Притворщик

— Стремящийся ко многому склонен не замечать малого, — пробормотал свежеиспеченный капитан второго ранга, прислоняясь лбом к ледяной транспаристали обзорного иллюминатора. «Например, того, что выпить по поводу получения нового звания банально не с кем, а делать это в одиночестве все еще не позволяет здравый смысл», — Фирмус громко хмыкнул, разглядывая плывущий мимо серый шар будущей боевой станции, облепленный автоматическими буксировщиками, и досадливо поморщился. Его третий год на борту «Ранкора-2» заканчивался по общеимперским меркам более чем удачно. Далеко не каждый штабной офицер двадцати семи лет от роду мог похвастать такой карьерой — от зеленого лейтенанта до кавторанга всего за пять лет. И это даже без особых усилий. Прекрасный повод для зависти, если смотреть со стороны. Изнутри же все выглядело отнюдь не так радужно. «Особенно с поправкой на непреходящую депрессию», — Пиетт чуть повернулся, прикладываясь к холодной поверхности другой стороной лба и пытаясь понять, когда у него последний раз не болела голова. Но воспоминание об этом счастливом дне умело пряталось где-то в глубинах памяти, выталкивая на поверхность совершенно другие образы. Далеко не самые приятные, надо сказать. «Ситхова мать, я опять забыл отчитаться о проделанной работе! Шеф меня съест и не подавится, а СБ оближет косточки… особенно если я не придумаю, куда списать восемнадцать часов, которые мы просидели без света. Интересно, графа «здоровый сон на рабочем месте» — это привилегия начштаба или еще кому-то можно ей пользоваться?» Фирмус снова повернулся, пытаясь поймать ускользающую мысль и не примерзнуть к иллюминатору, но от усталости все слегка плыло не только перед глазами, но и в голове, не позволяя сосредоточиться. Сегодня был просто еще один слишком длинный день. Примерно тысяча двухсотый, если считать с момента прибытия. «А сколько их еще предстоит?» — вопрос риторический, но от этого не менее важный. Все, кто был задействован в проекте «Звезды Смерти», служили в обстановке тотальной секретности, хронического бюрократического идиотизма, отсутствия уверенности в завтрашнем дне и малейшего намека на отпуск до истечения срока контракта. Это если считать инженерный состав и офицеров, к которым относились более-менее нормально, стараясь обеспечить сносные по местным меркам условия существования. Спрашивать солдат и рабов о степени их удовлетворенности жизнью никому даже не приходило в голову. Расходный материал должен отработать гарантийный срок и пойти в утиль. Все. «Среднее время жизни взрослого вуки на погрузочных работах — шесть стандартных месяцев, на монтажных — восемь, на наладочных — двенадцать. Охрана бараков (рядовой состав) подлежит полной замене каждые двадцать недель, энсины — каждые двадцать восемь, младшие офицеры — каждые сорок две недели. Автоматизированное оборудование обязано подвергаться профилактическому осмотру раз в шесть стандартных суток при активной эксплуатации и каждые шестьдесят — в режиме консервации...» — строки инструкции, выдаваемой любому новоприбывшему офицеру вместе с идентификационной карточкой и стопкой прочих документов, всплыли в памяти, как по заказу. Отличные правила, к несчастью, не касающихся тех, кто мог быть заменен лишь в случае полной потери трудоспособности, наступившей в результате необратимых изменений в психике, или травм, несовместимых с жизнью. Проще говоря — для среднего и старшего офицерского состава, подписывавшего договор и соглашавшегося со всем, что там было указано. И со всем, что указано не было, но об этом, как правило, узнавали уже потом. В действительности выбор оказывался невелик, практически «победа или смерть». Рай для безумных карьеристов. Впрочем, других сюда и не брали. Мало кто готов был работать без выходных и праздников годами, каждый раз молчаливо продлевая эту каторгу еще на год, в надежде, что рано или поздно вложение окупится. Да так, что