Мелодия во мраке. Никакого племени

      Увидев вдали море, окаймлённое где камнями, где травами, Борух мысленно поблагодарил того всадника, без помощи которого до него бы не добрался. Оно притягивало, и всё же он не мог заставить себя подойти вплотную. Охватившее его чувство походило на то, что он испытал, когда песня Государя Нарготронда открыла ему Заморье: он не смел подойти. Восточное море не было так величественно и безмерно, как оставленное им, и на него не ложился отсвет незримого Заморья. Здесь было нечто скрытое, некая глубокая тайна, коснувшаяся Боруха с первого же взгляда - она и вызывала неясный трепет.              Уснув вблизи берега, он почти сразу пробудился - отнюдь не от чувства опасности. Сон был поразительно кратким и загадочным. Обыкновенно Боруху снились либо картины прошлого, либо причудливое совмещение разных воспоминаний, либо то, чего он наяву ожидал с надеждой или страхом. Но такого он и не помнил, и не воображал.              Он стоял на корточках, прижимаясь коленями к крутому зелёному холмику, перед тёмной – стеной не стеной, гранью не гранью. Скорей всего, вертикальной завесой, быть может, и магической. Разглядеть её не удалось: весь сон длился лишь мгновенье. Когда же Борух уснул вновь, ему привиделись Туллин и Анардиль, сидящие рядышком на берегу Моря.              Хотя, живя среди людей, он и приучился спать ночью, более естественным для него был иной ритм. К тому же ночью легче было слышать мелодию Восточного моря. Было в его тайне что-то ночное или сумеречное... Днём же Борух то просыпался, то засыпал. Иногда непонятный сон повторялся, а по прошествии времени даже чуть удлинился.              Завеса не была неподвижна. Она дрожала и колебалась, и сквозь неё размыто мерцали огни звёзд.              Значение сна Борух не мог разгадать; между тем разгадка казалась ему необычайно важной для всей его жизни. Следуя тому, что подсказывал сон – и, как он считал, Восточное море через него - он еженощно всматривался в звёздное небо подолгу, как никогда прежде. Оно всякий раз заново восхищало и изумляло, но не давало ответов.              Прошло ещё время, прежде, чем он различил сквозь завесу зыбкие контуры склонившейся к нему невысокой фигуры, скорее всего, сидящей. И ещё время, прежде, чем непрестанные колебания начали успокаиваться, и он на мгновенье увидел, что за завесой – эльф. Пробудившись, Борух вновь и вновь представлял себе мягкие черты смугловатого лица, скорее круглого, чем овального, ясные зелёные глаза, полные мудрости и покоя, изогнутые словно бы от удивления тонкие брови, чёрные волосы, блестящими волнами спадавшие на плечи. Ниже всё расплывалось от дрожания завесы, но увиденного было довольно. Борух должен был найти его. Конечно, с кем ещё связывать надежды на обретение новой музыки и света, как не с эльфами!              В его поисках Борух медленно обходил берег - и в самом деле встретил эльфа, правда, с иными чертами лица, но чем-то сходного с приснившимся: черноволосого и зеленоглазого, с несколько смуглой кожей. Его волосы охватывала широкая полоса коры с вытисненными на ней звёздами и листьями. Такой же узор украшал ворот и рукава коричневой куртки, укреплённой вшитыми в неё пластинами. И эльф этот с самым решительным видом сжимал в руках копьё.              Борух отбросил новый лук - после пленения никакого оружия у него не осталось - и поднял руки, показывая открытые ладони. Если уж людей это могло остановить, эльф тем более не станет нападать на безоружного.              Тот, с силой поставив копьё на землю, брезгливо поморщился. Вроде как о такое ничтожество и рук марать не хотел. Как видно, он принял мирный жест за проявление трусости. Как будто перед ним прежний Шкура!! Желая доказать, что это не так, Борух произнёс на белериандском:              - Я не хочу тебе зла. Поверь мне. Вы, эльфы, для меня…              Он замялся. Как оказалось, помехой ясному выражению мыслей и чувств бывает не только их недостаток, но и избыток. Не найдя подходящих слов, Борух приложил руку к груди, а затем подбежал к самому морю. Трепет побудил его опуститься на колени. Зачерпнув воды, он омыл ей лицо, несмотря на возгласы эльфа – вначале гневный, затем изумлённый – и лишь затем обернулся.              