Мелодия во мраке. Никакого племени

      Оставив селение, Борух бежал вдоль высоких гор с заснеженными вершинами. Сначала он почти не останавливался, потом - только по необходимости. Пока не достиг соснового бора.              Ступая по хвое, усыпавшей землю, Борух понемногу успокаивался. Конечно, в Тобари не вернуться, и с Туллин больше не встретиться, но его не найдут. Люди Заречья, да и поселяне, выжигавшие опушки, чтобы засеять их, вряд ли чувствовали себя в лесу, как дома. А он за горами десятилетиями не покидал лесов. Упавшая шишка стукнула по плечу, он подхватил её и долго разглядывал. Чешуйки её уже раскрылись, выпустив на свободу семена. Интересно, каково это - быть семенем, что незаметно покоится внутри плотной оболочки, а затем падает в землю, не зная, что ему суждено прорасти и вытянуться к небу, и дать новые семена?              Углубляясь в лес, он вышел на тропу - не звериную, не орочью, протоптанную людьми, и отступил назад. Тропа наверняка выводила к жилью, а он пока желал побыть один. Позже он, конечно, встретится с людьми - в том, что попробовать стоило, после жизни в Тобари сомнений не было. Да и её завершение убеждало в том же. Не то, конечно, что орка чуть не похоронили заживо, а испытанная им боль. По его опыту, болью заканчивалось лишь действительно хорошее. Дурное причиняло страдания, пока длилось, и страдания иного рода - ужас, отвращение, тоску, рабство, обречённость…              Как в годы перед Последней Войной, когда он делал прямо противное тому, чего желал, без малейшей надежды что-либо изменить. Не подобие ли той же обречённости двигало селянами? Моргот бежал из мира, и Ангбанд поглотило Море, но его тень осталась. Борух припомнил взгляд Олбарда - да, он был запуган и сломлен. Остальные ждали слова Старшего, с надеждой смотрели на него, а он сказал - копайте могилу. И после смолчал, дав слово Фархунду... Но неужто не найдётся того, кто встал бы на место Олбарда? Быть может, позже кто-то очнётся и взбунтуется против заречных, и их возглавит новый Старший. Только не убьют ли его люди Фархунда, особенно если их придёт больше и среди них будет настоящий колдун? А после - того, кто посмеет сменить и этого Старшего, пока Тобари не покорится окончательно?              Тропка, на которую спустя время вернулся Борух, была узкой и петляла меж стволов. За очередным поворотом он разглядел вдали коренастого человека. Он стоял, мрачно скрестив сжатые в кулаки руки и вдавливая толстую ногу в морду распростёртого на земле орка. Орк жалко скрёб по земле когтями. Борух отбежал назад и тут же выбранил себя: он и похож, и непохож на сородичей, и бегство как раз подскажет преследователям, что перед ними враг! Надо бы, напротив, доказать своё отличие от других - скажем, помочь людям в стычке с орками. Так он скорее останется в живых и, может быть, будет принят.              Других орков, однако, не было ни видно, ни слышно, и даже запаха их не ощущалось; к тому же и человек, и поверженный им враг оставались молчаливы и неподвижны. Статуи! Но как же похожи на живых - Чёрный думал, таким искусством владеют одни эльфы! Правда, эльфы вряд ли создали бы именно такую статую, это не в их духе. Он приблизился - получше разглядеть мрачную, но искусно выполненную работу. От скульптуры исходила странная сила, и высеченные в камне глаза, казалось, пристально следили за ним. Он торопливо обошёл кругом, чтобы избавиться от неотрывного взгляда, но едва оказался за спиной статуи, раздался гул, и голова повернулась в его сторону. Каменная фигура и впрямь была живой!              Однако пока она не нападала, и отступивший Борух пускаться в бегство не стал. Позади наступила напряжённая тишина, а шаги такого преследователя - пожелай он броситься в погоню - трудно было бы не услышать. Испуг орка пересиливало изумление: он никогда не встречал таких странных троллей. Или, может быть, то была помесь троллей с людьми? Нет, и этого быть не могло: лежащий орк тоже был каменным. Выходит - всё же статуи? Однако знакомиться с творцами таких изваяний, кем бы они ни были, Борух бы не решился. О тропе пришлось забыть, да и сам лес покинуть: быть может, за всеми его пределами следили.              