О чем поет вереск

После нового ранения брат приходил в себя долго. Куксился, заворачивался в одеяло, дулся на всех и вся, заказывал изысканные блюда и не ел их. Гнал Мидира к жене, а «человечку» к «ее сердцу», ибо «незачем маленькому ши знать раньше времени, как взрослый дядя-волк ругается». Своенравно-мягкая Этайн не уходила, настаивая, что ей и малышу необходим отдых. Мэллин, вздыхал, ерзал, но возражений подобрать не мог, и королева с важным видом усаживалась на разложенные для нее подушки. Споро вышивая, напевала побасенки верхних и рассказывала новости. Однажды, когда Мидир забирал Этайн, младший показался особенно мрачным. Заживлению ран наверняка мешало сознание немощи иного рода: не уберег, не защитил, но было что-то еще… Брат отпустил «человечку» сознательно. Не потому, что упал или был слаб, не потому, что не мог воспротивиться или не держали пальцы. Он хотел ее отпустить. Неясно лишь, что послужило причиной. Отведя жену к беседке, увитой вереском, к каким-то совершенно дивным хвойникам от садовника — Этайн хотела высадить обязательно лично — волчий король поспешил обратно. Мэллин, увидев вернувшегося Мидира в дверях со сложенными на груди руками, взъерошил и так лохматые волосы. Вздрогнул, словно оказался над пропастью мира теней, и замер, глядя тоскливо и обреченно. Волчий король скрепя сердце, которое помнило не владеющую собой Этайн, выговорил: — Спасибо. Что смотришь? Спасибо я тебе не говорил. — Ну Мидир, ты уверен, что ты мне именно благодарен? — Брат посветлел лицом. — Уверен. Но все-таки хочу спросить, ради чего ты ее отпустил? Мэллин завздыхал, переполз в сидячую позу, завернулся в одеяло по самые глаза. — Я выпустил ее, чтобы Этайн осталась целой, — покачал головой, недовольный странным объяснением так же, как Мидир. — Понимаешь, брат, твое волшебство тянуло ее в одну сторону, тот Мидир — в другую! А тут еще и я! Человечка у нас потрясающая, но я люблю ее в целом виде! Кто-то должен был отпустить… Брат отполз еще, почти скрываясь за подушками. Мидир не отводил взгляд, и Мэллин вздохнул еще горше: — Кто-то должен!.. Но теперь ты вряд ли мне благодарен, — улегся калачиком вокруг подушки, сшитой Этайн. — Да я сам собой недоволен! Ну Мидир, это нужно было сделать… А теперь она приходит ко мне! И ты приходишь. А я… Мидир полюбовался на одеяльный кокон, подошел ближе, похлопал по нащупанному плечу. — Я благодарен тебе намного больше, чем тебе кажется. — Брат не ответил, и Мидир тихонько вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. На следующий день Мэллин поднялся с постели, и теперь ни он, ни его кларсах не умолкали, развлекая обитателей Черного замка. Под его гулкими сводами звучали все песни мира. Все-все, кроме одной. От просьбы Этайн спеть ту — давнюю, грустную и прекрасную — про любовь и обман, у Мидира захолодело сердце. Брат же ответил легко, что эту мелодию волшебные струны поют, когда захотят, ибо подобный накал страсти могут выдержать нечасто, и пообещал придумать новую. Днем королева гуляла, прилежно высаживала что-то в саду, вышивала, кормила световых птиц, которые повадились вить гнезда в заросшей вереском беседке. Хранителю в руки не давалась. Может, чувствовала, что старик лишился сил, может, не желала иметь дело с «ожившей клепсидрой». В лечебницу беременной хода не было, но лекаря волков она знала и обещала довериться, как придет срок. Мидир проводил с женой все свободное время, а когда дела отвлекали его, с неохотой оставлял ее на Мэллина или Джареда. Вслед за Джаредом частенько появлялся и Алан, чей тихий приход Этайн замечала иногда раньше волчьего короля. С исчезновением Лианны, Джилроя и Фордгалла в замке вновь остались лишь волки, а королева опять оказалась