О чем поет вереск

За окнами Черного замка с новой яростью принялась бушевать гроза. Отдаленные, постепенно приближающиеся раскаты приносили с собой непрошеные воспоминания о смутных, темных временах изменения мира. Мидир не желал беспокоить Этайн, не хотел рассказывать про бытность свою старым богом, тем самым, одним из троих, черным, но и заснуть не мог. Этайн дремала тревожно, словно чувствуя его непокой, и Мидир, утишив ее кошмары, счел за лучшее встать и пройтись по галерее. Волчьи головы на стенах недовольно порыкивали в такт раскатам грома, взъерошенные птицы света сбились в кучу и словно бы потускнели, вспышки молний отражались яростным пламенем в глазах стражи, будоражили кровь. Мидир кивал на привычные приветствия, не выныривая из тяжких мыслей о том времени, когда подобным же образом ревел и грохотал весь мир ши, когда вода уходила в землю, а земля обваливалась во мрак и казалось, пришел конец всему. Волчий король остановился и подставил лицо острым брызгам дождя, пытаясь избавиться от очередного, слишком явственного видения. Замер, вдыхая ледяную, с кислинкой, свежесть дикой, бурной даже для Нижнего грозы. Этот мир все-таки устоял. И будет стоять столько, сколько необходимо. Мысли Мидира прихотливо извивались, сплетая прошлое и настоящее, перескакивали с предмета на предмет; да он и не старался удерживать их. Молния ударила рядом, ослепив и оглушив на миг, выбросив в прошлое… …Три настежь открытых Окна во все три мира. Волчий король, огромный сердитый фомор и желтоглазый неблагой втроем тянут все стихии, связывают три мира, удерживая их от падения. Молнии, молнии, молнии… Желтые, белые, голубые, аметистовые! Они прошивают все вокруг, выкручивают жилы и нервы, пьют силу древних богов. Мидир, Лорканн и Айджиан умирали и воскресали вновь, и длилось это бесконечно. Они стояли над миром, в мире и вне его, скрепляя его, сдерживая его распад. До конца старого света на карте Нижнего было двадцать семь королевств. Осталось — только три. Союз Трех дал жизнь Нижнему. Новый удар молнии — и новое воспоминание. Когда Мидир вернулся в свои владения после тяжких трудов по переустройству, он понял: время тут прокатилось не рекой, а лавиной. Кое-где еще вихрилось особенно сильно, и такие места старательно обходили даже бессмертные ши, не говоря о простых волшебных созданиях, вроде тех же фей, что пропадали бесследно. Солнце стояло в зените благого небосвода, но в этом тоже была неправильность: Лорканн отправился к себе в розовое утро, Айджиан — в туманный закат. Нижний раскололся на три мира, препоны между благими, неблагими и фоморами стали почти неодолимыми. Черный замок встретил тогда Мидира с большой радостью и облегчением, что стало для короля, который лишь недавно отметил всего-то трехсотлетие своего правления, большим сюрпризом. — Ты светишься! — многозначительно заявил Мэллин. — Что с того? Это не повод для моих своенравных подданных… Мэллин перебил, успев высказаться до того, как Мидир разозлился бы: — Ты светишься черным! Как светилась треть мира, когда стало возможно дышать опять! — Усталый непонятно отчего, брат повел плечом, склоняя к нему голову. — Мир светился еще желтым и зеленым, но дышать стало возможно только после черного. Ты, я так понимаю, всех нас спас. И что-то мне подсказывает, что это понимаю не только я. Тогда Мидир не поверил, но спешно постарался взять свои силы под контроль, чтобы не показывать собственное очевидное могущество. Брата переубедить так и не удалось, а Благой двор с большим облегчением воспринял новость о том, что Мидир к переделу мира относится опосредованно; и впоследствии законность его королевской власти подвергалась сомнению заметно реже. Мэллин же не доверял чужим, даже убедительным речам. А еще когда-то давно боялся оставаться один в грозу. Мидир усмехнулся: интересно, он достаточно повзрослел, чтобы?.. В груди зашевелилось что-то доброе и