О чем поет вереск

      Холодной печалью потянуло с Айсэ Горм. Мидир вдохнул глубже, почуяв разом острый дух земли, прелость травы и листьев, дурманящий аромат вечерних цветов, терпкую горечь костра и сладкий, пряный запах самой Этайн. Беззаботный птичий гомон полнил воздух, феи выглядывали из кувшинок, вудвузы — из трещин коры, небо переливалось звездчатым сапфиром… Рядом с этой женщиной все цвело и благоухало.       Этайн зябко повела плечами, плотнее закутавшись в его плащ — и ощущение счастья исчезло.       — Вам не по себе, моя королева?       — Нет-нет. Непривычно, странно. Красиво! Деревья, трава и даже река — они словно говорят со мной! Теперь я верю, что и вправду в Грезе.       — Увы, нет. Греза не знала смерти, а ши, люди, животные и растения жили в ней равными друг другу.       — Видно, это было возможно лишь до начала времен… Почему наши пути разошлись, Мидир?       — Трудно сказать. Ши развивали мир в себе, а люди — мир вокруг себя.       — Вы… про магию?       Мидир повел рукой, и справа перед Этайн появился шарик из искрящегося тумана.       — Вода.       Легкое движение кистью, и второй, пунцовый шарик загорелся слева.       — Огонь.       Внизу слева завертелся шарик из ветра, а справа — из пыли.       — Земля и воздух.       Шарики рванулись друг к другу, закрутились, соединились в один и взорвались разноцветными искрами.       — Четыре стихии — из них можно сотворить все. Не бойтесь, они безобидны, пока под присмотром… Теперь люди не доверяют ши, — поддразнил Мидир.       — А прекрасные подземные жители слишком высокомерны, чтобы замечать людей.       — Одного я замечаю.       — Эохайд того стоит!       — Я говорю о вас, Этайн.       Она погладила траву: зелёные лучики скользнули меж пальцев. Мидир прищурился, и звездчатые цветы распустились под женской ладонью. Землеройка высунула розовую мордочку, повела носом и тут же спряталась обратно.       — Всё такое яркое и душистое, словно после майской грозы. Всё живое!       — Если пожелаете, моя королева, я покажу вам мой мир.       — Не стоит. Мне скоро домой… — Этайн выпрямила спину, оперлась о ствол вяза. — Кажется, прошла вечность. Я не вернусь спустя сто лет?       — Нет, моя королева. Все тот же прекрасный вечер. В это столетие время течет ровно, а в Лугнасад всегда сходится в одно. Может, вы что-то хотите унести на память о моём мире? Я мог бы…       Этайн покачала головой.       Стало очень тихо, лишь вода шуршала прибрежным песком.       Ни сокровища, ни украшения, ни магия ничего не значат для этой женщины. Ни, что самое печальное, даже его обаяние, в котором волчий король раньше был уверен.       — Мидир… — прервал его мысли голос Этайн. — Вы заезжайте к Эохайду! Он скучает, хоть и не признается в этом.       — Удивительно, как вы всё время умудряетесь перевести разговор на другое! Его дом теперь ваш дом, и мне хотелось бы заручиться разрешением хозяйки!       — Вы сердитесь понапрасну. Я буду рада вас видеть! Вы живёте вечно, для вас земная жизнь — один вздох. Вот подниметесь в Верхний, а меня уже не будет…       — Оставайтесь в Нижнем, люди здесь не стареют. Об этом Боудикка умолчала? Мечта многих женщин попасть сюда на любых условиях. Вы же из тех, которые сами ставят условия, — вкрадчиво произнес Мидир.       — Верхний — мой мир, король Грезы. Там моя семья, мои подруги, мой супруг. Может быть, я смогу подарить жизнь кому-то… Мы вечны в наших детях.       Грудь, очерченная розовой туникой, вновь приподнялась во вздохе. Костёр полыхнул ярче, и в зеленых глазах Этайн, поднятых на Мидира, заиграло янтарное пламя. То ли отражением костра, то ли — его собственных демонов.       Мидир опустил взгляд.       Редкое сокровище.       Она и не вспомнит, что произойдет здесь, а Эохайд… Что ж, Эохайд сам виноват, раз отпустил жену. Маги не обманывают, у Мидира — семь законных дней, и никто не помешает ему насладиться Этайн!       Но холод коснулся сердца, а тени вокруг углубились.       Да что с ним? Им приходилось делить одну женщину. Правда, та женщина не была ни женой, ни любимой. Может, послушать Джареда и отпустить Этайн?       — Мне так неловко, что я отнимаю ваше время. Простите меня, — она с благодарной улыбкой подалась к нему, положила руку на его колено. Затем отдернула ладонь и заалела, словно досадуя на себя.       — Это мне следовало бы просить прощения, только я не умею. Мой брат невыдержан и часто ведёт себя неподобающим образом, — попытался Мидир отвлечься от тепла женской ладони. И от мыслей, очень похожих на угрызения совести.       — Вы сломали руку брату?! — в голосе Этайн не было и намека на привычную мягкость.       — Если пожелает расстаться с магией на недельку-другую, залечит за пару часов. Что Мэллин напал на вас, вы не сочли нужным вспомнить! — осердился Мидир.       — Он не нападал на меня. Напугал, да, но зла не хотел!       — Вы о нем думаете лучше, чем я его знаю!       — Иногда то, что близко, увидеть труднее всего, — Этайн погрустнела. — Он боится вас и любит…       — Что тут странного? Отец говорил матери: бойся меня, люби меня — и я буду твоим рабом до конца вселенной!       Но сегодня эта фраза вдруг показалась ему неправильной, неверной.       — Как можно? — прижала Этайн к щекам ладони. — Любовь и страх несовместимы. Это клетка, Мидир! В ней не поют вольные птицы.       — Может быть, поэтому… — вырвалось у Мидира.       — Что? Скажите, прошу.       — Поэтому моя мать прожила столь недолго.       Мидир прикрыл веки. Не так давно он был уверен — у него есть все. А сейчас, рядом с этой женщиной, показалось: он что-то упускает. Что-то важное, незаметное, но необходимое, словно воздух.       Были ли счастливы его родители? Счастлива ли Этайн, так бесконечно любящая Эохайда? А Мэрвин, пытавшийся нести свет и любовь людям и глупо сгинувший в Верхнем?       При мыслях о старшем брате привычная боль куснула грудь, и Мидир очнулся.       — Я только и делаю, что тревожу вас, — выдохнула Этайн.       Она вновь увидела то, что Мидир привычно скрывал ото всех, и от себя — тоже.       — Боль, как и любовь, бывает разной. Иногда целительной, иногда сладкой…       — А иногда запретной. Ваша мать была не ши?       — Колдовать она не умела.       — Земная женщина? Неужели?       — Сердце нашему отцу она подарила сама, хотя состояла в браке на земле! Раз у них родилось трое сыновей, значит, любили оба! Да, мы почитаем телесную любовь, но дети возможны только при той любви, на которую вы так прозрачно намекали.       — Часто ли у вас рождаются дети?       — Редко.       — Но, Мидир… — задумалась Этайн. — Я знаю ваше отношение к замужним и не понимаю…       — Замужнюю обидеть — проступок. Но драгоценность, великая, подлинная, должна принадлежать тому, кто вправе ей обладать. Кто оценит её по достоинству!       — Женщина не вещь, — очень тихо сказала Этайн. — Владыка Благого Двора не привык думать о чувствах других?       — Ты сама не знаешь, как можешь чувствовать. Насколько сильно!       Этайн не стала возмущаться.       — Боудикка говорила: «Ты сама не знаешь, что тебе нужно». «Ты сама не знаешь, что для тебя лучше», повторял отец. «Ты сама не знаешь, какой обладаешь властью», твердили жрецы. Все решали за меня! Только Эохайд позволяет мне быть собой!       — Потому что ты ему безразлична! — вскипел Мидир. — Да кого ты любишь — его или свои мечты о нём? Что он сделал для тебя?!       И тут же взволновался, не оскорбится ли Этайн? Но она ответила спокойно:       — Эохайд сказал мне в Лугнасад: «Я не обещаю тебе вечной любви, но буду нежить и оберегать тебя каждый день, что мы отняли у богов».       — Что-то у него не слишком складно выходит. Ну хорошо! — примирительно поднял руки Мидир, видя досаду собеседницы. — Давайте лучше спорить по поводу одежды, чем из-за столь призрачного понятия, как любовь.       — По поводу одежды? — с прежним рассыпчатым смехом ответила Этайн. — Не столь уж и призрачна эта любовь, раз только с ней у вас могут быть дети, — улыбнулась она, и Мидир понял, что прощен.       Он вытащил из кармана книжку не более наперстка, развернул ее, увеличив до размеров локтя, и открыл ставшую жесткой обложку.       — Тут ничего, — приподняла Этайн изящно вычерченные брови, глядя на пустой лист, окаймленный переплетением трав.       Мидир не смог сдержать усмешку и, припомнив фигуру Этайн, нарисовал ее на развороте.       — О нет! — выдохнула женщина, когда миниатюрная Этайн, одетая лишь в драгоценности, махнула ей рукой.       — Я не мог не попытаться, — стер Мидир рисунок. — Ши ценят красоту, а вы прекрасны.       Он перевернул лист, и взору Этайн открылось платье из материи, больше похожей на черно-белую паутину.       — Это всё?       — Увы, моя королева.       — Мне обязательно надевать его? — нахмурилась она.       — Согласно традиции, платье должно быть не шитое и не вязаное, а королева — не одетой и не раздетой, — Мидир скатал книгу и показал женщине черную горошину. — Но все не так плохо. Если позволите…       Он поднял руку, приманивая к пальцам гладь озера. Нарисовал взмахом руки овал, и перед женщиной возникло зеркало, обвитое лилиями и кувшинками, в полный ее рост. По краю его бурлили струи воды, но середина понемногу выровнялась. Из пальца Мидира выползла змейка, коснулась Этайн, мгновенно обвила ее и преобразила.       Блио королевы немного отличалось от того, что показала книга. Словно трудолюбивая прядильщица прихватила цветки вереска и вплела их розовую нежность в тканое серебро, лишь на изгибах груди и крутых бедер отливающее чернотой, свойственной Дому Волка. Оно облегало совершенную фигуру Этайн и струилось до земли. Высокий воротник подчеркивал гордую шею, а белые и черные жемчужины украшали огненно-рыжие пряди.       Этайн оглядела себя в серебристом зеркале и коротко кивнула, соглашаясь с нарядом. Пусть кое-где сквозь плетение и проглядывала кожа, но все же платье выглядело царственным.       — Не сомневайтесь в себе. Думаю, ваш супруг гордился бы вами.       Мидир щелкнул пальцами, одеваясь сам. Все тот же наряд и те же цвета, только больше серебра, вышивки и кружев. Тонкое витое серебро окаймляло и шею Этайн.       — Я получу назад свое ожерелье? — не найдя янтарь на привычном месте, тревожно спросила она.       — Вы получите все, что попросите, и даже больше, — вновь отмеряя слова, ответил Мидир. Вытащил из воздуха и надел корону с восемью зубцами.       — А корона только у вас? — Этайн рассмеялась и крутанулась на месте так, что взметнулся длинный подол, а в прорези маняще мелькнуло бедро.       — Ваша прибудет, как только часы пробьют десять, — глухо произнес волчий король, не отрывая от Этайн глаз.       — Но… как я узнаю, сколько времени?       — Ваши друиды отбивают часы ударами. Вы видели их песочные часы? У нас такие же, только из металла. Они отбивают время сами. Вы увидите. Вы готовы, моя королева? — он оттолкнул зеркало, и оно рассыпалось множеством брызг.       Мидир свистнул трижды. Зашелестел воздух, дохнуло холодом перехода. Через дыру в пространстве выскочил гнедой скакун с белой проточиной на морде. Тревожная мысль о красавце Громе, оставленном в Верхнем, мелькнула и пропала.       — Без седла? — ахнула Этайн и залюбовалась конем.       — Эйтеллы не терпят седел. Седоков — и то немногих.       Мидир взлетел на коня первым, взметнул Этайн за руку, посадив позади себя. И ударил пятками коня.       — Держитесь крепко! — прокричал он, и женщина обняла его за пояс.       Дорога шла наезженная, ровная, поднималась все выше и выше. Мидир немного уменьшил ветер, начавший бушевать вокруг них.       Лес пронесся мгновенно, и они вылетели в поле. Скачка горячила кровь, а женские ладони спокойствия не добавляли. Река, вдоль которой шла дорога, здесь делала крутой поворот. Этайн прокричала в спину:       — Впереди обрыв!       — Верьте мне — мы не разобьемся!       Скакун, чуя нетерпение хозяина, полетел быстрее, оттолкнулся от края пропасти и прыгнул.       С треском далеко в стороны взметнулись матово-черные кожистые крылья. Взмах, еще один — и падение замедлилось, а потом и вовсе остановилось.       Эйтелл поднялся вверх, легко унося двоих.       Солнце, невидимое с земли, купалось в неге заката. Далеко внизу виднелись дремучие тысячелетние леса и просторные луга, поблескивала ярко-синей змейкой вездесущая Айсэ Горм. А впереди из белесого тумана, на фоне снежных пиков Черных гор проклюнулись смотровые башни столицы Светлых земель. Высокие, скошенные внутрь, словно два волчьих клыка, они предупреждали, устрашали, грозили.