Последний танец Саломеи

      Наблюдение за игроками в фанты Кошачьего царя было одним из любимых домашних развлечений Джеймса Мориарти. Этот процесс, для несведущего человека представлявший всего лишь пикантную салонную забаву, в действительности помогал Джиму составлять самое полное и достоверное досье на своих приближенных.       Весь уйдя в слух, зрение и сосредоточенное чувствование происходящего, он не упускал ничего, подлавливал малейшие изменения в мимике, каждый сбой дыхания, каждое случайно оброненное слово, выражавшее досаду, или некстати вырвавшийся вздох возбуждения.       Интеллектуальные ребусы помогали оценить, не утратил ли испытуемый навыки логического мышления, не снизилась ли скорость его реакций, способен ли он находить нестандартные решения и выходить за рамки предложенных условий.       Эмоциональные и чувственные фанты, нередко на грани фола, сообщали все, что Джим хотел знать о душевном состоянии каждого члена группы и об его отношениях со своим и противоположным полом. Само по себе наблюдение за сладострастными утехами его не привлекало и быстро наскучивало, как и любая порнография — поэтому организация «зон стыдливости», куда отправлялись перевозбужденные пары, вытащившие алый фант, или слишком разгорячившиеся в процессе выполнения других заданий, была в своем роде милосердием для приближенных — и актом ментальной гигиены для Мориарти.       Но сегодня Джим попался в собственную ловушку. Наблюдение за Себастьяном, получившим четвертый уровень допуска сразу после второго, вытеснило из головы Мориарти привычные аналитические схемы, зато всколыхнуло множество чувств.       Моран был таким забавным в своей напряженной скованности старшеклассника, впервые попавшего на взрослую вечеринку, и вместе с тем в нем таилась опасность, угроза, природу которой Джим пока не мог разгадать. Это было что-то вроде предупреждения:       «Не надо меня дразнить, тем более — высмеивать», и Мориарти очень хотелось спросить:       «Иначе что?»       Мысленно он и задавал Морану сей волнующий вопрос, но душа полковника угрюмо молчала.       Царица Савская тоже чувствовала эту угрюмость, потому что несколько раз глухо заворчала на Морана, но потом ее подозрительность куда-то делась, и все время, что игроки вытягивали карточки, кошка басовито мурлыкала с самым безмятежным видом.       У Джима была масса возможностей подсунуть Себастьяну любую карточку, с любым заданием по своему выбору, но, сам не зная почему, он решил сыграть честно. До самого последнего момента, пока Павич не ткнул в него указательным пальцем, Мориарти не был до конца уверен в результате. Но у Мироздания, как всегда, были собственные расчеты.       …Моран полез за бумажником еще раньше, чем Павич закончил читать текст на карточке, и сердце Мориарти разочарованно упало:       «Неужели его основная стратегия в ситуации эмоционального риска-бегство?.. Нет, я не мог так ошибиться…»       В следующий миг замершая рука Себастьяна, застывшее лицо и крепко сжавшиеся губы сказали Джиму все, что он хотел знать: ни о каком бегстве речь не шла. Но было неверие, да, неверие, и профессиональный страх снайпера ошибиться там, где ошибка недопустима, ибо цена ее смертельно высока.       — Ну что ты оцепенел, Басти? — Павич хлопнул полковника по плечу. — Публика ждет… Это не Бог весть какое сложное задание. Делаешь, или вносишь деньги? Только заплатить придется за двоих, это же парный фант!       Тут он спохватился и повернулся к Джиму:       — Простите, босс… Может, вы…ээээ… тоже отказываетесь от исполнения фанта?       Все головы повернулись к Мориарти, стало так тихо, что тишину нарушал только плеск воды в бассейне.       — Нет, я не отказываюсь, — негромко произнес Джим. — Я люблю танцевать и с удовольствием потанцую с Мораном. Но решать тебе, Себастьян. Я никогда не вытаскивал партнеров на танцпол против их воли, и сейчас не собираюсь этого делать. Насильственный танец — еще более гнусная и бессмысленная вещь, чем насильственный секс.       