I'll show you my own Hell

Улицы родного города кажутся ему чужими, они словно далёкое воспоминание. Словно его не было здесь очень-очень долго, несколько лет, хотя на самом деле прошло чуть больше четырёх месяцев. Мучительно-медленных, проведённых в томительном ожидании, в предвкушении чего-то большего, чего-то нового, запретного. Чего-то, что будоражит в венах кровь и оглушающе стучит в висках. Чего-то, что так до одурения теперь было нужно. Что-то, что сделало его жёстче, сильнее. Заставило заново поверить в себя, заново раскрыться. Что-то, что чуть не убило его. Он помнит это. Всё. Каждую секунду, проведённую с ним, каждое случайное прикосновение, каждый тёплый взгляд. Чувства, что переполняли его в этот момент. Теперь всё так близко. Всего в паре шагов. Можно дотянуться рукой, но он почему-то не решается. Не думает. Опять. Смотрит в знакомое окно, свет в котором теперь такой родной, тёплый. Уже довольно поздно. Бирсак и сам это понимает. Эшли не знает. Энди хочет, но не может рассказать ему всего. Слишком тяжело ещё раз переживать этот ад. Понимание. Простое понимание. Пусть он просто улыбнётся, так как всегда улыбался только ему. Он ведь именно так и сделает? Он ведь всегда так делал. Искренне и как-то слишком особенно. Этого будет достаточно. Он не просит о большем. Нет, даже не надеется. В эту самую секунду проворачивает в замочной скважине ключ. Дубликат, что Парди когда-то выдал ему. Кажется, они тогда немало выпили. Но это уже не важно. Дверь поддаётся, тихонько скрипнув. И он неуверенно переступает порог его дома, осматриваясь, машинально шаря ладонью по стене в поисках выключателя. Энди слышит его шаги на лестнице. Ещё немного. Щелчок. Включается свет. Эшли заворачивает за угол и замирает всего в нескольких шагах от фронтмена, встречаясь с ним взглядом. Он почти не изменился. Тёмно-карие, уставшие, удивлённые. Под глазами тёмные круги. Волосы растрёпаны. На нём помятая футболка и узкие кожаные штаны. Он злится. Бирсак без каких-либо сомнений замечает эту, блеснувшую в его глазах, искорку. Парди не верит своим глазам, смиряя вокалиста оценивающим взглядом снизу-вверх, задерживаясь на его лице, и взгляд опускается на его ладонь, в которой он держит ключи, а затем кладёт их на тумбочку. — Энди? — как-то недоверчиво бормочет он одними губами. Отрешенно. Непонимающе. Не смотрит на него. — Привет, — совсем будничным тоном, но как-то грустно. Как будто поздороваться с ним - это последнее, что он успеет сделать. — Если ты не хочешь быть посланным на хуй, то тебе лучше убраться отсюда прямо сейчас. Эшли резко вскидывает голову. Сжимает кулаки. Скорее от отчаяния, чем от злости. Видит в его оживлённых глазах спокойствие. Абсолютное, блять, спокойствие. Ни капли другой эмоции. — О чём ты? Притворяешься? Или правда не понимаешь? Бам. Как будто спустили со всех натянутых до предела поводков. Тормоза отказали. Механизм пришёл в негодность. Снова. Басист на секунду закрывает глаза, глуша в себе нарастающие с новой силой эмоции, готовые вот-вот выбраться наружу. Сильнее стискивает челюсти. Сжимает кулаки так, что короткие ногти больно впиваются в ладонь. — Прекрати вести себя, будто ничего не произошло. — Я могу всё объяснить. Притворяешься. Опять. Так трудно рассказать ему обо всём? — Заткнись. Просто заткнись. Я не хочу ничего слышать. Прозвучало жёстче, грубее, чем крутилось в голове секунду назад. — Эшли, — он делает к нему шаг. Первый. Маленький и неуверенный. Хочет дотронуться до него, протянув руку и уже коснувшись кончиками пальцев его плеча. Так непривычно, верно? Слышать своё имя от него. Это всегда звучало как-то по-особенному. Тепло и по-домашнему. И даже сейчас. Он снова слышит эту ласку, доброту, что пробивается в его низком голосе. Почему-то мотает головой, почему-то отступает, отводя плечо назад и не давая ему возможности прикоснуться к себе. — Что? — устало выдыхает он. — Ты думаешь так можно? Дать мне всё, а потом взять и уехать. Даже не попрощавшись, даже ничего не сказав. Уничтожив. Почему ты так поступил? Энди молчит. Смотрит на него. Не отвечает. Ждёт. Прижимается плечом к стене и складывает руки на груди. — Потому что у меня нет чувств? Потому что со мной можно обращаться, как с игрушкой? Знаешь, у меня больше ничего не осталось кроме чувств к тебе, но я уже даже в них не уверен. Потому что так нельзя, Энди, — выдаёт Парди на одном дыхании, картинно всплеснув руками. — Скажи хоть что-нибудь! — Я скучал, — Бирсак отвечает сразу