3Э 428, 27 Восхода солнца
– Эй, ты! Ты, жирная нордская свинья! А твоя мамка тоже была такой же жирной, а? Как тогда она мужика на себя затащила? Небось, оглушила свиной ногой, завалила на плечо, приволокла в свою пещеру — и на цепь! Или вы там у себя и правда трахаете родных сестёр, и мамка с папкой не были исключениями? Неудивительно, что ты такой тупой! Мужчина, сидевший в соседней с Веленом камере, вместо ответа вцепился в стальные прутья решётки, брызжа слюной и изрыгая неразборчивые проклятия. На месте «соседа напротив» Велен поостерёгся бы злить его, эту свирепую бородатую гору мышц… пусть даже, что и греха таить, жира там тоже было немало. Такой, возможно, и правда способен вырвать решётку с мясом и «засунуть тебе башку в задницу, сраный ублюдок». Зачем рисковать понапрасну? Но каждый справлялся со скукой по-своему. Тощий хмырь из камеры напротив вскоре утратил интерес к своему прежнему собеседнику и обратил внимание и на Велена. – Эй, милашка! – крикнул он, прильнув к решётке. – Ты там не заскучал? Я ведь тебя и правда сначала за стриженную девку принял… хотя, если под верным углом… Подойди ближе, сладкий, отклячь свой задок — и если ты хорошо попросишь, я покажу тебе настоящего мужика! Единственным ответом, которого он добился, стала описанная на пальцах дорога на хер. Велен прикрыл глаза. Интересно, почему этот с’вит здесь торчит? Норд, если верить подслушанному от стражников, прирезал какого-то имперского чинушу, и местные ждут не дождутся, чтобы сплавить «подарочек» конвою из Сиродиила. Велен? Что делать с мутсэрой Веленом Серетилом, они, по-видимому, пока не определились, но с этим-то всё было ясно: его стоило придушить ещё во младенчестве. Игнорировать тупую злобную трескотню оказалось достаточно просто, но игнорировать холод — нет. Велен поёжился: в затхлом каменном мешке было холоднее, чем на улице, а из дома его вытащили в одной рубашке. Поёрзав немного на своей соломенной подстилке, он понял, что любая поза будет одинаково неудобной, и, обхватив руками колени, свернулся в клубок. В голову лезли непрошенные и вялые, будто бы полусонные мысли, одна другой бестолковее. Например, как насчёт того, чтобы в каждый имперский застенок запихнуть по болтливому идиоту — как дополнительное наказание для остальных? Отличная схема, действенная и драматичная даже — тут вам и конфликт, и возможность для комедийной интермедии... Но тюрьма и без того чудесно подходит для драмы, разве не так? Аскетичные декорации, затаённое напряжение, явственный символизм — всё так и просится на подмостки. Завязка, развязка, звено из цепи событий? Герой покидает тюрьму — бежит из тюрьмы? — и начинает новую жизнь… возвращает старую? Мстит обидчикам, может быть, или… – Велен Серетил! – резким окриком ворвалось в круговорот его мыслей. Дёрнувшись, он со всей дури приложился головой о неуступчивый камень стены и сдавленно выругался. Проснулся. – На выход! – скомандовал стражник, позвякивая связкой ключей. Велен, морщась от боли, медленно поднялся на ноги. Неулыбчивый страж закона распахнул решётчатую дверь камеры и, не теряя времени даром, схватил его за руку и потащил за собой. – Эй, эй! Куда это вы намылились, а? Чего это он выходит, а я с этим ф’лахом остался? Эй! – бесновался сзади бывший сосед. Стражник в ответ не издал ни звука, — видно, успел притерпеться, — и коротко рыкнул норд. Велен, на ходу развернувшись вполоборота, широко ухмыльнулся и снова продемонстрировал свой оттопыренный средний палец, но в этот раз — со злорадством, а не с немым раздражением. Судя по площадной брани, донёсшейся в ответ, послание достигло своего адресата… – Шевелитесь, сэра, – одёрнул Велена стражник. Тот послушно ускорил шаг: даже шанс, что впереди могла поджидать перемена к худшему, не слишком портил ему настроение. Всяко приятнее, чем холод и неизвестность. Путешествие завершилось довольно скучно, Велен даже был немного разочарован. За очередным поворотом, прямо посреди коридора стражник застыл, вытянувшись по струнке