3Э 423, 20 Высокого солнца
На подмостки он вышел уверенным, твёрдым шагом, хозяйским шагом. Ему открывалось привычное, столь дорогое для сердца зрелище: бескрайнее море лиц и везде — и перед сценой, и на галереях, и в богато украшенных ложах — глаза, горящие предвкушением. Аурой власти, почти физически ощутимой, наделило Велена Серетила их жадное, пристальное внимание — и чистый, незамутнённый восторг заструился по его венам. Скрывая в изгибе губ торжествующую усмешку, он поклонился своим гостям и поприветствовал их родным, до боли знакомым зачином:О, если был бы я подобен богу, То перенес бы вас через года И земли. Эту череду событий Открыл бы всем взыскательным очам. Но я - не бог, и сей предмет высокий Мой низкий ум не в силах воплотить В реальность. И на этой скромной сцене Я призываю к заговору вас: Коль волю мы дадим воображенью, Нам Тамриэль по силам воссоздать, Каким он был в том недалеком прошлом, Когда Потема подняла мятеж, Что стал Войною Красного алмаза. Представим, что в ограде этих стен Заключена Империя Септимов: И зелень вод залива Илиак, И гиблые болота Чернотопья, И пики дерзких Велотийских гор, И Валенвуда чащи, и Солстхейма Равнины ледяные, и других Провинций отдалённые пределы. Вообразим себе, что в сих стенах Раскинулись поля былых сражений: Тех, что вели политики в шелках И тех, где грязь месили сапогами Солдаты. И фантазией своей Восполним же несовершенства наши, И силой мысли превратим мы в рать Пять человек, а скромные подмостки – В сверкающий величием дворец, А после – в плодоносную долину. И сможем мы, подобно Кинарет, На крыльях ветра охватить пространства Неохватимые и, словно Акатош, Покорным нашей воле сделать время И жизнью представленье наделить. Ну, в добрый путь! И в этот славный вечер С почтенной публикой мы рады встрече. Прося к промашкам нашим снисхожденья, Выносим пьесу вашему сужденью!
Со сцены он уходил, купаясь в аплодисментах. Сегодня был особенный день, для особенного спектакля — пусть даже ни одну пьесу труппа не ставила чаще, чем «Уриэля III». Велену не довелось в ней сыграть разве что королеву Потему, но его сегодняшняя роль прерывалась сразу после пролога. Нынче Велену предстояло ненадолго расстаться с маской. К строительству своего «Театра» Велен и Лаамил подошли основательно. Здание было светлым, просторным, на вырост даже; с прекрасным видом на сцену и со стоячих мест, и с галерей, не говоря и о ложах. Центральная — изукрашенная резьбой, облачённая в бархат и красное дерево — была бессменно отведена для графской семьи. Однако Велен больше ценил другую: крайняя правая, бедная родственница по сравнению с «графской», не просматривалась ни со сцены, ни из зала — и не выпускала наружу ни единого звука. Эта ложа также была отведена для строго определённых гостей… для гостей, что были для Велена много важнее любых баронов, графьёв и даже императоров. Шагнув в неширокий дверной проём, он радостно улыбнулся и бросил приветное: – Доброго дня вам, серджо. Тот, не отрывая взгляда от сцены, задумчиво произнёс: – Видя её, всякий раз я чувствую эту странную смесь… блаженного трепета и болезненной нежности? Если оценивать трезво, то это не самая лучшая наша пьеса, а между тем она совершенно особенная — как первая любовь... не правда ли, сэра Серетил? – и он повернулся к Велену. – Здравствуйте. Закрывая на ключ тяжёлую дверь, Велен чувствовал, как на его губах снова расцветает улыбка довольствия: слышать про «нашу пьесу» оказалось по-настоящему приятно. К своим спектаклям он относился ревностно, очень собственнически, и включение в круг «соавторов» грело сердце. – А где остальные? – поинтересовался Велен, усаживаясь рядом с Серджо. Он поднял насмешливо левую бровь и спросил обманчиво-ровным тоном: – Вы успели соскучиться по Лларену, сэра? Я обязательно ему передам — уверен, он будет тронут. – Велен фыркнул, но