же, даже не задумываясь. — Что? — непонимающе спрашивает басист, опешив от его ответа. Фронтмен смотрит на него так, будто он задал какой-то глупый вопрос, ответ на который был более чем очевиден. Улыбается ему своей очаровательной улыбкой, которая обезоруживающе действует на Эшли, выметая из головы последние связные мысли. Остаётся только осознание от произнесённых им слов, и он не верит им. Старается не верить. Хотя так хочется. — Я скучал по тебе, — непринуждённо повторяет он, а в мыслях это разносится подобно мантре. Оглушающе стучит в висках, циркулируя кругами, и совершенно отстраняет его от реальности. Парди выдерживает паузу, собираясь с последними остатками своего здравомыслия, стараясь придумать достойный ответ и задаваясь следующим вопросом. А ты? Ты скучал по нему? Соври, если придётся. — Ни капельки. Я ни капельки не скучал по тебе. Я не хочу тебя видеть. — Прекрати, Эш. Я ведь сейчас здесь. — Что значит «сейчас»? Ты собираешься снова свалить? — злость превосходит разум. Отражается в глазах. Зудит в груди, подобно сотням ощетинившихся бесов. — Ты думаешь всё так просто? Припрёшься ко мне домой и скажешь, что вот он я? Вот уж удружил. Это такая честь для меня. — Прекрати этот спектакль, — рычит Энди и делает уверенный шаг к нему, закрывая брюнету проход к двери, — думаешь мне было легко? Эшли не отвечает. Смотрит ему в глаза, видит то безумие, что всегда отличало его от других. Необычное, тихое. Такое… его. И что теперь? Что сказать? После всего, что случилось… Они ведь не заслуживают этого. Так не должно быть. — Не жаловался во всяком случае, — выдавливает из себя басист и тут же прячет взгляд, потому что понимает, что всё давно катится по наклонной. Но только не сейчас. Он здесь. Он снова рядом. Всё должно быть в порядке. — Я до сих пор не понимаю, как ты довел меня до такого состояния. Ты просто сделал какую-то глупость, каких всегда совершал достаточно, а я поверил, понимаешь? Я пошел у тебя на поводу, а ты просто игрался, ведь так? — он переводит дыхание, зло смиряет Парди взглядом, пригвоздив того к месту. А он не двигается, кажется, даже не дышит, с готовностью принимая всю злость, всю правду, которую Бирсак выливал на него без малейшего зазрения совести, смотря тому в глаза. — Я не понимал, где начинается правильно и заканчивается аморально, а каждый день был буквально похож на самый настоящий ад и не потому, что он был отравлен, а потому, что я ничего не чувствовал. Я пытался всё исправить, но всё становилось только хуже. Я много раз говорил, что всё в порядке, но сам понимаешь, это было далеко не так. Мне было плевать, чем это кончится, потому что я готов был идти за тобой. А для тебя это, будто ничего не значило! Эшли виновато опускает взгляд в пол, чтобы не видеть этого пронзительного укора в голубых глазах, которые сейчас казались такими холодными, такими чужими, какими они никогда не были. Лёд касается кожи. Он не понимает. Не обращает внимания. Не придаёт значения,… просто молчит. Не поднимает головы, почти физически чувствуя его взгляд. В следующую же секунду Энди делает шаг. К нему. — Я до сих пор не верю, что ты всё ещё со мной. — Я не с тобой Бирсак, — обречённо выдыхает он, — ты решил, что сможешь справиться сам. Флаг тебе в руки. Парди держится из последних сил, глубоко вздыхает и не позволяет ему дотронуться до себя. Обходит его стороной, останавливается у двери, так и не взглянув в потеплевшие глаза, так и не разобравшись до конца. Пускай так. — Уходи. Пожалуйста, уходи, — голос срывается. Дрожит. Эшли открывает перед Энди дверь на улицу. — Перестань. Я знаю, я поступил неправильно, но… — Заткнись. Я ничего не хочу слышать. Снова злость в голосе, но уже какая-то неестественная. Фальшивая. Настолько поддельная, что он сам её распознает и мысленно ненавидит себя за это. За очередную слабость, продемонстрированную прямо перед глазами фронтмена. Нельзя, нет. Так не может больше продолжаться. Нужно было. Попробовать бороться с этим сумасшествием, чтобы не допустить того, что происходит сейчас, или же глупо смириться и плыть по течению, позволяя Энди снова и снова распоряжаться его доверием. И Парди уже не помнит, что он из этого выбрал, поцеловав его в первый раз. — Я обещал тебе, — голос смягчается, становится бархатным, успокаивающим. Привычным. Прекрати. Пожалуйста, сейчас же. Бирсак оказывается так близко к нему в этот момент. Нельзя. Опасно. Так чертовски близко, что Эшли снова чувствует тонкий, еле уловимый