В широко раскрытых зелёных глазах не осталось ни гнева, ни презрения – их вытеснили потрясение, ужас, боль и жалость, такая острая, что Боруху подумалось: должно быть, для эльфов жалка не только его ангбандская жизнь, но и нынешняя. Эльф пристально смотрел в его глаза - как ощутил Борух, желая быть понятым, однако не говоря ни слова. По давним слухам, эльфы умели общаться и не раскрывая рта. Борух сам, как мог, сосредоточился на попытке услышать чужие мысли. Это оказалось трудным, словно расслышать разговор за стеной или сквозь толщу воды: он воспринимал лишь отдельные, ключевые, слова и образы.              Другое… ты был другим…              Борух кивнул несколько раз подряд, обрадованный пониманием. Этот эльф узнал в нём не просто орка, но орка изменившегося, несходного с собой прежним!              Вода… проснуться… пробуждение… похищение… всадник… тьма… тёмный всадник…              - Как, откуда?! – поражённо спросил он после кивка. Неужели эльфы могут как-то узнавать о событиях, случившихся вдали от них?* Эльф на миг прикрыл глаза, словно ему было тяжело убедиться в своей правоте.              Думал… звери… волшебные звери… заколдованные звери…**              - Что это значит? Я не понимаю тебя. Объясни словами. Не мыслью, а языком.              Эльф сосредоточенно слушал, словно и ему было трудно понять Боруха, а затем заговорил на незнакомом наречии. У нолдор был свой язык, но они хорошо знали и белериандский, как и лесные эльфы; а что если этот, живущий на востоке, понимает его плохо? Боруху слова эльфа были вовсе непонятны.              - Ты можешь спеть об этом? Я лучше пойму песню или музыку.              Для большей ясности Борух задвигал губами, как будто поёт, затем попытался действительно запеть – о добром ветре и хорошей погоде, и оборвал песню на полуслове, досадливо махнув рукой.               - Не могу я петь по-настоящему, - пожаловался он и указал на эльфа, - ты, конечно, можешь, а я – нет.              Меж бровей эльфа резче обозначилась складка, а затем он запел. Перед Борухом проплыли образы: поверхность воды меж скал, ясные звёзды, тени, скользящие среди них. Мелодия была совсем проста и вместе с тем было в ней что-то невыразимо глубокое, древнее, быть может, вечное. Так просты ровная голубизна ясного неба или солнечный луч. Борух зачарованно слушал, в конце начав взмахивать рукой в такт: он ощущал непонятное, невозможное единство и с песней, и с певцом, лицо которого теперь выражало скорбь и муку.              Имя… память… помнишь ли имя…              Чёрный задумался. Борух было его именем среди людей. Тогда - Борг? Или лучше перевести его на эльфийский?              - Морн, - неуверенно произнёс он. И имя неправильное - так Чёрного никогда не звали, и перевод неправильный - не на местный эльфийский, а на белериандский. Но ничего лучше он не мог придумать.              - Морвэ, - прошептал его собеседник, закрыв лицо руками; когда он отнял их, в его глазах стояли слёзы. Борух понял, что нечаянно угадал имя самого эльфа - снова тёзки, как Бор! Но отчего удачная догадка заставила его плакать?***              Вода… больше нет воды… есть память… помнишь меня…****              - Подожди. Мне нужно время, - ответил Борух. Так они встречались прежде?! Он счёл, что вспомнит об этом легче и быстрее, чем разберётся с нехваткой воды. Правда, он всегда более обращал внимание на нолдор. В боях с ними сталкивались чаще всего, они же были самыми опасными. И самыми мудрыми и прекрасными. Это же, вероятно, был лесной эльф. Для начала Борух перебрал в памяти годы в лесах за Синими Горами – нет, там они не встречались. Последняя Война? Тоже нет.              