Пушок и Перчик

Володя позвонил неожиданно и без приветствий тут же закричал в трубку: - Мидланд! Быстро! Мидланд - это... - Э... Агрессия, - сразу же проникнув в суть игры, выдал я. - Хорошо. Еще! - Уэ... тюрьма... - Пошло и избито! Мидланд - это тюрьма мечты. Нет, бля, не то. - Мидланд - кладбище любви. Не? - Не плохо! Ага. Империя, лишенная света... Шестерни фашистской машины, перемалывающие свободную любовь! Бля! Я гений! - Ты стихи, что ли, пишешь? - усмехнулся я. - Нахер! Бери выше! Я художник! Картины рисую. Выставка у меня завтра, а еще нихера не готово. Будет называться «Тюрьма любви». Или - не, слишком пошло. «За гранью разумного»... О! Вроде не плохо. - Ты и художник, что ли? - Да я и поэт, и художник, и акционист, и кто угодно - лишь бы бабки платили. - Ясно, - улыбнулся я, я был рад его слышать. - А ты приезжай ко мне. Поможешь в сотворении современного искусства. А? Гонораром не поделюсь, но бухла хоть запейся, есть и курнуть, и нюхнуть. Приедешь? Приезжай! Когда я вылез из такси, я думал, что ошибся адресом. Сразу за голубой сферой дельфинария стояло необъятное белое здание, по всему корпусу которого тянулись белые стальные конструкции, из-за чего оно напоминало гнездо исполинского орла. Парковка была почти пустая. Внутри тоже было пусто, только ряды торговых автоматов и банкоматов. Я объяснил скучающему охраннику что к чему, и он указал мне куда-то налево. Видимо, это был новый торговый центр, но еще не открытый или же не пользующийся спросом. Стеклянные лабиринты помещений под магазины излучали тоскливую пустоту. Я уже подумал, что заблудился, но услышал приглушенный гул музыки. В самом углу - около туалетов - за стеклянной стеной раскинулось помещение, в котором смело бы разместился большой магазин. Пустое и гулкое, светлое и пыльное. Много пластика и стекла. Ворох полиэтиленовой пленки, накрывающей непонятно что и развевающейся на сквозняке, напоминал инопланетных медуз или же гневные души недовольных покупателей. У отштукатуренных стен стояло с дюжину холстов. Половина из них была девственно бела, а другая половина являлась уже законченными полотнами. На одном холсте было размашисто начертано слово «Мидланд» и напрочь перечеркнуто жирным кровавым крестом. На другом - слово «Надежда» затоптано кровавыми следами. Третий холст был вообще без слов, с одними только красными мазками, похожими на раны. Также был холст, исписанный одним и тем же словом «Угроза». И еще парочка с броскими словами посередине - «Твари» и «Хочу любить». Володю я застал в самом процессе работы. В одних трусах, с баночкой гуаши и кисточкой в заляпанных руках, он пританцовывал и выводил на холсте цифру 4. Тут же стоял стол, укрытый газетами, который ломился от бутылок алкоголя, закусок, пачек сигарет и всякого в таком духе. У стола курила девушка в одних крошечных, почти незаметных трусиках. Худая и рыжая, длинноволосая, симпатичная. Увидев меня, она тут же принялась смешивать дикий микс в стопке. - Четыре, сука, подростка-гомосексуалиста покончили с собой в Мидланде в том году! Четыре, - орал Володя. Электронная музыка долбилась в уши из невидимых колонок. - Откуда знаешь? - спросил я. - Данные правозащитной организации «Радужное детство». Хотя они всех подростков-суицидников в Мидланде записывают педиками. И-хи! - На! Пей! - рыжая протянула мне стопку. - Что это? - Коктейль «Вырви глаз»! Херачь залпом! Я проглотил не думая. Желудок вспыхнул, и бодрый жар побежал по венам. - Ты знаешь, что эту рыжую суку возбуждают педики? - орал Володя. - Она тащится от совокупляющихся накаченных мужских тел. Больная стерва! Огненная лисица подошла ко мне, всунула колено между ног, провела рукой