не перестал сверлить собеседника выжидательным, вопросительным взглядом. – Если любопытство и правда лишает вас покоя, сэра Серетил, – продолжил Серджо, – то я постараюсь облегчить вашу участь. В моё отсутствие Лларен, скажем так, улаживает дела, что требуют времени и внимания. Что до Ратиса, – и он неожиданно посерьезнел, – то у него умер брат. Он отправился в Вивек, на похороны. – Мне очень жаль, – только и мог сказать Велен. – Мне тоже. Они помолчали. Велен, наблюдая на сцене змеиную грацию «королевы Потемы», как никогда жалел незнакомого ему сэру Дареса: где ещё так же ярко можно увидеть величие жизни, как не в лике прекрасной женщины? Когда Гилвани сошла с подмостков, Велен озвучил новый вопрос: – Но, серджо, неужели вы путешествовали в одиночку? Разумно ли это? – Я уже большой мальчик, сэра Серетил, – ответил он с лёгким раздражением. – Мне не нужна нянька. – Я не хотел вас оскорбить, но... знаете, я напрямую завишу от вашего благополучия, серджо! – Велен попытался отшутиться. – Не хотелось бы распрощаться с успехом только из-за того, что вам не ко времени проломили голову на большой дороге! – Ваша забота чрезвычайно трогательна, сэра, – с усмешкой промолвил Серджо, – но дорога от... дорога до Чейдинхола и обратно – это не экспедиция в сердце Аргонии. И за себя я постоять сумею, – добавил он. И Велен — собственного спокойствия ради — предпочёл ему поверить.3Э 423, 16 Середины года
– Фантазией вы, конечно, не блещете, сэра. – Да неужели? – с равнодушием поинтересовался Велен, не отвлекаясь от своего действительно важного занятия — разливать по бокалам вино. Закончив, он обернулся и, пожимая плечами, переспросил: – И в чём я на этот раз не соответствую вашим высоким стандартам, сэра Тирано? Лларен, перехватив протянутый ему бокал, наипаскуднейше ухмыльнулся: – И вы ещё спрашиваете? Театр «Театр», серьёзно? Ладно, как временное название, это ещё можно понять, но четвёртый год? – Ну а что? – вновь пожимая плечами, Велен нырнул в своё любимое кресло, закинул ногу на ногу и с наслаждением сделал первый глоток — ах, нибенийское полусухое четыреста третьего года, напиток богов… – Да, «Театр», единственный, и неповторимый, и, не побоюсь этих слов, самый лучший театр Империи. Пусть другие скрывают свою убогость за броским названием — нам этого не нужно. – Себя не похвалишь, никто не похвалит, не так ли, сэра? – откровенно веселился Тирано. – Но я же не говорю, что это – всецело моя заслуга, нет? – резонно ответил Велен. – Свой вклад внесло много талантливых меров, людей, — даже один хаджит! — и, знаете, сэра Тирано… я даже готов признать и вашу весомую роль, – любезно заметил он. – Вы, безусловно, самый высококлассный курьер Империи. Лларен коротко хохотнул. – Вашими молитвами, сэра Серетил, не иначе, – сказал он и, выхватив из вазы с фруктами краснобокую грушу, сел напротив Велена. Какое-то время они провели в уютном молчании. Несмотря на паскудный характер, Лларен Тирано был отличным парнем и превосходной компанией — но Велен бы лучше умер, чем признал это вслух. – Что Серджо? В этот раз он не смог приехать? – нарушил он тишину. – Нет, как видишь, – Лларен покачал головой, – и Ратис остался с ним. Но не сильно расстраивайся, Серетил, – добавил он чуть погодя, широко ухмыляясь. – Я заявился к тебе не с пустыми руками. – Да? – поверх своего бокала Велен бросил на него заинтересованный взгляд. – И что на этот раз? – Деньги — обычная сумма, тут без сюрпризов — и ещё кое-что… – собеседник сделал короткую паузу и закончил торжественно: – И новая пьеса. – И что за пьеса? – с деланным равнодушием поинтересовался Велен. Лларен осклабился и издевательски протянул: – Весьмааа интересная. – Ты предлагаешь клещами из тебя всё вытягивать, Тирано? – поморщился Велен, отставив в сторону свой опустевший бокал. – Знаешь, эта идея кажется мне привлекательней с