В конце концов он вышел к Великой Реке. В этом месте её можно было перейти - дощатый мост, в этот час рыжий от закатного света, вёл к длинному острову, и как несложно было догадаться, от него на другой берег. Там жили такие же Смуглолицые, как Фархунд, его племя. Борух вгляделся вдаль, припал к земле: кажется, никто не следит. Страх отступил, и его охватила жажда мести: за то, что разрушили его жизнь в Тобари, за Туллин, за всё. Фархунду он, конечно, отомстить не сумеет. Но среди всего вражеского племени найдутся и послабее, и поглупее – так всегда бывает. К тому же причинённый им вред может, так или иначе, задеть и Фархунда: свои, а то и родичи.              Только как их достать – не в одиночку же? Мстители-одиночки долго не живут. У этих заречных должны быть другие враги, к которым можно присоединиться - только где их искать? На юге, на севере? Быть может, даже на востоке, сообразил Борух. Не обязательно жители всех земель за рекой точно такие, как Фархунд – он рассмеялся, вообразив армию в десять тысяч одинаковых Фархундов. Они могли подчиняться поклонникам Моргота из страха – или даже по сей день противостоять им. Орк потряс головой. Что за глупость - мстить, даже не понимая, кто - враг, а кто - нет! И всё же враги – были, и ненависть к ним жгла его горячим углем внутри. Конечно, в первую очередь искать союзников стоило на юге, а никак не на востоке.              Горы всё ближе подходили к реке, и, наконец, Борух обошёл последние их отроги. Могучий поток, разливаясь всё шире, нёс свои воды через тёплый и прекрасный, но пустынный край. Горько и пряно пахли травы, многие из которых Чёрному были незнакомы, и множество птиц кружило в воздухе. Иные из них без боязни опускались рядом с орком или, пролетая, чуть задевали его крылом. Это было столь чудно, что мысль об охоте не сразу пришла ему в голову. Только как следует проголодавшись, он вскинул новенький, изготовленный уже во время бегства лук. Клинок и нож Боруха заречные, по счастью, бросили неподалёку от могилы, а то ему пришлось бы тяжелей. Вскоре после охоты, когда узнавшие страх птицы с криками разлетелись, ноздрей Боруха коснулся чуть слышный запах Моря.              Моря, с которым он десятилетия назад прощался навек.              Борух поспешил навстречу ему, как навстречу далёкому свету. Здесь некого было опасаться, и он не мог не подарить себе Море - не просто взгляд издалека! Вблизи Море оказалось ещё удивительней, чем издали: оно пело, и голос его был глубже всего, что знал Чёрный - кроме одной лишь глубины звёздного неба. Ему подумалось, что и у небес может быть своя песня. Быть может, птицы в вышине слышат её, и потому среди них так много умеющих петь.              У Моря, столь переменчивого и столь неизменного, что время возле него текло иначе, Борух задержался надолго. Оно неспешно раскрывало себя, свои краски и запахи, светлые блики и невидимые глазу бездны, лёгкость и зыбкость пены и слитность могучего движения, подобного дыханию исполина, и всё это отображалось в его музыке. Волны набегали на берег, касаясь ног орка, и с ними прокатывались волны музыки, и сквозь него, мимо него, к иным, разносился зов Моря. Кого-то иного оно звало в светлое Заморье, кого-то иного - в путь по волнам, в дальние края, кого-то иного - сюда, на побережье. И его, Чёрного - к чему-то звало, но он не мог разобрать, и всё пытался постичь его зов. Однажды показалось - нашёл, и он попытался запеть сам, ту песню о Солнце, что пели в Тобари. Но если в людском хоре его грубый голос терялся, то рядом с мерным и глубоким голосом Моря он так резал слух, что Борух смолк и скривился.              А на другой день началась буря, и музыка обратилась грохотом, и волны яростно бросались на берег, швыряясь в Чёрного чем ни попадя. Вместо мудрой и гармоничной силы воды наполнила иная, тоже могучая, но дикая и разрушительная. Такое Море, вовсе несходное с тем, что некогда предстало в песне, и орка взъярило и взбаламутило. В злобе он истребил явно больше морских птиц, чем требовалось для пропитания, а осевшая было на дно неутолённая жажда мести погнала его из безлюдных земель. Он решил пройти ещё немного вдоль побережья - не найдёт ли чьих следов, и, коли нет - повернуть назад.              