хватит на всю оставшуюся жизнь. У некоторых оно так и не окупалось — жизнь заканчивалась раньше. Ну, или утрачивала смысл, что было, по мнению Фирмуса, немногим лучше. Но даже в этой отлаженной схеме бывали сбои. Или намеренные отступления от правил, например, его предшественника «обменяли» на двух других офицеров пониже рангом еще до истечения стандартных трех лет. С чем это было связано — никто толком не знал, а спрашивать мнения моффа Таркина желающих не нашлось. С одной стороны — подобный итог был не так уж плох, ведь полученные деньги и звания обеспечивали безбедное существование в любом уголке Галактики, не считая тех мест, где знания и опыт требовались реальные, а не гипотетические. С другой — необходимость молчать обо всем до конца жизни и вынужденно ходить под негласным надзором СИБ. На деле больше обеспокоенной не разглашением государственных тайн, а условий, в которых эти тайны воплощались в дюрасталь и турболазеры. «И надо же мне было в это вляпаться... проект государственной значимости, выслуга — год за три, да и оплата соответствующая. Лучше бы я пошел пиратов гонять в Неизведанных Регионах, хоть узнал бы, как крейсер изнутри выглядит…» Пиетт усилием воли отвлекся от созерцания автоматизированной возни по ту сторону иллюминатора и устало прикрыл глаза, пытаясь понять, что ему делать дальше. Продолжать карабкаться по карьерной лестнице, наплевав на возможные последствия, и к тридцати пяти стать контр-адмиралом с целым букетом психических расстройств, или рискнуть — и попытаться сбежать с пока еще плывущего корабля? Только как? Как доказать, что его можно или, наоборот, нужно отпустить на волю до срока? По его расчетам станция должна была быть закончена года через три-четыре, максимум пять, если срывы поставок необходимого оборудования будут продолжаться. Но это происходило все реже, поэтому меньшая цифра была более вероятна. При этом все вкладываемые в проект ресурсы уходили, фактически, в трубу, поскольку тактико-технические характеристики станции менялись даже не ежемесячно, а ежедневно, заставляя штабистов изобретать все новые и новые схемы боевого применения этого технологического монстра, способные хоть как-то оправдать продолжение его финансирования. За прошедший год заявленная скорость «Звезды Смерти» в обычном пространстве упала с пятисот условных единиц до трехсот восьмидесяти, а время перезарядки суперлазера выросло с двух часов до четырнадцати с половиной. При этом возможность гибко управлять мощностью луча исчезла из документации, так, словно ее никогда и не было. Осталось только предельное значение — как единственно возможное. Это не говоря уже о том, что из списка потенциальных целей давно уже исключались любые объекты с минимальным размером меньше сорока километров и скоростью свыше десяти единиц. Не самая обнадеживающая зависимость, которая вполне могла вылиться в срыв проекта буквально за час до его завершения. «Интересно, я буду самой глупой крысой или, наоборот, — самой умной... и далеко ли мне удастся сбежать, если эта авантюра завершится удачно? Хотя какое там, сарлачий хвост, «удачно»? Какой дурак меня отпустит, если я работаю за половину отдела?» — с оттенком обреченности размышлял Фирмус. За проведенные на «Ранкоре-2» годы он успел предоставить начальству сотни аналитических выборок, показывающих что угодно, кроме истинного положения дел, написать десятки отчетов, к которым невозможно было придраться, и придумать не поддающееся подсчету число оригинальных способов использования огромной боевой машины. Единственным реальным из которых было «помаячить на орбите и напугать противника до судорог», как ядовито заметил во время последнего аврала его сосед по кабинету. Периоды бурной деятельности штаба и аналитического отдела в частности, во время которых все, от лейтенанта до капитан-командора ели и спали прямо на рабочих местах, перемежались с неделями полного бездействия. Потратить