каждой минутой. У тебя случайно не завалялось подходящих клещей? – Ха, я бы полюбовался на твои потуги! Жаль, что клещей у меня там нет, – он мотнул головой влево, туда, где на маленьком колченогом столике лежала одна из тех безразмерно-бесформенных, но надёжных и крепких сумок, в которых Велену Серетилу привозили звонкое золото и пухлые рукописи, – а вот «Келентор и Сигрид», история о трагической любви фалмерского полководца и нордской девчушки – это пожалуйста. – Хм… Серджо — и любовная трагедия? Это и правда интересно. – Тебя это удивляет? – Лларен задумчиво покрутил в руках хвостик покойной груши — единственное, что пережило их столкновение. – Почему? – Ну, как тебе сказать… – Велен поднялся, плеснул себе новую порцию рубинового нектара и вернулся в кресло. – Я думал, что разучился ему удивляться, но после «Весёлой морнхолдской вдовушки»… – промолвил он, пригубив вина, и продолжил: – Скабрёзная пьеска с сиськами и письками… – Это политическая сатира! – перебил его Лларен, нахмурившись. – …скабрёзная политическая сатира с сиськами и письками, – продолжал меж тем Велен, – и из-под пера индорильского дворянина с палкой в заднице! Как тут не… Начавший в середине веленовой фразы произносить что-то вроде «Откуда ты…» Тирано под занавес поперхнулся, залился гневным пурпурным румянцем и рыкнул полузадушенно: – Нет там у него никакой палки! – А ты проверял? – ехидно осведомился Велен. Торжествовал он недолго — через мгновенье погрызенная палочка от груши стрельнула ему прямо в глаз. Велен дёрнулся, чудом не выронив бокала, и, сдавленно выругавшись, принялся массировать себе веко. Он стегнул Тирано оскорблённым взглядом — тот в ответ закатил глаза. – Как ты дожил до взрослого возраста, Серетил? – поинтересовался он с нескрываемым раздражением. – Просто чудо, что тебя не придушили ещё во младенчестве. Я с большим удовольствием попортил бы твою смазливую физиономию, если б не знал, что серджо этому не обрадуется. – Его забота чрезвычайно трогательна, – фыркнул Велен, – как и твоя – о нём. Трогательная до крайности, да… И ты ещё обижаешься на мои невинные шутки? С такой-то пищей для размышлений? Лларен шумно вздохнул и, отставив в сторону недопитый бокал, устало потёр переносицу. – Что за странная склонность сводить любую близость между людьми к романтическому и к плотскому? – спросил он задумчиво, разочарованно даже — но без злости, без прежнего жара. – Связи могут быть много глубже, сложнее, разнообразнее… И то, что я предан ему всей душой, ничего подобного не означает — он, как никто другой, заслуживает преданности. Ты его совсем не знаешь, – добавил он вслед, – а иначе не говорил бы такого. – Да я даже имени его не знаю! – сердито воскликнул Велен. – Но разве это моя вина? – Скорее, твоё несчастье, – невесело хмыкнул Лларен. И Велен, выжатый этой недолгой беседой, словно лимон, залпом допил своё нибенийское.3Э 423, 20 Высокого солнца
Какое-то время в молчании понаблюдав за спектаклем, Велен вдруг понял удивительную вещь: он по-настоящему соскучился по роли простого зрителя. Именно так начиналась его любовь к театру… но в последние годы сэра Серетил без устали отыгрывал партии актёра, постановщика, администратора и драматурга, и на «незаинтересованного наблюдателя» просто не оставалось времени. Глядя на то, как перед Большим советом королева Потема изобличает в племяннице Ублюдка капитана караула / Иль конюха, сказать наверняка, / С трудом мне представляется возможным, он вдруг понял, почему Луцус Корнелиус так любил смотреть свои пьесы из ложи или с галерей. Вдали от привычной суеты, что творилась во время спектакля за сценой, Велен сделался обычным зрителем, — насколько им может быть мер, занимавшийся постановкой, — и, как оказалось, ему и правда этого не хватало. Было над чем задуматься… Когда Потема закончила свою яркую, яростную речь, Серджо спугнул