Последний танец Саломеи

      …Энди совсем не обрадовался приказу, полученному от Мориарти, но ситуация не предполагала даже малейшей возможности поспорить с боссом.       — Да, сэр. Я все сделаю.       Он вышел из оранжереи и отправился на поиски нового начальника охраны. К счастью, это оказалось не сложно сделать — полковник далеко не ушел. Стоял себе на веранде возле открытого окна, курил и о чем-то размышлял. Скомканная рубашка лежала рядом на подоконнике.       На всякий случай Энди кашлянул, но Моран не отреагировал, и пришлось кашлянуть погромче, а потом и вовсе дотронуться до плеча:       — Мистер Моран… Полковник!       Тот обернулся и, как показалось Энди, уставился на него взглядом недоуменным и недоброжелательным: мол, чего тебе от меня надо, чудик? Не будь у юноши охранной грамоты в виде распоряжения босса, он поспешил бы ретироваться, но сейчас он был в своем праве и никуда уходить не собирался: полковник его пугал, но гнев Мориарти был еще страшнее.       — Вот чистая рубашка для вас. А эту… — он указал на мятый ком белоснежной ткани, — Я заберу постирать. Завтра вам ее вернут, чистую и отглаженную. Ваша комната наверху, вторая налево, это «кантри-спальня». Мистер Мориарти просил передать вам поздравления и наилучшие пожелания… доброй ночи и приятного отпуска. Можете прибавить к нему два дополнительных дня в компенсацию за то время, что провели здесь. В последний день вашего отпуска мистер Павич полностью передаст вам дела и первое поручение мистера Мориарти для вашей новой должности.       Докуривая сигарету, Моран рассеянно слушал слова молодого человека, и потому их смысл дошел до него не сразу. Но когда это произошло, интроверт и мизантроп (9) внутри него возликовали в голос:       «Старина! Тебя отпускают наконец-то! Свобода! Воспользуйся моментом, вызови такси и вали скорее подальше отсюда!»       Но радости не случилось, вернее, она зажглась, словно спичка, и так же быстро потухла. Ибо… ибо что-то пошло не так, неправильно, что-то в этом распоряжении Джима было не то, хотя с точки зрения приличий и светских ритуалов все реверансы были соблюдены и даже извинения за «впустую потраченное время» принесены в виде дополнительной пары дней отдыха. Теперь бы действительно вздохнуть с облегчением и с благодарностью и легким сердцем покинуть клуб, отправиться на море или на горный курорт, поправить здоровье, подлечить нервишки. Но ему на грудь словно могильную плиту кинули…       Юноша все ждал, когда Моран позволит ему забрать рубашку, и, думая, что полковник не видит его, исподтишка рассматривал его фигуру. Взгляд был любопытный, оценивающий, и, забывшись или фантазируя о чем-то своем, он закусил нижнюю губу.       — Ты гей… Ты его любовник? — вдруг неожиданно для себя самого сперва констатировал, и следом спросил Себастьян, затушив сигарету и повернувшись к парню всем корпусом. Юноша смутился от столь прямого вопроса, но краска бросилась ему в лицо, выдав его с головой.       — Где он? Я хочу с ним попрощаться и поблагодарить за праздник. — Моран в упор смотрел на парня, как того выкручивал страх поступить против приказа.       — М… Мистер Мориарти ушел к себе, он никого не хочет видеть. Он приказал мне проследить, чтобы вы хорошо устроились на ночь… — промямлил он, наконец.       — Мне плевать, что он тебе приказал. Проводи меня к его комнате. — Моран, когда это было ему нужно, умел убеждать очень жестко и быстро, он просто стиснул жесткими пальцами предплечье парня и толкнул его вперед, дав понять, что готов будет при дальнейшем отпирательстве причинить ему гораздо более сильную боль. Мало кто решался ему перечить при таких обстоятельствах, и уж конечно не этот тонкий смазливый мальчишка…       У Энди подогнулись колени — одновременно от страха и от возбуждения, трудно сказать, от чего больше, поскольку юноша всегда блистал красотой, но отнюдь не мужеством. И полковник угадал верно: он уже почти полгода согревал постель Мориарти, с тех самых пор, как тот отправил в окончательную отставку красотку Мари. Правда, звали его нечасто, только если босс долго не мог заснуть или впадал в черную меланхолию, обычно следовавшую за бурным взрывом энергии, направленной на очередную авантюру…       Если бы у Энди был при себе телефон, он по крайней мере смог бы послать смс или сделать предупреждающий звонок, но под набедренную повязку средства связи прятать неудобно, так что сделать ничего было нельзя.       