перед двумя мерами: первым был незнакомый Велену мужчина в офицерских доспехах, вторым – старый знакомец, Лларен. Велен был готов его расцеловать. – Всё, как мы договаривались, седура Оретис*, – проговорил «офицер», жестом отпуская веленова конвоира. – Ваш драматург, в целости и сохранности. – С вами приятно иметь дело, сэра Фалас, – важно проговорил Лларен, склоняя голову набок. – Сэра Хларен недаром рекомендовал вас как разумного, рассудительного мера. Глядя на вашу образцовую работу, я решил оказать поддержку доблестным стражам Нарсиса. Позвольте же мне сделать небольшое пожертвование на строительство нового здания тюрьмы. – Я с удовольствием принимаю ваш вклад, седура Оретис, – с учтивостью отозвался «сэра Фалас», беря из рук Лларена увесистый, красноречиво позвякивающий мешочек. – Надеюсь, в следующий раз мы встретимся при более радостных обстоятельствах. – Наши надежды взаимны, сэра Фалас, и… Какое-то время они ещё обменивались любезностями, а Велен, не зная, куда себя девать, переминался с ноги на ногу и поглядывал по сторонам. Ему страстно хотелось поскорее покинуть сии гостеприимные своды, доползти до дома, рухнуть в кресло и отогреться подслащенным красным вином — но он понимал, что влезать в разговор было бы не очень разумно. Не в том он был положении, чтобы навязывать кому-то свои условия. – Пойдём, Серетил. Время не ждёт, – буркнул Лларен, раскланявшись наконец с разумным и рассудительным «сэрой Фаласом». И Велен, не мешкая, поспешил за своим освободителем к выходу. У самых дверей Тирано остановился, залез в свою безразмерную сумку, молча сунул Велену в руки его же кожаную куртку и вышел на улицу, всё так же не проронив ни слова. Часовые у дверей проводили их равнодушными, скучающими взглядами — и Лларена, что нёсся вперёд с целеустремлённостью учуявшего самку алита, и понуро трусившего следом Велена, что на ходу пытался натягивать куртку... Неожиданно Лларен застыл на месте, и Велен чуть не врезался ему в спину. В последний момент он остановился и, будто пробудившись ото сна, огляделся по сторонам. Тирано завёл их в какую-то подворотню, тёмную узкую улочку, где пахло мочой и всё ещё лежал грязный, коричнево-жёлтый снег. Повернувшись к Велену лицом, он коротко спросил: – Тебя били? Велен поморщился, нервно дёрнул плечом. – Не сильно, и даже лицо не трогали! – ответил он с притворной весёлостью; Лларен кивнул, смотря куда-то сквозь собеседника. – Спасибо, что ты меня вытащил, Тирано, я очень те… Но его благодарности на середине слова прервал короткий и быстрый удар под дых; у Велена искры посыпались из глаз... Тирано поднял его, хватающего ртом воздух, как рыба, на ноги. Наскоро отряхнул. Ухватил за плечи и прошипел, с холодной яростью в алых глазах: – Мало тебя били, Серетил. Ты что, совсем больной? Какого хера ты вытворяешь, а? Я тебя спрашиваю? – Я… – попытался вымолвить Велен. – Я… – Ты – идиот, Серетил, – припечатал Лларен, поняв, что членораздельного ответа от него сейчас не добиться. – Ты идиот, а на взятки, что я сегодня раздал, можно снарядить боевой корабль. Мы, блядь, не для того приезжали в Нарсис, чтобы и здесь заниматься этим дерьмом… Ты хоть понимаешь, как сильно твой кретинизм подставляет серджо? И Велен молча кивнул... Да, ставить здесь и сейчас «Весёлую морнхолдскую вдовушку» было явно не лучшей из его идей.3Э 428, 8 Восхода солнца
Велен в очередной раз перечитывал записку от Тирано — сухие строчки, украшенные манящим «может быть, к концу месяца», — когда дверь в его (надежно запертую) кабинето-гримёрную с оглушительным грохотом распахнулась. – Уйми уже своих женщин, Велен! - с порога начал возмущаться Лаамил. – Так уже просто невозможно работать! Ну да, зачем же нужен этот простонародный стук в дверь, когда в распоряжении есть Открывание Ондузи и Разбиватель замков Екаша?.. – Ты о чём вообще? – сдержанно поинтересовался Велен, пряча письмо в карман. В ответ Лаамил страдальчески закатил глаза и, заходя внутрь, всё так же шумно захлопнул за собой