древнее, теплое и семейное. Волчий король поймал себя на мысли, что ему захотелось пошалить. Нет, положительно, Этайн странно на всех действует, как бы ни отрицала она свою волшебную силу! Северная галерея и собственные раздумья вывели его к башням. Можно было пройти короткой дорогой, но Мидир выбрал путь, которым он ходил, когда был ребенком, и шел, минуя знакомые повороты. Сейчас, в свете молний и вспышек воспоминаний, Черный замок показался невероятно родным. Он всегда был домом волкам. Особенно — королевским волкам. Ненастье за стеной больше не настораживало, наоборот, помогало ощутить, как прочна и надежна цитадель. Мидир усмехнулся на особенно раскатистый гром, припомнил их столкновения с Лорканном, проходившие с еще большим шумом. Разлетались они с неблагим магом ой как здорово! Айджиан едва успевал ловить. Поначалу — придворный маг, позже Лорканн тоже стал королем. Чем азартнее становились схватки, тем полнее можно было призвать свои силы, тем яростнее хотелось обрушиться на неблагого всей мощью, тем меньше страха оставалось в душе Мидира, узнававшего границы собственных сил и пределы все растущих возможностей. Он нашел себе равного противника, которому с удовольствием выщипывал перья и ломал кости. И оттого, что после появления короны, глаза Лорканна вдруг стали желтыми, а не голубыми, его дерзкие взгляды выводили из себя в разы больше. Мидир сам вернул себе руку взамен откушенной драконом и понимал, как это было мучительно — отрастить себе новые глаза. А неблагой лишь клекотал в ответ на все расспросы. Мидир вспоминал и с удивлением оживлял картины прошлого, когда они с Айджианом чуть не раскатали неблагого по ближайшей стеночке: слишком дико смотрелись чужие глаза на знакомом лице, рассеченном широким шрамом. Как будто кто-то захватил тело грифона или сожрал его душу, в наличии которой Мидир, признаться, до некоторого времени сомневался. И тогда, лет за сто до переделки старого мира, обороняющийся грифон сумел доказать свою подлинность не послушной стихией воздуха, не злыми взглядами, не смачными ударами, а как раз тем, что опять попался на поддевку Мидира. Никогда не мог спокойно слышать, что он младше благого короля! Пусть и на жалких пять лет. …Впрочем, часть случившегося с Лорканном Мидир, ухватившись за нити памяти, смог увидеть воочию. Ослепляющая боль, кусачая тьма, призыв к магам и королю. Но все мертвы. Полная тишь в ответ и жуткое ощущение — не Мидира, а Лорканна — что он один на свете. Неблагой, переборов желание остаться здесь навсегда, надевает шлем павшего короля и начинает свой путь к трону… Мидиру когда-то тоже пришлось побороться за власть — с прежним советником. Но с воцарением Лорканна в Темном королевстве сменилась династия. Как стал морским царем Айджиан, как объединил четыре океана и моря без счету, толком не знает никто. Айджиан старше Мидира и Лорканна не на одну тысячу лет, и он не очень любит говорить ни про себя, ни про своего отца, который убил всех его братьев, а потом и мать, спрятавшую новорожденного Айджиана в водовороте силы. Желание поговорить с отцом вылилось в кровопролитную схватку, Айджиан убил родителя, как и было предначертано. Предсказания всегда сбываются, но не всегда так, как хочется или верится. Волчий король усмехнулся своим нынешним мыслям о прошедшем, подивился, сколь много событий он успел пережить и как мало он помнит об этом сейчас. Ши хранят воспоминания в душе, ибо помнить каждый миг, каждое слово иногда не благо, а наказание. Пусть лучше демоны сидят на своих цепях, чем рвутся наружу. Путь к своим детским покоям был возвращением к самому себе. Знакомые коридоры навевали и другие воспоминания. О том времени, когда Мэллина не было еще и в помине, а мама с отцом общались с сыновьями. Хотя все трое: и родители, и старший брат — воспитывали именно Мидира. Мэрвин давно уже вырос и воплощал все, что король хотел видеть в наследнике. Старший