказать, прокричать в тысячу раз громче, чем на сцене. Ведь там всего лишь шоу. Сценический образ и забавное поведение, которое никто никогда не воспримет всерьёз. А здесь. Прямо сейчас. Здесь — его всё. Здесь Эшли. И этой тёплой мысли, которая разливается по телу густой сладкой патокой, достаточно, чтобы натянуто улыбнуться и скосить взгляд в его сторону. Было ли это неправильно, или противоестественно, не имело ни малейшего значения. Всё было более чем хорошо. Более чем правильно. И это было необходимо для них обоих. — Что ты будешь с этим делать? Парди протянул руку, невесомо касаясь татуировки в форме сердца с именем Джулиет в центре. Взгляд вокалиста моментально опустился вниз — на пальцы басиста, которые аккуратно обводили контур татуировки. Сам он, чуть склонив голову набок, задумчиво наблюдал за собственными движениями. Фронтмен поёжился, когда почувствовал многочисленное количество мурашек, пробежавших вдоль позвоночника по натянутой, словно струна, спине. — Исправлю. Или закрашу. Ответ почти на выдохе. Чуть рвано, но отчётливо. Наверно, слишком резко, так как парень сразу же убрал руку. Сцепил пальцы в «замок». И эта точность движений, некая обдуманность подтолкнули Бирсака на ещё один рискованный шаг. Ещё один маленький, но уверенный шажок по краю острого лезвия дался на удивление легко. Но этот доверчивый взгляд, эта огромная недоступная вселенная в его тёмно-карих глазах, только добавляла масла в огонь. Твою мать. Хотелось лишь, чтобы это либо поскорее закончилось, либо сорвало крышу побыстрее. Он уже не понимал где нормальность. Не понимал, в чём она проявляется. В чём она должна проявляться. То ли этот шёпот в мозгах. То ли широко распахнутые глаза. Карие и горящие незатухающим пламенем. Несущие в себе ту тишину, в которую так сложно поверить. К которой так легко привыкнуть. Возможно, именно это с ними и произошло. Они оба привыкли к тому, чего нельзя было подпускать к себе на расстояние пушечного выстрела. Чего нельзя было даже предположить. К тому, что вызвало бы только недоумённый смех ещё полгода назад. Он не знал было ли это спасением, потому что всё. Он уже привык. Привык к этой недосказанности, к этим осторожным прикосновениям. Привык к этим сильным рукам, касания которых были неестественно нежными. К его мелодичному голосу. К его поведению. Он слишком сильно привязался к нему. Настолько, что шарахался от следующей мысли, как от огня. Он не мог поверить самому себе. Он не мог влюбиться. Не сейчас. Осознание — станет последней каплей. Эшли уронил голову на плечо Энди, блаженно прикрывая глаза. Бирсак замер на полу-вдохе, боясь пошевелиться и вобрать заветный воздух в лёгкие. Чувствуя лишь пряную горечь тёмного шоколада. И это наконец-то отвлекло его от мыслей, расслабляя. Опустил руку на обнажённое плечо бэк-вокалиста, удивляясь своей глупости и неосмотрительности басиста, который в такую погоду нацепил на тонкую майку кожаную жилетку. Волна заботы и странного желания завлекла в себя с головой. Почти неосознанно, почти задумчиво, его ладонь соскользнула с плеча и мягко легла на талию Парди. Желание сразу же одёрнуть руку прошло само собой, когда вожделенный жар, чувствующийся сквозь ткань начал ощущаться ещё отчётливее, ещё сильнее, ещё рискованнее. Огромный риск только потому, что это Эшли. Только потому, что это единственный человек, которому он осмелился довериться целиком и без остатка. Потому что он единственный, кто хоть о чём-то догадывался. Потому что он сам был виноват в этом. И своей близостью только усугублял положение. Однако Энди это нравилось. Нравился этот своеобразный мазохизм над своей расшатанной психикой и полное