Мелодия во мраке. Никакого племени

      По крайней мере, Морвэ был отмщён, и немного легче становилось оттого, что Борух сам участвовал в этой мести. Последнее, что он видел на берегу Восточного моря - как эльфы собирают камни и укладывают кольцом вокруг тела Морвэ. Сам он, должно быть, уже летел на запад, к Великому Морю и Заморским горам…              Борух сорвался с места, хотя мало было надежды нагнать бесплотный дух и вовсе не было надежды его увидеть. Он желал хоть что-нибудь сказать на прощанье, и никак не мог найти слов, пока наконец не выкрикнул:              - Морвэ, ты не должен был умереть, ты должен был жить! Это я должен был умереть, о тебе весь народ будет плакать, а я…              А он, даже помогая эльфам, едва не выжег часть их земель, оставив от всей их красоты, от трав и кустов, цветов и бабочек одну золу. Эльфы едва остановили пламя! Просто не подумал в ярости, хотя осторожности и способности просчитывать свои действия не утратил. Подбираясь к шатрам, Борух верно оценил и меру опасности для себя, и сухую погоду, и силу и направление ветра, дувшего в сторону от него и от эльфов, и подобранное копьё бросал - сзади, и верно придумал, как нанести врагам наибольший вред. А вред, что мог причинить отнюдь не врагам - осознал лишь сейчас. Хорошо хоть, не желал его; а прежде - и желал. От того зла, что некогда причинил Морвэ, должно быть, и удовольствие получал. Это он должен был умереть…              Он вновь проваливался во мрак отчаяния, но на сей раз скоро справился с ним, хотя боль потери и отнимала силы. Теперь он знал противоядие: напомнить себе о том, как переменился он сам и его жизнь, а затем и обо всём лучшем в ней. А тем чёрным мыслям поддаваться нельзя, и прятаться от них тоже никуда не годится. Он из-за этого эльфов не мог видеть! Чем бы это обернулось, если б он и дальше прятался от правды, пытаясь не видеть, не слышать, не знать? Новой ненавистью - теперь за то, что эльфы самим своим видом причиняют боль, напоминая о том, что он творил?!              Понимание как лучом высветило дотоле тёмный уголок души. Именно за это когда-то и ненавидел, да и другие орки тоже - даже тех эльфов, что становились рабами и лазутчиками Твердыни! Шкура по-настоящему возненавидел эльфов с тех пор, как впервые убил одного из них, и дальше словно двигался по замкнутому кругу - из которого другие орки так и не вырывались. До того столь жгучей ненависти, которую мог превозмочь лишь страх смерти, не было.              Конечно, он ещё орчонком заучил, что эльфы - злейшие враги, и их надо убивать, иначе убьют и замучат тебя самого - этот страх тоже порождал вражду. Как в том бородаче, осознал Борух. И его угрозы и требования, и само нападение вызваны страхом - куда более сильным, чем опасения рыбаков. Словно он полагал эльфов способными напасть на самих Смуглолицых, если что. Но и сам вид эльфов с первого взгляда вызвал в Шкуре злость - отчего? Углубившись в отброшенное за ненадобностью прошлое, Борух ответил: оттого, что подчёркивал его уродство. Орки и всё красивое старались изуродовать - от чистых ручьёв до эльфийских мозаик.              Но для этого нужно отличать прекрасное от безобразного. А для того, чтобы прятаться от осознания вины - и доброе от злого. Получается, о добре и красоте Шкура знал и до песни Государя Нарготронда - хотя был совершенно уверен, что всё это эльфийские басни? А не был ли тогдашний его ужас перед светом - ужасом перед правдой о собственном зле, уродстве и убожестве, правдой, осознание которой его бы просто убило?! Только песня открыла орку не эту жестокую правду, а иную, и он не умер, а откликнулся. В нём - в тогдашнем Шкуре! - нашлось чему откликаться.              Боруху открылась одна из граней того, что он утратил, когда оборвалась песня Менестреля: он не был созданием Тьмы по своей сути. Пусть его предка слепил Моргот, но не из ничего же!              "Заколдованные звери".              Ну конечно! Клыки и когти, и повадки хищника, и то, что ему нравились леса. Лесной зверь, изначально красивый, здоровый и незлой, часть общей гармонии леса, часть единой, невыразимо сложной музыки мира, о существовании которой Борух догадался у Моря. Причём зверь полуразумный, знающий разницу между хорошим и дурным. Подобием разума обладали волколаки и гигантские пауки из злых созданий и, как он слышал, орлы и отдельные псы из светлых. Большее в него, как видно, вкладывали: или тёмные духи, или эльфы.              Вот что увидел в нём Морвэ, и как лесной эльф - пожалел того зверя, каким он мог бы быть.              Вновь вернувшись мыслью к гибели Морвэ, Борух пожалел, что не может положить свой камень к тем, что складывали эльфы, и прийти к этому кургану не сможет. Он собрал горкой немного камней - как будто дополняя курган, пусть и на расстоянии. Подумал, не сложить ли настоящий курган Государю Нарготронда - прежний, если он и был, давно разнесло волнами и течениями. И вспомнил, впервые за долгое время, его слова о возвращении: многие века уже прошли! Когда именно должен был вернуться дух в своём прежнем обличье, надолго ли и где его искать, Борух не имел ни малейшего понятия, а всё равно это утешало.              Искал он пока лес - раз выяснилось, что настоящее его место именно там. И найдя, вновь жил один, как в первые века после Великого Разрушения - как назвал гибель Белерианда Морвэ. И как тогда - вспоминал и созерцал, и изумлялся многому, и просто жил. Леса, которыми сплошь поросла обширная холмистая равнина, были не так густы, как оставшиеся за высоким хребтом Серых гор, но главное - сам он отличался от прежнего.              Теперь он порой улавливал если не мелодию леса в целом, то отдельные слагающие её голоса. И терпеливо, как охотник из засады, наблюдал за поведением разных зверей, после долго размышляя об их свойствах и нравах, о том, чему бы стоило у них поучиться. Иногда подражал звериным голосам или же движениям - стараясь бегать на четвереньках как волк, копать нору как барсук, лазать по стволу и перебираться с ветки на ветку как белка. Как-то принялся бегать, размахивая руками как крыльями, а потом, вообразив себя со стороны, долго смеялся: кем бы ни были его предки, летать они точно не умели! Обогатились и его воспоминания: разве поверил бы только освободившийся от власти Ангбанда Чёрный, что он будет веками жить среди людей, больше того - будет беседовать с эльфом, и между ними возникнет некая близость! А Море! Его можно было вспоминать бесконечно и бесконечно разгадывать. И Восточное - тоже.              Лес он в беспричинной злости уже не портил, даже на охоте всё реже бывая кровожадным. Чаще рождавшаяся в нём злость теперь обращалась на себя или своё. Сколько раз приходилось заново делать копьё, восстанавливать размётанный шалаш, добывать шкуры на новую одежду! А то - снова жизнь меркла, начинала представляться сплошь постыдной и отвратительной, и казалось, всё: лес, небо, солнце - отвергает и проклинает злое создание. Тогда он от стыда и отчаяния зарывался в землю, чтобы и солнце его не видело, стискивал голову, скрежетал зубами - не позволяя этому, однако, заходить слишком далеко или затягиваться. Борух сознательно допускал, чтобы злость, которую он не мог в себе истребить, выражалась именно так, а не обращалась вовне: учинение новых безобразий принесло бы ещё бóльшие страдания.              