по груди и осмотрела с ног до головы. - А правда, что ты трахал самого Государя? - она смотрела в упор, во всю силу своих серых глаз. - Я много кого трахал, даже упырей, - я взял ее за грудь. - Это чудо-парень! Ты его не обижай! - угорал Володя. Я хотел поцеловать ее, но в последний момент увидел, что у нее раздвоен язык, и тут же перехотел: - Сделай мне еще этой термоядерной штуки, - попросил я. Она провела рукой по моим волосам и повернулась к столу. Не знаю, что она намешала туда, но от второй стопки я охмелел как с бутылки водки. Володя с рыжей были почти голые, и я тоже решил немного оголиться. Я спустил штаны, вынул член, обмакнул его в баночку с красной гуашью и в углу холста с надписью «Угроза» вывел четыре корявые буквы «С Т О П». Володя плакал от смеха. Рыжая с любовью омыла мой член минералкой, промокнула салфеткой, поцеловала и заправила в штаны. Когда все картины были готовы, они, наконец-то, убавили музыку и прошли к столу. Девушка достала порошок, который они принялись жадно втягивать ноздрями, а я же так сопротивлялся, что дело чуть не кончилось дракой, но ничего нюхать я не стал. После той ночи я возненавидел наркотики. - А почему... зачем Вангланду столько геев? Почему они так яростно их защищают, ведь у них и так полно прав? - сидя на полу и потягивая дамскую ментоловую сигарету, спросил я. Володя надолго задумался: - Я тоже об этом думал. Мое мнение - потому что геями проще управлять, - он хапнул стопку виски и втянул воздух сквозь сжатые зубы. - Натуралов ты не сможешь запретить. Натуральную семью. Она естественна, самодостаточна. Она натуральна! У натуральной семьи нет и не может быть врагов. Религия, политика - все за них. Поэтому натуралы сильны и могут требовать, устанавливать свои правила. А геев надо защищать. Они зависят от государства. В любой момент может прийти президент-гомофоб и объявить их вне закона, а натуралов запрещать никому не придет в голову! Вот поэтому геи - самые верные рабы системы. Опять же, контроль рождаемости, - он снова надолго замолчал, непрестанно изучая меня. - Искусственная популяция, они все у Института на поводке. Ты нормальный мужик, ты волк, ты сможешь выжить в дикой природе, а педики - они как эти мерзкие маленькие собачонки, которые сдохнут без диетолога и парикмахера. Милая, - вскрикнул он, - а у нас есть хоть одна картина про гомиков? Я не помню... хоть одну-то надо. Я закрыл глаза и весь погрузился в мощный кайф, светящийся во всем моем теле. Музыка гремела, и Володя, пританцовывая в трусах, малевал всякую хрень и сам же с нее хохотал до слез, и бесстыжая рыжая девка ходила туда-сюда, сверкая красивым задом. Так создавалось искусство... Открытие выставки я пропустил. Проспал - словно двоечник день экзамена. Прилетел на такси в футболке, шортах и шлепках. Охрана не хотела пускать меня, и Володя вышел за мной лично. Выглядел он до истерики офигенно, я даже не ожидал! Бронзовый пиджак из дорогой шерсти, черная водолазка, темно-голубые джинсы, черные туфли и очки в тонкой элегантной оправе. Бокал вермута в руке. Рыжая тоже была тут. В строгом простом платье цвета холодного серо-стального северного моря, которое подчеркивало жгучий огонь ее рыжих волос и блеск серых глаз. Я сначала чувствовал себя неуютно в этой униформе туриста среди всех этих снобов, но потом понял, что неожиданным образом поступил правильно. Все эти горделивые театралы расценили мою «униформу» как вызов нормам света, как презрение к этикету, такой панк-демарш против устоев, и не только не порицали меня, но даже и прониклись. Когда ослепительно красивая высокая дама с золотыми волосами в длинном, легчайшем платье - словно лебедь - с серьезным