которые на что-то полезное, типа подготовки к будущим проверкам, не представлялось возможным, поскольку никто не знал, что придется делать завтра. Задачи менялись с калейдоскопической быстротой и были одна другой веселее. Подобная бессистемность бесила Пиетта, категорически не умеющего «впадать в спячку» и часами плевать в потолок или играть в сабакк, как его коллеги. Как ни печально было это признавать, но отдыхать Фирмус в любые выпавшие свободные пять минут так и не научился, предпочитая четко разделять трудовые и личные часы и структурировать свое время. Разумеется, он мог работать с полной отдачей столько, сколько потребуется, если это было необходимо, и был способен отчитаться по последней выполненной задаче, даже будучи разбуженным среди ночи. Но он просто физически не мог все бросить и отвлечься, если внезапно выяснялось, что делать сегодня ничего не надо. Или надо, но что-то, не имеющее отношения к его прямым должностным обязанностям. Например, в прошлом году они трое суток сочиняли оду в честь юбилея командующего станцией. А потом пытались по мере сил и фантазии украсить сцену, с которой этот ужас пришлось читать заикающемуся от смеха капитан-лейтенанту, вытащившему несчастливый билетик из шлема, одолженного у охранявшего уровень сержанта-штурмовика. Слава всем богам, твилекк все же догадались пригласить со стороны, а не изыскивать в рядах офицерского состава. Именно этот «праздник» и стал первым звоночком. Вместо того чтобы валять дурака вместе со всеми, Фирмус реквизировал с ближайшего стола бутылку коньяка и предпринял первую в жизни попытку напиться вдрызг. Что характерно — в одиночестве. Но уже после второго стакана ему стало себя так невыносимо жалко, что хоть стреляйся. Совершать подобную глупость в расцвете лет было до странности обидно, да и попросту неэстетично (почему именно такие мысли лезли ему в голову, Пиетт потом вспомнить не смог, да и не особо рвался). Но тоска не отпускала, и капитан провел два премерзких часа, сидя в кресле и глядя на голубовато-серое лезвие маленького, но очень острого метательного ножа, подаренного ему одним из бывших сокурсников. Зрелище странно успокаивало и наводило на размышления о тщете всего сущего. Протрезвев, Фирмус решил больше к проверенным «народным» методам не прибегать, на личном опыте убедившись, что спиртное настроение только усугубляет, а с таким состоянием психики это чревато. Позже капитан, очередной раз дойдя до стадии тотального отвращения к миру, обходился просто созерцанием приложенного к коже лезвия, прекрасно понимая, что сделать надрез он не решится, но свою долю душевных страданий получит. К несчастью, подобных сеансов самокопания надолго не хватало, а придумать им замену Пиетт затруднялся. Не к психоаналитику же идти, в самом деле. Специалисты по поискам истины в потемках чужих душ Фирмусу нравились еще меньше обычных медиков, поскольку, по твердому убеждению Пиетта, сами нуждались в серьезной психологической помощи. Поэтому капитану оставалось мучиться молча, стараясь всеми силами скрывать это от окружающих. Но приступы немотивированного раздражения накатывали все чаще. И были все острее. В этом году самым кошмарным событием отчетного периода, безусловно, стала аудиторская проверка, поставившая на уши не только местный персонал, но и потребовавшая привлечения внимания высокого начальства в лице моффа Таркина, явившегося на «Ранкор-2» вместе со сворой прихлебателей и очередной любовницей. Про рыжую красотку, получившую к тому времени звание капитана третьего ранга, практически в открытую говорили, что лучше всего она растет в чине в положении лежа. «А ведь к моменту моего прибытия на станцию она была всего лишь энсином, так и не получившим по выходе из Академии офицерского звания. За недисциплинированность, кажется. И за склонность к неуставным отношениям», — вспомнил Фирмус. Одному такому юмористу, рискнувшему заявить ей это в глаза, девица