***
Глухо задёрнутые портьеры на высоких витражных окнах не пропускали ни лучика яркого утреннего солнца в полумрак гостиной. Здесь мало что изменилось со вчерашнего вечера: всё та же напряжённая тишина, мелкие осколки керамики, запутавшиеся в ворсе пушистого ковра, изувеченный телевизор напротив широкого дивана, на котором, скрючившись, в неудобной позе лежала бледная осунувшаяся девушка. Промучившись кошмарами полночи, оставшееся до утра время она провела в невесёлых тягостных раздумьях: по завершению действия антидепрессантов на Джессику холодным отрезвляющим водопадом обрушились вернувшиеся эмоции вкупе с осознанием того, что Килгрейв никогда и никому не прощает, и после произнесённой ею вчера обвинительной речи должна последовать предсказуемая месть. Что-нибудь мерзкое, завязанное на унижении — в духе прежнего Килгрейва. Однако самым гадким в сложившейся ситуации было не предвкушение «казни», а паршивое чувство беспомощности. Ведь для того, чтобы бороться, Килгрейв не оставил ей ни сил, ни возможностей. Сбитая с толку его нелогичным поведением, измученная страхами, доведёнными до состояния паранойи, частично скованная внушением — что Джесс могла противопоставить больной воле садиста, способного подчинить любой разум? Пару едких фразочек да полный ненависти и отвращения взгляд разве что. Нет, этого было явно недостаточно даже для жалкой попытки сопротивления. Бег однотипных депрессивных мыслей, крутившихся в её голове уже по сотому кругу, неожиданно прервало надрывное жужжание мобильного телефона. Сердце Джессики на мгновение ёкнуло, а сама она тут же вскочила с подушек, озираясь по сторонам в поисках, возможно, своего единственного шанса освободиться. Пусть Килгрейв запретил связываться с кем-либо, но она всё равно сможет придумать, как использовать его мобильник. Пусть и крохотная, но всё же надежда выбраться — о большем Джесс не смела и мечтать. Порывшись с минуту среди подушек, Джессика наконец выудила из недр дивана искомое и с удивлением обнаружила, что это был не телефон Килгрейва, а её собственный Samsung, перетянутый фиолетовым подарочным бантом. Смартфон по-прежнему вибрировал, а его экран требовательно мигал значком будильника, установленного на девять утра и проименованным как «День Джессики». — Что за? — скривилась девушка, глядя на мобильник, как на облезлую дохлую мышь. Пока Джессика брезгливо отдирала пурпурный бант и ломала голову, что вся эта чертовщина может означать, телефон наконец перестал вибрировать и, коротко тренькнув колокольчиками, оповестил об одном новом входящем сообщении. Раздумывая не больше секунды, Джесс коснулась пальцем экрана и, пробежавшись глазами по строчкам, озадачено нахмурилась. Сообщение гласило следующее: «Дорогая Джессика, в последнее время наши отношения причиняют боль нам обоим. Возможно, ты чувствуешь себя одинокой вдали от Нью-Йорка и своей обожаемой сестрички Петтси, а может ты просто устала от моего внимания, которое видится тебе обременительным и ненужным. В любом случае, я постарался сделать всё возможное, чтобы сегодня ты не чувствовала себя одинокой или использованной. Этот день полностью принадлежит тебе. Килгрейв» Перечитав sms ещё раз, Джессика грязно выругалась и собиралась было запустить телефоном в многострадальный телевизор (хуже тому уже всё равно не будет) и сделать вид, что никогда не получала никаких странных сообщений, но тут снова тренькнули знакомые колокольчики, и на экране высветилось: «Ты должна мне за виски, так что даже не вздумай отказываться, Джессика. Завтрак на кухне. Виски в кладовке. Я уехал по делам, встретимся вечером» Зябко поёжившись, как от присутствия незримого наблюдателя, Джесс внимательно огляделась и прошлась по комнате, но камер так и не нашла. Оставалось только догадываться, каким образом Килгрейв отслеживал её действия и что за жестокую игру он задумал на этот раз. Ещё не понимая, чем ей это грозит, Джессика решительно толкнула