Близ невысоких скал нашлись и следы, и сами люди. Завидев Боруха, старик бросил сеть, что выбирал из лодки, и заковылял к скалам, чуть приволакивая ногу и всё оглядываясь на орка. Поклон и отдалённое приветствие остановили рыбака лишь на пару мгновений. Борух задался вопросом - что бы такое сделать, чтобы он не так боялся? Такое, что орки не делают? Ответ нашёлся сразу. Взглядом прикинув участок, Борух принялся выдёргивать травы, аккуратно складывая их по краю. Затем, срезав с одного из редко растущих кустов крепкую ветку, приладил к ней нож, сооружая себе мотыгу, и принялся рыхлить землю. В сущности, его действия были бессмысленны - посеять он мог лишь семена тех трав, что вырастут и так - но для того, чтобы показать свои умения и намерения, это годилось. Старик остановился и наблюдал издалека, пока Борух не прервал своё занятие и не попытался приблизиться, и тогда только как мог заспешил прочь.              У скал, как он вскоре узнал, было рыбацкое селение. Жители его, крепко сложенные люди с обветренными лицами, скорей загорелыми, чем смуглыми, говорили на незнакомом Боруху языке. И не позволяли приблизиться. Поразмыслив, он решил не торопить события - в чём-в чём, а во времени недостатка не было. Лишь день за днём подходил всё ближе и всё дольше медлил уходить. Люди должны были убедиться, что Борух им не враг. Сильными союзниками рыбаки не казались, но они могли быть частью большего народа. Заодно - когда это стало возможно - он на слух учил язык, заинтересовавший его тем, что в нём встречались и некоторые восточные слова, и белериандские. Имена также напоминали имена людей Белерианда, союзников эльфов.              В один из дней, когда Борух медленно пробирался в сторону селения, к нему наконец устремился юноша с каштановой чёлкой, падающей на брови.              - Что ты такое? - спросил он с большим беспокойством, переступая с ноги на ногу. - Какого ты племени?              - Сейчас - никакого племени, - помедлив, ответил Борух. - Я живу один. Брожу по земле.              - Один? - его собеседник несколько успокоился, хотя во взгляде его ещё читалась тревога. - Значит, ты не ведёшь за собой сородичей?              - Нет, - ответил он. Ещё чего не хватало - приводить в этот край орков! Да их и самих к Морю не заманишь.              - А ты не умеешь… ты не из этих? - настороженно спросил парень и сделал несколько неопределённых жестов. Борух переспрашивал и так, и эдак, прежде, чем узнал, что под «этими» подразумевались колдуны. Итак, во всяком случае, их здесь не жаловали!              - Нет, такого я не умею. А сюда раньше колдуны приходили?              - Не сюда. Туда, где мы жили прежде, - он махнул рукой к западу, - как-то пришли нэрми. Они заколдовали те земли, и мы ушли оттуда. Так говорит дед.              - Нэрми - это люди, у которых жёлтое железо на руках, на голове? - с трудом подбирая слова, уточнил Борух.              - Нет, это не люди. Странное, чужое племя. И опасное. Колдуны.              Борух слегка поёжился. Опасные нелюди-колдуны… неужто тёмные духи? Ага, целое племя. Тогда - создатели живых камней? Колдовать точно умеют, а люди ли они… возможно, и нет. Действительно странное и опасное племя. Их бы поддержкой заручиться, но как?              И от самих-то рыбаков трудно было добиться поддержки или принятия - оно и неудивительно, если за человека его не признали. Но за орка, как он и надеялся, тоже - к его сородичам люди относились иначе. Народ Ульфанга легко сообщался с орками, хоть и без приязни, другие же, смотря по силе, нападали или бежали прочь. Эти же просто неохотно подпускали, следя за чужаком с большим недоверием.              Прошли месяцы прежде, чем Борух мог войти в селение и обратиться к Барагеру. Этот мрачноватый сероглазый мужчина в расцвете сил звал себя вождём. Быть может, он правил не только немногочисленными рыбаками, подумалось Боруху.              - Я слышал, вы не любите колдунов, - начал он. - Люди-колдуны, что живут к северо-востоку отсюда, за Великой Рекой, причинили мне большое зло. И не мне одному.              - Сочувствую. Но, сдаётся мне, ты ждёшь вовсе не слов сочувствия, - Барагер внимательно посмотрел на него и усмехнулся. - Если ты надеешься втянуть нас в какие-нибудь межплеменные распри - тебе это не удастся. Мы можем любить или не любить кого угодно, но не вмешиваемся ни в чьи дела. И особенно - ни в чью вражду. Даже будь мой народ куда больше, как в старину, я сказал бы то же.              - Я и не собирался призывать вас к чему-то подобному, - Борух с трудом подавил желание сжать зубы и кулаки или хоть отвести глаза. - Ведь вас не так много, и у вас мало оружия…              - Совсем нет - если не считать за оружие ножи или молот кузнеца, - поправил вождь, к изумлению орка. Он не увидел в селении ни кинжалов, ни луков, ни дротиков, но полагал, что их просто не выставляют напоказ. Прекрасно, когда нет войн, но как жить вообще без оружия?!              - А если на вас нападут?              - Кто - ты? - Борух замотал головой. - Или другой бродяга, случайно забрёдший сюда? И так справимся. Наши предки нуждались в оружии, пока они жили в опасных краях. А тут даже хищных зверей не водится - одни мы живём да нэрми на западе.              - А они разве не опасны?              - Будь у нас мечи и копья, против чар они всё равно бессильны. Да нэрми и не нападают на людей - даже тех, кто придёт в их владения. Они опасны лишь для тех, кто им доверится. Могут хоть целый народ обмануть и сгубить, послать биться с неведомым могучим злом - и зачарованные их песнями и речами люди сами пойдут на верную гибель. Так говорят наши предания. Но это не та опасность, которую могут нести враги. Иные из наших даже ходят к границам их земель, из любопытства.              - Вождь Барагер! Можно и мне пойти в этом году? - кстати спросил долговязый юнец.              - Иди, только не один, а хоть с Рагдаром, он всё-таки постарше и поумней будет. И помни: за Полосу не заходить и не заговаривать. Иначе назад не возвращайся. Я бы и с тобой в жизни говорить не стал, - вновь обратился он к Боруху, - если бы ты был не один или владел чародейством. Не годится людям сближаться с чуждыми им народами - даже теми, что сначала несут им добро. Или кажется, что несут...              - Ты не запретишь мне тоже пойти… с Рагдаром? Я хочу искать помощи у нэрми.              - Помощи? - поднял брови Барагер. - Хотя, может, вы между собой и столкуетесь - кто вас знает… Только обещай, что моих людей в это вмешивать не будешь.              Борух легко пообещал. Чем в его мести помогут безоружные рыбаки? Вот от нэрми он ждал многого. Он размышлял, что бы это мог быть за народ, пока по изменившимся птичьим голосам, по воздуху, в котором была растворена ещё неслышимая мелодия, не узнал эльфийские земли.              - Стой! - велел Рагдар, тот самый юноша с каштановой чёлкой. - Мы достигли Полосы.              Борух не мог подойти ближе, не мог различить более, чем дальний отблеск и отзвук гармонии, в которой живое тепло леса, прочно укоренённого в земле, сплеталось воедино с таинственным зовом бескрайнего моря. Но мог оставаться рядом, не опасаясь стрел: эти безоружные юноши защищали его самим своим присутствием. Пока он среди людей, эльфы и в него, орка, не выстрелят. Издали донёсся тревожный звук рога. Оба юноши, так же, как он, вдыхавшие дальние ароматы, смотревшие и слушавшие, повернули назад.              Вернувшись, орк сказал Барагеру, чтобы его звали с собой, если ещё кто захочет посмотреть на земли нэрми, и вождь согласился, хмыкнув:              - Вроде не человек, а зачаровали. Всё потому, что ты тоже не колдун. Но мне, в общем, без разницы, хоть совсем к нэрми уходи, только помни, что обещал.              