сломала челюсть и четыре ребра, после чего шепотки поутихли, а после оглашения результатов очередных штабных учений и вовсе сошли на нет. Натаси Даала, занявшая в общем зачете по тактическим задачам шестое место из ста восьмидесяти возможных, на практике доказала, что судить по внешности не всегда разумно. Как и обсуждать прилюдно чужую личную жизнь. Особенно на станции, где из двенадцати тысяч населения женский пол составляет жалких три процента. — А с учетом того, что из этих трех процентов симпатичных дам наберется едва ли десяток, неудивительно, что все мы потихоньку звереем, — вслух добавил к своим мыслям Пиетт, с легким ужасом осознавая, что с недавних пор приобрел нехорошую привычку разговаривать сам с собой. Впрочем, это было далеко не самое страшное. Несколько дней назад капитан обнаружил, что начисто забыл, как выглядит обычная трава — единственным растением на десять световых лет вокруг был любимый хищный цветок начальника штаба. И Фирмус подозревал, что цветок уже тоже забыл, каковы на вкус те бабочки, которыми он должен был питаться на своей далекой родине. Поскольку в тиски его маленьких, усаженных острыми колючками, пастей уже много месяцев подряд попадали лишь пальцы излишне любопытного младшего офицерского состава да тщательно нарезанные рукой хозяина микроскопические полосочки сырого мяса. Сам начальник штаба, тридцатидвухлетний капитан-командор Этьен Моруа, «отсидевший» на станции уже два полных контрактных срока, выглядел не лучше своего растения — такой же бледно-зеленый и несчастный. Талантливый аналитик и неплохой стратег, он медленно сходил с ума в этом забытом всеми богами уголке Галактики, вяло надеясь войти в историю. Или хотя бы вляпаться. Только обязательно во всемирную. Но если его странности дальше любви к декламированию классической альдераанской поэзии во время совещаний до сих пор не заходили, то у некоторых старших товарищей все обстояло значительно хуже. Некоторые, будучи в сильном подпитии, устраивали охоту на рабов-вуки, как начальник станции, в свободное от службы время разгуливавший по коридорам в роскошной мантии из шкур жертв. Некоторые сутками сидели, обняв кальян и раскачиваясь в такт неслышимой мелодии, как шеф местного отделения СИБ. Некоторые просто пили в компании зеркала. Последних было большинство. Правда, в рабочее время все они демонстрировали практически идеальное поведение, но с такими способами расслабления в выдающуюся трудоспособность дружного коллектива станции «Ранкор-2», подтвержденную многочисленными рапортами о досрочной сдаче этапов, верилось с трудом. Но Таркин, надо было отдать ему должное хотя бы за это, действительно умел заставлять работать кого угодно, с одинаковым искусством дозируя как наказания, так и поощрения. Для провинившихся у него всегда было припасено что-нибудь эдакое, вроде сбора трупов замерзших при случайной или намеренной разгерметизации рабов или чистки мусоросборника вручную. Для старательных же предназначались маленькие, но ценные подарки, наподобие тех же твилекк, трудновообразимых деликатесов или возможности заниматься научными исследованиями любого направления. Мофф неплохо разбирался в людях, умело манипулируя своими подчиненными, только вот с депрессивными настроениями даже он ничего не мог поделать. А уж с теми странными формами, в которые они выливались порой в замкнутом коллективе — и подавно. Например, несколько месяцев назад, во время очередной инспекции, Уилхафф, обнаружив, что из восьми концентраторов луча суперлазера установлено лишь два, устроил начальнику строительной бригады показательный разнос при подчиненных. Средство, на обязательных людей действующее безотказно. В результате этого воспитательного воздействия шесть недостающих концентраторов были установлены на свои места и подключены в рекордно короткие сроки, причем с тщательным соблюдением предельно высоких даже по имперским меркам стандартов