видом рассматривала надпись «СТОП», которую я намалевал своим членом, я покраснел. В углу стоял неприятный, лысый, как колено, мужик с большой серьгой в ухе, самый грозный критик из всех критикастов, и озвучивал свое мнение. - Это народное искусство. А народное искусство всегда прекрасно. Да, оно эксцентрично, необузданно, оно несет в себе вызов, даже плевок в общество, но оно всегда честно, правдиво, искренно - и это самое главное. На полотнах в первую очередь прекрасно выражена боль, душевная тоска и отчаяние автора. Человека талантливого, безусловно, который пережил все ужасы фашистского строя, но не сдался и бежал, вырвался на свободу. И это - предупреждение всем нам, людям свободного мира, какие темные ужасы творятся у нас под боком. И я прямо чувствовал, что каждая его похвала сопровождается веселым денежным звоночком открывающейся кассы. А вообще, это было гениально! Нарисованная за три секунды картина, просто заборная глупость, которая не стоит и того холста, на котором изображена, после нескольких слов Самого Главного Критика превращается в очень дорогое, элитное произведение искусства. И я смотрел, как Институт превращает дерьмовый, дешевый бред в огромные бабки, и просто восхищался. Просто тихо офигевал и восхищался. - Да, это мой напарник, мой дальний родственник, мой собрат по несчастью, - учтиво улыбаясь трезвой улыбкой, говорил Володя, кивая на меня. - Мы долго создавали эти полотна. Много спорили по каждой, даже ругались. Потому что он спорщик, он очень упрям! И конечно, это было очень тяжело. Очень тяжело опять вспоминать этот человеконенавистнический ужас, который мы пережили на родине. Опять пропускать это через себя, изливая на полотна. Таким образом, рыжая щетина моя опять замелькала на ти-ви, и, естественно, тут же ожил телефон, и посыпались предложения. Я выбрал ток-шоу «Совершенно Секретно», и хоть гонорар там был и не самый большой, но тема была военная, и я надеялся встретить офицеров-перебежчиков, и я их встретил. Это был здоровенный мужичара, белоснежно-седой, идеально выбритый, с длинной, монументальной рожей. Он долго трепался по телефону, а я все терся рядом, желая переговорить с ним. Разглядывая его отожравшийся затылок, я вспомнил этого вояку. Он был командующим одной базой, и на бюджетные деньги соорудил рядом с ней личное поле для гольфа. Растрата вскрылась, его стала щемить прокуратура, он сбежал в Вангланд и объявил себя жертвой режима. Тут же он был каким-то заместителем председателя представителя правления... короче, какой-то бугор в организации «Союз офицеров Мидланда». - Здравствуйте. Я... давно уже хочу связаться с вашей организацией. Я разделяю ваши убеждения и хочу вступить... Хочу помочь в борьбе, э... ну... хочу, так сказать, посодействовать... Он посмотрел на меня как настоятельница монастыря на проститутку, которая захотела проповедовать среди монахинь целомудрие. - Молодой человек, вы служили? - через губу спросила морда. - Я... нет... я... а что? - Так вот. Мы очень серьезная организация. У нас состоят только истинные патриоты. Мы, не жалея сил, боремся с тираном за свободу. Мы хотим всему миру показать весь ужас военной машины тирана. Мы ратуем за создание новой Мидландской армии, демократической, прозрачной, не агрессивной. Такой армии, которая защищает, а не угрожает. Но, к сожалению, всякие подозрительные личности хотят примазаться к нам, чтобы опорочить доброе имя... - Ну ясно, ага, - не выдержал я. - Вы гонорарчик-то уже получили на кассе, или у вас за месяц вперед все выступления проплачены? - улыбнулся я. - Этот разговор закончен, - побагровела морда. - Вне всяких сомнений, - еще более елейно улыбнулся я. Правый мой