Провидение, однако, не дремало, и немедленно вмешалось в ситуацию в лице мистера Павича, вышедшего в коридор как раз в том момент, когда они проходили мимо бокового входа в оранжерею. Горан без церемоний отпихнул Энди от Морана, преградил полковнику дорогу и, упершись руками в бока, потребовал отчета:       — Басти, что все это значит, черт тебя возьми? Что у тебя произошло с Джимом, ну-ка, давай, рассказывай!       Себастьян и раньше-то очень не любил, когда на него кто-то начинал давить и требовать с него объяснений, особенно когда у него самого не было никакой четкой картины случившегося, одни дурные предчувствия. А теперь и подавно не хотел никому отчитываться в том, что было у него на душе и в намерениях. Но, дабы не усугубить ситуацию и не упустить из виду мальчишку, он смирил собственный гнев и постарался придать голосу ту нотку немного пьяной беспечности, что должна была свидетельствовать о праздничном расположении духа:       — А что случилось-то? Фанты уже кончились? А то я курить ходил, ну еще и отлить было бы неплохо. Где тут у вас туалет?       — Там… — Энди слабо взмахнул рукой, указывая в конец коридора. — Налево, у лестницы…       Горан рявкнул на него:       — Какого хера ты лезешь в разговор? Это тебя, что ли, спрашивают? А ну пошел вон отсюда, разноси дальше долбанную икру!       Мальчишку как ветром сдуло, а Павич раздраженно бросил Морану:       — Пойдем, провожу ваше высочество на горшок!       До туалета они дошли молча, но Горан не остался у дверей, вломился следом и пристроился к соседнему писсуару. Рот у него при этом не закрывался, он так и сыпал сербскими ругательствами вперемешку с отборной английской бранью, и ругал Морана на все корки, себя, впрочем, тоже не забывал, и боссу тоже доставалось:       — Почему, блядь, нужно обязательно портить людям праздник?! Культурно же сидели! Отдыхали! В кои-то веки расслабились все, так нет же! Надо было кое-кому выдрючиваться! Ты что, не понял еще за год, какой он обидчивый? Или, может, забыл, какой мерзотой Джим становится, если ему из вредности перечат! Черт знает что! Мальчик-с-пальчик, в рот печенье! Ушел, называется, на пенсию! И как вы тут будете без меня, хотел бы я знать, а? Ну мне вот просто интересно, Басти — что ты ему такое сказанул, что его аж перекосило? А?       Павич застегнул штаны и взмахнул руками, изображая полное недоумение и почти отчаяние.       — Ты-то завтра на курорт поедешь, как ни в чем не бывало, а мне тут с ним еще две недели ебаться! Он же меня в таком настроении со свету живет, весь мозг вынесет! Черт тебя побери! Так же хорошо сидели!       Моран молча принимал распекания Павича вперемежку с отборной сербской бранью, но все никак не мог взять в толк, в чем он оказался повинен? Он чувствовал, что совершил какую-то ошибку, но какую, где, когда? Что произошло, после того, как он вышел из оранжереи? В чем он Джиму перечил?       От пока бесплодного поиска ответов на тучу вопросов, роившихся в воспаленном мозгу, как мухи, он ощутил нарастающую головную боль, и, подойдя к раковине, долго плескал на лицо и шею холодную воду, пытаясь унять разгорающуюся мигрень. Только ее ему не хватало на этом гребаном празднике жизни!       — Горан, я не понимаю, что произошло! Мы закончили фант и я пошел курить. Все! Что там у вас за трагедия на пустом месте разразилась, и чем я в ней повинен, я не в курсе, и твоя брань и причитания мне ровным счетом ничего не прояснили! — жестко оборвал он друга, повернувшись к нему и вытирая руки о смятую рубашку, которую он машинально прихватил с собой. — Если дело во мне, давай я сейчас пойду к боссу и все разрулю с ним сам! Но какого хуя ты мне тут устраиваешь разнос? Мы с тобой теперь уже на равных, не забывай. А если он передумал назначать меня новым начальником охраны, пусть сам мне это объявит, вот тогда ты снова и будешь меня по столу мордой возить!       Не желая больше вступать с сербом в словесные препирательства, или затыкать ему рот более действенным способом, именуемым зуботычиной, он развернулся и вышел обратно в коридор. Там на него едва не налетела куда-то спешащая красотка Дебора, она ухватилась за него, как за дерево, чтобы не свалиться с высоченных каблуков:       — О, мистер Моран! Вас-то я и ищу! А мистер Павич с вами?       — Да, сейчас выйдет. — хмуро буркнул Себастьян, отстраняя от себя итальянку.       — Горан! — обрадовалась она его появлению и тут же состроила ужасно-озабоченное личико — Он даже меня не впускает, представляешь? Это катастрофа! Нужно что-то делать! Срочно!       Услышав сообщение Деборы, Павич в прямом смысле слова подпрыгнул на месте, и деревянный пол жалобно заскрипел под его двухсотпятидесятифунтовой тушей:       — Тебя? Не впускает? Ох ты ж так твою растак! Ну видно, дело совсем плохо!       Он повернулся и побежал вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки с грацией бегемота, танцующего галоп.       Дебора прижала руки к лицу, побледнела и покачнулась:       — О, святой Дженнаро, неужели он опять?.. Мистер Моран, пойдемте скорее, нельзя терять ни минуты!.. Вы умеете оказывать первую помощь?       Не дождавшись ответа, она рванула вслед за Павичем, и Моран побежал за ней, чертыхаясь про себя и рисуя в воображении картины одна мрачнее другой — мало ли, что Джим, не отличавшийся уравновешенностью, зато обладавший большой фантазией, мог сделать с собой, запершись в своей комнате?       Сейчас было совершенно неважно, что за странная причина побудила его податься в отшельники, покинув праздник в самый разгар веселой игры. Для начала, он, как новый начальник охраны, должен вместе с Гораном предотвратить любую попытку Мориарти свести счеты с жизнью, если вообще чего-то стоил, как телохранитель. А потом уже разбираться с его побудительными мотивами…       Подняться пришлось на третий этаж — в жилую мансарду, где в былые времена помещались комнаты прислуги, но в странном доме Джима, похожем на Зазеркалье, все было шиворот-навыворот, все полно загадок. Мансарда была отделана и перестроена так, что в наибольшей степени напоминала не современную английскую загородную виллу, а роскошный дворец восточного набоба, может быть, самого Сулеймана ибн Дауда, повелевавшего джиннами… Два узких коридора, шедших параллельно балкону, посередине сливалась в просторный светлый холл с французским окном, возле которого стоял турецкий диван и две оттоманки.       В холл выходила всего одна дверь — из черного дерева, с массивными бронзовыми ручками в виде голов разъяренных химер. Под дверью уже толклись несколько встревоженных слуг.       Павич, не сбавляя хода, бросил им:       — Ну что? Не открывает?       — Нет, сэр. Внутри тихо, как в могиле… — пробормотал Энди, который тоже был здесь.       Оценив конструкцию двери, отгораживающей их от босса, Себастьян сразу понял, что выбить ее с пол-пинка не получится, усиленный косяк и скрытые петли, а так же непонятная конструкция замка исключали возможность быстрого штурма.       — Как еще можно попасть туда? — спросил он Павича, размышляя, сумеет ли сделать это через крышу или с галереи, идущей под мансардными окнами.       — Как-как… Эй, ты, тащи-ка ключ уборщика. — проворчал серб одному из слуг, занятый какими-то своими мыслями. — Только попасть туда будет недостаточно. Он любого может выставить вон, если не в духе. А он точно не в ладах с собой, и все из-за тебя! — раздраженно добавил он, ткнув Морана в грудь толстым мозолистым пальцем, на котором сидела узорная печатка с вензелем.       