дверь, ведущую из гостиной в холл, и замерла, в немом оцепенении разглядывая разношёрстную публику, свободно разгуливающую по дому. Мужчины и женщины (человек пятьдесят, не меньше) всех возрастов и различной степени оборванности мирно беседовали, собираясь, видимо, в группы по общим интересам. У каждого в руках было по огромной дымящейся чашке и что-то из сладкой выпечки, чей пряный аромат, казалось, пропитал собой всё помещение. Но самым обескураживающим было то, что на всех присутствующих поверх их собственной одежды были надеты яркие фиолетовые футболки с надписью: «День Джессики». «Вот что он задумал, — скоростным поездом проносились мысли у неё в голове, — заставить всех этих людей убить себя у меня на глазах, или отравить, или что там пришло в его больную голову». — Нет, не пей, — опомнившись закричала Джессика, выбивая кружку из рук у мужчины, спокойно проходившего мимо неё. Но, не рассчитав силу, нечаянно толкнула его, и тот отлетел к противоположной стене, по пути сбив ещё троих. — Извините, — только и смогла промямлить Джесс, лихорадочно соображая, как спасти всех этих обречённых. — Американка, — фыркнула какая-то старушка с гнилыми зубами, — Это благотворительный завтрак, а не ваше ковбойское родео! Надень футболку да ешь себе преспокойно, чего народ пугаешь? Джессика столбом застыла посреди холла, отупело обводя взглядом всех присутствующих «гостей», которые уже вернулись к мирным разговорам за поглощением свежей выпечки. Они не выглядели запуганными или зомбированными: одни беспрепятственно покидали дом, другие, наоборот, заходили, беря на входе у одного из секьюрити Килгрейва яркую пурпурную футболку и, с гордым видом нацепив на себя «День Джессики», шествовали на кухню. — Что. Происходит, — раздельно произнесла Джесс, локтём припечатав не ожидавшего никакого подвоха телохранителя спиной к стене. Местная публика поохала, снова смерила девушку недовольными взглядами, но промолчала. Тараторя, как на исповеди, секьюрити признался, что мистер Килгрейв, всегда восхищавшийся героизмом Джессики Джонс, решил провести сегодня несколько благотворительных акций в её честь. Чтобы, так сказать, доказать, что он так же способен на бескорыстный подвиг. И через полчаса её ожидает визит в госпиталь, где Килгрейв организовал благотворительный концерт для детишек, а далее занятия верховой езды с сиротами на ипподроме... У Джессики ощутимо застучало в висках и, отпустив наконец ни в чём не повинного телохранителя, она сама прижалась затылком к холодной гладкой стене, обречённо прикрыв глаза. Если Килгрейв планировал таким образом ещё больше сбить её с толку и напугать, то у него это прекрасно получилось. Девушка наотрез отказывалась верить в благие намерения Килгрейва, так же как и в его желание доказать ей что-то. За всё то время, что она знала его, Джесс не видела ничего кроме стыда, боли и разрушенных судеб людей, попавшихся на пути её пурпурного кошмара. Благотворительность? Подвиг? Да Килгрейв даже слов таких не знает, зато он хорошо знает Джессику и её главную слабость - иногда ей действительно не всё равно.***
Килгрейв неспешно прогуливался по набережной, вдыхая сырой речной воздух и придирчиво осматривая место финального действия его гениального плана. Квин-Уолк — узкая площадка прямо у основания легендарного Лондонского чёртова колеса, с поэтичным видом на Биг-Бен, гордо возвышавшийся на противоположном берегу Темзы; муаровые сумерки, подсвеченные фонарями на высоких, затейливо украшенных драконами чёрных столбах; уличные музыканты, наигрывающие нечто романтичное; улыбающиеся и обменивающиеся шутками и кокетливыми взглядами люди, все до единого одетые в пурпурные цвета и трепетно сжимающие в руках сложенные небесные фонарики. Да, Килгрейв по праву мог быть доволен собой — атмосфера была идеальной. Поначалу он нервничал и сомневался, заранее ожидая негативной реакции Джессики на его сюрприз. Но, наблюдая за ней через камеру, установленную