дверь. – Только не надо строить из себя святую невинность, Велен Серетил, – сказал он, скрестив на груди руки. – Ты прекрасно знаешь, «о чём я вообще» сейчас говорю. Гилвани и Эстинэль снова сцепились, и в этот раз мы втроём еле сумели их растащить. Втроём, Велен! Я, знаешь ли, не для того становился актёром, чтобы в свободное время бабскими склоками заниматься. У меня, знаешь ли, и своих дел по горло! – С чего это они стали «моими женщинами», Лаамил? Я им не брат, не отец, не владелец — и ни с одной из них я не спал, если ты вдруг об этом. – Значит, давно пора! – альтмер резко взмахнул рукой. – Они нам так всё здание разнесут, а я не хочу в третий раз отстраивать свой театр, спасибо! Ты взрослый мужик, Серетил! Определись уже, ради всего святого, и перестань тушеваться, как молоденькая послушница. Велен тряхнул головой, устало потёр виски. – Послушай, Лаамил, – попытался он урезонить товарища, – я правда не знаю, из-за чего они постоянно ссорятся, но твоя теория – это полная чушь. Эсти ещё совсем девочка, а что до Гилвани… – Велен замялся, с трудом подбирая слова. – Гилвани я не интересую, она достаточно ясно — и неоднократно! — давала мне это понять. – Для такого умного мера ты иногда такой дурак, – Лаамил укоризненно покачал головой. – Твоей маленькой подружке уже лет двадцать, она и по меркам меров давно не девочка. Они с нашей примой обе влюблены в тебя, как кошки. Разберись уже с ними, сделай милость — а иначе кого-то из вас троих я вскоре точно отправлю к предкам. Велен, решив попозже осмыслить это удивительное откровение, — сейчас он уж точно к этому не готов, — внимательней присмотрелся к своему компаньону. Никогда не отличавшийся особо взрывным темпераментом Лаамил был явно на взводе, бурлил, как позабытый на огне чайник. Да, он выглядел расстроенным и сердитым, и причиной этому вряд ли послужила чья-то неустроенная личная жизнь. – Что-то случилось, друг? – негромко спросил его Велен. – Я могу тебе чем-то помочь? Из Лаамила словно выпустили весь воздух: он притих, поник головой и без сил опустился на единственный стул, свободный от стопок бумаг, банок с гримом или одежды. – Утром я получил письмо от отца. Он вдруг решил «вспомнить о корнях» и перебраться в Тель Вос… и хочет потащить за собой и маму, и сестру. Ну, и Альдоса тоже, я полагаю, – вспомнил о зяте Лаамил. – Вряд ли Альвеса куда-то отправится без него. – Тебя это так расстраивает? Почему? Веленом — редкий случай! — двигало не любопытство, но искренняя забота: все эти годы Лаамил из Клаудреста был ему надёжным, верным соратником. Он, как никто другой, уважал чужие секреты — этот мер, что не был в Клаудресте ни разу в жизни. По правде сказать, не был он и «Лаамилом»… но смешанное происхождение Ллаалама Ареласа выдавали только слегка розоватые белки и не характерная для альтмеров тёмно-вишнёвая радужка.* – Когда отец решил в прошлый раз заняться политикой, то чудом сохранил голову, – хмыкнул Лаамил, – и сбежал из страны, сверкая пятками. Теперь он вздумал половить рыбки в мутной воде — но с его удачей скорее напорется на дреуга. Само собой, мне не очень-то нравится, что его… его «политические амбиции», – выговорил он с издёвкой в голосе, – могут погубить семью. Велен внимательно посмотрел на него, пожевал губами и предложил, с каждым словом воодушевляясь всё больше и больше: – А ты отправляйся в Чейдинхол, поговори с сестрой. Альвеса – разумная женщина, она к тебе прислушается. Дождись родителей, попытайся урезонить если и не отца, то хотя бы мачеху. Не стоит паниковать раньше времени! – Хм, – задумчиво протянул Лаамил, барабаня пальцами по коленке. – В этом есть резон… Но время, конечно, очень неподходящее, когда повсюду такой кавардак… Есть, кстати, новости от твоего патрона? – О, я сегодня тоже разжился письмом! Но, – Велен развёл руками, – с новостями пока негусто. Говорят, что ближе к концу месяца он, мооожет быть, выберется в Нарсис — вот и всё, что мне удалось узнать. Лаамил покачал головой: – Неудивительно, если