запах сигаретного дыма. Дождь. Прохладная сдержанность. Пьянящее искушение. Его запах. Давно забытый, но такой знакомый, густой, что он почти отдаётся на языке и полностью заполняет голову. Подобный соблазну, жажде, что зудит под кожей, урчит в желудке. Он не слушает, отвечает первое, что приходит в затуманенную голову и хоть как-то похоже на осмысленные слова, которые складываются в бессвязные предложения. — Энди, пожалуйста, больше ничего не обещай ни мне, ни группе. И, если ты ещё не в курсе, то мы вроде как распались. Они всё поняли, а на следующий день никто не пришёл на репетицию, — Эшли не злится. Больше нет. Лишь беззаботно пожимает плечами, — можешь пудрить мозг своим подружкам. Второй раз издеваться над собой я не позволю, — бросает он, даже не взглянув на вокалиста. Хлопает дверью. Слишком громко. Сомкнутые пальцы на его запястье. Будто раскаленное железо. Будто ожоги. Он стискивает челюсти, давясь собственной предвзятостью и горьким высокомерием. До конца не разбираясь в таком откровенном возмущении. Бирсак попытался остановить его. Попытался удержать. Возле себя. На секунду. Чтобы запомнить. Почувствовать. Потому что? Это конец? — Эшли, прости меня. — Убери. Свои. Руки. Громко. Отчетливо. Почти с рыком. Отчеканивая каждое слово, которое больно отдаётся на языке тягучей горечью. И Энди украдкой смотрит ему в глаза. Он никогда не видел их такими. Такими опустошёнными. Разочарование, злость, обида. Так много обиды, что Эшли почти задыхается в ней. И что-то ещё. Маленькая, неприметная. На самом дне, потемневших в одну секунду, глаз. Надежда. Загнанная, спрятанная. — Отпусти, — ещё раз. Уже просьба, уже не так озлобленно. Нет! Вопль внутреннего голоса. Не отпускай, Энди. Только не отпускай. — Выслушай меня. И Парди почему-то слушается. Почему-то оставляет все попытки выдернуть руку из цепкой хватки. Почему-то замирает. Ждёт. — Я знаю, что я всех подвел. Ребят, фанатов, тебя. Я бросил вас всех, но, черт возьми, Эшли, я так сильно хочу вернуться. В группу. К тебе. Я хочу этого, правда. Ты нужен мне. Позволь мне вернуться, — он замолкает, переводит дыхание. На секунду закрывает глаза и выдыхает, — я прошу прощения. Эш запрокидывает голову, тяжело выдыхая в напряженный воздух. Ты можешь простить его? Можешь? Чёрт возьми, посмотри на вещи без этого иллюзионно-предвзятого взгляда через тонкие линзы розовых очков, что бьются стеклами внутрь. Всё не так. В кого ты превратился после того, как он бросил тебя одного вместе с кучей измождённых воспоминаний. После всего. После стольких месяцев боли, которую он причинил тебе. Ты снова готов довериться ему? Нельзя. Опасно. Чревато. Но так необходимо. Парди кивает. Один раз и незаметно. Не смотрит на него. Как будто изучение напольного покрытия куда интереснее. Вокалист не ослабевает хватку, сжимая запястье басиста почти до синяков. — Эш, — зовёт его. Заставляет поднять подбородок и Энди сразу же всё понимает. По блеску в глазах, по мокрым щекам, по доверчивому взгляду и тёмным, почти чёрным радужкам. И это всё. Точка. Абзац. "Dawn Golden - Discoloration" Он дёргает Эшли на себя, заставляя налететь на грудь, и сильно обхватывает руками. Прижимает его к себе. Сильно. Требовательно. Почти больно. До хруста рёбер, до искр из глаз. Ощущая, как его солнечное сплетение начинает вибрировать от частых выдохов. Он пытается высвободиться, но сил просто не хватает. Бессилие. Накрывает с головой и тело категорически отказывается подчиняться отчаянным импульсам мозга. Его руки замирают на груди вокалиста в попытке оттолкнуть, но вместо этого он против воли утыкается носом ему в плечо, глубоко вдыхая его запах. Который навсегда запечатлелся в памяти. Который навсегда впитался в лёгкие, оседая невидимым пеплом, с которым так трудно дышать. Только лихорадочно глотать воздух. Задыхаться. Чтобы спустя время снова вдохнуть полной грудью. А потом Парди просто теряется в этих нежно-голубых глазах. Он будто падает. Падает или тонет в этом безбрежном океане. Потому что Бирсак дотрагивается пальцами до его подбородка, осторожно, медленно притягивая его лицо. Поглаживает большим пальцем его нижнюю губу, надавливает, заставляя приоткрыться. Наклоняется. Достаточно быстро, чтобы не заставлять Эшли ждать. Достаточно медленно, чтобы оттянуть момент и аккуратно прикоснуться своими губами к его. Сухие. Потрескавшиеся. Но до одурения желанные. Энди даже не закрывает глаза. Лишь спустя секунду, которая потребовалась на осознание. Он