Красавица-брюнетка, которую называли Деборой, смотревшая на Морана с сочувствием, подсела к нему и тихо предложила:       — Вы можете продать мне свой фант. Правилами это допускается.       Джим внутренне усмехнулся, догадываясь, что именно Дебби шепнула Себастьяну — она знала, что это ей сойдет с рук — но не стал возражать. Пусть Моран принимает решение, зная обо всех возможных путях отступления. Он только повторил все так же негромко:       — Решать тебе, Моран.       «Черт! Вот я попал… Откупиться? Нет, не хочется становиться пятым братом Снитским, их тут и так много… Перепродать фант этой красотке? Она-то явно из платья готова вылезти, лишь бы босс обратил на нее внимание… Тоже нет, иначе пусть ее и назначают начальником охраны. Эх, где наша не пропадала, рискну, пожалуй.» — все эти мысли вихрем пронеслись у Морана в голове, пока он вставал с дивана — его тело опередило решение рассудка, но это часто спасало его в экстремальных ситуациях, стало быть нет причин не довериться внутреннему импульсу еще раз.       — Пожалуй, я станцую с вами, босс. Как знать, доведется ли сделать такое в другой раз? Подобный шанс нельзя упускать. Только чур, никакой Барбары Стрейзанд (1)! — попытался пошутить он, но его самого подобный юмор не веселил. Однако, сделав покерфэйс, он шагнул вперед.       Виски, к счастью, уже немного действовал, и тело приобрело подобие гибкости и управляемости, хотя Себастьян, уже привыкший к тому, что он — тень, очень неуютно ощущал себя в центре всеобщего внимания. Эти люди будут с ним дальше работать, иметь общие дела, решать одни задачи, и он совершенно не хотел зависеть от их мнения о своей персоне. Но был не в силах помешать им составить его прямо сейчас, так что другого шанса произвести на босса и его окружение правильное впечатление, у него просто не будет.       Танец с мужчиной-партнером, да еще медленный и романтический, конечно, сообщал всей этой ситуации легкий гомоэротический оттенок. Но тут на помощь полковнику пришли воспоминания о танцах сербских горцев или иракских мусульман. В перерывах между налетами или боями, эти мужчины, не раз проливавшие чужую и свою кровь, повязанные друг с другом насмерть кто армейской дружбой, кто кровной враждой, любили культурно отдыхать от своего основного занятия. В отсутствие женщин, даже танцы были исключительно мужские, инициатические, как испанское фламенко, и это позволяло зрителям наслаждаться сильными и точными движениями тренированных тел, танцем-поединком, танцем-битвой.       Помнится, его поразил танец ножей в исполнении трех молодых курдов, служивших в разведке одного из секретных подразделений НАТО. Парни рассказали им целую историю, полную выразительных метафор и грациозной звериной пластики, которой позавидовали бы иные балетмейстеры. Ножи у них в руках были настоящие, боевые, способные проткнуть толстую книгу насквозь, словно тонкий бумажный лист. Но мастерство танцоров уберегло их от ранений, хотя Морану пару раз казалось, что вот-вот брызнет кровь из распоротого горла поверженного в танце врага…       — Ты слышал, Энди? Никакой Барбары Стрейзанд, — пресерьезным тоном проговорил Джим, обращаясь к одному из красивых прислужников, отвечавших не только за напитки, но и за музыку. Парень встряхнул длинными каштановыми кудрями, ослепительно улыбнулся и бросил на Мориарти лукавый взгляд, присущий фавориту в присутствии короля — фавориту, отлично знающему все эстетические пристрастия своего повелителя.       — Конечно, сэр! Барбара Стрейзанд пусть поет на вечеринке у Трампа, а сюда ее не звали. Позволите выбрать на ваш вкус?       — Да.       Энди изящно поклонился и, подойдя к стереосистеме, склонился над дисплеем, выбирая нужный трек.       Моран глубоко вдохнул, резко выпустил воздух из легких, одним движением сбросив пиджак и оставшись в белой рубашке, потом повернулся к Джиму и поманил его приглашающим жестом занять место напротив себя:       — Прошу, босс. Если, конечно, вас не пугает танец с тигром…       Вставая с дивана, Джим отдал кошку Деборе, та бережно приняла Царицу Савскую и устроилась поудобнее на диванных подушках; гости, возбужденно перешептываясь, последовали ее примеру, и на пару минут в оранжерее вскипела суета, напоминающая сладкие и тревожащие моменты перед поднятием занавеса.       