Iʼm not broken.
Пожалуй, самым сложным было молчание. Долгое, громкое, раздирающее изнутри на миллионы крохотных кусочков. Потому что молчать приходилось всё время.
Чёрт. Это было нереально долго.
С самого начала, когда происходящее ещё пугало его и немного заботило, и до тех пор, пока это не вошло в привычку. Пока он не сдался, из последних сил хватаясь за свою самонадеянность в безвыходной попытке удержаться на плаву в этой скользкой ситуации.
А теперь не осталось практически ничего.
Эшли тоскливо взглянул на мутную поверхность зеркала, критично осматривая своё лицо в отражении.
Его как будто подменили. В один день и до неузнаваемости. Усталые тёмные глаза, почти незаметная щетина на подбородке, отчётливо выпирающие скулы. И взгляд. Безэмоциональный, отстранённый. Пустой. Точно такой же взгляд был у Энди в ту ночь.
Ледяная вода хоть как-то привела в чувство, но в последнее время состояние Парди определённо оставляло желать лучшего.
Это замечали все. Абсолютно все без исключения. Он не отвечал на звонки, но ему доставалось по полной программе на репетициях, которые он посещал без особого рвения. И приходилось врать. Врать без остановки обо всём, что творилось у него в жизни. А это был полный бардак, сумасшествие. Хаос.
Как будто ему самому нравились эти изменения.
— Не выспался, — бросал он с порога студии, кажется, даже не поздоровавшись. Он просто заметил на себе эти заботливые, чёрт возьми, взгляды и знал, что потом последуют ненужные вопросы.
Ему не хотелось ни с кем разговаривать, потому что рано или поздно они всё поймут.
И тогда будет слишком поздно.
Надо было сказать ему раньше. Настолько, насколько это было возможно. Пускай даже, когда он всё ещё был с Джулиет. Он должен был это сделать. Но он не мог просто подойти к нему и нагло заявить свои права, ограничившись чем-то вроде:
— Прости, Энди, но, по-моему, тебе стоит прекратить общаться с Джулиет. Почему? Потому что она мне не нравится. Потому что я чёртов собственник и, потому что я хочу тебя. Мне нужен ты, а не твоя наигранная любовь к этой сучке.
Но он ни за что в жизни бы не сказал ему этого. Потому что это неправильно. Это не в его репертуаре. Это не его слова. Это его мысли, которых он всегда страшился, заталкивал в самый дальний угол своего расшатанного сознания и больше никогда не хотел о них вспоминать. И уж тем более с кем-то делиться ими.
Потому что…
просто не хотел.
Желания что-либо делать не было вовсе.
Ни выключать воду, монотонный шум которой успокаивающе действовал на голову, притупляя пульсирующую боль в висках. Ни возвращаться обратно в комнату с холодной кроватью и осколками разбитого самообладания.
Он не хочет туда возвращаться. Хотелось просто сбежать. Неважно куда.
Подальше от менеджеров, которым приходилось ежедневно врать, плести что-то невразумительное про выдуманную болезнь Бирсака. Это что-то хроническое, заразное. Энди. Это временно, всего лишь затишье перед бурей, потому что потом Эш сорвался. На очередном интервью, которое отчётливо врезалось в память, уже потом, через несколько минут, донося до понимания смысл сказанного.
— Энди больше не доволен работой с нами. Он предпочитает оставаться в стороне и не принимать участия в жизни группы.
Стиснув зубы и закрыв глаза.
Слова, будто оружие пронзали каждую клеточку тупой ноющей болью. Но прозвучало слишком убедительно, настолько, что он почти поверил собственной горечи, лжи, которой сочились его слова.
Хотелось просто сбежать.
Подальше от группы. Джинкса, который лишь осуждающе покачал головой, но за весь вечер так не произнёс ни слова. Джейка, который о чём-то догадывался и, по-дружески сжав плечо басиста, позвал того выпить. Криса, который до последнего отказывался верить его словам.
— Скажи, что это не так, — донёсся голос барабанщика.
— Я не уверен. — Даже не взглянув на него, стыдливо вперив взгляд в пол, он старался отмахнуться от последующих вопросов, чтобы потом, улучив момент сбежать.
…подальше от себя.
Он пытался его спасти. Он до безумия хотел, чтобы этот человек с этими невероятными голубыми глазами, за которыми скрывалось нечто большее, чем просто вселенная, был спасён хотя бы на один день.
Эшли даже не заметил, как его попытки спасения с каждым днём теряли смысл, а затем, под самую развязку, он, сам того не понимая, позволил Энди пьянеть от боли, которой тот самостоятельно себя добивал.
Но всё должно быть в порядке.