больше не пытается сопротивляться, покорно ведёт руками по плечам фронтмена, останавливается на затылке и сильнее притягивает Бирсака, углубляя поцелуй. Эшли сминает его губы, осторожно пробираясь языком внутрь его рта, обводя нёба и сталкиваясь с его языком. Целуя его, как будто в первый раз, как будто неумело, стукаясь зубами и теряясь в собственном дыхании. Мир показался таким правильным в этот момент. Так необходимо, Господи. Как воздух. До безумия. До дрожи. Отчаянно. Горячо. Его напряжённый язык скользит по языку Парди. И Энди понимает, что пропал. Окончательно. Он чувствует, как нарастает температура между телами. И как тянет низ живота ноющим тягучим возбуждением. Так невозможно желанно. Маняще. Он так хочет. Сейчас же. Ближе. Он нужен ближе. Он так давно нужен ему. Бирсак толкает его на себя. Сильнее. Едва ли не рыча от сумасшедшего давления на пульсирующий пах, когда Эшли врезается в него с ещё большей силой, припечатывая его лопатками к стене. Он чувствует эту дразнящую горячую волну, лизнувшую загривок, чувствует судорожные движения Парди, его трясущиеся руки на своих плечах, затылке; его губы. Горячие, влажные. Перед глазами расползаются круги, взрываясь подобно новогодним фейерверкам. Энди не соображает, не думает, целует его губы и тянется тонкими пальцами к ремню на его узких джинсах. — Стой… — жаркий шёпот, выдох в губы вокалиста. Так нельзя. Нужно… нужно дойти до кровати. Потому что так правильно. Он хочет правильно. И фронтмен сразу же всё понимает. По его секундному взгляду, по откровенному желанию в его глазах. Отрывается от стены, и пятится в сторону лестницы, не отпуская искусанных губ, прижимая его к себе. Требовательно. До умопомрачения. Отстраняется всего на минуту, чтобы перехватить руку Эшли, взлететь вверх по лестнице и оказаться в его комнате. Парди зарывается татуированными пальцами в спутанные волосы Энди, притягивая того для следующего поцелуя, который слишком сильно ударяет по мозгам. Так, что ни одной мысли. Жадно впиваясь губами в его пылающий рот. Нетерпеливые, глубокие поцелуи. Почти болезненные. Его руки легко скользят по плечам Бирсака, забираясь под пиджак и стаскивая его вниз, к локтям. Ладони пробежали вверх по белоснежной ткани, возвращаясь к острым ключицам, касаясь пальцами углубления прямо под шеей, наглухо скрытое застёгнутой под горло рубашкой. Подушечки пальцев обвели первую пуговицу над чёрным галстуком и, чуть надавив, выудили её из петли. Энди заводит руки назад, стаскивая пиджак и роняя ненужную грубую ткань на пол, к ногам. Эшли жмётся к нему сильнее, трётся об него, вырывая из груди вокалиста тяжелый выдох. И это похоже на финальный щелчок. Бирсак одним движением развязывает узел под шеей, бросая всё ещё тёплый, нагретый от соприкосновения с его телом галстук на пол. Тянется холодными, дрожащими то ли от волнения, то ли слишком сильного желания, пальцами к пуговицам на своей рубашке, начиная расстёгивать её в каком-то судорожном темпе, теряя петли и путаясь в ткани. Вторая, третья. Ещё и ещё одна. Он злится, дёргает края рубашки так, что пуговицы отлетают и с тихим стуком сыпятся на деревянный пол, а белоснежная ткань оказывается отшвырнутой куда-то в сторону. Но он не обращает внимания, не зацикливается. Запрокидывает голову, позволяя Парди оторваться от его губ и влажными касаниями напряжённого языка очертить линию подбородка, спускаясь к шее. Осторожно прикусить нежную кожу над кадыком. Скользнуть губами ниже, к ключицам, лаская натянутую белоснежную плоть и втягивая её в рот, аккуратно прикусывая зубами. Отстраниться, довольно осматривая оставленное им яркое пятнышко на тонких ключицах. Чтобы все знали, чтобы все видели. Это не просто так. Не игра на публику. Не просто так. Эшли рывком стаскивает с себя свободную футболку, небрежно бросая её на пол. И с новой силой целует вокалиста. Жадно, напористо, прикусывая его губы, задевая зубами колечко пирсинга в нижней. Новый, придушенный тихий стон тает в поцелуе. Осторожные ладони гладят дрожащие плечи, ныряя к лопаткам, обводя их, слегка надавливая, скользя по напряженной, словно струна, спине. Царапает, впиваясь в натянутую кожу короткими, окрашенными в чёрный цвет ногтями, оставляя на ней красные полосы. Это был первый раз, когда Энди запихнул свой здравый рассудок куда подальше. Уступив место желанию, которое нахлынуло на него с головой, когда стояк басиста ощутимо упёрся ему в бедро. Когда он сам почувствовал, что больше не может. Не хочет