учесть, какой беспорядок творится у индорильцев. – Беспорядок – это как-то мягко, тебе не кажется? – саркастично поинтересовался Велен. – Пребывающий в кризисе веры грандмастер бросается на меч, а его родичи всё никак не могут поделить власть – это не «беспорядок», это «пиздец». – К чему такая вульгарность? – спросил, наморщив высокий лоб, Лаамил. – Мы же прекрасно друг друга поняли. – Прости, – он посерьёзнел. – Не сдержался. Сам понимаешь, не очень-то меня это радует. О, Велен даже представить боялся, насколько это не радует Серджо. Он почти воочию видел, как тот, нахмурив рыжие брови, скорбно твердит, что «меры, облечённые властью, не могут ставить себя, свои склонности и свою честь выше долга перед Домом и землёй». Поступок старого грандмастера в его глазах будет трусостью, даже предательством… – Да, конечно, я понимаю, – сочувственно отозвался Лаамил. – И я благодарен тебе за предложение, но… ты без меня управишься? С театром, с девочками? – Я уже большой мальчик, сэра, – отмахнулся Велен. – Нянька мне не нужна.3Э 428, 27 Восхода солнца
Остаток пути прошёл без приключений: стремительные шаги, мощёные светлые улицы и негромкие приветствия от тех, кто знал драматурга Велена Серетила в лицо. Тирано, непривычно угрюмый и неразговорчивый, — Велен успел подзабыть, какой он может быть заразой! — при каждой задержке морщился, как от зубной боли, и метал в его сторону короткие злые взгляды. Да, дорога домой оказалась не из приятных, как ни крути… Отперев входную дверь, Лларен развернулся, взял Велена за плечи и, пристально глядя ему в глаза, произнёс: – Бывай, Серетил. Пожалуйста, будь осторожней. И, взмахнув на прощанье рукой, он просто ушёл, всё тем же стремительным шагом. Велен растерянно проводил глазами его удаляющуюся спину, вздохнул — и переступил порог. Дом встречал его, словно бесстыдно-неверная женщина, неприкрытыми знаками чужого присутствия: чужая одежда в прихожей, чужие шаги… Впрочем, чужим рукам, что протянули ему горячую чашку, блаженно благоухающую специями и цедрой, Велен скорее обрадовался. Пригубив вино, он расплылся в блаженной улыбке и встретился взглядом с непроницаемым Ратисом Даресом. – Здравствуйте, сэра Серетил. Серджо ждёт вас наверху, – сказал он сухо. По правде сказать, Велен был бы сейчас не прочь принять обжигающе-жаркую ванну или хотя бы сменить свою провонявшую отчаянием одежду… Но, даже если забыть и про собственное чувство вины, то гневная отповедь Тирано и Дарес, вновь перешедший на «вы», наполняли его тревогой и беспокойством. С Серджо было нужно повидаться как можно быстрее — и как можно быстрее покаяться. Наверное, Велену и правда стоило остановиться ещё после той эпохальной постановки «Уриэля III», где королеву Потему украшала буйная рыжая грива, а её венценосного сына – весьма узнаваемые усы и бородка… Велен так и не нашёл в себе силы расстаться с чашкой: он пил на ходу, а Дарес отыгрывал роль его бессловесной, угрюмой тени. Дойдя наконец до своего «кабинета», Велен со вздохом распахнул тяжёлую дубовую дверь. Серджо и правда ждал его — сидя в одном из тех замечательных кресел, что переехали в новый дом прямо из Чейдинхола; густые тени скрывали его фигуру надёжней любого плаща, но ошибиться было невозможно. – Доброго дня вам, серджо, – потревожило тишину негромкое, будто бы сдавленное приветствие. – Здравствуй, Велен, – прозвучало в ответ. – Не стой же в дверях, присаживайся! И приглашение он послушно принял, лишь на мгновенье задумавшись о том, что находится он в собственном доме, среди своих же вещей… да, Серджо умел одним лишь присутствием внушить единственно верное представление о том, кто здесь главный. Велен, морщась от боли, — в спине, в животе, в боках — аккуратно опустился в кресло, сделал ещё один мелкий глоток и поднял глаза на Серджо. В руках он сжимал такую же, как у Велена, чашку — это было первым, что выхватил взгляд. Только потом он встретился с сидящим напротив мужчиной глазами — и вздрогнул. Нет, это была не причудливая игра света