брат, насколько Мидир мог судить сейчас, был мягче в наказаниях, но строже в требованиях, чем отец, а его молчание действовало хуже любых обидных слов и подзатыльников. Образ Мэрвина всегда был связан с чем-то ясным, определённым: казалось, для старшего брата не существовало непроницаемых для его ума событий и вещей. Иногда он даже спорил с королем, вынуждая Джаретта скалиться, а Синни — улыбаться, как будто маму радовала непохожесть сына на отца. Но чаще она грустила, а однажды сказала, что избыточное стремление к идеалу может погубить сам идеал или тех, кто рядом, отчего отец нахмурился, а Мэрвин лишь рассмеялся. Голос Мэрвина помнится ясно благодаря Джареду: волчонок брата иногда разговаривает совершенно так же. По счастью, советник куда терпимее и человечнее в самом лучшем значении этого слова. …Голос брата звенит сталью. Стены лазуритового зала встают перед глазами. Два брата и родители сидят за столом, более — никого. — Этого нельзя допускать, отец, — сдержанное негодование Мэрвина колет льдом так, что мама вздрагивает. — Лесовики должны знать свое место, они забываются, нанося нам оскорбление одно за другим. Теперь вот Мидир!.. Небрежный жест в сторону младшего брата заставляет поежиться маму и самого Мидира. Отец недовольно ведет бровью. — Не понимаю, отчего ты поднимаешь этот вопрос не на совете дома, а за обеденным столом, — спокойствие Джаретта отдает равнодушием, а потому звучит жестоко. — Не порти аппетит. — Не думаю, что это возможно, ты же постоянно проглатываешь мерзкие намеки лесных! — брат демонстративно откладывает вилку и крутит в пальцах нож. — Мэрвин! — мама беспокоится. — Джаретт! Ну что вы… Вы успеете решить, что делать с любым другим домом, в иное время. Давайте просто… — Да, давайте просто сделаем вид, что ничего не происходит, — высокомерием от брата шибает во все стороны, как от иных волков злостью. — Будто бы лесовики не подзуживают другие дома, не распускают сплетни про Мидира, не сравнивают меня с ним или отцом! Нож звучно клацает о его тарелку в полной тишине. Никто не ест и не пьет. Мидира полгода назад представили Благому двору как наследника дома Волка… Нет, сплетни про второго принца, родившегося с черной аурой разрушителя мира, не новость, но мама расстраивается всякий раз, как об этом говорят вслух. Синни кажется: если что-то повторять, угроза становится ощутимее, прорастает корнями и обретает мощь в реальности. Глупые людские суеверия, но отец ей потакает. Зато мама верит: дар Мидира может как сломать мир, так и спасти его. — И что ты предлагаешь? — голос спокоен, но еще более жесток: папа не любит, когда мама расстраивается. — Начать войну? — а когда папа чего-то не любит, страдают окружающие. — Войну? — Мэрвин не меняется в лице, но немного растерян: Мидир-то видит. — Войну, настоящую, кровавую, между домами, — Джаретт произносит слова медленно, смакуя. Над обеденным столом как будто темнеет. — А хоть бы и войну! Невозможно терпеть! — брат бросает салфетку на стол раздраженным, злым жестом. — Все должно быть по закону, а закон, это… — Это решу я: возможно терпеть тебе и всему дому, всему двору, если придется, или невозможно, — отец хмурится, черные глаза непроницаемы. — Ты ничего не решаешь, Мэрвин. Я слушаю тебя, лишь когда твои советы разумны. Этот совет не разумен нисколько. — Давайте вернемся к еде, — голос мамы дрожит. — Неужели нельзя отложить эти вопросы на десять минут? Неужели хоть раз нельзя мирно пообедать? — Разумеется, можно, — Джаретт серьезно недоволен. — Надеюсь, твой сын, Синни, тебя услышит. А если не услышит… без обеда ему придется остаться в любом случае. Равно как и без ужина. И посидеть под домашним арестом, чтобы как следует поразмыслить над собственным поведением. Мидир даже немного удивлен, что сегодня пострадал совершенный Мэрвин, а не он. Старший брат бросает нож на блюдо, встает и уходит, хлопая дверью. Отец застывает