сдерживаться. Особенно сейчас, когда в брюках становится слишком тесно. Он поддаётся бёдрами вперёд, прижимаясь к его паху. — Ты,… я, — шепот. Выдох. Бешено стучащее в груди сердце. — Сейчас. Пожалуйста. И он улыбается. Эшли готов поклясться, что чувствует это невидимое движение сквозь поцелуй. Секунда и он слышит глубокое, утробное, почти животное рычание, и ощущает сильный толчок и шёлковую простынь под обнажённой спиной. Бирсак за долю секунды скидывает обувь и нависает над ним сверху. Медленно проводит пальцами по бокам, оглаживая косточки выступающих ребер, изгибы твердых мышц живота и задевает пояс концертных штанов. Парди чувствует медленность, неуверенность в его движениях. Кладет руки ему на плечи, отстраняя и вызывающе ухмыляясь, глядя прямо в его ярко-голубые глаза. Его взгляд. То как он смотрит на него сейчас. Такой взгляд у Энди был только здесь, в этой комнате, где никто не может их увидеть. Где нет посторонних глаз. Нет посторонних ушей. Откуда не возьмутся слухи, и никто не узнает. Такой теплый, но в то же время обжигающий. Нежный, но одновременно опасный. Такой живой. Его настоящий взгляд. Вокалист медленно наклоняется к нему. Плавно. Осторожно. Так мучительно, что в легких сразу же уменьшается кислород и Бирсак резко накрывает его губы своими. Старается не спешить, осторожно ведёт рукой ниже и нерешительно прикасается к бугру в штанах Эшли, поглаживая. Опираясь другой рукой на локоть и не наваливаясь на басиста всей тяжестью. Парди настойчиво притягивает фронтмена к себе, положив руку на его затылок и зарываясь пальцами в длинные волосы. Больно кусает его губы, стонет в поцелуй. Царапает короткими ногтями его спину, оставляя на светлой коже поверхностные царапины, которые отзываются сладкой болью, которую брюнет почти не замечает. Энди отстраняется, чтобы принять более удобное положение. Смотрит на ту яркую татуировку, которой басист всегда гордился, на легкий загар и крошечное пятно родинки на груди. Отодвигается назад, проехавшись всем телом по его эрекции, замирает и поднимает взгляд на лицо бэк-вокалиста, будто спрашивая разрешения. Эшли смотрит заворожённо, с осколком тревоги на дне угольно-чёрных пульсирующих зрачков. И Бирсак отчётливо видит в его глазах желание. Дикое, истошное, кричащее желание, которое Эш терпеливо сдерживает, кусая губы и запрокидывая голову, когда Энди скользит губами по его животу. — Господи… Глаза застилает туман, потому что Парди видит, как рот Бирсака осторожно, неумело скользит вверх по бугру в его брюках, едва касаясь, заставляя задержать дыхание. Только бы не толкнуться к нему. Это будет так чертовски неправильно. Грязно, развратно. Неужели? Но ему так хочется ощутить его прямо сейчас. Влажные губы сильнее потираются о ткань. Приоткрываются, позволяя кончику языка выписать на ней несколько крохотных кругов. Боже, блять. — Боже — вырывается почти рычанием. Взгляд опускается сам. На секунду. Эшли запрокидывает голову, вжимаясь затылком в подушку. Стонет. Тихо, сквозь стиснутые зубы. В горле моментально пересыхает, и он судорожно хватает воздух ртом. Энди вздрагивает, на мгновение отстраняется, словно пугаясь. И Парди чуть ли не стонет снова - от разочарования. Но приоткрытые губы встречают на себе властный, жадный, такой правильный поцелуй. — Я хочу тебя, — с трудом выговаривает. Голос низкий хриплый от возбуждения. И это основательно переворачивает восприятие басиста с ног на голову. Эшли только сейчас понимает, что совершенно не готов к этому. Ему страшно. Ему так, блять, страшно. Он горячо шепчет, его пальцы путаются в черных волосах фронтмена в попытке отстранить его. Сердце лихорадочно бьётся в груди. Тело прошивает холод, а по венам будто пустили электрический разряд. — Стой. Подожди. Энди едва не рычит, чувствуя напряжение и почти страх в дрогнувшем голосе. Отрывается от нежной кожи, поднимает голову. — Что случилось? — Постой, Энди не… надо, — с трудом выговаривает. Язык заплетается, а в мыслях полный бессвязный кавардак, который слишком сильно шумит в ушах. — Я не могу. — Расслабься. Я постараюсь не сделать тебе больно. Смысл сказанных слов, как будто обрывается, теряется в шуме, что вибрирует в голове. Сбивает с толку. Мешает. Но Эшли почему-то кивает. Неуверенно тянется к ремню на брюках вокалиста, дрожащими пальцами разбираясь с бляшкой и сухо сглатывает. От звука расстёгнутой ширинки у него вырывается испуганный вздох. Энди наскоро стягивает с басиста обтягивающие джинсы вместе