тишину, царившую в ложе. – Я задолжал вам извинение, сэра Серетил, – сказал он негромко. – За что? – спросил Велен, поворачиваясь к нему лицом. – Как вы, должно быть, помните, в прошлом я не раз выражал сомнения в том, – прозвучало в ответ, – что роли, которые получает сэра Мадрион, не соответствуют её актёрскому дарованию. Однако теперь я понимаю, что вы в ней увидели. Её талант по-настоящему расцвёл за эти годы. Велен развёл руками. – Вы утверждали, что я пристрастен, серджо, — но это чистая правда, – заметил он примирительно. – Я – пристрастен, она – замечательная актриса… можно сказать, что мы оба были правы. На лице собеседника тенью мелькнула улыбка, и, улыбнувшись в ответ, Велен поспешил втянуть его в разговор. В последнее время Серджо выбирался в Чейдинхол всё реже и реже, и каждую встречу надлежало ценить на вес золота. И, обсудив мимолётом тысячи незначительных мелочей, они дошли и до новой пьесы. – Я уже показывал ребятам начало «Келентора и Сигрид», – рассказывал Велен, – и делился своими замыслами и планами. Зрительницы обрыдаются, с этим все согласились, но всё же, серджо… за что вы так ненавидите нашего главного героя? Тот нахмурился. – Почему вы так решили, сэра Серетил? – Бедняге хронически не везёт, и я даже эту влюблённость в нордку в расчёт не беру! – воскликнул Велен и, встретившись взглядом с Серджо, продолжил развивать свою мысль: – На каждом шагу его подстерегают неудачи: то курьер перепутает письма, то слишком рано приходит подружка… нелепая смерть Лаурила, опять же… и в самый неподходящий момент охромела лошадь! Серджо вздохнул и, сведя на переносице рыжие брови, покачал головой. – Дело не в моём отношении к Келентору, – говорил он медленно и тягуче, – вернее, не только в нём. Мне дороги все мои персонажи, а этому я сочувствую, и сочувствую искренне. Он стал героем трагедии о варварской жестокости войны и о любви, слепой ко всяким различиям — незавидная участь. Но выбор Келентора я осуждаю, – тон его изменился, стал мрачнее и резче. – Меры, облечённые властью, несут ответственность не только за себя, но и за чужие судьбы, вверенные в их руки. Однако Келентор посчитал, что его любовь к женщине важнее и выше, чем верность своим солдатам, родичам и стране… Он предал свою судьбу, и судьба ему отомстила. Его собеседник был мером, с какими Велену доводилось нечасто сталкиваться: скупым на эмоции, сдержанным в жестах, с малоподвижным лицом и до болезненного прямой спиной. Его было непросто читать — но чужие личины недаром являлись веленовой специальностью. От него не укрылись ни отбитая по резному подлокотнику дробь, ни опущенные уголки тонкогубого рта… и Велен с трудом, но всё-таки смог удержаться от так и просившейся на язык остроты о скорбной доле возлюбленных Серджо: ему почему-то казалось, что это будет не самым удачным предметом для шуток. На выручку Велену Серетилу пришёл сам спектакль: «перепалка служанок», комедийная интермедия. Старые приятели — Эстинэль с пушистыми накладными ушками и Джи’Вирр в женском платье — заметно улучшили настроение в ложе, и новый акт начался для них с чистого листа… Незадолго до окончания спектакля Велен оставил своего гостя и спустился вниз, к труппе: он должен был вместе со всеми выйти на финальный поклон. Привычная суета последних минут, глухая тишина, опускавшаяся вместе с занавесом, и аплодисменты, волна за волной, — всё это снова наполнило его ликованием, лёгкостью, даже блаженством. Велен не стал жрецом Трибунала, но он причислял себя к вернейшим жрецам Искусства. Да, ради такого стоило жить, и блюсти секретность, и, выпроваживая всех зрителей и коллег из «Театра», — он как никогда был счастлив тому, что графская семья не присутствовала на спектакле, — рваться обратно к Серджо. – Дорога свободна, никто нам не помешает, – сообщил он, отперев дверь. – Мы можем идти. И они вышли — на непривычно пустые, тихие улицы Чейдинхола. Жители города не отличались особой религиозностью, но в праздник Отдыха солнца даже они предпочитали не ссориться со жрецами Девяти и «провожать уходящий день в кругу семьи, как заповедали нам Боги». – ...