уничтожение своего здравого внутреннего голоса. Он не знал, что пугало его больше. Прижимая Парди ещё ближе к себе, и зарываясь носом в его чёрные, старательно уложенные волосы, он сделал себе одолжение. Последний раз. И больше такого не повторится. Если бы мог предотвратить это…. Но он не может. Ещё полгода назад, он бы собрался с мыслями. Но не сейчас, когда пропала такая простая возможность, как — держать себя в руках. Соскребая остатки своих сил со стенок сломленного духа, Энди невесомо коснулся губами макушки Эшли. На лице басиста расцвела довольная, победная улыбка. И если бы Бирсак увидел её, наверно, она многое бы исправила. — Ты ведь так и не прочитал СМС? — Нет. — Почему? Действительно, почему? Не было времени? Не хотел лишний раз давать себе ложную надежду? Хотел оборвать эту единственную, только что зародившуюся связь, вот почему. Но даже если и так, то были бы они сейчас, в эту самую минуту вместе? Сидели бы на плоской крыше многоэтажного дома, в ожидании впиваясь взглядами в линию горизонта? — Не знаю. — Посмотри сейчас. Фронтмен убрал руку с талии бэк-вокалиста. Ловким движением запустил её в карман своих узких кожаных штанов, доставая телефон. Парди разочаровано открыл глаза и поднял голову, с интересом поглядывая в тусклый экран, на котором всё ещё светилось извещение о непрочитанном сообщении. Короткое текстовое сообщение, которое перевернуло всё подсознание, подбрасывая маленький уголёк надежды в затухающее пламя. «Ты думаешь обо мне?» И всё. Ни больше, ни меньше. Всего четыре слова, которые приковали к себе взгляд вокалиста, заставляя перечитывать снова и снова в поисках какой-то шутки, подвоха. Какая-то часть всё ещё отказывалась верить в то, что это происходит на самом деле. — Да, думаю. Постоянно. — Энди запнулся, отводя взгляд в сторону, — это ненормально, да? — В следующую секунду он уже заискивающе смотрел в лицо Эшли, ища в этом насмешливом взгляде хоть каплю понимания. И оно всегда было в этих тёмных, подведённых чёрной подводкой, глазах. Парень вновь пожал плечами, как-то по-доброму усмехнувшись. — Значит мы оба ненормальные. — Это ещё почему? — Если бы я не вспоминал твою прекрасную рожу сутки напролёт, то уж точно не стал бы спрашивать об этом тебя. — Парди нервно засмеялся, обратив внимание на удивлённое лицо Бирсака, — проехали, — отмахнулся он. — А давно ты понял, что, ну… Фронтмен замолчал, в поисках подходящего объяснения, однако, басист, уловив основную мысль, быстро сообразил с ответом. — Когда у тебя микрофон сломался. — Ты сейчас серьёзно? — Голос предательски дрожал. — Серьёзнее некуда. Попытка Эшли состроить соответствующее лицо была встречена звонким, искренним смехом Энди. Секунда и всё стихло. Переливистый смех сменился простой, лёгкой улыбкой. Взгляд тёмно-карих глаз изучающе приковался к небесно-голубым радужкам с синеватыми вкраплениями. В них читалась вся боль, все невысказанное, оставшееся за гранью правильного и до омерзения повседневного. На пересечении этих взглядов чувствовалось что-то настоящее, живое, спокойное. Незримая теплота. Она согревала их обоих огнём любви. Глубоко в подсознании. Скрывая это друг от друга, боясь недопонимания. Оживлённый взгляд переместился на пухлые губы Бирсака. Тот нервозно покручивал серебряное колечко в нижней губе языком. Практически повседневное действие, вызванное всего лишь неуместной нервозностью. Неконтролируемым стрессом. Но всё это было не больше, чем пустая попытка потушить огонь бензином. Горизонт начал заливаться розоватой полоской света, окрашивая небо в более светлые тона. Яркий блеск звёзд сменился слабым мерцанием. Всю ночь. Всю чёртову ночь они провели