и тени: через пустую глазницу Серджо, от лба и до самого подбородка, и правда змеился свежий, багровый шрам. На похудевшем лице и правда резче обозначились скулы, болезненно заострились черты. Под глазами и правда легла непроглядная чернота бессонных ночей… – И правда, безобразное порой верней прекрасного пленяет взоры, – задумчиво проговорил он, склоняя голову набок. Велен моргнул, смущённо отвёл глаза. Прежде, чем он успел задать хотя бы один из вертевшихся на языке вопросов, — вы в порядке, серджо? что с вами случилось, серджо? как сильно вы на меня рассержены, серджо? — тот, кривовато усмехаясь, воскликнул: – Полно же, Велен! Не надо так на меня смотреть, всё не так уж и плохо! Видел бы ты того, другого парня!.. Как, сюда ещё эти дивные новости не дошли? – переспросил он, натолкнувшись на непонимающий взгляд. Велен помотал головой; Серджо продолжил, с неспешностью и всё той же кривой усмешкой: – А это занятно, весьма и весьма. Хоть Нарсис – и город Хлаалу, но такое... Хотя, быть может, на твоей информированности сказалось пусть и недолгое, но пребывание в неволе? В любом случае, знай: не тебе одному нынче довелось поставить скандальный спектакль. – Серджо? О чём вы? – переспросил Велен. Сзади раздался какой-то странный шум, и Велен отвлёкся, невольно оглянулся назад. Дарес, удерживая в руках колченогий столик, увенчанный алебастровым блюдом, дошёл до кресел, пристроил между ними свою ношу и снова ушёл куда-то к дверям. – Спасибо, Ратис, – сказал ему Серджо и, взяв с подноса пузатый чайник, подлил себе вина. Сделав глоток, он продолжил, обращаясь к Велену: – А что до моих приключений, то я, как бы это сказать... Сыграл на сцене Атина Сарети: убийство — и позиция в Совете. Правда, в моём случае это были и другой родич, и другое место, так что вряд ли меня назовут Надеждой дома Индорил. Велен начал кое-что понимать. – Вы дрались на дуэли? – спросил он и тоже потянулся за чайником. – Верно, – Серджо кивнул, сделал новый глоток. – Удивительное было зрелище, тебе бы понравилось. Нам обоим нужна была не простая победа, а правильная — и мы оба проявили недюжинную изобретательность. – Но победа досталась вам. – Да, моя непростая, красивая, правильная победа... Думаю, будет лучше, если ты услышишь о ней от меня. Представь себе, Велен:Они сошлись, не спрятав за забрала Ни лиц, ни помыслов, и только смерть Сумела разделить их воедино Сплетённую судьбу. А между тем…
– Глупо было сражаться без шлема, – сказал он, указывая на шрам. – Глупо, но совершенно необходимо, как было необходимо и облачиться в традицию, и вооружиться традицией — плащи и доспехи, щиты и мечи… Сам я предпочитаю двуручное оружие, – поделился Серджо, покачивая ногой в до блеска начищенном сапоге. – Высокий рост – это ведь ещё и длинные руки, а, скажем, дайкатана в умелых длинных руках – это действительно страшно. Он ненадолго умолк и, пригубив вина, продолжил рассказ; под его неподвижным, пристальным взглядом Велен чувствовал себя словно ужик перед алик’рским заклинателем змей. – Что до дуэли, – рассказывал Серджо, – из нас двоих я – лучший фехтовальщик, но дяде было привычней такое оружие. Он меня недооценивал, что обычно всегда на пользу — но он знал... – Серджо запнулся, дёрнул щекой и явно сказал не то, что хотел вначале: – Знал о моей слепой зоне. И зрелище получилось захватывающее:Бой начался, и схватки круговерть Их затянула. Быстрые и злые Мотивы исполняли их мечи: Удар, отвод, эффектная восьмёрка, Удар – и сбив, контратака – блок. Удар обманный, резкое движенье, Зацеп щита, открытое плечо И выпад, что решил бы раньше срока Исход сраженья, будь он чуть точней, А так – лишь кровь, и боль, и продолженье: Отскок, удар мечом, отвод, удар... Противника почуяв слабость, дядя Атаковал всё справа, но, увы, Он сделался до боли предсказуем. И вот – удар, но руку со щитом, Забывшись, он назад отвёл, и плечи, И голову открыв. Ему в ответ – Перебивающий удар, а следом Был горло перерезавший удар... Таким финал сей драмы оказался!