холодным изваянием. Прибор в руке мамы слегка подрагивает. Мидир нарочно громко прокашливается, но Синни все же всхлипывает и закрывает лицо ладонями. Обед безнадежно испорчен… …Теперь, когда Мидир миновал порог двух с половиной тысяч лет и почти добрался до трех, он понял, отчего отца раздражали подобные разговоры. Если бы его собственный сын начинал разговоры о войне и крови при матери, сам Мидир смело взялся бы за розги, а то и за каленое железо. То, что было разумным согласно Слову и не требующим объяснения для волков, тяжелым отпечатком ложилось на жизнь Синни. Безгрешный старший брат вдруг показался таким же неоднозначным, как младший… Мидир потряс головой, избавляясь от лишних мыслей, и понял, что почти пришел. Вот мимо проплыли запертые двери в покои Мэрвина, вот — в его собственные, а третья дверь вела к Мэллину. Мидир смирил обуревающие его воспоминания и страсти, вздохнул шумно, а потом зашел к брату совершенно бесшумно. За три тысячи лет разлада и пару дней неопределенности эти покои ничуть не изменились. Кровать стояла в глубине комнаты и не с первого взгляда открываясь вошедшему. Белела спина в тонкой нижней рубашке, вихрились темные пряди брата. В отблеске молнии Мидир присмотрелся, а потом едва сдержал улыбку: в изголовье, за подушками, сокрытый магическим щитом невидимости и безвременья, сидел лоскутный Фелли. Надо понимать, охранял сны. Интересно, Мэллин хоть помнил, что спрятал там свою игрушку? Щиты, похоже, старинные. Мидир подбросил дров в камин, бесшумно прошел к кровати и уселся на край, примяв своим весом перину. Брат недовольно завозился, слегка повернул голову, сонно захлопал глазами, не выражая ни удивления, ни страха, вообще ничего. — Нет, ну надо же… Знаешь, братец, ты, конечно, красавец, но так и поседеть можно: без предупреждения ходить по снам, — забубнил, отворачиваясь опять к стене: — вот казначей точно поседел бы, он тебя боится жуть как, будто ты фоморский старый бог, этот, одноглазый который, хотя Айджиан мне тоже никогда не нравил… Мидир хмыкнул, и брат осекся, мгновенно напрягся всем телом и подпрыгнул пружинкой, как мартовский заяц. — Мидир?! Ты? Так ты?! Ты не?! — огромные, потемневшие от расширившихся зрачков глаза разглядывали его в упор. — Я не, — Мидир хохотнул, — я ещё как не! Я тебе не снюсь, если ты об этом. Брат протер глаза для верности еще разок, кулаками, будто одного голоса Мидира, его запаха, его слов было недостаточно. — Миди-и-ир! — довольная улыбка на заспанном лице брата неожиданно порадовала. Потом стремительно померкла, унося с собой и радость. — Что-то случилось? Что-то случилось с человечкой? — Мэллин обеспокоенно подался вперед, готовый бежать и помогать. — Что за глупости! — теперь Мидир рассердился, что оставил Этайн в спальне одну и не мог быть полностью уверен в ее безопасности. — Конечно, нет! — Ага… А тог… А чт… — брат зевнул немного неестественно, обрывая себя, а вот потянулся очень даже правдоподобно. — А ты гулял в грозу по крышам? Очень освежает! Особенно если повыть! Откинутое одеяло полетело в Мидира, брат вскочил и запрыгал на одной ноге, натягивая штаны. Спальная рубашка сменилась повседневным костюмом, разве что без дублета, да завязки на рубахе не затянуты ни у запястий, ни на воротнике. Мэллин оглянулся на Мидира и довольно кивнул, подхватывая свой кларсах. — Гулять лучше босиком! Пошли, я тебе покажу, — деловито прошлепал к окну, приоткрыл створку, выглянул наружу, подставив лицо новой вспышке молнии. — Тут недалеко! — Да стой ты! Но Мэллин ужом проскользнул в окно, напоминая без слов: он больше не испуганный мальчик, а взрослый воин-волк, не самый слабый и весьма ловкий. Мидир помянул недобрым словом его военную выучку, но поспешил за братом. Еще сверзится. Едва волчий король высунулся в окно, как тугие струи ливня мигом ударили по голове, пробрались за шиворот. Одежда прилипла к телу, волосы намокли. Мидир