кулак свела судорога, шариковая ручка лопнула и острым краем разодрала большой палец. Как я мог быть таким проклятым дураком? «Союз офицеров»... Сборище продажных ничтожеств, у которых самая крупная военная операция в жизни - купить билет на поезд до Вангланда! Все это одна большая сказка для дебилов одноклеточных, а первый кретин из них - это я. Всё время оказалось потрачено впустую! Если и работала в Вангланде действительно серьезная группа военных, то о ней мало кто знал, и уж, конечно, до них было не дозвониться человеку с улицы. Твою мать! У стены стоял невысокий мужик с седыми, длинными, собранными в хвост на затылке, сальными волосами и трещал по телефону. До обмирания сердца хотелось подойти, схватить его за патлы и начать бить головой о стену. Начали появляться первые мысли, как бы слинять отсюда, пока не началась передача, но вдруг сердце сладко ахнуло, и я позабыл сразу все. Я почуял его сразу. В таких вещах я не ошибался, и хоть половина студии разделяла нас, но я вцепился в него взглядом и уже не отпускал. Я мог поклясться, что чую его, ощущаю кожей свежую нежность лица. Он тоже был приглашенный гость и встал напротив меня. В этой студии не было стульев, и гостям приходилось стоять друг напротив друга за длинными столами. Да... Это оно... Какая удачная находка! Сколько же ему лет? Черные тонкие волосы до самых глаз, пухлые пунцовые губы, белые пальцы. Единственное, что портило его, так это горделивая тень голубой манерности. Вот у Пушка такого никогда не было. А у этого (ну почему я проморгал, когда представляли его?) чувствовалась манерность во всем. Во взгляде, в том, как он взбрыкивает головой, отбрасывая челку с лица. И губы эти... безусловно похотливые, рабочие... они бы могли доставить мне немало приятных моментов. Хотя... есть ли смысл тратить на него время? Его телефон стоит как три моих пособия. Да и в мой эмигрантский район его не заманишь! Но с другой стороны, у меня же есть те пять штук, вполне хватит произвести хорошее впечатление: дорогой ресторан, дорогая тачка напрокат, элитный номер в отеле. Угрохать за пару суток пять штук на эту няшку? А потом вдруг что случиться, а у меня ни копейки лишних денег. Нет! Слишком жирно, даже для таких пухлых губок. Блин! Да что со мной? Неужели я стал старым и нищим ворчуном? Так зачем я смотрю на него? А с другой стороны, почему бы и не посмотреть? Тем более откуда мне знать, может эту крутую мобилу он взял в кредит или это подарок. Отвезти его в паб поприличней, напоить пивом и поставить на колени в туалете. Полтинника за глаза хватит! Ну а если он и вправду золотой мальчик? Ну нет - так нет. - Человек, облеченный безграничной властью! Единоличный хозяин страны! Трусливый, ничтожный, боящийся собственной тени. Ждущий предательства из всех углов и поэтому ненавидящий всех и вся. Подлый! Погрязший в крови безумец, сошедший с ума от вседозволенности. Никогда никем не любимый и не умеющий любить! Всегда жестокий и циничный. Не имеющий... не способный ни на какие чувства! Чуждый простых человеческих эмоций, он всегда был холодным тираном. Я все смотрел за движениями губ этого няшки и не сразу понял, что он говорит о Пушке. - Кровавый безумец! Сам сошедший с ума и сводящий с ума всех своих трусливых подданных! Он ежесекундно творит беззакония, и никто не может и пискнуть в ответ, все зажаты страхом. Выросший в башне, в небоскребе, вдали от простого люда, он даже не знает, как живет его народ. С детства привыкший к огромному штату прислуги, он даже не представляет себе, как это - вставать рано утром на работу, считать деньги до зарплаты, экономить на всем. Единственное, что в нем есть - так это ненависть и