Углубление в прошлое обожгло непрошеной болью. Был ли этот певец одним из тех, чей дом в Белерианде помог разрушить Чёрный? Одним из тех, чьих друзей и родичей он убил? А, может быть, сумевшим бежать пленником, на котором Шкура проверял оковы? Или именно он водил его на допросы в крепости Волчьего Острова? А, может, эльф помнит его по Ангбанду?              Борух замотал головой, более не желая вспоминать, где же они встречались. Слёзы всё равно выступили и на его глазах и лишили его голоса.              Зло… не причиню зла… не могу видеть… боль… слишком больно видеть… время… не теперь… позже…*****              Морвэ развернулся и скоро скрылся в прибрежных кустах. Борух же рухнул в траву. Он, наконец, понял: Морвэ узнал в нём того, кто некогда принёс ему боль и горе. И не стал мстить, даже разговаривать не сразу отказался – непостижимо, невозможно!              Изумление не могло угасить жгучей боли и ненависти к себе, каких Чёрный ещё не испытывал. Прежде, когда он бывал сам себе противен, всё же было легче – тогда ему были отвратительны все орки вместе, и уж потом - он сам как один из них. В Дориате он страдал от своего безумия, от того, что сам себя лишал того, чем дорожил и о чём мечтал. В Гондолине – более думал о том, что сделала с эльфийским городом ангбандская армия, а не он сам.              Сейчас же увидел иное. Всё, что он сотворил с теми эльфами, которыми так восхищался, которым был так благодарен, которым был обязан лучшим в своей жизни. Не орки или слуги Моргота вообще – а именно он, Борг, делал всё возможное, чтобы убедить Ульфанга их предать, это он убивал и мучил их... И людей, которые подарили ему годы спокойной жизни, так хорошо отнеслись к нему и многому научили, тоже. Казалось бы, давно оставленные позади Ангбанд и служба Морготу вновь ударили его - иной стороной, чем прежде. После пережитого в последнее время он куда лучше понимал, каково было пленникам, и тем, кого без вины обрекали на медленную смерть, и тем, кого хватали всем скопом, и беженцам и погорельцам, лишённым родных домов, и тем, чью мирную жизнь разрушали вторгшиеся орки, насильно разлучая с близкими…              Боль стихала лишь на время, и вновь и вновь возвращалась. Время не стирало её, напротив: вспоминалось и открывалось всё больше и больше зла, которое он причинил. Пробуждение от снов про Ангбанд и войны Белерианда теперь приносило не облегчение, а муку.              Борух попробовал сосредоточиться на том сне о звёздной завесе, на образе круглолицего эльфа – наверняка он принадлежал к тому же народу, что и Морвэ. На некоторое время удалось собраться. Осторожно приблизившись к эльфам, слушая и смотря издалека, Борух узнал, что Морвэ главенствует над другими, живущими у Восточного моря, и услышал новые песни. Эльфа из сна он среди других не приметил, а однажды подошёл чуть ближе, чем стоило. Морвэ с болью в глазах оглянулся на него, и Борух долго бежал без остановки. Он наконец понял одну из людских странностей: оттенок печали или горечи в просьбах о прощении, который мешал понимать их как обычай, способ примириться или простое признание ошибки. И ещё фразу: "Как я буду смотреть ему в глаза после этого? Я же со стыда сгорю!"              Тогда Чёрный стал вспоминать лучшее, счастливое, надолго уходя в воспоминания. Пока от труб воинства Заморья не переходил к собственным действиям на Последней Войне, от музыки Дориата к приведённым им же в лес волколакам, от Химринга – к учинённому без всякого приказа разрушению, от цветов и сосен - к убитой эльфийке.              Вернувшись к началу, он на время обрёл покой и временами буквально жил одними видениями Минас-Тирита, Нарготронда и Заморья. Тогда он, напротив, продлил жизнь Менестреля своим молчанием. Но не спас же! Всё равно он умер. Вспоминая об этом, Борух переходил к иным воспоминаниям - и всё повторялось.              