проморгался: рядом стоял брат, мокрый, как мышь, и довольный, как сытая виверна. Прижимая одной рукой к груди кларсах, второй указывал вдоль карниза: — Тут можно пройти только босико-о-ом!.. Мэллина было еле слышно, но, судя по тому, как напряглись вены на шее, брат кричал, хоть и выглядел довольнее некуда. — Осторожно, мой король! — еще и поклонился! А в следующий момент рванулся от обозленного Мидира, схватившего воздух вместо брата. Волчий король, скинув сапоги, начал осторожно спускаться по мокрой черепице вслед за братом, который уже скрылся за краем флигеля, немного выдающегося во внутренний двор. Отсюда, с крыши, во время бури Черный замок выглядел иначе, чем из окон или из внутреннего двора, и неожиданно уютно. Голова Мэллина показалась из-за флигеля: — Так ты идешь, твоё величество неторопливый брат? Мидир фыркнул, Мэллин фыркнул, дразня, и скрылся за стеной. — А ну не смей пер-р-редр-р-разнивать своего кор-р-роля! Мидир рычал не от злости. Просто потому, что тут, в сердце грозы, ужасно хотелось рычать. До него долетел хохот брата, наполовину съеденный ветром и шумом воды, но все равно различимый. И этот хохот был понимающий и поддерживающий. — Да куда ты? Спина в мокрой рубашке вновь мелькнула, огибая флигель, и скрылась за поворотом. — Мэллин! Мидир повернул вслед. Мощная ветвь очередной молнии прочертила небо, высвечивая черный силуэт уже на середине ската крыши. На секунду показалось, что это не Мэллин, а какой-то незнакомый волк, по недоразумению принятый им за брата. Или призрак, чья душа не нашла упокоения в мире теней и будет бродить по Нижнему миру до скончания дней. Мэллин приподнял кларсах привычным жестом, и ощущение пропало. Первого перебора струн Мидир не услышал, зато второй дополнил гром, и королю показалось, что даже стихия сдает позиции перед волками. Выть хотелось неимоверно, а лучше — рычать, но что-то сдерживало. Может, потому что огоньки горели в окнах, там были подданные, пугать их без причины не хотелось. Мидир шагнул ближе к брату. Короткие волосы Мэллина слиплись черными сосульками, несколько прядей торчали в стороны, подобно рожкам виверны. Глаза зажглись ярким золотом, и он запел. Звуки любовной баллады прорастали из души и дополнялись шумом дождя, прося выпустить внутреннего волка. Мэллин провыл тот же самый мотив без слов, и Мидир не выдержал: от его рыка дрогнули стекла, притих дождь, рванулись невпопад две молнии, приветливо громыхнул небосвод — здороваясь, признавая права владыки Светлых земель. Мидир завыл снова, а Мэллин поддержал его… Сколько они так развлекались, пытаясь перевыть и перерычать друг друга, кларсах, гром и вой ветра в печных трубах, неизвестно, но победа каждый раз доставалась Мидиру. В самый глухой, волчий, час ночи, когда он окончательно перестал сдерживаться, его рык сотряс каменную стену, а за отзвучавшим эхом пришло небывалое освобождение. Выть и рычать хотелось теперь просто ради баловства. Это было приятно: не сдерживаться и не щадить ничьих хрупких чувств, быть волком, быть собой не только на встрече Трёх. Мэллин улыбнулся довольно, махнул рукой, зазывая дальше, и поднялся до конька крыши. Ловко и уверенно прошел по нему, вспрыгнул, легко подтягиваясь, на крышу поменьше — маленькую, квадратную, от балкончика или пристройки. Мидир припустил за братом, заглушая беспокойство: судя по тому, как уверенно тот шел, Мэллин отнюдь не впервые посещал скользкие и чрезвычайно опасные высоты. Стоило Мидиру забраться на очередной балкончик, ближайшее окно распахнулось и оттуда донесся взрыв смеха, а следом «Ну и погодка», сказанное очень и очень знакомо. Голос начальника замковой стражи, обыкновенно размеренный, звучал расслабленно и по-домашнему уютно. Король поспешно подтянул ноги. Уселся, держась за край, махнул Мэллину, чтобы подождал, и прислушался: это была новая сторона, казалось, совершенно изученного волка. Мидир подумал, что