Должно ведь?
Нужно подождать совсем чуть-чуть. Совсем немного. Может пару дней.
Пару дней, которые превратились в пару недель и растянулись на пару месяцев.
Он не стал отвечать на следующий вопрос Криса. Он промолчал, схватил ключи от машины и почти бегом вылетел из студии. Кажется, хлопнув дверью и оставив группу в полном ошеломлении.
Чтобы уж наверняка без лишних вопросов, чтобы без обвиняющих взглядов, которые так и кричали о неправильности, которые не верили ему. Он сам себе не верил.
Просто запасного плана не было.
Просто надо было уйти.
Просто для того, чтобы оказаться на пороге своего дома, чтобы сделать ещё несколько шагов, дойти до той комнаты и безнадёжно рухнуть лицом в подушку. Прижимаясь щекой к прохладной ткани наволочки и вдохнуть этот лёгкий приятный запах его одеколона, вперемешку с мятной свежестью и, будто бы дождливым воздухом, заполняющим комнату.
Почти не чувствуется. Не существует, но всё ещё где-то рядом. Совсем близко.
Потому что он каждый день думал о нём. Об одном и том же человеке. Энди всегда был в его голове. Где-то очень далеко, где-то совсем близко.
Он никуда не мог деться от этого.
И вроде бы всё хорошо. Но, блять. Нет. Вовсе нет. Снова ложь, снова злость. Как-то совсем буднично.
Задыхаясь от боли, которую он не мог описать словами, не мог кому-то показать её, скрывая её под улыбкой. А потом, домой. Просто домой. Просто нужно.
Чтобы потом ничего. Не слышать, не видеть, не чувствовать.
Молчать, давясь собственными мыслями.
Сумасшествие.
Холод.
Тишина.
До жути тоскливо.
И вот оно. То же самое зеркало над раковиной. То же самое отражение. Та же самая ванная. То же бессилие, ложь, спрятанная за стиснутыми зубами. Безразличие. Он уже не смотрит на себя, потому что не хочет видеть своей слабости.
Хотелось кричать до боли в горле. Так громко, насколько это только возможно, чтобы сорвать голос. Чтобы заглушить боль, чтобы не слышать свои собственные мысли, которые донимали и без того воспалённый разум.
Слышался плеск ударяющейся о керамическую раковину струи ледяной воды, брызги от которой беспорядочно разлетались во все стороны, попадая на ближайшие поверхности.
Крепко вцепившись в белоснежный бортик и опустив голову. Капельки воды стекали по его локтям и с тихим звуком падали на пол.
Но Эшли этого не замечал. Не чувствовал. Не слышал.
Но что-то всё ещё отчаянно сопротивлялось накатившему отчаянию. Что-то теплилось, не давая сорваться окончательно. Что-то, что всё ещё живёт.
Тихо, спокойно, уверенно. Он почти слышит его голос в своей голове. Почти поддаётся этому безумию, выключая воду.
— Всё будет хорошо.
Это
слишком.
Звонко щёлкнул выключатель, поддавшись лёгкому нажатию. Хлопнула дверь, наверное, громче, чем следовало бы.
Он сделал шаг в комнату, уже не обращая внимания. Уже не помня. Привычным жестом, распахивая окно и впуская в комнату вечерний городской воздух. Эшли не чувствовал холода, который дуновением ветра рассеивался в комнате, начиная в эту же секунду трепать бежевые шторы в каком-то непонятном судорожном темпе.
Дождь, стучащий по стеклу, заполняющий комнату запахом лёгкого озона.
Парди глубоко вздохнул, бросив пустой взгляд на серость за окном, мельтешащих людей, которые пытались скрыться от противного дождя под разноцветными зонтиками.
Уже не так страшно. Не так тяжело, как было месяц назад после его ухода. Как будто чувства притупились, как будто ощущения больше не наполняли грудь, а эмоции не стучали в мозгу.
Просто всё немного изменилось.
Эшли вздрогнул, когда до слуха донёсся тихий шелест бумаги, раздавшийся где-то совсем рядом. По деревянному полу, подгоняемый ветром, пробежал смятый бумажный шарик, который с глухим стуком врезался в ножку кровати, остановившись.
Что-то отчётливо продиктовало следующий шаг. Парди ловко подхватил клочок бумаги, усаживаясь на край не заправленной постели.
…пустой лист…
Поднимись и выброси его.
Как будто после нескольких месяцев, проведённых, будто не в этом мире, могло найтись что-то важное. Что-то, что могло дать надежду, которая окончательно угасла, даже не оставив никаких всполохов. Что-то, что могло лишь добить и не принести никакой пользы. Только
вред.