Он усмехнулся, хищно сверкнув зубами, и замолчал, крутя в руках опустевшую чашку. Велен вздохнул, на мгновенье прикрыл глаза. Повёл плечами, глянул на свои беспокойные пальцы. Нахмурился — и с угрюмой задумчивостью сказал: – Знаете, я иногда вам настолько завидую, что почти ненавижу. Вам всё нипочём, любая беда стекает с вас, как с дреуга вода. Хотел бы и я научиться так жить… В опустившейся тишине было явственно слышно, как на улицах Нарсиса тягостно воет ветер.3Э 428, 16 Восхода солнца
Проснувшись, Велен резко распахнул глаза, вздрогнул и спешно повернулся набок. Но страхи его оказались напрасны: за ночь Гилвани никуда не исчезла. Она сладко спала, подложив ладошку под щёку, и зрелища прекраснее Велен не мог себе и представить. И пусть где-то вне волшебного круга, очерченного городскими стенами, меры грызутся за власть, травят королей и низвергают богов — здесь и сейчас он чувствовал себя в абсолютной безопасности. Он чувствовал себя абсолютно счастливым. Было странно вспоминать о том, что перебраться в Нарсис труппу заставили отнюдь не счастливые обстоятельства. В первый раз они оказались здесь на гастролях, по приглашению любезных господ из дома Хлаалу, что побывали на представлении «Театра» в Чейдинхоле. Друзей его светлости весьма впечатлило это «новомодное западное развлечение», и господин граф был так великодушен, что сам предложил помочь артистам в устройстве гастролей. Серджо мог что угодно говорить о Хлаалу, но одного у них не отнять – открытости новому. Серджо мог как угодно относиться к Хлаалу, но одного нельзя отрицать: Нарсис намного ближе к Альма… — к Морнхолду, самое время отвыкнуть называть столицу иначе! — Нарсис намного ближе к Морнхолду, чем Чейдинхол. Поэтому первый визит «Театра» к живописным берегам озера Хлаалу запомнился Велену не только восторгами неискушённой публики, но и очень насыщенными вечерами в компании трёх инкогнито заскочивших на сей праздник жизни индорильцев. Да, то были дивные, волшебные дни — пусть даже кое-какие моменты и вымылись из памяти алкоголем… А когда труппа вернулась в Чейдинхол, «Театр» встретил их пепелищем. В страшном — и крайне подозрительном! — пожаре сгорело дотла всё здание, не говоря о костюмах, реквизите или чудесных задниках, что расписал для них Райт Литандас. Граф обещал артистам помощь в поисках поджигателя, но виновного так и не нашли. Впрочем, у Велена была своя версия произошедшего, и только из-за того, что никто не погиб, он не принялся собирать по сусекам деньги на наёмных убийц. Вместо этого сэра Велен Серетил принялся писать письма, и устраивать встречи, и уговаривать, и убалтывать, и упрашивать… Была у него и одна непростая аудиенция с серджо Анделом Индарисом, но результаты стоили потраченных усилий. Велен был убежден, что ему ещё доведётся прочесть в каком-нибудь историческом трактате что-то вроде: «Датой рождения нашего театра принято считать 3Э 427 — год, когда в Нарсисе открыл свои двери «Массер», первый общедоступный театр Морровинда…». «Массер», прекрасный краснокирпичный «Массер» не мог заменить в его сердце «Театра», тот был совершенно особенным — как первая любовь. Но даже она со временем становится лишь щемящим отголоском отцветшего чувства, а Нарсис и правда намного ближе к Морнхолду, чем… – Ты такой милый, когда витаешь в облаках! Он вздрогнул. Гилвани, приподнявшись на локте, глядела на него с лукавой улыбкой, поигрывая кончиком одеяла. – Да я и так – сплошное очарование, – отозвался Велен, притягивая её к себе. Когда они перестали целоваться, Гилвани откинулась на подушки и вновь улыбнулась, украсив щёки очаровательными ямочками. – Иногда мне трудно в это поверить, – призналась она, глядя Велену в глаза. – Поверить в то, какой