Он сделался прекрасней без толпы: толпа, мой друг, мешает созерцанью, – нараспев произнёс Серджо, поправляя капюшон. Велен был склонен с ним согласиться. Над головой простиралось ясное звёздное небо, и шпили часовни Аркея, соперничая с горами, пронзали сгустившийся полумрак, и даже однообразно-аккуратные домики — сплошь белый камень и черепица — вдруг обретали волшебное очарование. Было даже немного жаль, что Велен жил на окраине, в двух шагах от «Театра», но… Не дойдя шагов десяти до входной двери, Серджо вдруг резко остановился — и удержал на месте и своего спутника, железной хваткой вцепившись ему в плечо. Он дёрнул головой, точно к чему-то прислушиваясь, и Велен открыл было рот... но тут ни с того ни с сего сэру Велена Серетила с размаху опрокинули на землю, чувствительно приложив животом о мощёную улицу. В дверной косяк вгрызся арбалетный болт. – Не вставай, – раздалось откуда-то сверху. И Велен послушно замер.3Э 423, 10 Высокого солнца
Его милость Фарвил Индарис, ухватив Велена за рукав, со значением произнёс: – А я передумал становиться актёром! Когда вырасту, буду рыцарем — как сэр Амиэль! – Рад за вас, серджо, – дипломатично ответил Велен. По правде сказать, он был необычайно рад, что прежняя сумасбродная затея графского сына сменилась новой и, будем надеяться, столь же краткоживущей. Случись что, «Театру» (и лично Велену) будет теперь намного сложнее выставить счёт — пусть даже роль Амиэля Ланнуса в этот раз довелось играть именно ему... и такая реакция нисколько не тешила его профессиональное самолюбие, нет-нет! Ну, разве что, самую малость… Юный Фарвил, с высоты своих десяти годов видящий себя как минимум центром мироздания, на этом не удовлетворился. Он всё никак не хотел выпустить Велена из своих маленьких цепких ручек и мучил его вопросами, предложениями и новостями из жизни Рави, самой лучшей собаки на свете. Велен молча страдал. Не то чтобы он не любил детей — но сэра Серетил привык доверять своему нутру, и оное нутро истошно вопило, что сэре Серетилу нужно срочно ретироваться из «Театра»… а мелкий Индарис грозил задержать его даже больше, чем Индарис-старший. И почему мальчишку никто не ищет? Когда из-за угла неожиданно, абсолютно бесшумно нарисовалась Эсти, Велен был готов её расцеловать. С тех пор, как пять лет назад он отбил её от насильников (попутно угодив в тюрьму, лишившись зуба и «открыв в себе удивительный талант драматурга»), девчонка была ему бесконечно предана — и помочь со спиногрызом она бы уж точно не отказалась. Велен, поймав её взгляд, наклонился к Фарвилу и, приобняв мальчишку за плечи, развернул его лицом к Эстинэль. – Милорд, вы не откажете мне в услуге? Прекрасную даму нужно проводить к… – К выходу из театра, – с готовностью откликнулась Эсти. Потупив глаза, она изобразила некое подобие реверанса и вымолвила несмело: – Я была бы крайне признательна, серджо… если бы вы согласились составить мне компанию! И разве будущий рыцарь мог ответить отказом на подобную просьбу? «А она хороша! – довольно подумал Велен, глядя на их удаляющиеся спины. – Пора уже доверять ей роли посерьёзнее». И, окрылённый вновь обретённой свободой, он поспешил в костюмерную. Дети… Здесь было много детей, неожиданно много для города, где большинство населения составляли меры. Велен прекрасно понимал, почему Серджо заинтересовался именно проектом Лаамила, а не решил, например, выкупить один из театров Имперского города. Чейдинхол лежал совсем близко к границам Морровинда, и связывавшие их узы здесь были крепки как нигде в Сиродииле: узы крови, и узы политики, и узы, скованные из звонкого