качества. Правда, вскоре после этого начальника бригады застали за подготовкой к попытке свести счеты с жизнью. Фактически, едва успели вынуть из петли, причем в роли удавки незадачливый самоубийца весьма цинично использовал наградную ленту от только что врученного ордена за выдающиеся заслуги. Дело списали в архив, а на место досрочно выбывшего в неизвестном направлении инженера просто прислали замену. Фирмус снова вздохнул, постаравшись сделать это как можно печальнее, в надежде, что абсурдность этого действия поможет ему встряхнуться. Поскольку посмеяться над ситуацией и разрядить обстановку таким образом не получалось. В силу пессимистического склада характера, запоминал капитан из всего происходившего исключительно плохое и был склонен видеть жизнь в мрачном цвете при любом намеке на неприятности. От окончательного погружения в черную меланхолию его до определенного момента спасала местная библиотека и неограниченный доступ к вычислительным мощностям. Но тактические задачки, впечатляющую коллекцию которых он собрал во время проверки экзаменационных работ на Кариде, имели свойство заканчиваться. Как и книги. На художественные время тратить было жалко, поскольку авторы бессовестно подыгрывали любимым героям, перескакивая с одного приключения на другое и забывая про здравый смысл. Да и приедалось это бесконечное победное шествие персонажей по трупам врагов в сопровождении сонма красоток всех рас и видов, пачками падающих к ногам героя, стоило тому лишь шевельнуть бровью. Светлой и ровно очерченной. От одного этого эпитета, с завидным упорством кочующего из романа в роман, у Фирмуса начинался нервный тик. То ли дело справочники, всегда привлекавшие капитана четкостью и полнотой подачи информации. Разумеется, в них тоже были спорные моменты, но читать о способах получения соединений тяжелых металлов было однозначно интереснее, чем наблюдать за шаблонным развитием очередного чудо-героя. Инженерное образование Пиетт заочно, конечно же, не получил, но багаж разнообразных знаний приобрел. Вопрос только — зачем и что со всей этой ерундой теперь делать. «Узкий специалист подобен флюсу — полнота его одностороння», — вспомнил капитан слышанное когда-то изречение и беззвучно фыркнул, прикинув, на что в таком случае должен быть похож он сам. По всей видимости, на какую-ту звездчатую форму простой геометрической фигуры, например, вот эту… Фирмус взял со стола модель многогранника и взвесил в руке, подавляя желание запустить тяжелой штуковиной в иллюминатор, заорать и затопать ногами, раз уж сказать тщательно выверенную гадость, кроме себя, было некому. Но здравый смысл привычно победил, заставив разжать пальцы и позволить игрушке укатиться под кресло. «Еще немного, и придется просить наших дорогих медиков выписать мне успокоительного помощнее, а то скоро начну на людей кидаться, и хорошо, если с кулаками, а не с плазменным резаком, как старший инженер реакторной смены…» Бездумно кружа по комнате и машинально перебирая предметы, вперемежку разложенные по всем плоским поверхностям, капитан внезапно наткнулся на датапад с секретными чертежами усилительного модуля суперлазера предыдущей версии, который давно уже надо было сдать в архив, предварительно убедив службу безопасности, что устройство не покидало пределов рабочей зоны. Следы от чашки с кофе на экране и надколотый уголок корпуса опровергали любое доказательство, но Пиетт, по крайней мере, возвращал взятые из хранилища материалы, а не терял их контейнерами, как некоторые, и уже за одно это секретчики прощали ему практически все. Следующим в стопке неопознанного хлама обнаружился сборник альдераанской поэзии позапрошлого века, который надо было обязательно отдать владельцу — командору Моруа, поскольку он был второй его личной вещью, привезенной с родины. Первым был цветок, который Этьен ласково называл «мой маленький зеленый друг» и утверждал, что этот зубастый хищник был