стала наша жизнь. Помню, как мы впервые встретились, ещё в Имперском городе. Ты был тогда таким смешным мальчиком, я даже представить не могла, что в тебе это есть — этот огонь, этот дар… Твои слова зажигают сердца, властвуют над умами, меняют судьбы! Поверь мне, Велен, я счастлива и горда, что такой мер, как ты, одарил меня своей… Велен не слушал — его будто окатили холодной водой; в голове царил первозданный хаос Обливиона. – А что, – перебил он Гилвани, – что было бы, если бы я не написал своих пьес? Если бы не было Велена-драматурга, если бы существовал только Велен-актёр… – «Да ещё и актёр-неудачник», – ехидно добавил внутренний голос, звучавший подозрительно похоже на Лларена Тирано. – Ты бы любила меня тогда? Вопрос явно поставил девушку в тупик. Её прекрасное — любимое, знакомое до мельчайшей чёрточки! — лицо выдавало все её мысли: растерянность, неуверенность, лёгкое недовольство. Дрогнули серебристые ресницы, нахмурились тонкие брови, капризно изогнулись губы… – Зачем ты такое говоришь, Велен? – переспросила она и следом добавила: – Глупости какие-то! Разве можно разложить мера на составные части? Ты – и Велен-драматург, и Велен-актёр, и Велен-любовник, и даже когда ты не пишешь пьес, ты остаёшься мутсэрой Веленом Серетилом, Золотым пером Нарсиса. Удивительным, талантливейшим мужчиной, которого я полюбила. К чему эти разговоры? Велен глядел на свою любимую женщину и с мучительной ясностью понимал, что день его величайшего счастья превратился в день боли. В день разрушенных надежд. Она не его любила — она была влюблена в его роль.3Э 428, 27 Восхода солнца
– Я актёр, и я привык к притворству, – с горечью признавался Велен, – но теперь оно будто бы вытесняет всё остальное. Где заканчивается моя личина, где начинаюсь я настоящий? Я уже и не знаю. Я как будто бы перестал жить по-настоящему, моя собственная жизнь – это какая-то трагикомедия. Велен Серетил выступает на тамриэльской сцене, и зрители и не знают, плакать им или смеяться. А вы, серджо… вы даже, наверное, не представляете, каково это! – обвиняюще бросил он, с силой впиваясь в подлокотник кресла. – Вы у нас – главный герой эпического сказания, и всё у вас получается, всё удаётся. Любые беды для вас – всего лишь очередная… Но Велену не довелось закончить это предложение: Серджо, абсолютно не изменившись в лице, запустил в его сторону чашкой. Снаряд просвистел у Велена над ухом — он дёрнулся, окатив себя вином из собственной чашки. Сглотнул. Заледенел. Вряд ли Серджо намеревался в него попасть, слишком далеко она пролетела, но… Мужчина безмолвно поднялся на ноги и, походя отшвырнув ногой столик с посудой, навис над Веленом всем своим ростом. Треск дерева и звон разбитой посуды звучал и вполовину не так пугающе, как его голос, холодный и хриплый: – Да что ты знаешь о моей жизни, ты, мелкий избалованный говнюк? – прошипел Серджо. – Что ты знаешь о том, как всё время быть на виду — и всё время притворяться? О том, как приходится переступать через принципы? Предавать идеалы? Жертвовать тем, что дорого? Отказывать себе в мечтах? Да твоя жизнь по сравнению с этим – настоящая сказка, и проблемы у тебя – надуманная чушь, когда у меня — грёбаные жрецы, блядский Хелсет и весь наш ебучий Совет, всё это сборище идиотов, бездельников, нытиков и ретроградов! Ты ни хрена не знаешь, каково это, жить внутри трагикомедии, Велен Серетил. Ты ни хрена не знаешь! С каждым словом он наклонялся всё ниже, с каждым словом его голос звучал всё громче и злее; в конце он почти орал. «А у него хороший голос, подходящий голос для сцены, – невольно подумал Велен, сглатывая подступивший к горлу комок. – Мало того, что выразительный, да ещё и слышно будет во всех уголках театра…» С