золота. С каждым годом сюда приезжало всё больше данмеров из тех, кого — по самым разным причинам! — жизнь на родине устраивать перестала. Весь город иногда напоминал ему кучку детей, вырвавшихся из-под опеки строгих родителей. И, как и всякий ребёнок в такой ситуации, они с удивительным энтузиазмом начали предаваться всему «порицаемому, дурному и запрещённому» — поведение, что Велену было знакомо не понаслышке. А потом в Чейдинхоле стал править единственный во всём Сиродииле граф-не-имперец, да к тому же и данмер-Хлаалу. И не нужно было знать наизусть «Весёлую морнхолдскую вдовушку», чтобы увидеть здесь цепкие пальчики леди Барензии. Только глупцы могли полагать, что венценосная «дважды вдова» удовлетворится ролью приживалки при царственном дяде, а Велен глупцом не был. Пытаясь выбить из-под ног короля Ллетана поддержку родного Дома, Барензия и Хелсет готовились к бою и вербовали себе союзников — ведь эта война была не из тех, что выигрывают солдаты в тяжёлых сапогах. Все знали, чьи связи и чьё влияние помогли его сиятельству сделаться графом, но не все понимали, какое значение ситуация в Чейдинхоле может иметь для развязки грядущего противостояния. И Велен, которому политических драм хватало на сцене, очень старался поддерживать с серджо Анделом Индарисом добрые, сердечные отношения… – Мне показалось, что вы избегаете меня, сэра Серетил, – мелодично, немного капризно прозвучало у него за спиной. – С вашей стороны это весьма нелюбезно. Да, трудности подстерегали Велена на каждом шагу. Он аккуратно затворил за собой двери костюмерной и обернулся, встретившись взглядом с серджо Ллатасой Индарис, прекрасной графиней Индарис — с женщиной, которую он всеми правдами и неправдами избегал. – Как вы можете говорить такое, ваше сиятельство! – воскликнул он, вплетя в свои интонации лёгкие нотки обиды и негодования. – Беседы с женщиной вашего ума доставляют мне неизъяснимое наслаждение, но вы же понимаете — дела, дела… – Но мы здесь одни, не так ли? – промурлыкала серджо Индарис, скользящей походкой перетекая навстречу Велену. – Пока Андел донимал вас своей болтовнёй, все работники разошлись. Но что насчёт вас, сэра Серетил? Или лучше — «Велен»? – с придыханием проговорила она. Маленький розовой язычок неспешно скользнул по карминово-красным губам; Велен вздрогнул, шагнул назад и упёрся спиною в дверь. – Вам не наскучили все эти разговоры, Вееелен? - протянула Ллатаса. - Я бы могла найти лучшее применение вашему языку. Велен открыл было рот — но подавился непроизнесённым словом. Изящная маленькая ладошка госпожи Индарис нырнула вперёд, легла ему на промежность и принялась бесстыдно оглаживать член. – Ты же тоже этого хочешь, Велен, я чувствую это! Почему же колеблешься? И правда же, почему? Ллатаса Индарис была удивительно красива: тонкой, точёной красотой высокородной мерки. Да, она не была Гилвани — но Велену не впервые доводилось выдавать действительное за желаемое. Да, она была чужой женой — но и это редко когда его останавливало. А вот то, что супруга графа была настолько безрассудна, что решила отдаться страсти прямо посреди «Театра», предрекало печальный финал любым отношениям. – Простите, серджо Ллатаса, но мне надо идти, – решительно произнес Велен, выпутываясь из её маленьких цепких ручек. – Да как ты!.. – задохнулась от злости она. – Стой! Сейчас же вернись! – доносилось Велену в спину. Однако о возвращении он даже не помышлял — подстреленным гуаром Велен нёсся вперёд, радуясь, что любым двусмысленностям пришёл конец, и можно переставать ходить вокруг Ллатасы Индарис на цыпочках. Но, оттолкнув её, Велен нажил себе врага.3Э 423, 20 Высокого солнца