единственным существом на станции, всегда пребывающим в хорошем настроении. Помимо этого у растения было еще одно незаменимое в данных условиях качество — оно не умело разговаривать. С этой мыслью Фирмус перелистнул страницы книги, проверяя, не забыл ли он в ней чего-нибудь компрометирующего, типа карикатуры на собственного шефа, развернулся на каблуках и отправился искать капитан-командора. Искренне надеясь, что тот не отправился инспектировать внешние уровни строящейся станции или еще куда там его могло занести по служебной надобности. Осторожно обойдя марширующих по коридору штурмовиков, несущих на плечах внушительных размеров чучело непонятного животного, явно предназначенное для украшения кабинета начальника станции, Пиетт спустился на два яруса ниже и, привычно предъявив спящему на посту сержанту пропуск, прошел в закрытую зону. Разыскиваемый им начальник штаба обнаружился в своем кабинете, но заметил это Фирмус не сразу. Первым, что бросилось ему в глаза, был горшочек с поникшим растением, стоящий прямо под настольной лампой — единственным источником света в помещении. Выглядел хищный цветок плохо — стебли, увенчанные маленькими пастями, поникли, а листья, обычно яркие и мясистые, истончились до прозрачности и пошли темными пятнами. «Кажется, теперь некому будет хватать лейтенантов за пальцы», — с легким сожалением подумал капитан, с удивлением заметив лежащий рядом с горшочком бластер. А потом увидел и его владельца — Моруа полулежал в кресле, запрокинув голову под странным углом, и признаков жизни не подавал. Похолодев от ужаса, Фирмус уже было протянул руку, чтобы пощупать пульс, но тут до него донесся убийственный «аромат» дешевого кореллианского виски, и кавторанг понял, что начштаба еще не умер, а просто так выглядит. И пахнет. По крайней мере, пьян достаточно, чтобы подумать о нехорошем. Осторожно забрав бластер и положив на его место книгу, Пиетт выскользнул из кабинета, окончательно уверившись в том, что мысль написать рапорт с прошением о переводе пришла ему как нельзя вовремя. А значит, следует воспользоваться присутствием Таркина на станции и вручить ему давно составленный документ. В глупой надежде на хорошее настроение всесильного моффа и капельку собственного сомнительного везения. *** — Ваша наглость сравнима лишь с вашими талантами, Фирмус, — Уилхафф равнодушно оттолкнул датапад, явно не собираясь играть в благодетеля. — Первое место в общем зачете по тактическим задачам... и такая позорная капитуляция перед маленькими жизненными трудностями. Кажется, я понимаю, что девяносто шестое место в зачете по стратегическим задачам вы заняли не зря, уж больно быстро сдались… Даала, сидевшая в кресле для гостей, презрительно хмыкнула, одарив побледневшего офицера ревнивым взглядом. Тот в ответ не постеснялся взгляд вернуть и даже выразительно задержать его на планке со званием. С недавних пор на ней прибавился еще один кубик, которым Натаси очень гордилась, но смотрел визитер явно не на форму, а на то, что было под ней, недвусмысленно намекая, что звание получено незаслуженно. Привыкшая к похвалам, Даала была оскорблена до глубины души. С одной стороны — тем, что какой-то капитан второго ранга обошел ее в любимом виде «интеллектуального спорта», а с другой — ложью Уилхаффа, сообщившего ей, что все призовые места были заняты высшими офицерами. Ну и с третьей — тем, что ее считают не умной (и красивой!) женщиной, а обычным недоразумением. Формальная логика не была сильной стороной Даалы, но обижаться она умела ярко и разрушительно. Что в сочетании с холодной расчетливостью ее покровителя давало интересный результат. Поэтому Таркин не стеснялся провоцировать конфликты сам, стараясь, впрочем, делать это не слишком явно. «Столкнуть бы их лет через пять и посмотреть, что получится», — Уилхафф едва заметно улыбнулся. Сложившаяся ситуация и это явно демонстрируемое даже в такой щекотливый момент соперничество