Отвлечься, вглядываясь и вслушиваясь в мир, тоже не удалось надолго. Сначала эльфы и их песни, а потом и всё вокруг вызывало те же мучительные воспоминания. Не то что эльфам в глаза - он стыдился смотреть на воду, траву, птиц. Казалось, на каждом шагу он сеял вокруг себя смерть, мучения, рабство, разрушения, безобразие. Совсем как Моргот, которого он ненавидел и проклинал, просто сил и знаний у орка было куда меньше. Впору было проклясть себя самого – по-настоящему. Но ни это, ни что другое ничего бы не исправило.              Эта пытка правдой длилась десятилетия. Вновь, как когда-то, орк желал вернуться в прошлое. Конечно, не к ангбандской жизни, но к той, что он вёл в лесах или рядом с людьми. Зачем он искал большего – разве так уж плохо ему жилось?! Вновь он хотел не видеть, не слышать, не знать, не понимать. И подолгу лежал недвижно, вжавшись лицом в землю, крепко зажмурившись и стиснув руками уши.              Настал день, когда он вновь пожалел о своём долгожительстве. Зачем его не убили раньше – люди Заморья или, напротив, рабовладельцы-Смуглолицые?! Он уже начал обдумывать, как поступить, чтобы его убил кто-то из народа Морвэ - намеренно или случайно.              Тогда-то ему вновь привиделся круглолицый эльф. Сон был дольше, чем прежде, и Борух с изумлением осознал, что эльф смотрит прямо на него. Не только без гнева и презрения, но и без горечи, и без жалости. Спокойно созерцает, как цветок или ручей, вдумчиво вглядывается и чутко вслушивается. И, самое поразительное – при этом всё понимает и всё знает о нём.              Размышляя, как это возможно, Борух словно очнулся от наваждения. Наваждением было, конечно же, не осознание того зла, которое орк в самом деле совершил – много большего, чем всё, чем он мог бы похвалиться. Но безнадёжное погружение в тёмные страницы прошлого и в свои страдания, утрата способности ценить то, что было ему дано, да и просто жить в настоящем и устремляться в будущее, тоже было родом безумия и разрушения – саморазрушением. Да, осознал Борух, в такой мрак его погрузили те злоба и страсть к разрушению, что продолжали в нём жить - и сейчас обратились на него самого. Не один стыд и не открывшаяся правда.              Да и правдой она была лишь отчасти! Прошлое Боруха не было единым уродливым комом, слепленным из крови, грязи и черноты, как казалось в это время, но дорогой, которая с течением времени становилась всё светлей. Разве можно сравнить его жизнь в Ангбанде и у Моря?! И он хотел умереть, прервав этот путь?! В самом деле, безумие, только по-новому проявленное. И какое невыносимо долгое - словно кто-то так отыгрывался на орке за всех, кого он в последние века не убил, не замучил, не сковал кандалами.              В сердце Боруха вновь зажглась надежда вместе с желанием жить - жить по-настоящему, возможно полней, а не как-то существовать. Он словно достиг дна и оттолкнулся от него, устремившись вверх, к небу. Но то движение было очень медленным. Сломать, как он знал, всегда можно быстрей и легче, чем починить; ещё дольше - ждать, пока раны затянутся сами. Лишь постепенно он возвращал себе утраченное, обретавшее теперь новую глубину - и видимый и слышимый мир, и светлые воспоминания, одно за другим. Мешала выздоравливать всё та же злость, зато помогали сны, навеянные загадочной музыкой Восточного моря. Не в неё ли вслушивался задумчивый незнакомец?              Нет, неожиданно для самого себя ответил Борух. Вслушивался, как и всматривался - в него самого. В "его собственную музыку", в ту, искать которую он шёл сюда по зову Великого Моря.              