такого расстояния — меньше локтя! — Велену было отчётливо видно, как беспорядочно бегает его расширенный, яростно-жгучий зрачок. Велену было страшно. – Серджо, – подал вдруг голос Дарес, – прошу вас, не нужно!.. И Серджо при этих словах и правда застыл — оцепенел, словно попал под заклятие паралича. Он молча глядел на Велена. Велен глядел на него. Солнце глядело в окно и лилось косыми лучами света… Дрогнули рыжие ресницы; Серджо резко мотнул головой, будто сгоняя рой настойчивой мошкары, и выпрямился. На его лице, лице, которое всегда непросто было читать, отчётливо проступали стыд, и испуг, и отчаяние. Ссутулившись, он шагнул назад, рухнул в кресло и, уронив поникшую голову на руки, проговорил, тоскливо и глухо: – О, боги… Велену было страшно — не за себя. Не выказывающий никакого волнения Ратис подошёл к Серджо и, мимолётом коснувшись его плеча, деловито проговорил: – Я пойду поищу метлу и совок. И он вышел из комнаты. Они остались наедине — Велен, взмокший от пота, и Серджо, дышащий так тяжело и часто, будто он только что пробежал всё расстояние от Сентинеля и до Морнхолда. – Я должен пронести вам свои извинения, сэра Серетил, – подняв голову, заговорил он сиплым, усталым голосом. – Я повёл себя недостойно, я наговорил вам много лишнего, несправедливого, постыдного. Что бы ни происходило сейчас со мной, оно не оправдывает этой безобразной сцены, – мужчина рассеянно потёр переносицу, – не умаляет тех жертв, на которые вы идёте, следуя нашему соглашению. И я понимаю, как непросто бывает… жить во лжи, – он замолчал, облизнул пересохшие губы и веско, уверенно произнёс: – И я пойму, если вы не захотите больше длить этот обман, и Золотое перо Нарсиса навсегда разочаруется в драматургии… при условии, что вы сохраните предыдущие годы нашего сотрудничества в тайне. Велену наконец удалось поймать взгляд своего собеседника — взгляд соратника и соучастника, спонсора и соавтора. Взгляд мера, которого он за эти годы привык считать старшим товарищем. Другом. Велен знал свои недостатки: он был порывист, и безрассуден, и скор на язык; честолюбив, и нагл, и самоуверен. Да, Велен Серетил далёк от идеала, и, может быть, он далеко не самый лучший мер… но верность он понимал как никто другой. – Мы же договорились, серджо, – укоризненно начал он, – что вы обращаетесь ко мне «на ты» — и по имени! – в ответ чуть заметно дрогнули уголки тонкогубого рта, и Велен засчитал себе это как первую победу. – Что до всего остального… как насчёт того, чтобы взаимо-простить друг другу все наши последние провинности — и оставить всё по-старому? Серджо недоверчиво посмотрел на него и, чуть изогнув левую бровь, произнёс: – А ты не перестаёшь меня удивлять, Велен Серетил! Но твое предложение меня, пожалуй, устраивает. Велен развёл руками. – Просто и я понимаю, каково это – жить ради чего-то неизмеримо большего, чем ты сам, – признался он, посерьёзнев. – Понимаю, что значит «служение» — и каких жертв оно порой требует. Да, я знаю, как тяжело бывает следовать за своим предназначением, но ещё тяжелее было бы от него отказаться. У вас – своя ноша, у меня – своя, но я не променяю её ни на что другое!.. К тому же, – заметил он, неожиданно ухмыляясь, – с моей стороны было бы очень глупо ссориться с новым грандмастером дома Индорил, разве не так? Серджо вдруг неожиданно широко улыбнулся — и в одночасье перестал походить на оживший труп. – Как же мне повезло с тобой, друг мой, – покачав головой, сказал он в ответ. – Тебе стоило бы напоминать мне об этом почаще. А когда они обменялись уверенным, твёрдым рукопожатием, новый грандмастер дома Индорил покачал головой и сказал, напрасно борясь с довольной улыбкой: – И, к слову, Велен… я привёз тебе новую пьесу.