Он прижимался к земле так сильно, словно старался просочиться сквозь камни. На худой конец, Велен согласился бы на невидимость, даже на захудалый «хамелеон» — но его единственным союзником была темнота. И Серджо. – На вашем месте я бы поспешил удалиться, мутсэры, – любезно обратился он к неизвестным, невидимым Велену собеседникам. – Эй, дылда! – пророкотало в ответ. – Вали, пока цел! Нам только актёришка нужен! – Ах ты, сссука! – с чувством — пусть и шёпотом — выругался Велен. Он узнал этот голос, голос Маркуса Суллеруса, а это могло означать только одно… Впрочем, его заступника сей момент озарения не впечатлил — насколько тычок сапогом позволял об этом судить. – Что же, тогда нам не остаётся другого выхода, кроме как прибегнуть к бессмысленному насилию, – сказал он обманчиво-мягко. – За дело, парни! – скомандовал Суллерус. И парни принялись за дело: Велен слышал шаги, свист воздуха… хруст и ругательство, крики боли, свист, хруст, звон, оглушительный вопль… Не выдержав, он приподнялся на локтях и попытался переползти в более удобную для наблюдения позицию. Его глазам открылось дивное зрелище: Серджо, вооружившись шестифутовой палкой, лупит парней Суллеруса в хвост и в гриву. Двое уже валялись на земле; третий, попытавшийся подобраться к нему со спины, схлопотал могучий удар в живот и отлетел на десяток шагов, неслабо приложившись спиной о брусчатку — Серджо даже не повернул головы. Четвёртый, воспользовавшись заминкой, отскочил вбок и попытался достать противника ножом — и Велен снова услышал хруст перебитого запястья, сплетающийся в неразрывное целое с воплем боли. Мощный удар по голеням довершил дело, и из всей шайки на ногах остался один лишь вожак. Отбежавший на безопасное, как ему показалось, расстояние Суллерус попытался спешно взвести арбалет… но это расстояние Серджо преодолел единым прыжком. Он выбил из рук имперца оружие, — или тот сам его выпустил, точно Велен сказать не мог, — и Суллерус застыл перед ним, точно скриб перед воином-квама. – На вашем месте я бы поспешил удалиться, мутсэра, – учтиво предложил Серджо. – Только захватите с собой своих приятелей! И можете не сомневаться: если подобное повторится, я не буду играть с едой и просто-напросто всех вас убью, – пообещал он с всё тем же вежливым равнодушием. – Не исключая заказчика. Дальнейшее Велен помнил довольно смутно: приглушенные голоса, мельтешащие фигуры в широких плащах, дверь с арбалетным болтом, глубоко засевшим в косяке... – Доставайте ключи, сэра Серетил, ну же! – настойчиво прозвучало откуда-то сверху и сзади. И Велен послушно отпер входную дверь. Переступив порог, Велен собрал в себе силы только для пары шагов, и вскоре сполз на пол, облокотился на стену, прикрыл глаза. Серджо, пошумев немного у входа, подошел ближе и поинтересовался: – Я не ошибся? Вы знаете, кто их послал? – За главного у них человек графини, – устало ответил Велен. – Видимо, это она отправила их меня прикончить. – Нет, они не убивать вас пришли, – не согласился Серджо. – Попугать, избить, покалечить, быть может - но не... – Это еще почему? – не трудясь открывать глаза, прервал его Велен. Серджо — самым нехарактерным для себя образом! — фыркнул. – Тогда бы вряд ли они пошли на дело с одиноким арбалетом, парой дубин и перочинным ножиком, – сказал он с пренебрежением в голосе. – Так, подождите немного, сэра Серетил, я зажгу лампу... А вы пока можете рассказать, как ухитрились настолько насолить графине, что она посылает за вами головорезов. – Это долгая история, – попробовал было отмахнуться Велен. – Нам некуда торопиться. – Вы уверены, что хотите об этом услышать? Ну ладно, – без боя сдался Велен. – Если вкратце, то дело было так. Одно непристойное предложение. Один вежливый отказ. Одна обиженная баба. Одно "любимый, он пытался меня изнасиловать!" Одно "дорогая, не выдумывай глупостей!" Одна... – Постойте, сэра Серетил, – перебили его. – Почему же граф не поверил любимой жене? – Граф? – Велен нервно хихикнул. – Граф у нас искренно убежден, что я... как бы сказать... из тех, кто следует столь порицаемой