его верный защитник имеет право быть разным. — Раз уж мы заговорили о женщинах… Есть ли новости о Лианне? — Надеюсь, она счастлива, — глухо ответил Джаред. Мидир удивился: начальник стражи затрагивал личное, а своенравный и замкнутый племянничек не торопился одернуть его. Уважаемый советник, позвольте мне заметить, — с непривычным сарказмом протянул Алан, а потом сказал мягко: — Джаред, хватит уже думать, подходишь ты ей или нет. Ты даже не пробовал завоевать ее, а может, небесный — лишь влюбленность? Счастлива она будет лишь с тобой, а с Джилроем — только любима. Он не знает и десятой части того, что знаешь о ней ты. — Я знаю, что она жива. Я зову ее… И хватит уже! — А сегодня солировал не принц, — мгновенно перевел разговор на иное Алан. Из-за его спины долетел отчетливейший стон, полный мучительного осознания: — Нет-нет-нет! — стон набирал в трагичности. — Так мог выть только… Алан, не говори, пожалуйста, что их теперь двое! Рядом мягко присел Мэллин, всем своим видом выражая вопрос, Мидир приложил палец к губам и опять прислушался. — Не буду говорить, — в голосе Алана слышалась мягкая насмешка. — Ты сам уже все сказал. Джаред вновь отчетливо и протяжно застонал. — Алан, ты говорил… Ты говорил, что у тебя осталась еще бутылка того вина столетней выдержки. Как ты думаешь… — Я думаю, вполне, — начальник стражи ответил, не дожидаясь окончания вопроса. — Это как раз тот случай, когда нам срочно нужно выпить за их здоровье. А то как бы ты кого не проклял сгоряча! Джаред отчетливо взрыкнул, уходя вглубь помещения и громко вопрошая, где его вино. Алан выглянул наружу, усмехнулся крышам и дождю, а потом захлопнул задребезжавшее окно. — Дальше веселее! — брат ловко крутанулся, полез выше. И кларсах за спиной ему ничуть не мешал. — Мэллин! Да Мэллин же! — Мидир постарался прорычать это шепотом, но получилось раскатисто. Возможно, ему показалось, но из только что прикрытого окна послышался новый трагический стон. Мидир поспешно подхватился с места и тоже полез за братом. — А ну стой! Ты куда? Мэллин! Несколько крытых балкончиков, прилепившихся к внутренней стене, были похожи на загадочные ступени. Но Мэллин не шел. Он подпрыгивал и цеплялся за выступы. Забирался все выше, не оглядываясь, не делая остановок, привычно находя выбоины или зацепки в стене. Вдоль одного из архитектурных изысков Мэллин пробирался почти на пальцах так ловко, будто лесовик по сучкам и трещинам древесной коры. Брат обернулся, засиял серыми глазами, в которых не было ни сердитой, ни азартной желтизны. — Под этой крышей обитает наш придворный звездочет! И отсюда открывается прелестный вид! Он уселся на край, обнесенный — слава старым богам! — ограждением. Не глядя похлопал по черепице возле. — Вот теперь самое время спеть, — пальцы Мэллина привычно пробежались по струнам кларсаха. — Мэллин, — Мидир уселся рядом, — ты сорвешь голос. А услышат тебя только я да капли дождя. — Ха! Зато я смогу стяжать славу Громового, — брат смешно приосанился, — и твоя сказка наконец-то станет реальностью! Мягкая, переливчатая мелодия кларсаха успокоила дождь. Голос брата прокатился по крышам, уплыл к лесу и заставил насторожиться всех обитателей башни. Мэллин завел балладу на новый мотив, и в этом тоже была своя гармония. На свете жил бессмертный ши, Услышьте сказку, малыши! Любил свою жену он страстно, Их жизнь была прекрасна… Мидир невольно заслушался, засмотрелся на брата. Темнота не торопилась отступать, день казался миражом, далеким и снящимся, ночная сказка раздвинула границы мира. Волчий король легко подхватил: Завистливый и древний бог Любви такой снискать не смог… На два голоса вышло удивительно хорошо, Мэллин аж зажмурился. Поймал жену чужую в сети, И нет ее на свете! Кларсах рыдал с ними, проигрыш был короток, но желание петь дальше росло с каждой секундой молчания, и Мэллин продолжил высоким голосом: Меня похитили, мой муж. В