единственной женщиной. Она часто проводила вечера в общем зале, стараясь добрым словом или улыбкой смягчить временное заточение детям Дома Волка. Этайн не выказывала волнения явно, но роды приближались, и никакая магия не могла успокоить ее надолго. Иногда смотрела хризолитовым взором, словно видела насквозь, и как Мидир ни скрывал вину и беспокойство, ясно читала в его сердце и волновалась еще пуще. Волчий король был готов на все, лишь бы успокоить любимую, и когда у него выходило, чувствовал себя почти счастливым. Это «почти» не покидало его ни днем, ни ночью, подтачивая силы, подгрызая разум, лишая покоя. Мидир почти перестал спать и несколько раз ловил себя на желании признаться. Но когда Этайн открывала глаза, смотрела доверчиво и шептала: «Мое сердце», он вновь терял решимость. Временами ему становилось столь плохо, что он спрашивал себя, уж не глотнул ли отравы? И никогда еще он так сильно не любил свою королеву, никогда она не казалась столь прекрасной и нежной, величественной и забавной, родной и далекой. Каждое ее прикосновение отзывалось сладостной болью, каждый поцелуй казался последним — а оттого еще более страстным, каждое объятие дарило неизъяснимое блаженство и будило безумное желание… Несколько раз выпадал снег и тут же стаивал; в парке засинели мохнатые, как шмели, первоцветы. Этайн восхищалась, плела венки и вновь пропадала в саду — под ее руками он расцвел и похорошел. Стоял второй месяц весны, а деревья печально роняли желто-рыжие листья, словно плутовка-лиса заметала время пушистым хвостом. Ветер, лаская колючие вечнозеленые ели, приносил терпкую хвойную горечь, свойственную лишь середине лета; суетливые ласточки рассекали синь неба, словно и не улетали на юг. Мир бежал вперед, не разбирая дороги, не делая остановок, как сходит оползень, обрушивается лавина или преследует добычу Дикая охота. И пусть Мидир с ранних лет участвовал в ней, на сей раз все выглядело иначе. Одно дело, когда ты — загонщик, и совсем другое, когда — добыча. Прогулки по стене хоть немного успокаивали Мидира. Здесь мир строго делился на два лагеря: тот, который следовало защищать и хранить, и другой, опасный, который следовало держать подальше от первого. Инстинкты умолкали, разум переставал искать опасность внутри себя, и на волчьего короля снисходило временное спокойствие. Очередным ясным утром Мидир вновь озирал горизонт, который набирал черноту по краю неба, словно штормовой вал в Северном море. Мэллин все еще был слаб, и волчий король позвал Джареда «послушать ветер», не в силах объяснить возникшие подозрения. На низкий протяжный гул, наполнивший дом Волка от подземных ходов до верхних этажей, Мидир поднял шерсть на загривке и выпустил клыки. На миг ему показалось, что он ослеп, а потом отчетливо увидел весь замок. Черные волны магического безумия прокатились по коридорам и переходам, лестницам и аркам, сметая все живое… — Что это? — воскликнул Мидир, не слишком доверяя зрению и слуху. Потряс головой, сбрасывая давний, вновь набежавший морок. С усилием провел ладонью по камню, мало не сдирая кожу — и вернул себя в настоящее, на левую смотровую Башню. Видение ушло, а гулкий звук остался. — Галаты трубят отход, — удивленно произнес Джаред. — Окончательный, — он прислушался и высказал то, что Мидир уже увидел по королевскому штандарту: — Эохайд призывает вас! — Мой король, вдруг это происки друидов? — Ты чуешь сам: все тихо, магии нет. И… разве король галатов ожидает меня не в одиночестве? — усмехнулся Мидир. Чем ближе король галатов, тем вернее короля волков обуревала неясная и совершенно несвойственная робость. На уровне замка пришло желание оставить Эохайда без внимания, на уровне земли — срочно вернуться под