практике Пронзания Второго Отверстия. Ответом ему было глухое — потрясенное? — молчание. Чернота, царившая за сомкнутыми веками, вдруг окрасилась в красный, и Серджо, управившись с лампой, спросил наконец: – И... откуда же у сэры Индариса взялось это... крайне своеобразное представление? Велен пожал плечами. – Он не дурак — и он достаточно осведомлен, достаточно наблюдателен. Секретные встречи, загадочные друзья и деньги, свалившиеся с неба... Он решил, что у меня есть богатый любовник, предпочитающий держать нашу связь в тайне. Я не стал его разубеждать. Лларен, наверное... – начал он говорить, открывая глаза, — и поперхнулся. Закашлялся. Взвился на ноги. – Ох, Рорис-заступник, серджо!.. – потрясенно вымолвил Велен. – Что они?.. Лларен шкуру с меня сдерет... В свете масляной лампы, что Серджо держал в руке, было явственно видно его пустую правую глазницу. – Сэра Серетил? – переспросил он с тревогой. – Серджо, они выбили вам глаз! Как вы?.. – Стеклянный шарик, – отмахнулся он, – пусть и очень правдоподобный. Этого глаза я лишился намного раньше... Вы в порядке, сэра? – Я? Мне надо выпить, – пришел к заключению Велен. – Пойдёмте наверх, серджо, — я угощаю. После у Велена наступило очередное затмение. Он пришел в себя лишь тогда, когда, справившись с неподатливой пробкой, припал к одной из заранее припасённых бутылок нибенийского полусухого. – Вы уверены, что вам стоит сейчас напиваться, сэра? – звучал откуда-то сзади обеспокоенный голос Серджо. – Во всем Тамриэле есть только три мера, в чьей компании я могу себе это позволить, – отрываясь от бутылки, сообщил ему Велен. – Мне звезды улыбнулись: в этот час с возможностью сошлось мое желанье, – продекламировал он, растягивая губы в кривой усмешке. Серджо вздохнул и, поставив лампу на стол, устало потер переносицу. – Тогда перестаньте вести себя, как нордская деревенщина, сэра, – укорил он Велена. – Найдите бокалы, угостите гостя, сядьте, наконец! Даже упадничеству следует предаваться со вкусом. И Велен, вспомнив о манерах, достал вторую бутылку и занялся «сервировкой». Вскоре он уже утопал в своем любимом кресле, а Серджо, успевший где-то избавиться от одного из своих всегдашних синих плащей, устроился напротив. – А я-то думал, что вы просто слепы на один глаз! – пригубив вино, заявил вдруг Велен. – Я сначала не мог понять этот ваш странный взгляд, но асимтр.. ассимерт... но неподвижность правого выдала вас с головой! Что с ним случилось? Даже никакого шрама нет... – Это очень скучная и до крайности глупая история, сэра. Может быть, как-нибудь в другой раз?.. Велен не стал настаивать; они помолчали и вновь занялись своими бокалами. – А куда, – начал Велен после очередного сладостного глотка, – куда делась ваша палка? – А вы как думаете, сэра Серетил? – с нежданным ехидством прозвучало в ответ. – Уж точно не в задницу! Велен вздрогнул, чуть было не окатив драгоценным вином штаны, и с трудом выдавил: – Тирано рассказал это вам?! – Вы же его знаете, сэра Серетил. Разве он мог удержаться? – Велен согласно мотнул головой: все верно, конечно же, этот — не мог! – Что до посоха, – Серджо, задумчиво улыбаясь, тянул слова и крутил в руках свой полупустой бокал, – то он вернулся обратно в Обливион. Я, конечно, мог бы призвать и дайкатану — но нам бы тогда пришлось избавляться от пятёрки трупов, а это, поверьте мне, сэра, бывает очень накладно. – Велен. – Что, простите? – Прошу, обращайтесь ко мне по имени — и "на ты", – повторил Велен. – Давно бы пора, в самом деле. – Вы... – мужчина замялся, и медленно, будто с трудом подбирая слова, произнес: – ты понимаешь, что я не могу ответить тем же, Велен? – Ну, лет пять-десять-пятнадцать я подождать готов, так уж и быть, – отшутился тот. – Ваше здоровье, серджо! И Велен, скрывая в бокале свою торжествующую улыбку, с большим удовольствием осушил его до самого дна.