презрение. Жажда крови, потому что он безумен, и как последний маньяк он упивается страданиями своих жертв. Что он может принести своей стране, кроме кровавого рабства и ненависти? Я уверен, что его нужно судить международным судом за преступления против человечности. За разгром лагеря беженцев! Он был там? Он знает, каково это - быть там, в этом аду! Он хотя бы проходил мимо этих зловонных трущоб, этот подлец? Преступник! Хоть раз в жизни покидал ли он свой золотой дворец, чтобы узнать, как в реальности живет его народ? Я один из первых вышел из студии на улицу. Время было уже позднее. Сев на лавочку в тени, я наблюдал, как из стеклянных дверей выходит народ. Все во мне затихло. Я ждал чего-то. Моего няшки долго не было, но вот появился и он - с бумажным стаканом кофе в руке. Кто пьет кофе на ночь? Он прошел мимо меня, мимо машин такси и решительно двинул к метро. Я проводил его взглядом, подождал пару секунд и пошел за ним. Сидя прямо на поребрике, я смотрел, как он стоит у кассы в пиццерию. Заказывает сок и пиццу, садится за столик. Долго и хмуро смотрит на экран телефона. Брови у него красивые, густые. Видно, что не может дозвониться, психует. В пиццерии он пробыл долго, больше часа, весь издергался. Я же спокойно сидел на тротуаре, и за все это время во мне появилась только одна мысль - я понял, что слежу за ним. Так у меня появилось еще одно развлечение на следующий час - понять, зачем я за ним слежу. Он вдруг встал и вышел. Поморщившись, посмотрел на небо, что-то проговорил в телефон и быстрым шагом пошел в сторону стадиона. Хотя тут все дороги вели к стадиону. Я пошел сразу за ним. Мою слежку давно бы вычислили, но он был так поглощен своими проблемами, что вряд ли заметил бы и танк за своей спиной. Минут через десять он опять вышел к метро и встал у входа. Жилые дома отступили, и все пространство от неба до земли занимала стальная громада стадиона. И вдруг появился тот, кого он ждал, это почувствовал даже я. Высокий, тощий брюнет, весь в татуировках и пирсинге. Страшный, прыщавый какой-то. Как такая няшка согласилась лечь под него? Скелет подошел, и поначалу они общались спокойно. Я уже подумал, что сейчас они обнимутся и спустятся в метро, но вдруг няшка взбрыкнул и психанул. До меня долетел его недовольный вскрик. Скелет принялся что-то объяснять, но это еще больше взбесило няшку. В кармане я нашел зубочистку в бумажной упаковочке, распечатал и стал грызть ее, неотрывно глядя на парочку. Скелет достал планшет и стал что-то показывать, но няшка вырвал планшет и со всей дури шваркнул его об асфальт. Планшет вскрикнул и разлетелся на несколько частей. Скелет осмотрел няшку и двинул ему по уху. Няшка закрыл лицо ладонями и побежал прочь. Скелет наклонился, собрал все части планшета, сунул в рюкзак и спустился в метро. Какое-то время он шел вдоль стадиона, мимо бесконечных колонн. Глубокая ночь уже давно разогнала весь народ по домам. Если бы он обернулся, то сразу бы увидел, что я слежу за ним. Но он не обернулся. Обойдя стадион, он свернул влево, в сторону нового рынка. Я не отставал. Все дома тут уже спали. На тротуарах валялось много мусора: пакеты, бычки, бутылки - явный признак того, что тут живут мигранты-южане, а значит, и рынок должен был быть поблизости. И точно, Новый рынок, плоское, широкое здание, уже засветилось в просвете старых домов, как его окликнули. На скамейке, возле футбольной коробки, огороженной сеткой, сидела стайка подростков-южан, захаркивала территорию и слушала музыку. Он был слишком поглощён своим горем и никак не отреагировал на оклик. Такой проступок послужил сигналом к атаке. Подростки подорвались все как один, бросились за няшкой и вмиг