надежное прикрытие каменных стен, а перед воротами в сердце когтями впилось дурное предчувствие. Ров зазвенел неблагим хрусталем, вмороженным в вечный лед… Мидир взлетел на поданного коня — и выехал навстречу предчувствиям и бывшему другу. На позолоченной броне Эохайда весело играло солнце, сам же он выглядел постаревшим и усталым. Белый скакун короля галатов тряхнул гривой и заржал, вороной под волчьим королем принялся яростно грызть удила, сбрасывая пену на белые ромашки. Волчий король придержал своего вороного. Кони не слишком радовались встрече. Впрочем, как и седоки. Замер воздух, забылось движение, и в мороке временного весеннего тепла все показалось волчьему королю нереальным, безвременным — пугающим. Словно он был на краю обрыва и, не видя опасности, шагал вперед. — Что происходит? — первым нарушил молчание волчий король. — Ты не слышал труб, владыка Благого двора? Мы покидаем ваш мир. — Но Этайн… — вырвалось у Мидира. — Что Этайн? Что?! — тоже не сдержался Эохайд. Погладил дернувшегося коня. — Девять лет прошло в нашем мире! Сколько людей погибло! Моя жена… Этайн едва не умерла из-за шальной стрелы. — Ты знаешь. Откуда? — Знаю, — глухо ответил Эохайд. — И благодарен тебе за ее спасение. Не уйдем сейчас — пройдет еще девять лет, — белый конь переступил нервно, словно чувствуя настроение всадника. — У моих — семьи, дети. — Ты берег своих, — слова прозвучали глуше обычного. — Ты — тоже. — Что-то случилось, — догадался Мидир. — Друиды, — бывший друг старательно отводил глаза, — показали мне вашу с Этайн жизнь. — Вот оно что! Интересно, — едва сумел выговорить Мидир. И солгал. Ему сейчас — оцепеневшему, потерявшему дыхание — ничего стало не интересно. Их с Этайн поцелуи, объятия, признания, тепло души любимой, свет хризолитовых глаз… Друиды наверняка показали тайное, сокрытое ото всех надежными магическими покровами и тяжелыми засовами королевской опочивальни. Мелкая, незначительная ложь ожгла вены, сдавила виски, ударив неожиданно больно, словно напоминая, чем оборачивается неправда, сказанная ши и магом. — Ради чего хранители равновесия пошли на это? — Видно, решили подстегнуть меня, — ответил с усилием Эохайд. Мидир вскинул голову, пальцы сжали упряжь. Некого винить. Теперь они квиты. Мидир, околдовывая Этайн, тоже видел все, что происходило между ней и Эохайдом за год их верескового брака. И Эохайда терзала та же мука, что и его. Вот только ему больнее. — А понял я иное. Друиды не лгут, и я не знаю, в чем тут подвох… Но ты не убьешь ее. И ты сделал ее счастливой. Теперь ты — ее сердце. — Я же бессердечен? — не удержался Мидир. — Как тут рассуждать о любви? — Она любит тебя! — искренне ответил Эохайд. — И она в тягости. Она так хотела ребенка, а я… Я не любил ее. Вернее, не знал, что люблю. Мидир сжал челюсти, сдерживая желание выхватить клинок, притороченный к поясу, и убить — убить не просто короля галатов, но самую память о нем. Вот только Этайн любит Эохайда — и с этим ничего не поделать. Его образ запечатлён в ее сердце… А он, волчий король — призрак, обманка, мираж! — Ее любовь принадлежит не мне, — наконец разомкнул губы Мидир. — Это тебя она любит искренне и сильно… Я не стану каяться в том, что совершил. — Вытащил кинжал и сжал лезвие: — Но буду рад даже режущим в кровь осколкам. Телесная боль хоть немного перекрыла душевную. Он стряхнул красные капли на летнюю россыпь ромашек и вложил кинжал в ножны. Поворотил коня и поехал обратно. — Мидир! — окликнул его Эохайд голосом, спокойным до обреченности. — Твой брат, он?.. Человек все-таки понял. — Жив, — глухо ответил волчий король, не оборачиваясь, но придерживая поводья. — Гром — тоже. Хочешь, я верну его? — Оставь себе! — яростно бросил Мидир.