вместе. Так близко, привычно и так необходимо, чтобы всё было хорошо. Во влажной от пота ладони завибрировал телефон. И глянув на экран, Энди быстро протараторил: — Надо ответить. Это мама. Басист понимающе кивнул и отвернулся от вокалиста, возвращаясь к светлому пятну на тёмном небе. Около самого горизонта вспыхнула ослепительная каемка солнечного круга. Солнечные лучи, отражаясь от стекол и зеркал, постепенно заливали утренний воздух. Глянув в сторону Бирсака, Парди почувствовал горький ком, подступивший к горлу. И то, как мысли превратились в одну липкую неприятную массу смятения. Ещё больше колорита добавляла смена выражения лица Энди. То, как его глаза из блестящих от радости к жизни, становились напуганными. Пустыми, словно из него выдавили всю радость через слёзы. Невнятное бормотание в трубке сотового телефона. Не на шутку перепуганный Бирсак. И этот взгляд. Чёрт. Он был слишком другим, отстранённым, мечущимся от одного предмета к другому в попытке зацепиться за какую-то важную составляющую. Но этого было мало. Бормотание умолкло, и голос Энди прозвучал отчётливо. Хрипло, будто его горло было воспалённым. Безнадёжно, словно ему сообщили смертельный диагноз. Раздражённо, как будто он бессилен. И Эшли был бы самым настоящим эгоистом, если бы не спросил. — Что-то случилось? Еле заметный кивок. Остекленевшие глаза. Выступившее на впалых щеках желваки. Парди наблюдал за этими подкожными движениями и перебарывал в себе желание прикоснуться. Ощутить их кончиками пальцев. Но вместо этого он лишь увидел, как фронтмен судорожно вынимает из кармана пачку сигарет. Дрожащими пальцами сжимает никотиновую палочку и часто вбирает воздух в лёгкие. На осознание понадобилось меньше секунды. Басист забрал сигарету, ломая её пополам и бросая вниз. Прямо с более чем стометровой высоты. Бирсаку хотелось сейчас быть на месте этой сигареты. Потому что. Его только что сломали. И для полного счастья осталось только выбросить. Он и сам этого хотел. Оступиться, совершить последнюю ошибку и безвольным камнем рухнуть вниз. Ничего не осталось. Совершенно. Всего каких-то пять, может десять дней и всё потемнеет. Потеряет свои привычные краски яркой художественной палитры, и растворится в будничной воде. И внезапно, сознание захлестнуло отчаяние. Такое отчаяние, что на мгновение оно практически ошарашило. Сначала даже показалось, что Энди вернулся в собственную голову. Вернулись его чувства. Вернулось ощущение существования. Но это была всего лишь накрывшая новой волной бездна. — Я должен уехать, — промямлил фронтмен. — Чего?! — Встрепенулся басист, хватаясь за его руку. — Я должен. Уехать. Мне нужно. — Поднимаясь с парапета, бормотал Бирсак. — Прямо сейчас что ли? — Да. — Возвращаться собираешься? Эшли всё ещё с силой сжимал запястье Энди, с интересом впиваясь в его лицо взглядом. Но вокалист молчал. С минуту. И затем оживлённо ответил: — Это временно. Я скоро вернусь, — заметив в блестящих от солнечных бликов, шоколадных глазах недоверие, он продолжил, — обязательно. Парди разжал пальцы, отпуская его. Пускай идёт. Он, конечно же, вернётся. Он не бросит ни группу, ни фанатов, ни его. Даже если случилось что-то серьёзное, он позвонит, скажет. Они справятся. Вместе. Когда Бирсак скрылся из виду, и звук быстрых шагов на лестничном пролёте растаял в отдалении, Эшли тяжело вздохнул, разваливаясь на бетонном выступе. Свесив одну ногу с края крыши и согнув вторую в колене, он расслабленно прикрыл глаза, и веки залил мягкий оранжевый свет. Подложил левую руку под голову, правую запустил в карман рваных джинсов, нашаривая последнюю пластинку мятной жвачки в блестящей зелёной обёртке.