с нижним бельём, отшвыривая их на пол. Замечает, как Парди краснеет, пытаясь свести колени, как стыдливо прячет взгляд. Просто приступ паники. Он сам не понимает, чего боится. Пытается расслабиться, судорожно глотая раскалённый воздух. Вздрагивает, от малейших прикосновений, от изучающего взгляда. — Энди, — неосознанный шёпот. Бирсак ухмыляется. Садится перед ним на колени снимает с себя оставшуюся одежду. Подносит ко рту два пальца, обильно смачивая их слюной. Одним движением разводит его ноги в стороны, снова нависая над ним. Эшли кладет руку ему на плечо в попытке притянуть к себе. Ближе. Так отчетливо врезается в память то, с какой осторожностью, трепетностью, какой-то детской неуверенностью Энди откликается на его прикосновения, целует его щеки, еле касаясь, скользит губами по шее прямо над лихорадочно бьющейся тонкой жилкой, втягивает в рот чувствительную кожу, оставляя светлые отметины. Подушечка пальца не спеша потирается о плотно сжатое колечко тугих мышц, заставляя Эшли напрячься от предвкушения. Новый сдавленный вздох растворяется в нежном поцелуе, которым Энди накрыл его искусанные губы. Бирсак вводит палец на две фаланги, замирает, вглядываясь в лицо басиста. Сердце пропускает удар. А воздух будто тяжелеет. Фронтмен даёт ему время, чтобы привыкнуть к новым ощущениям. Ждёт, в то время как сам готов сорваться в эту же самую секунду. Первое движение. Энди оглаживает нежные бархатные стеночки изнутри, вводит палец глубже, не отрываясь от его взволнованного лица, наблюдая, как закатываются тёмно-шоколадные глаза от малейшего движения, как он сжимает в руках простынь. И сейчас всё с необычайным грохотом, шумом в ушах, отходит на второй план. Бирсак добавляет второй палец, и Эшли откидывается на подушку от лёгкой боли, выгорающей в приторно-сладкое удовольствие, скручивающее нутро, искрящееся в глазах. Скользит глубже, растягивает. Горячие тугие стенки напряжены до предела. Дыхание слишком тяжёлое, прерывистое, так, что, кажется, лёгкие вот-вот откажут. — Тебе не больно? Какого чёрта? Что за вопрос? Конечно же, ему больно. Но он старается, честно старается расслабиться и перестать так часто втягивать воздух. Парди не отвечает, жмурится, поддаваясь навстречу тугим движениям, толкаясь бедрами. — Сейчас. Пожалуйста. — Стонет он, в какой-то полу-просьбе, полу-приказе. Потому что пускай это поскорее кончится. Энди почти срывается от его невозможного голоса, смотрит на него с недоверием, как будто спрашивая его ещё раз и, так и не получив ответа, заменяет влажные пальцы на колом стоящий, напряжённый член. Эшли лишь до крови кусает губы, с шипением втягивая в себя воздух, и сильнее раздвигает ноги, обхватывая ими бедра фронтмена. Медленно, горячо. До сумасшествия узко. Слишком узко. Проникает в него и слышит какой-то совсем болезненный стон, почти всхлип. Чувствует, как Парди отчаянно хватается пальцами за его плечи, впиваясь в кожу короткими ногтями, от которых точно останутся следы. И они оба замирают на мгновение, смотря друг другу в глаза. Так близко, что смешивается дыхание. Так глубоко, что можно задохнуться от катастрофического желания. Чувство, которое прошивает всё существо, когда два обнажённых тела соприкоснулись, переворачивает абсолютно всё в них обоих. Прошивает горящей нитью, глубоко вгоняя раскалённую иглу под кожу. Грубыми стежками. Парди сдавленно вскрикивает, когда он проникает глубже. Бирсак вздрагивает. Медлит. Через силу. Чувствуя, как разрядка пульсирует внизу живота затянутым шаром, готовым вот-вот разорваться от любого малейшего движения внутри него. Не думай. Нет. Просто расслабься. Это ведь не трудно. Чертовски сложно. — Скажи… — голос едва различим. — Скажи как? Энди трясёт, и он почти ощущает, как едет его крыша. Перед глазами разрываются круги, размывая изображение. В голове звон и ни одной мысли. Он сжимает челюсти так сильно, что на щеках оживают желваки. — Медленно, — с трудом выговаривает Эшли, сжимая пальцы на его плечах и пряча лицо на его шее, пока в затуманенные мозги протекает сознание. Сейчас. Он здесь. С ним. Он сделает это с ним. Бирсак прижимается к нему всем телом. Сильнее, глубже. Он чувствует напряжение в каждой мышце, которое прокатывает по его телу ощутимой дрожью, отзываясь на загорелой коже мурашками. Он дрожит, кусает губы, боясь пошевелиться. Ощущает, как по спине начинают скатываться бисеринки пота. Парди прижимает его к себе. Слишком сильно, не оставляя им обоим возможности вдохнуть нужное