Расслышать её он так и не сумел. Зато, наконец, разглядел приснившегося эльфа целиком. В руках он держал деревянную рамку с натянутыми струнами - некогда такие инструменты, случалось, доставались оркам среди прочей добычи. Их всегда ломали, не видя в них никакой ценности. Не видели орки нужды и в том, чтобы узнать название этого предмета. Именовали "проклятой штуковиной" или чем похлеще. Борух не встречал его ни у Смуглолицых разных племён, ни у рыбаков. А в этом инструменте и в личности эльфа - опять менестреля! - несомненно, и был ключ, разгадка повторяющихся снов. О том и о другом мог знать кто-то из народа Морвэ - или он сам.              Морвэ, несмотря ни на что, не питал к нему ненависти, а на прощание сказал, что ему нужно время. Быть может, времени прошло достаточно? Но искать эльфов Борух решился далеко не сразу, страшась возвращения боли. А решившись, от стыда не мог подойти близко. Требовалось же не только подойти, а именно смотреть в глаза вождя восточных эльфов - чтобы понять его мысленную речь.              Новая встреча, конечно, не могла потрясти Морвэ так же, как первая. В его взгляде более всего читалась та же острая жалость, пронизывающая насквозь и вместе с тем необычайно сближающая их. Боруху почудилось, что Морвэ мог бы относиться так и к другому эльфу, скажем, искалеченному и сломленному пытками. Не останавливаясь на этой нелепице, он постарался объяснить Морвэ, что он хотел бы видеть одного из эльфов его народа. С искомым инструментом было трудней - как объяснишь, если сам едва понимаешь, что это такое?              Родич…              Уловив мысленный вопрос, Борух пришёл в недоумение: откуда бы у него родичи среди эльфов?! Но что-то очень близкое и впрямь ощущалось в этом лице из сна. Более близкое, чем в Государе Нарготронда, на которого он всегда смотрел снизу вверх. Более близкое, чем в Туллин когда бы то ни было. И этот взгляд, и эта помощь - непонятная, но действенная.              - Друг, - помедлив, ответил он, вновь ясно представив облик менестреля и созерцателя и размышляя, как лучше описать его.              Нет… не знаю… не видел…              Похоже, эльфы умели не только передавать свои мысли другим, но и видеть чужие воспоминания! И среди народа Морвэ круглолицего менестреля не было. Где же его искать? А вдруг он вовсе и не эльф, а дух Восточного моря? Должны же быть светлые духи, которые служат Повелителям Заморья, как есть тёмные. И, может быть, некоторые из них имеют эльфийский облик. Такие больдоги наоборот. Борух поднял голову, подставив лицо дождю: так лучше думалось.              Вода… любишь воду… песни… раньше… третий… эльфы…******              Насчёт третьего эльфа, который был раньше, Борух ничего не понял, но и воду, и песни он в самом деле любил и потому кивнул. Некоторое время он молчал, не зная, о чём спрашивать: об этом "третьем"? об инструменте? о сне? о духах моря? о самом Восточном море? или о том, что значил зов Великого Моря? Его всё больше тяготило сознание того, что он ищет знаний и помощи у того, кому некогда причинил зло; он видел, что продолжение разговора тягостно и для эльфа. Наконец, он понял, что должен сделать. Сосредоточившись, чтобы быть понятым верно, Борух выговорил:              - Прости меня.              В отличие от далёкого дня, когда Чёрный с такой же просьбой обращался к Повелителям Заморья, сейчас он жаждал именно прощения - не как условия исполнения своих желаний. И почти не верил, что это желание исполнимо, но иначе - не мог. Если бы его не настигло то безумное отчаяние и ненависть к себе, эти слова прозвучали бы много раньше. Как только Борух осознал свою вину перед Морвэ и другими.              Эльф прерывисто вздохнул, собираясь с силами.              Смерть… убийство… убивал эльфов…              - Да. Прости меня за всё, - он пал ниц, как перед Повелителями Заморья, потом поднял голову, чтобы по-прежнему смотреть глаза в глаза.              Нет… не прощу…              Борух так стиснул зубы, что, казалось, они сейчас раскрошатся.              