Эшли всё равно.
Он не зацикливается, не проявляет никаких признаков заинтересованности, уверенными движениями, разворачивая листок.
Сердце пропустило удар. Ладони вспотели. И рваный выдох, показался последним, что он успел сделать за этот вечер. Почерк. Его почерк.
Он ни капли не сомневается, когда взгляду представился весь текст.
«Здравствуй, Эшли.
Помнишь, я когда-то говорил, что мои мысли на бумаге выглядят лучше? Я попробую доказать обратное, потому что это очередная бессмысленная фраза, невыполненное обещание, которых и без того оставлено слишком много. Я так много обещал нашим фанатам, группе. Тебе.
И я не могу выполнить хотя бы одно из них. Я пытался, честно, ты видел это, ты сам помогал мне. Но, видимо, это было не такой уж хорошей идеей.
Потому что, я сдаюсь».
Дальше слова читались как-то лихорадочно быстро, глотались окончания, и приходилось перечитывать по несколько раз, пока смысл прочитанного не коснулся расшатанного сознания. Слова расплывались, терялись в прозрачных слезах, в пустых мыслях, проваливаясь глубоко в память и выжигая каждую букву написанного на подкорке головного мозга.
«Если ты читаешь это, то выходит, что я всё же решился уехать. Я не могу сказать тебе куда. Пожалуйста, прости меня, но я, правда, не могу. Потому что я не хочу, чтобы ты меня искал. Это будет неправильно. Я сам виноват в том, что случилось. Здесь нет твоей вины, и я не хочу давить на тебя, поэтому я не позвал тебя с собой.
Но знаешь, я так сильно хочу, чтобы ты был рядом. Но так нельзя. Ты был прав. Во всем. Возможно, я скоро окончательно съеду с катушек, и я не знаю, когда я вернусь. Может быть завтра, а может через месяц. Мне нужно время.
Я кое о чём попрошу тебя, пожалуйста, сделай это. Не говори никому, что случилось той ночью, не говори им, почему я не появляюсь на репетициях, не говори им правды.
Прости, что я так сообщаю тебе об этом, прости, что оставил тебя, прости, что я оставил группу и снова заставляю тебя врать ребятам. Но поверь, так будет лучше. Так меньше проблем, меньше вопросов.
Просто всё так навалилось и я не смог с этим разобраться. Я верю, что мы справимся.
Ведь сначала нужно упасть на дно, чтобы потом снова подняться. Прости, что так вышло.
Я не хочу быть проблемой».
Пара солёных капель обожгла щёки, стекая вниз, к подбородку, и срываясь на измятое письмо. Бумага размякла, впитывая остывшую влагу. Чернила размазались, коверкая старательно выведенные буквы знакомого почерка. Слёзы, горячие и невольные, как будто из подсознания, струились по щекам влажными дорожками.
Это всегда тяжело, это всегда боль, ненависть, злость.
Это всегда слабость. Никто не должен увидеть.
Никто и не смотрит.
Затыкая рот руками, сдерживая подступающие к горлу всхлипы, а в глазах всё плывет от новой волны накатившего отчаяния, бессилия, от слёз и боли.
Может быть завтра?
Даже смешно это теперь читать. Наивно, будто Энди так и не вырос, будто он так и остался тем самым эмо-подростком, которым он каждый день притворялся в своём собственном отражении, будто это могло что-то изменить. Будто он мог кому-то что-то рассказать. Чтобы потом глупо смириться, сдаться Эшли, потому что тот наверняка знает, что нужно делать.
Только вот он
не знает.
Нужно было вернуть своё самообладание, нужно было заново открыть глаза, нужно было вернуться… В какой-то степени напоминало реинкарнацию, в которую Бирсак никогда не верил.
Стало холодно. Действительно холодно.
По коже пробежал холодок, заставляя её покрыться мурашками. Всё тело, будто прошила невидимая нить электрического тока, протянувшаяся вдоль позвоночника.
Парди поднялся со своего места, пряча листок в карман и размазывая по щекам солоноватую влагу. Закрыл окно, повернув ручку на сто восемьдесят градусов.
Телефонный звонок. На дисплее знакомый номер.
Эшли отвернулся к окну, вцепившись взглядом в капли воды, которые лениво стекали по стеклу, покрывая его бледной струящейся сеткой.
Несмолкаемая мелодия звонка беспрерывно напоминала о себе. Дисплей светился при каждом повторе неизменного звука.
Хотелось убежать. Спрятаться.
Только не разговаривать. Не сейчас,
пожалуйста.
Телефон не замолкал ни на секунду, всё ещё демонстрируя известный номер на экране.
Джейк.