Ричард Брук* внутри Мориарти судорожно вздохнул, борясь с неуместным волнением, словно его ожидала премьера. А Джим спокойно распорядился:       — Потушите лампы. Пусть останутся только свечи…       Этот приказ вызвал еще большее волнение в импровизированном «зрительном зале», воздух сгустился, наэлектризовался, в нем ощутимо повисло эротическое напряжение, хотя ничего фривольного не происходило, и, в общем-то, даже не предполагалось по условиям фанта.       — Танец с тигром меня пугает не больше, чем самого тигра — танец с оборотнем.       Лампы погасли. Джим снял пиджак и положил его на колени одной из девиц, и та невольно застонала, вцепившись тонкими пальцами в дорогую ткань.       «Кошачий Царь сбросил шкуру и предстал в своем человеческом облике…» — прошептал Ричард в голове Джима. — «О, как же ты прекрасен, братец. Как ты прекрасен… Как вы прекрасны оба. Меркуцио и Ромео.»       В полумраке лицо Морана казалось суровым и печальным, игра света и тени смягчала природную резкость черт, но подчеркивала трагические складки у рта, пламя свечей отражалось в глазах и делало их в самом деле похожими на тигриные — это было лицо Ахилла, оплакивающего Патрокла (2), лицо Роланда, узнавшего о смерти Оливье (3), лицо Галахада (4), удостоившегося чести узреть Святой Грааль…       Джим закрыл глаза и на несколько мгновений позволил воображению унести себя из Лондона двадцать первого века, в глухие и темные века, когда друиды в лесах приносили жертвы деревьям, волшебница пряла, глядя в зеркало, а жители полых холмов по-настоящему правили этими землями. В полной тишине вдруг зазвучала музыка, и вместе с ее первыми аккордами вступил божественный голос Далиды (5).       «Bang-bang… Прекрасный выбор, Энди.»       Джим вложил одну руку в левую ладонь Морана, а вторую положил на его правое плечо.       — Ты дрожишь… — это была просто констатация. — Ты поведешь или я?       Наблюдая за перемещениями Джима в его царстве теней и кошек, Себастьян на какой-то миг ощутил себя чужеродным всему этому псом. Охотничьей собакой, которую всю жизнь натаскивали только на одно — приносить к ногам охотника подстреленную им птицу. Таким он и был тридцать с лишним лет. Но сейчас происходило нечто такое, что навсегда перевернет для него страницу, изменит его суть, вывернет дрессированного пса наизнанку, чтобы его, Морана, внутренняя хищная тигриная природа обрела, наконец, настоящую свободу. И это ощущение было так сильно, что не могло не выйти наружу в виде дрожи напряжения — дух его рождался сейчас заново, выходя за границы прежнего мира, как младенец покидает границы материнского тела, чтобы обрести свое собственное Я…       Вернуться из трансформационного переживания в актуальную реальность ему помогло легкое касание рук Джима и его слова:       — Ты дрожишь… Ты поведешь или я?       Моран прислушался к зазвучавшим ритмам и с некоторой радостью узнал медленный фокстрот или румбу. Такой танец он разучивал для свадьбы с Джейн, как более простой по сравнению с вальсом. Что ж, в высшей степени символично станцевать его здесь и сейчас с тем, за кем он сам готов следовать до конца его или своих собственных дней.       «Пока смерть не разлучит нас…»       — Я поведу, Джим. — твердо ответил он, и его рука уверенно легла на талию партнера.       «Раз…два… три…четыре… раз… два… три… четыре… раз… два… раз… два… раз… два… три…четыре…» — тело само вспомнило движения, и он повел Джима по широкому квадрату, сосредоточенно глядя в пол и считая шаги. Мориарти легко подстроился к ритму танца, и подчинялся так, словно всю жизнь только и делал, что исполнял роль танцовщицы в паре, не пытаясь перетянуть на себя инициативу и следуя за его шагами и поворотами.       — Bang bang, tu me tuais Bang bang, et je tombais Bang bang, et ce bruit-là Bang bang, je ne l'oublierai pas… (6) — пела Далида прочувственно и томно, и Моран, ощутив себя увереннее в роли ведущего, проделал следующие па румбы, сперва отстранив Джима на расстояние вытянутой руки, потом быстро закрутив и прижав его спину к своим животу и груди, чтобы замереть на миг в том самом роковом объятии, которое пригрезилось ему не так давно. Но музыка звала в дальнейший путь, и, развернув Мориарти лицом к себе, он повел его по второму квадрату, но теперь смотрел уже не под ноги, а глаза в глаза…       Если бы Моран стушевался, уступил инициативу, Джим легко подхватил бы ее, вошел в привычную роль лидера, но, пожалуй, испытал бы одно из самых глубоких и обидных разочарований в жизни. Мориарти не терпел в ближнем кругу слабаков и глупцов, он не относился к числу тех мелких тиранов, что любят блистать на фоне посредственностей; свою команду Джим подбирал не менее тщательно, чем коллекцию драгоценных камней. И все присутствующие на сегодняшней вечеринке были люди незаурядные, лучшие из лучших в своей области — даже шлюхи. Правда, редко кто из них отваживался смотреть ему подолгу в глаза, и подходить на близкое расстояние без особого позволения, не говоря уж о том, чтобы вторгаться в интимную зону, не будучи уверенным на двести процентов, что гостя желают и ждут. Моран отважился.       «Медленный парный танец», говорилось в фанте, больше ничего. Джиму заранее представилось, что это будет напоминать школьную дискотеку — руки на плечах друг у друга, глаза отведены вбок или уставлены в пол, и партнеры медленно покачиваются из стороны в сторону, как подвыпившие матросы…       Но все оказалось совсем иначе. Себастьян повел его так уверенно и стремительно, словно всю жизнь занимался бальными танцами — но, конечно, это было не так, просто безупречное чувство ритма и напор заменяли танцевальную технику.       «Медленные шаги… тройной шаг… о, да, верно… направо… Даааа, ты и это знаешь? В твоем досье ни о чем таком не говорилось… Хорошо… а сейчас что? Спин-поворот? Отлично…»       Вскоре он поймал себя на том, что больше не считает шаги, и смотрит не на ноги Морана, полностью доверившись его способности вести, а прямо в лицо партнеру, как если бы…       Джим не успел додумать — что, потому что фокстрот вдруг сменился румбой, и это было уже опасно. К такой близкой дистанции Мориарти оказался попросту не готов, и даже Ричи внутри него не сориентировался: оба, и живой брат, и брат-призрак, одинаково ощутили себя добычей в лапах у тигра. Себастьян делал с ним, что хотел, распоряжался его телом с нахальством давнего любовника, Мориарти безвольно подчинялся, следовал каждому повелению руки — и это безумие нравилось зрителям, опьяняло их, захватывало все больше и больше.       Когда Моран вдруг притиснул его к себе, сжав, точно в железных тисках, Джим зажмурил глаза, ожидая, что в него вонзятся тигриные когти, но этого не произошло, он слышал только тяжелое дыхание партнера по танцу, такое же тяжелое, как его собственное…       На этом моменте кто-то стал аплодировать, точно попадая в ритм, и когда Себастьян снова повел его шагами фокстрота, аплодировали все двенадцать пар свободных ладоней. Теперь они оба смотрели друг другу прямо в глаза. На очередном спин-повороте Джим немного качнулся вправо и сказал партнеру на ухо:       — Моран, что ты творишь?       Себастьян ощущал, что рубашку после этого танца можно будет попросту выжимать — так много влаги отдавало тело безупречно белой ткани. Но его захватил настоящий азарт, азарт тигра, играющего со своей добычей — и что с того, что добычей был сам хозяин Преисподней? Сейчас он выглядел, как человек, которого можно и нужно было подчинить, покорить, показать ему настоящего хищника, безжалостного убийцу, которого невозможно приручить к собачьим командам, но с которым можно играть на равных, уважая его силу.       Теперь он даже был рад, что согласился на этот дурацкий фант, но медленный чувственный танец вдруг расставил все по местам, отведя ему, Морану, ведущую роль, и Джим принял его в этой роли, принял и подчинялся ему.       — Моран, что ты творишь? — вдруг прошипел он, когда Далида запела припев в третий раз, и Себастьян повторил па с разворотом.       — Ты о чем? — так же тихо осведомился он у босса. — Я что-то не так делаю? Неправильно веду себя… или тебя? — и, когда они снова развернулись лицом друг к другу, Себастьян изобразил на своем лице невинную полуулыбку, а сам подумал:       «Что, кот, не нравятся тебе лапы тигра? Но ты сам напросился… теперь терпи до конца.»       Мориарти покачал головой и, пользуясь тем, что его рука удобно лежала на плече партнера, с наслаждением играющего кота запустил пальцы в волосы Морана:       — Ты с огнем играешь. Потом не говори, что я не предупреждал…       Себастьян дернулся было, но Джим не отпустил его, и тогда Моран захватил его запястье и каким-то невероятным кульбитом, явно принадлежащим спортивной борьбе, а не танцам, перебросил через себя, лишив последней надежды сохранить равновесие…       Испуганный Павич вскочил с места — вот что значит выучка! — но не менее опытный в игре в фанты Снитский удержал Горана. И в самом деле, волноваться было не о чем: Моран благополучно поймал Джима, не дав Кошачьему царю поцеловать пол, надежно зафиксировал и развернул к себе, предоставляя боссу сколько угодно смотреть на него злыми глазами.       Похоже, Тигр за этот год успел понять кое-что важное о характере Мориарти, и знал, что за подобные вольности в обращении с царственным телом ему ничего не будет: игра есть игра. И фант был исполнен на славу…       Музыка затихла, аплодисменты тоже, а Джим все еще удерживал его за рубашку, и было как-то неправильно грубо вырвать у него ткань вместе с пуговицами. И Морану оставалось стоять на месте, переводя дыхание, и ждать, когда ему будет позволено вернуться на диван, а еще лучше — уйти в туалет и привести себя в норму, а потом — покурить, чтобы спокойно обдумать все те метаморфозы, которые приключились с его душой за эти короткие минуты танца.       Джим ясно предупредил его — играешь с огнем, Моран.       «Да, черт возьми, играю, босс, рискованно играю, потому что не люблю, когда меня принуждают делать то, к чему я изначально не расположен. Тогда я просто создаю свои правила игры, нравится это вам или нет…» — мог бы он залепить ему в ответ, но промолчал. Потому что внезапно понял, что слова Джима были вовсе не про правила. И взгляд Мориарти выражал вовсе не недовольство тем, что сейчас произошло.       Недовольство босса он наблюдал неоднократно, и мог определить, когда Джим был сердит или откровенно зол. Да, он немного разозлился, когда Моран перебросил его через себя в отместку за допущенную вольность с пальцами, проникшими ему в волосы. Но сейчас в его взгляде плескалось что-то другое, не злость, не досада на сорванную задумку, а…       — Пффф, приятель, ну ты и задал жару этой своей румбой-самбой! Точнее, румбой с элементами самбо! — Горан как всегда неуклюже вмешался в непонятную ему ситуацию, и принялся разруливать ее, как он один и умел.       — Босс, с вами все в порядке? Надеюсь, этот костолом вам руку не повредил? — спросил он у Мориарти, позволив себе фамильярно приобнять его за плечи и повлечь в сторону дивана, который тот занимал.       Воспользовавшись тем, что Горан сумел-таки оторвать руку Джима от его одежды, Себастьян наконец-то обратил внимание на зрителей. Все, кто стал невольными свидетелями этой неоднозначной сцены, сидели, затаив дыхание, многие прятали глаза, стоило только Морану посмотреть в их сторону, в зале воцарилась какая-то непривычная тишина, словно действительно случилось что-то экстраординарное.       — Я выполнил задание, друзья? У меня получилось? Всем понравилось? — нарочито громко и оживленно обратился он к публике, чтобы как-то разрушить это оцепенение. В ответ послышались негромкие одиночные хлопки и пара одобрительных реплик, но все внимание в зале было по-прежнему приковано к Джиму…       Занимая свое место, Джим сделал условный знак Деборе и, она, едва кивнув, встала и подошла к полковнику, спокойно и непринужденно, как старая знакомая.       — Вы великолепно танцуете, мистер Моран, — искренне проговорила она, ласково взяла его под руку и прошла несколько шагов. Этот простой маневр вывел их из-под перекрестного огня чужих взглядов, и Дебора продолжила на безупречном английском, ее итальянский акцент куда-то чудесным образом исчез:       — Вы нас всех просто поразили… Джим — первоклассный танцор, но вы в паре… Я никогда не видела ничего более красивого. Наверное, это потому, что вы с боссом очень хорошо понимаете друг друга. Знаете, я очень рада, что именно вы сменили Горана на его посту. Теперь за Джима можно не волноваться.       Они остановились возле фуршетного столика, и Дебора предложила:       — Хотите стакан прохладительного, Себастьян? Испанский лимонад с сарсапарелью. (7) Джим его очень любит. Бодрит и разгоняет кровь. Как раз то, что нужно после такого танца.       Устав за весь этот нескончаемо долгий день быть в центре внимания, Моран желал сейчас только одного — уединения, и потому невнимательно слушал щебет красавицы-итальянки. Но вместо желанного отдыха и покоя ему был предложен лимонад с сар-сара…       — Простите, как вы сказали, с чем этот лимонад? — спросил Себастьян, слегка пригубив напиток и ощутив немного непривычный вкус и запах, похожий на какой-то цветочный нектар.       Красотка засмеялась, пояснила, что это за ингредиент такой и сама отпила из своего стакана:       — Кстати, мы с вами раньше не были близко знакомы, так, виделись пару раз мельком. Я Дебора, Дебора Мартелли, мистер Моран. Будем знакомы! — она легонько прикоснулась своим бокалом к бокалу Себастьяна и обворожительно улыбнулась ему, положив руку на его плечо.       — Полагаю, мистер Десмонд вас очень ценит, мисс Мартелли… Если не секрет, чем вы занимаетесь? — спросил он просто ради того, чтобы поддерживать видимость светского разговора. Если бы она сейчас заявила ему, что поставляет Джиму отрезанные пальцы к завтраку, он не удивился бы, и вообще не придал ее словам никакого значения. А все потому, что его мозг просто распухал внутри черепа, не в силах вместить знание, открывшееся ему в момент внезапного инсайта о себе самом… (8)       Несмотря на то, что танец закончился, лампы по-прежнему не включали, в помещении царил полумрак, некоторые парочки уже разбрелись по углам, чтобы целоваться и предаваться менее невинным ласкам, но Павич, взяв в руки толстостенный стакан, требовательно постучал по нему ножом:       — Так, друзья мои, не разбредаемся! Игра только началась… Моран с боссом были неподражаемы, но у нас еще целая пачка неисполненных фантов! Занимайте свои места, и продолжим!       Дебора хотела что-то ему ответить, когда Горан решительно возобновил игру в фанты, пока вся компания не разбрелась по ближайшим кустам в поисках алых карточек. Все тут же послушно начали возвращаться в круг, и полковник, извинившись перед своей собеседницей, хотел было улизнуть, когда его слуха коснулось негромкое, но требовательное:       — Моран!       Обернувшись, он увидел, что Джим приглашает его занять место рядом с собой — жестом, каким владелец гарема мог бы подозвать к себе понравившуюся ему наложницу.       И тут его только что выпущенный на свободу тигр взбунтовался.       «Нет, Джимми, дружок, я уже устал за сегодня от твоих сюрпризов. Их и так оказалось больше, чем я рассчитывал…» — с внезапным раздражением подумал он, едва заметно покачал головой, достал сигарету, развернулся и вышел обратно в галерею.       За окнами уже вечерело, снова запели цикады и где-то в садовых дебрях раздавался протяжный крик козодоя или сойки. Втянув посвежевший воздух полной грудью, Моран ощутил настойчивое желание освободить тело от потной рубашки, и с наслаждением стащил ее с себя. Мышцы, которым за день досталось выдерживать почти постоянное напряжение, устало заныли, и он облокотился на широкий каменный подоконник, закурив сигарету и уронив голову на скрещенные руки. Более странного дня рождения у него еще не случалось, и на этом празднике действительно проступил какой-то рубеж, поделивший его судьбу на «до» и «после»…