Заскучав, Борух пускался на поиски людей - сначала осторожно присматриваясь и прислушиваясь к языку: как он убедился, разговор, начатый на их собственном наречии, а также подражание обычным жестам и позам всегда сильно влияли на отношение людей к чужаку. Помогало и то, что Боруха чаще всего и принимали за человека. То ли из-за того, что он во время своих помрачений стискивал голову, то ли ещё от чего, его уши плотней пристали к голове и не были видны из-под волос без всяких повязок. Подолгу жить среди людей, однако, мешали всё те же припадки отчаяния, когда он от стыда никого не мог видеть и сбегал откуда угодно. Мог бы, конечно, возвращаться, как после побегов в свою бытность гонцом. Но, во-первых, людям пришлось бы объяснять причину побега, а во-вторых, для лесного зверя по натуре и естественно вернуться в лес…              Как-то ранней весной на лесную опушку явилось незнакомое Боруху создание. Высокое как тролль, но совсем непохожее на неповоротливого, словно грубо отёсанного тролля - гладкокожее, со стройным длинным телом, которое плотно облегала серая одежда, со множеством тонких и гибких пальцев на сложенных "лодочкой" руках, и продолговатой головой, над которой метёлкой торчали волосы, вверху завиваясь кудрями. Когда это существо, походившее и на человека, и на ходячее дерево, приблизилось, Борух понял, что это - женщина. Несмотря на явственное сродство с лесом, она так и остановилась на опушке. Женщина-дерево обошла её, раскрыв пальцы, и роняя в землю семя за семенем.              Следом за первой явились и другие, и схожие, и несхожие с ней - всё одни женщины. Те уже заходили глубже и начали непонятный труд, заботливо поглаживая деревья и кусты или подолгу глядя на них. Голоса их звучали редко и тихо, но подолгу не смолкали. А лес они - только пришедшие! - оглядывали по-хозяйски. Борух опасался их великанского роста и силы. Завидев вдали одну из древовидок, как он прозвал их про себя, Борух укрывался в ближайшей пустой норе или почти мгновенно взбирался на высокое дерево - подражание зверям сделало его тело послушней. Он и молодым орком умел метко стрелять и бесшумно подкрадываться, теперь же удивлялся былой угловатости вроде бы точных движений, их рваному, сбивчивому ритму - оттого оркам и требовался барабанный бой или примитивная песня, чтобы двигаться не вразнобой.              Перемены он заметил тем же летом и осенью: всюду, куда проникал хоть луч солнца, выросло множество ягод - к удовольствию птиц, белок, медведей и Боруха. На опушках и полянах дружно проклюнулись новые ростки. Каждая дикая яблонька, груша, рябина была усыпана необычно крупными плодами, созрело и множество орехов. Тополя, липы и ясени, напротив, точно позабыли о поре цветения, хотя и не казались спящими, как зимой. Скорей они собирались с силами - это ощущалось по оттенку коры и движению соков. Однажды разбуженный шумом, Борух едва поверил глазам: тополь выдернул корни из земли и перешагнул на новое место!              Издали наблюдая за древовидками, Борух ни разу не замечал, чтобы они сердились, и решился заговорить. Могущественные создания, тесно связанные с лесом, могли бы ему помочь избавиться от того, что омрачало его жизнь.              - Дай рассмотреть тебя, лесной житель, - медленно проговорила на белериандском смуглая древовидка. Другие тоже собирались вокруг, и по спине Боруха пробежал холодок. - Странен ты, очень странен. Нас боишься, но уходить не уходишь; держишься то как человек, то как зверь лесной. Ты ведь человек, верно я думаю? Изо всех Свободных народов ты более всего походишь на человека.              - А если бы в этот лес пришёл орк, - осторожно спросил Борух, видя её сомнения, - как бы вы поступили?              Древовидки заплескали руками, точно сильный ветер поднялся в лесу.               - Проникни сюда один из этих черносердых - криворуких - древогубителей - разбойников… ему отсюда не выйти, - спустя время ответила женщина. - Отчего ты задал этот вопрос? Ты видел поблизости орка, или слышал, что орки идут сюда, или боишься их появления, или ты сам в родстве с орками?              Коричнево-зелёные глаза внимательно вглядывались в Боруха. Явный обман раскроют, подумал он, но и правды говорить нельзя… Впрочем - в самом ли деле он сейчас орк? Вряд ли сородичи признают его своим.              - Когда-то тёмные духи околдовали лесных зверей, так, что они стали уродливы и злобны, и возненавидели даже родной лес. Потом некоторые из них, - присочинил он, - овладели женщинами из людей, и у них были дети. Я, Борух, - их потомок. Мне нравится лес, и жизнь среди людей - тоже, и я не хочу вредить им. Но те чары всё-таки действуют и мучат меня. Вы так могущественны - даже деревья ходят по вашему велению, и ваша мудрость велика! Вы можете избавить меня от чар?              - Теперь я нахожу тебя более сходным с другими людьми, чем подумалось вначале. Ты тороплив, как все люди - едва заговорил с нами и ждёшь немедленной помощи. Но ты заблуждаешься. Снять тёмные чары со зверя ли, человека ли - не в нашей власти. Будь ты деревом или кустом, мы обсудили бы, как тебе помочь, ибо мы - Пастыри Древ. Но ты, видится мне, не дерево.              - Нет, я не дерево, - поспешно ответил Борух: он желал стать самим собой, а не обрасти листвой и врасти в землю! - А что это значит - «Пастыри Древ»?              Женщина начала долгий, долгий рассказ о народе энтов. Борух обрадовался, услышав, что речи энтов научили эльфы: быть может, и зверей учили говорить они, а не какие-нибудь тёмные духи! Чуть позже он пожелал сам учиться у женщин-энтов: они, несомненно, знали не только названия, но и все свойства цветов, ягод, трав. И как никто понимали лес, так что он надеялся лучше вникнуть в его мелодию. Учение шло очень неспешно - причиной тому были и опасения Боруха подолгу оставаться в обществе энтов, и их нелюбовь к спешке, и постоянная занятость, оставлявшая мало времени для долгих бесед.              Ученье только началось как следует, когда лес совершенно преобразился. Деревья с густыми кронами, пышно и дружно зацветающие по весне, разошлись согласно породам змейками, спиралями, кругами, овалами с большими промежутками между ними. Промежутки эти занимали где земляничная поляна, где дорожка из маргариток… Тёмные чащи совсем исчезли, ушли и хищные звери, и птицы распевали свои трели без опаски. Раз оглядевшись вокруг, Борух осознал, что леса-то и нет больше! Он обратился в сад - более светлый и радостный, правда, не столь сложный и таинственный. Этот солнечный, яркий, звенящий сад с послушными воле хозяек деревьями был полон чудес, как если бы разбивали его эльфы.               Жить в нём, правда, стало трудней - Борух временами остро ощущал собственное несоответствие его ритмам. Он предпочёл переселиться на границу сада, выстроил там постоянную хижину и, как в Тобари, возделывал землю возле неё. Так было проще и общаться с жившими поблизости людьми, что учились у энтов разводить сады, и по временам останавливался у тех людей.              Когда же всё начинало тяготить его, вновь убегал от всего и всех - далеко, так как в энтийском саду нельзя было зарыться в землю, не разрушив его порядка и гармонии. Убегал и тогда, когда в сад приходили энты-мужчины, страшившие Боруха больше своих жён.              Так текли века. Сад был прекрасен и светел, безопасен и изобилен едой, энты мудры и добры, и охотно делились знаниями, люди принимали Боруха как своего. Он дорожил всем этим, как и продолжающимся миром, давно обретённой свободой, прекрасными воспоминаниями.              Только он по-прежнему не знал, как найти вернувшегося Государя Нарготронда или эльфа из сна, как обрести собственную мелодию… И можно ли хоть как-то исправить то, что с ним сделали - как выразился Морвэ - тоже не знал. Даже не знал, куда стремиться, всё более сомневаясь, что действительно сможет жить как полуразумный лесной зверь. Или как человек - слишком уж краткой была людская жизнь. И вернуться к Морю он не мог, пока не исполнил того, к чему оно призывало…              Иногда Борух думал, что в его жизни есть всё - кроме самого главного.