темнице я под стражей стуж. Но след мой виден на земле От молнии в золе. Мидир ухватился за перила крепче: Тебя искать не прекращу, В грозу, в дожди везде ищу. Всесильным магом стану я. Дождись, любовь моя! Молния сверкнула близко, приковывая внимание. От переполнявших чувств опять захотелось завыть или обнять Этайн. Я рада встрече, я люблю, Тебя в сей миг благословлю! Мой Громовой, о мой супруг, Нашел меня, мой друг! Брат исполнял партию несчастной похищенной, а волчий король, понизив и без того низкий голос, выводил угрозы, посулы и обещания разобраться с древним богом по-свойски. Эта сказка могла быть бесконечно разнообразной по финалу, но Мидир всегда рассказывал её Мэллину так, чтобы Громовой находил свою суженую. Тебя нельзя мне не найти, Все сто дор-р-рог я смог пр-р-ройти, Твой свет меня пр-р-ривел и тьма, А может, ты сама! Финал предполагался от лица рассказчика, но Мидир с Мэллином переглянулись и спели вместе, на два голоса, героя и героини: Над злобой воспарит любовь, И встречи будут вновь и вновь! Поверив Истинным своим, Залог любви храним! Навеки нас, мой милый ши, Соединил огонь души! И пуще глаза своего, Храним в сердцах его! Кларсах прозвенел завершающим аккордом, и показалось, что на него отозвался весь мир. Рычать Мидиру расхотелось. Захотелось оказаться поближе к теплому боку Этайн, а лучше — вот прямо уже в постели. Веки норовили сомкнуться, а новая мелодия кларсаха, напоминающая колыбельную, этому исключительно способствовала. Мидир усилием воли отогнал сонную одурь, подставил лицо прохладному ветру, а затем поглядел на задумчивого брата: — И как мы будем отсюда спускаться? — Обычно я спускаюсь тем же путем, что и поднимаюсь, — Мэллин кивнул за перила, а Мидиру стало не по себе от камней, вырисовывающихся отдельными мокрыми бликами. Сейчас волчий король не мог понять, как он сюда залез. Видимо, чудом. Мидир слишком устал, чтобы пользоваться магией, а Черный замок вредничал и помогать с перемещением не собирался. Мэллин тем временем продолжал: — Но сзади есть окно… Волчий король сжал и разжал кулаки, с удивлением оглядел слегка помятое после его хватки ограждение, глубоко подышал, сосчитал до десяти и обратно. — Знаешь, Мэллин, право слово, если бы я не был так тебе сейчас благодарен, одним подзатыльником ты бы не отделался! И, чтобы не отступать от буквы закона, то есть своих слов, отвесил тот самый единственный воспитательный подзатыльник, чему Мэллин внезапно обрадовался. Путь вниз по лестнице и переходам отнял последние силы. — А почему ты такой мокрый, мое сердце? — спрашивала Этайн, помогая стянуть прилипшую к телу одежду. — Не спрашивай! Могу согреться о тебя! Этайн взвизгнула от прикосновения холодных ладоней. — И ты очень устал, раз не высушился магией. Где ты был? — Мы с Мэллином… — Что? — встрепенулась Этайн. — Подрались? Я слышала какие-то звуки, но они показались мне прекрасными! — Пели! Мы пели на крыше. Я раньше пел, — с легким вызовом признался Мидир. — Иногда. Очень давно. Я так и знал, что ты будешь смеяться! — Я не смеюсь! — А глаза смеются, — упрекнул он, упал на постель вместе с расхохотавшейся Этайн и с головой укрылся теплым одеялом. — С тебя словно смыло лет сто! Или тысячу! Не-е-ет, они осыпались от рыка… — голос Этайн упал до шепота, как всегда, когда она говорила о чем-то очень важном. — Я так люблю тебя, Мидир, — прозвучало пронзительно и искренне. Седьмой день стал лучшим подарком Лугнасада. Многое оказалось не тем, чем виделось: Джаред успел подружиться с Аланом, светящиеся птицы ели и не кусались, когда их кормила Этайн, а вредный наследный принц, вечная головная боль волчьего короля, оказался преданным младшим братом. Может, и был таким, просто Мидир не видел, не замечал, будучи погруженным в бесконечные заботы на протяжении не одного столетия? А его замок стал еще и просто домом, где можно открыть сердце, где ждала нежная, любящая Этайн.