в телефоне (который девушка весь день не выпускала из рук), и через другие: в машине, в госпитале, на конюшнях, Килгрейв отмечал, как с каждым часом она становится всё более расслабленной и спокойной. Как исчезает эта напряжённость из линии плеч, как взгляд теплеет, а алых губ то и дело касается лёгкая полуулыбка. Килгрейв не ощущал угрызений совести за то, что так очевидно воспользовался комплексом «выжившего» Джессики. Напротив, его переполнял восторг и предвкушение скорого примирения с возлюбленной. А пути, по которым они с Джесс придут к согласию, его не заботили вовсе: если для того, чтобы сделать счастливой одну девушку, ему понадобится творить добро направо и налево, что ж — он готов поиграть в героя. Ведь злодеем Килгрейв себя никогда не считал и не видел разницы между тем, чтобы достичь своих целей, убивая людей или же радуя — его интересовал лишь конечный результат. А вот и она, как всегда обворожительна в своём стремлении делать всё ему наперекор: надела обычные скучные джинсы и невзрачную куртку, и теперь одинокой маленькой хмурой фигуркой выбивается из пурпурного моря счастливых лиц; непонимающе озирается, цепким взглядом выискивая кого-то в толпе праздных зевак. Килгрейв весело ухмыляется своим мыслям и осторожно подкрадывается к Джессике со спины. Действие последнее — «примирение». — Нравится? — хриплый шёпот прямо над ухом заставил Джесс отпрянуть и резко развернуться лицом к Килгрейву. Что-то неуловимо изменилось в его облике: лихорадочно блестящие глаза, выжидающий взгляд. Если бы Джессике не понаслышке было известно об арктическом хладнокровии Килгрейва, то она бы решила, что он нервничает. Абсурд какой-то. — Нет. Мне не нравится, когда людей используют для потехи. Как зверей в цирке, — жёстко отрезала девушка, стирая с лица Килгрейва ехидную улыбочку. — Что всё это значит? — И снова ты драматизируешь, милая, — с досадой поморщился он, а затем картинным жестом обвёл набережную. — Это, раз уж спросила, безобидная романтическая акция, кстати, вновь посвящённая тебе. Стоило только объявить в Твиттере, что сегодня все одинокие сердца смогут встретить здесь свою вторую половинку и запустить небесные фонарики, так сразу же набежала толпа желающих. Единственное условие — пурпурные цвета в одежде и отсутствие пары. Никакого внушения или шантажа, всё мирно и карамельно-приторно. Но нет, Джессика Джонс даже в столь безобидном мероприятии видит злодейский умысел! — Потому что ты не способен причинять другим ничего, кроме боли! — зло перебила его Джессика, раздражённо нахмурив лоб. Она не верила ни единому слову, ни единой букве, произнесённой этим человеком. Килгрейв и добрые намерения — кого он надеется обмануть? — Боже, Джесс, оглянись вокруг. Все эти люди счастливы, влюблены... И только ты продолжаешь видеть во всём лишь черные полутона. Я, по-твоему, избил с утра того беднягу бездомного? Нет, я накормил его. Я поступил лучше, чем ты. Просто признай это, — сорвавшись, повысил тон Килгрейв. — Да, я толкнула его, — повинуясь внушению, проговорила Джессика, отводя взгляд. — Прости, я не должен был, — после некоторого молчания устало выдохнул Килгрейв. — Может, запустим уже этот чёртов фонарик и поедем домой? — вопросительно заглядывая в глаза, протянул он Джессике зажигалку и сложенное бумажное сердце.***
По тёмному ночному небу Лондона плыли десятки мягких жёлтых огоньков, причудливыми бликами отражаясь в спокойном течении Темзы. И лишь одно, так и не познавшее полёта сердце догорало у ног бледной брюнетки, упрямо скрестившей руки на груди. Джессике этот акт протеста давал хоть какое-то чувство свободы и независимости выбора. Килгрейву же, стоящему рядом и из последних сил сдерживающему ярость, эта сожжённая бумага виделась его собственным испепелённым терпением. Он возлагал большие надежды на этот день, и теперь, когда все его старания обернулись прахом у ног этой холодной стервы, чувствовал себя выжженным и опустошённым.