количество кислорода. Стискивает между колен его бёдра, пытаясь прижать его. Крепче. Сильнее. Приподнимается, неосознанно сжимая его внутри, самостоятельно насаживаясь. Смыкает зубы на его плече, кусая до боли, до рычащего стона. И осторожного толчка тазом так, что Энди входит полностью, на всю длину. Не торопись. Просто, медленно. Эшли не отталкивает его, не мешает. Через силу расслабляется. Энди закидывает его ногу на свой согнутый локоть, отчего угол проникновения меняется. Поддаётся бёдрами назад. Живот напрягается. Скользящее движение - вперёд. Замирает, не решаясь даже вздохнуть, боясь причинить ему новую порцию боли. Но все опасения развеиваются, когда Парди перестает сжимать зубами кожу на его плече так сильно. Когда он проводит кончиком носа по его уху и рваным дыханием касается его волос. Бирсак наклоняется к его лицу, целует щёки, скулы. Со стоном прижимается своими губами к его. И двигается в нём ещё раз и сильно, резко задевает простату. Эшли стонет что-то невнятное в поцелуй, какой-то бред, который Энди даже не пытается разобрать. Толкается в него ещё раз. Ещё. Глубже, резче. Боль притупилась, медленно уступая место нестерпимому наслаждению, разнузданному желанию. Очередному толчку, который окончательно сносит крышу и Эшли чувствует это непреодолимое возбуждение, которое вырывается несдержанным стоном, жарким выдохом, будоражащим сознание. Успевает дотянуться руками до его лица, накрывая его губы более жадным, требовательным, страстным поцелуем, что напрочь уничтожает последние остатки самоконтроля, которые вместе с терпением скатываются по его груди крохотными капельками пота. Глубокий поцелуй. Ещё одно движение бёдрами вперёд. К нему. Навстречу. Цепляется всё ещё дрожащими пальцами за его влажные плечи, ведёт вниз по мокрой спине. Выдыхает его имя в шею, опаляя нежную кожу горячим дыханием. Энди. Смешивается со стоном. И что-то горячее, пульсирующее, что-то, что разрывает изнутри на миллион крохотных кусочков. Последнее осознание, которое подбирается к горлу дрожащим, несмелым импульсом. Стучит в голове, разбиваясь о стенки черепной коробки. Грань. Вместе со стоном. С поцелуем. Который почти выталкивает их за грань чего-то страшного, больного, сильного. Ту самую, что отделяет любые возможные пути к отступлению каменной стеной, что выстраивается за спиной после каждого неуверенного шага. Они перешагнули её вместе. Не поодиночке. Остались на самом краю отвесной скалы. На самом кончике острого лезвия, перешагнув финишную линию. И что-то нервно трепещется внизу живота в зарождающемся оргазме. В сумасшедшей близости. В рычащем стоне и рваном выдохе. В последнем толчке. Ослепляющий, сотрясающий оргазм на несколько секунд его уничтожил, заставляя на миг раствориться в тишине, настырно жужжащей в затуманенном разуме. Дрожь прокатывает по спине, пояснице. Заставляет вздрагивать, делая последние, выжимающие толчки, кончая в пульсирующий жар. Изливаясь, судорожно двигаясь, теряя ритм во вновь сокращающихся мышцах. Глаза закатываются под веками, а изо рта вырывается не приглушённый стон. А потом Бирсак замер, горячо дыша, лёгкими движениями сцеловывая капельки пота с его шеи, касаясь щекой его влажных волос. Отстраняется от него, принимая более удобную позу, и замечая как Эшли тяжело и хрипло дышит, выгибает спину. Разочарованно стонет. Хнычет, пытаясь прижаться пахом к бедру Энди, тянется руками, намереваясь удовлетворить себя самостоятельно. Вокалист аккуратно отводит его ладонь, нежно целуя запястье. Он поднимает на него взгляд. Такой открытый, распахнутый, что можно было увидеть в нём тот яркий блеск, на секунду промелькнувший в его голубых глазах. Бирсак склоняется над его шеей, ласкает нежную кожу губами. Втягивает её в рот, прикусывая и оставляя яркое багровое пятнышко в форме полумесяца. Спускается ниже и прижимается губами к его груди, задевая зубами сосок и неумело выписывая языком несколько крохотных кругов на чувствительной плоти. Парди вцепляется пальцами в простынь и выгибается так, что спина тут же поднимается над постелью. А Энди жадно наблюдает за ним, скользя открытым ртом по узким рёбрам, обжигая губы о горячую кожу, которая с каждым рваным, быстрым выдохом натягивается на дрожащем теле. Опускается ниже и несмело смыкает пальцы у самого основания его члена, и аккуратно ведёт вверх, касаясь чувствительной кожи и еле сжимая. Но от этого движения в голове раздаются оглушающие удары в набат, которые полностью отстраняют его от