Борух хотел было сказать, что эльфийские чары светлы, что жизнь без них - много хуже, но смолчал. Это орочья жизнь сама по себе была жалкой, а человеческая? Люди и без того хорошо живут. Жаль, что он хотя бы не человек - тогда мог бы и вправду уйти к эльфам. Так-то это невозможно: они, конечно, понимают, кто он такой. Отчего не понимали рыбаки, Борух узнал, услышав пересказ древнего предания старухой, неспешно плетущей сеть:              - Так они шли и шли на запад, долго, долго, чтобы спастись от Тьмы, и от многих злобных чудовищ, которые нападали на людей. Были среди них такие ужасные, что и не передать. Но самыми многочисленными были ирхи - они ходили на двух ногах, как люди, но на них и взглянуть нельзя было без содрогания. Голова вся в чешуе, глаза, пылающие, как огонь, руки длинные до земли, а клыки и когти, как ножи, и с них всегда капала кровь и падали черви. Потому что ужасные ирхи питались только людьми или нэрми, живыми и мёртвыми, и вечно горели злобой, так что могли умереть, если не убьют за день хоть одного врага…               И ещё много живописных подробностей старуха добавила про орков, которых никогда в жизни не видела. Не то что Борух, никто из его сородичей не подошёл бы под её описание.              Союзников, несомненно, нужно было искать в других краях - и не сейчас. Хотя Борух и желал как-то расквитаться с Фархундом и заречными Смуглолицыми, уйти ради этого от Моря и близких эльфийских земель было слишком высокой платой. Иногда он ругал себя за то, что не может совершить месть: это была одна из немногих вещей, которую считали правильной и орки, и люди, и даже эльфы. Во всяком случае, они куда яростней бросались в бой с врагами, если видели убийство своих родичей или издевательство над пленным. Он должен был найти способ отомстить, но всё откладывал.              Пока однажды не осознал, что мстить-то ему не за что. За людей Тобари? Так они сами подчинились Фархунду, а его чуть не убили. За Сталлаха, который не подчинился? Так он был соперник, почти враг, и только короткое время они были заодно. За Туллин? Конечно, он не забудет её, но прежние чувства остыли. Он даже не страдал от того, что больше её не увидит. А воспоминания у него не отнять. И потом, никто из них не был его родичем - что за них мстить? За себя? Его, как-никак, не сумели ни убить, ни покалечить, только вынудили бежать - но если б не это, он не мог бы, как сейчас, ожидать новой встречи с эльфийскими землями, пусть только краешком увиденными, и так часто слушать Море.              Подражая людям, Борух выстроил себе хижину на отшибе, поначалу небрежно - но скоро понял, что старание в таком деле пойдёт на пользу ему самому. Хижина стояла недалеко от селения, и из неё можно было видеть лодки. Временами он мог общаться с людьми, так что не скучал - да и как скучать у Моря?              Оно так и осталось великой тайной. Прошло много времени, прежде, чем Борух, как ему показалось, открыл всё его разнообразие - в любую погоду, в любое время дня и года, вблизи и вдали, услышал многие его напевы, узнал всё живущее и растущее у берега и на берегу. Открыл и обнаружил, что всё постигнутое им - лишь пена на поверхности.              С этих пор он вникал в доносящиеся до него отголоски незримой, медленно текущей во мгле жизни в глубинах: во мгле, но не во Тьме. И подолгу вглядывался в дно, различимое сквозь колышущиеся воды. Однажды ему показалось, что большей частью он постиг и это. И оно тоже оказалось лишь поверхностью волн под пеной.              Море раскрывало не только само себя, но и мир. Постоянный в своей сути и бесконечно изменчивый. Следующий одному сложному ритму, в котором всё возвращается и ничто не повторяется в точности. Открытый любому и таинственный. Была в нём и своя глубь - время, история. И рыбаки, как он заметил по языку, лучше чувствовали глубину истории: если в восточном наречии всё прошедшее делилось на "древнее" и просто "старое", в этом ещё различались стародавние и старинные времена - не старые, но и не древние. И, напротив, незапамятные - древнее древних.              