Не прощу… того, кто сделал тебя… сделал с тобой… встань… неправильно… рабы… эльфы не должны… встань…              Значит, его - эльф простил?! Почти невозможное исполнилось сразу же?! А не простил - того, кто сделал его таким. Кто создал орков. Из-за кого столько мучились и он, и другие - пусть это и не снимает вины с самого Чёрного за то, что он совершил по своей воле.              Он поднялся с колен, чего почему-то настойчиво требовал эльф, и проклял Моргота. Отойдя немного, обернулся и простился на человеческий лад, помахав Морвэ рукой. Последние его слова вдруг сложились в голове Боруха во что-то немыслимое: Морвэ велел ему встать оттого, что на коленях стоят рабы, а эльфы так не поступают. Он призывал его, орка, следовать эльфийскому обычаю! Быть может, это стоило понимать как условие: "ты можешь общаться с нами, если будешь поступать так же, как мы, избегать того, чего избегаем мы"? Но этот плод висел слишком высоко для Боруха. Да и об эльфийских обычаях он знал мало. Всё это требовало долгих раздумий.              По прошествии некоторого времени Борух вновь пожелал встретиться с Морвэ. Вождь не был один - его окружала группа эльфов. Неподалёку малым лагерем в десяток шатров расположились Смуглолицые. Общаться с людьми эльфы не стремились, но, казалось, соседство их не слишком тревожит: как видно, оно было привычным. Но когда из центрального шатра вышел бородач могучего сложения - судя по количеству украшений, тоже вождь - и направился прямо к эльфам, они неодобрительно зашептались.              Морвэ обратился к нему с неприязненными вопросами. Как оказалось, люди нарушили давнюю договорённость не вмешиваться в дела друг друга и держаться на условленном расстоянии. Борух пожалел, что ни разу не пытался заговорить с эльфом на ином языке, кроме белериандского: им было бы куда легче общаться! Правда, в главном они и так прекрасно поняли друг друга…              - Старые вожди, установившие обычай, были глупы. Они не знали Великого Тхару, Властелина Камня и Железа. Он обещал нам защиту от ваших чар, и вы нам больше не страшны. Склонитесь перед Властелином Камня и Железа - или убирайтесь отсюда!              - Это наши земли и наши воды, - с едва сдерживаемым гневом ответил эльф. - Мы позволили твоему народу, в те дни - оборванным бродягам, жить здесь после Великого Разрушения, в память о тех людях, что были нашими друзьями. Но условия ставим мы, а не вы, рабы Тьмы!              Раб он Тьмы или нет, не стоило Морвэ так разговаривать с этим человеком, встревожился Борух, это же опасно.              В следующий миг бородач гортанно закричал, вскинул руку, подавая знак своим людям, и они высыпали из шатров.              Ещё через миг всё смешалось: в эльфов полетели длинные копья, в людей - и копья, и стрелы, сверкнули кривые клинки, вдали послышались крики, на подмогу своим из засады выбежали ещё люди, куда больше числом, эльфийский рожок позвал на помощь своих, Борух, отыскав кремень, ползком подобрался к шатрам и поджёг их, из шатра выбежал объятый пламенем мужчина, стонали раненые, хрипели умирающие, Борух забрал у мертвеца ненужное ему копьё и метнул в спину одного из Смуглолицых, из шеи их предводителя торчала стрела с белым оперением, ветер пах кровью, дымом и яростью, побежавшее по траве пламя гнало людей на восток, эльфы метались туда и сюда, сбивая его…              Наконец, всё затихло. Уцелевшие эльфы, которым победа досталась дорогой ценой, пели над ранеными, оплакивали погибших и печально совещались между собой. Наречия их Борух так и не успел выучить. Зато он прекрасно понимал, что бежавшие от огня приведут за собой других - мстить, и думал, что как раз об этом совещаются эльфы.              Он больше не хотел оставаться у Восточного моря, хотя в той части берега, где он жил в последнее время, Смуглолицые не бывали. Здесь больше не будет так, как прежде. Эльфы оставят эти места или вступят в настоящую войну с людьми. Не будет больше и мысленных разговоров, таких трудных и таких важных.              Потускневшие глаза лежащего на боку Морвэ смотрели на него без гнева и без жалости.