реальности. Мир поблёк. Отдаваясь желанию. Выгибаясь в спине. Легко поддаваясь тазом вперёд и упираясь затылком в подушку. Тонкие пальцы продолжают неторопливо двигаться, размазывая выделяющиеся капли смазки по всей его длине. Бирсак наклоняется и осторожно касается головки члена твёрдым языком, скользит по самому кончику. И в следующую секунду уже смелее, глубже вбирая его достоинство в рот, помогая себе руками. Господи. О, Господи. Дыхание застревает в груди, а взгляд опускается почти случайно. — Боже, — хрипло выдыхает и сильнее сминает в руках простыни. Так горячо, влажно. Энди сильнее сжимает пальцы, отчего Эшли громко стонет, чувствуя как тугие движения, от которых головка плотно гладит скользкое нёбо Бирсака, становятся немного смелее. Он даже не заметил, как начал толкаться к нему тазом. Как громко всхлипывал и сжимал в руках простыни. Как сильно начал кусать губы. До крови. Следующее поступательное движение оказывается последним и Парди громко и протяжно стонет, кончая ему в рот. Судорожно глотая воздух и ощущая, как моментально пересыхает в горле. Как затянутая внизу живота пружина разрывается на миллион частей, разносясь звоном в ушах и цветными пятнами перед глазами. Эшли протягивает к Энди руку, дотрагиваясь до его плеча в попытке притянуть. Ближе. Его нужно больше. — Тебе может не… Встречает сопротивление с его стороны, но всё равно рывком тянет на себя. Не давая ему возможности перевести дыхание, договорить или вытереть уголок рта. Притягивает к себе, увлекая в страстный, но в то же время нежный поцелуй в пустой комнате. Чувствует на губах свой собственный вкус и металлический привкус крови во рту. Бирсак разрывает поцелуй и устало ложится рядом с Парди, который всё ещё подрагивает от наслаждения. Смотрит на него затуманенным взглядом. Жадно хватая ртом раскалённый воздух. Дыша часто и поверхностно, чтобы перекрыть боль в напряжённых мышцах и пульсацию, раскатывающуюся по всему взмокшему телу. Энди проводит тыльной стороной ладони по его волосам, убирая их с лица и заправляя непослушную прядь за ухо. Дыхание успокаивается и сил хватает только на то, чтобы приподняться и лениво натянуть на них обоих сбившееся к ногам покрывало. Вокалист несмело дотрагивается до его руки кончиками пальцев, но вся осторожность рассеивается, когда басист сам переплетает пальцы, настолько сильно, что их ладони соприкасаются, а на лице Эшли расцветает блаженная улыбка и взгляд, наконец, проясняется. После всего. После стольких месяцев боли, которую он причинил тебе. Ты можешь простить его? — Да, — выдыхает Парди. — Что «да»? — не понимает Бирсак, вглядываясь в его тёмные глаза. — Я прощаю тебя. Энди улыбается, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. Не верит своим ушам. Уже не хочет верить. Ему достаточно чувствовать. Это тепло. Его тела. Его взгляда. Ощущение счастья, расползающегося тёплой волной с каждой секундой всё больше и больше, согревая изнутри, раскаляя жилы и впитываясь в кожу. Будто сердце облили сладким вязким сиропом. Он здесь. Рядом. Всего в нескольких сантиметрах. — Всё хорошо? — Обещай мне, что не уйдёшь, ладно? — Парди не отвечает на его вопрос, уже на подсознательном уровне чувствуя, что всё более чем хорошо, более чем прекрасно. Задаёт свой. Тот, что волновал его на протяжении последней пары часов. — Обещаю. — Честно? — Честно-честно. Взгляд тёмно-шоколадных глаз цепляется за его спокойное безмятежное лицо. Энди закрывает глаза, а Эшли смотрит на длинные пряди чёрных, как смоль волос, которые в беспорядке спадают на его лицо. Подрагивающие в полудрёме ресницы, чуть темнее, чем брови, даже при плохом освещении лунного света, в темноте, отбрасывают длинные тени на высокие острые скулы. Прямой нос чуть вздёрнутый на самом кончике, который ему всегда так хотелось поцеловать. Бледно-розовые, опухшие от частых поцелуев губы. И что теперь? Всё так, как и должно было быть. Всё более чем правильно. Более чем реально. Так отчетливо, что навсегда отпечатывается в памяти и теряется в мыслях, но всё равно остается самым ярким воспоминанием, которое беспрепятственно утягивает его в глубокий омут размышлений. Парди пытается понять, почему он во второй раз согласился на это. Почему сам взял с Бирсака обещание, в которое свято поверил с первой же секунды, как только удовлетворительный ответ сорвался с его губ. Почему сам сейчас так крепко держит его руку. Не хочет отпускать. Верит ему. До последнего вздоха и темноты в глазах. Потому что…?