Старыми назывались времена юности тех стариков, что рассказывали о них. Стародавними - времена их отцов, дедов, прадедов. Старинными - время, когда былой вождь Берег, предок Барагера, увёл свой народ от Великого Северного Зла и обмана нэрми на юг. Или времена последующих злоключений и распрей, из-за которых этот народ сильно уменьшился в числе. Древними - времена, когда предки Берега жили на востоке. А незапамятными звались времена до появления людей, до Солнца и Луны. Конечно, Борух не признавался, что родился в незапамятные времена: это ещё более отдалило бы его от людей.              Случилось, однако, так, что время его прихода на побережье понемногу ушло в старые, стародавние, а там и старинные времена. Слишком долго он жил здесь, видя смену поколений уже не по перечисленной череде предков, а вживе. Он не мог найти объяснения своему поразительному долгожительству. Разве что Повелители Заморья, которых эльфы называют валар, так вознаградили пытавшегося перейти на их сторону? Новые поколения всё равно воспринимали его как странного и чуждого - не человека - так что своим он в селении не стал. Зато с течением лет к его хижине всё чаще приходили спрашивать о событиях прошлого или о необычных и непонятных явлениях: потому, что он живёт на свете очень долго, и может знать. Борух как-то спросил, отчего рыбаки никогда не обращаются с этими вопросами к эльфам, никогда не заговаривают с ними - и услышал в ответ:              - Эльфы слишком мудры и могущественны. Они не просто ответят на вопрос. Они захотят давать нам советы, управлять и направлять - и они изменят тех, кто заговорит с ними. Общаясь с ними, люди станут другими. Предания говорят, что прежде было так. А о тебе предания ничего такого не говорят - ты же один, ни из какого племени…              Орк действительно не испытывал желания давать советы. Он не слишком понимал, зачем вообще дают советы - вместо того, чтобы приказать, имея власть, или попросить, её не имея. Конечно, ответ на просьбу мог быть разным - например, когда его нож совсем иззубрился, местный кузнец подарил ему новый, а заменять проржавевший клинок отказался. Однако Борух не переставал удивляться этой почти магической власти над людьми верно сказанных слов. Если бы ему прежде - даже после падения Ангбанда - сказали, что таким способом можно заполучить нужную вещь, он бы не поверил. Просто объяснить, что её нет и она нужна - без власти, без угроз, без обещаний, без хитростей... В людях уживались понятные черты с теми, что он не мог постичь.              Не мог постичь и Моря. Обращённый лично к нему зов остался неясным. Правда, Боруху не раз казалось, что разгадка кроется в его собственной песне. Но если некогда Шкура, горланя что-нибудь спьяну, не заботился о том, как оно звучит, сейчас Боруху все его попытки казались столь скверными, что он надолго прекращал их, и лишь спустя время возвращался к тому же. Новые открытия тоже давались всё дольше и труднее, хотя всегда поражали. Однажды Борух уселся на острые камни и долго не замечал этого, вдруг расслышав, что у самого мира есть не просто свой ритм, но некая единая музыка или песня. Но ни уловить её отзвуки, ни что-либо понять о ней он не мог, сколько ни бился над этим потом.              В Море можно было погрузить ногу, окунуться, нырнуть - и были глубины, доступные лишь рыбам. Тем же свойством обладала его музыка. Борух достиг глубины, дальше которой он проникнуть не мог. Но поток, доступный ему, неиссякаемо лился в подставленные ладони, а непостижимость иного будила новые мечты и надежды. В лесах за горами и в Тобари он ни о чём не мечтал, полагая, что все мечты его сбылись. Море же вновь напомнило не только о глубинах, но и о недостижимых высотах, и песне Менестреля, и о том, что в тот час новая жизнь представлялась чем-то более светлым и прекрасным, чем всё сбывшееся. Он вновь желал постичь, обрести, открыть, и надеялся, что однажды достигнет цели. Рядом с этим всё прочее, будь то непризнание людьми или собственные срывы, что повторялись вновь и вновь - в селении в них видели подтверждение того, что отличные от людей существа небезопасны, и пускать их к себе не стоит - было не столь важно.              Он намеревался остаться здесь навсегда.