его искренне позабавили. Пиетт был несомненно талантливее его рыжеволосой протеже, но вот положиться на скрытного офицера мофф не мог, опасаясь, что тот не пойдет в критической ситуации до конца, предпочтя сменить сторону. Слишком нервный, слишком замкнутый. И слишком… гибкий. Сторонник не идеи, но действия из разряда «ударь и беги». «Жаль терять такой кадр, но что поделаешь. Подарим молодому человеку надежду, в конце концов, он того стоит. А его самого подарим другому такому же любителю немедленных действий… хотя нет, это позже, много позже…» — Таркин прищурился, просчитывая ситуацию. С такими способностями, помноженными на отсутствие реальной практики, неизбежно связывающей фантазию, этот маленький офицер рано или поздно обратит на себя внимание сам. А там можно будет и напомнить, кому он за свое счастье должен. Ведь все, согласившиеся работать над проектом «Звезды Смерти», в обязательном порядке подписывали договор о неразглашении секретной информации, право разорвать который было исключительной привилегией Уилхаффа. Изящная бюрократическая хитрость, намертво привязывавшая легковерных к станции. Но не стоило забывать о безвозвратных потерях, число которых за последний год перешло все возможные границы. Кнут, как убедительно доказывала практика, действовал не всегда, иногда требовалось вспомнить и про пряник. Особенно в тех случаях, когда отчаявшаяся жертва была еще на что-то годна. — Шесть месяцев, кавторанг, еще шесть месяцев, — медленно проговорил чиновник. — И, будем откровенны, по их истечении я продам вас на Корускант, Генштабу, в обмен на трех капитан-лейтенантов. Как считаете — хорошая цена? — Да, сэр... — с трудом выдавил Фирмус, прилагая героические усилия к подавлению совершенно неуместной сейчас глупой улыбки. — Ваша неприкрытая радость меня расстраивает, — ядовито отметил Таркин, заметивший мелькнувшую по лицу капитана тень. Уилхаффу внезапно остро захотелось испортить чужое настроение. — Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что в вашей жизни карьерных взлетов больше не будет? И в текущем звании вы свою службу и закончите. Лет через двадцать. Как вам такая перспектива? — Я согласен с ней смириться, — ровно отозвался Пиетт. Спасение собственной психики сейчас было для него приоритетной целью. А карьера… не одним Таркином живы военно-космические силы. Тем более, в столице. — В таком случае, идите... трудитесь, на благо Империи. И помните, что я могу передумать, — мофф развернул кресло, показывая, что разговор закончен. Но Фирмус не спешил уходить. — Еще одно, сэр... в ближайшее время нам понадобится новый начальник штаба. — Это еще почему? Моруа умер, а мне не доложили? — раздраженно хмыкнул Уилхафф. — Еще нет, сэр, но... у него цветок завял, — едва слышно произнес Пиетт, понимая всю абсурдность того, что он сейчас сказал. И подозревая, что недвусмысленно напрашивается на выговор. Даала звонко хихикнула, а Фирмус в сердцах пожелал ей когда-нибудь побывать в шкуре человека, безвозвратно утратившего самое дорогое, что у него было. Единственное родное существо. Правда, из врожденного гуманизма Пиетт не стал просить мироздание о том, чтобы это мифическое создание было таким же безответным, как простое растение. Ненормальных на станции хватало и без Натаси, поэтому усугублять ситуацию не стоило. — Вот как? — вздернул бровь мофф, ничуть не удивившись подобному заявлению. Таркин, лично набиравший большинство служивших на станции офицеров, был в курсе их маленьких слабостей, считая, что они дают ему возможность лучше контролировать ситуацию. — Значит, придется подарить ему новый. Искусственный, чтоб на дольше хватило. Вы свободны, капитан. — Да, сэр. Благодарю вас. Дойдя до своей комнаты, Пиетт запечатал дверь и бессильно сполз по ней на пол, отчаянно надеясь, что когда-нибудь он действительно освободится. От всего этого. И станет, наконец, нормальным человеком… пусть ненадолго, но станет.