догнали его. Я остановился и вошел во тьму арки между домами. Всей стаей они вцепились в него и прижали к длинной глухой стене, расписанной злобными граффити. - Телефон! - услышал я окрик-приказ. В темноте прохода поблескивало горлышко от бутылки шампанского. Это, конечно, не спасет меня от этих шакалят, но если что, то хоть одному-то, но глотку перережу. - Полиция! - заверещал няшка. - Зря! - прохрипел я во тьме и выплюнул изжеванную зубочистку. Один из подростков схватил его за плечо и стал быстро-быстро бить заточкой в спину. У няшки подкосились ноги, он упал, шакалята выхватили телефон и бросились врассыпную. Я выдохнул и сглотнул. Вышвырнул горлышко бутылки и вышел под свет фонарей. Ноги у него отнялись, и он пробовал ползти, но тут же упал на живот. Я подошел и опустился перед ним на одно колено. Вся футболка его уже набухла от крови. Они искололи ему всю спину. Кровь густая, черная, значит, задета печень. Он хрипел и харкался, скорее всего и легкое проткнуто. Ноги отнялись - перебили нерв в позвоночнике. Я перевернул его. Нежное лицо уже синело. Губы были черны от крови. От его хрипов мое сердце леденело в предсмертной тоске. Он все пытался засунуть руку за спину и зажать рану. - Смысла нет, - тихо сказал я и взял его за руку. - Пусть быстрее вытечет, меньше мучиться будешь. С неимоверной силой он сжал мою руку. Были только мы с ним вдвоем, кровь, ночь и смерть - и ничего больше, во всей этой пустыне реальности. - Я хотел сказать тебе... что Пушок не был таким. Он не такой. Ты лгал, - я убрал волосы с его холодеющего лба. - Я хочу, чтоб ты знал это. Пушок не такой. Он дрогнул, кашлянул, и кровь попала ему на левый глаз. Я стал не спеша стирать кровь большим пальцем. - Красивый... - шептал я. Бесконечная ледяная бездна смерти чувствовалась физически. Она уже пришла за ним и сидела рядом, и я тоже ощущал ее. Нечто непередаваемо безмерное, всесильное, абсолютное. Он все хрипел, раздирая этим хрипом мое сердце, и руку сжимал так сильно, что я ждал, когда хрустнут косточки моей пятерни. Глаза его остекленели, и взгляд потерял смысл. На черных от крови губах появился пузырек крови. Но, только появившись, он тут же дрогнул и лопнул. Вот и все. Я закрыл ему глаза. Поднялся и быстро пошел к метро. Забежав в пустой вагон, я уселся в углу, закрыл глаза и провалился в сон. Очнулся я моментально от какой-то аритмии, наверно мне приснился кошмар, но я забыл его. Оглядываясь по сторонам, долго не мог понять, где нахожусь. Потом понял, что эта стальная гусеница, управляемая роботом, уже почти час катает меня по кольцу. Вагон был абсолютно пустой. Вездесущий пенопластовый стаканчик из-под кофе катался по полу. С одного из многочисленных рекламных плакатов на меня смотрела целая семья. Мать, отец, мальчик и девочка нашли супермаркет супернизких цен и светились от счастья. Семья была натуральной, это казалось странным. Неестественным. А что, женщина и мужчина тоже занимаются этим? Часы утверждали, что уже должен был быть рассвет, но на улице все так же властвовала тихая тьма. Засунув руки в карманы джинс и втянув голову в плечи, я быстрым шагом пошел домой. Статуя телефонщика Шлимана в сумерках казалась мне фигурой гиганта-убийцы. Непонятное чувство дрожало во мне. Все вокруг было странным. Воздух, сумерки, стены домов, спящие окна, предрассветная тишина. Часы врали, рассвета так и не было. И когда я уже подходил к подъезду, я вдруг понял, что произошло. Запах... и влажность. Странное ощущение, что испытывала моя кожа, оказалось не чем иным, как дождем. Тучи в кои-то веки заволокли небо, и было ясно, что рассвет на сегодня отменяется. Столица притихла. Дожди пришли. Зима наступила.