Тут-то Себастьян обнаружил, что так и бегал по этажам с голым торсом, и поспешно накинул мятую, но почти уже сухую рубашку.       «Да, из-за меня, черт возьми, из-за меня… понять бы еще, почему, и что теперь с этим «не в ладах» нужно делать?..» — он предпочел продолжить диалог с приятелем мысленно, весь сосредоточившись на поиске зацепки и нащупывании правильной стратегии поведения. А хладнокровный и насмешливый скептик словно со стороны наблюдал за его внутренними метаниями и комментировал:       «Ну и? Что ты будешь делать, если он укажет тебе на дверь и ничего не объяснит? Он босс, он имеет право просто выкинуть тебя, как надоевшую игрушку. Будешь униженно умолять о прощении неизвестно за какой грех? Или ты знаешь, за какой… Ах да, ты же теперь не собака, ты вообразил себя тигром, хозяином джунглей. Ты переступил черту, ты унизил его перед его же шлюхами и рабами, он не простит этого, не простит…»       Этот жестокий насмешник сильно мешал Морану сосредоточиться, и никак не затыкался, продолжая вливать ему в мозг ядовитые горькие измышления. Надо же, какая ирония! Еще вчера он полностью согласился бы со всем сказанным! Но сегодня случилось нечто, мешающее ему принять сторону этого отстраненного и циничного голоса. Где-то глубоко внутри себя он точно знал, что задел не гордыню, не статус, не честь хозяина дома, он ранил его душу, если у демона есть душа… И теперь в его власти было исцелить рану или добить Джима окончательно.       — Вот ключ… — слуга сунул Павичу электронную карточку. Серб помотал ею перед дверью, но сам не стал прикладывать к считывающей панели. — На, держи. Это твое и его дело. Мы тут все лишними будем. — он взглянул на Морана немного виновато, словно оставлял его без боекомплекта на поле боя против танкового клина.       Дебора подошла к Себастьяну вплотную и шепнула ему на ухо:       — Помните, он на самом деле очень ранимый, очень. И долго помнит, если кто ему причиняет боль. Это потому, что у него все-таки есть сердце… Уж поверьте, я-то знаю… Удачи, полковник.       — Пойдем вниз. — Горан взял итальянку за локоток, махнул слугам, чтобы убирались, и через минуту Моран остался в пустом холле перед закрытой дверью.       Собираясь с мыслями, он прислонился пылающим лбом к прохладному черному дереву и медленно сосчитал до десяти, прежде чем датчик допуска тихо пискнул под его рукой, открывая узкий проем в темную обитель кошачьего царя…       — Босс?.. — осторожно позвал он с порога. Ответа не последовало, только какой-то тихий звук, то ли вздох, то ли шорох раздался где-то слева. — Джим, я… я пришел… пришел поговорить о том, что случилось… — его слова канули в темноту, словно камни в омут, и оттуда вдруг раздалось ответное протяжное гудение сердитой кошки.       Терять было нечего, он шагнул за дверь и затворил ее за собой, оказавшись в полном мраке. Но глаза через полминуты привыкли к почти полному отсутствию света и начали понемногу различать контуры спальни и предметы обстановки.       Он ожидал найти Джима там, откуда доносилось шипение и урчание кошки, но внезапный звук скайп-сообщения заставил Морана развернуться в другую строну. На диване, стоящем у правой стены, сидел Мориарти, его бледное сосредоточенное лицо освещалось единственным источником света — монитором ноутбука, и черные глаза неотрывно изучали содержимое мировой сети или свежее сообщение…       — В чем дело, мистер Моран? — спросил Мориарти бесцветным голосом, едва повернув голову в сторону вошедшего, а точнее, беспардонно вломившегося к нему телохранителя. — Что там за консилиум у моих дверей? Я хочу побыть один, неужели нельзя оставить меня в покое хоть на пару часов?       Он говорил сухо, но без раздражения, вообще без эмоций, словно внутри него вращались колесики механизма. Моран сразу не ответил, и тогда Мориарти отодвинул ноутбук и посмотрел Себастьяну в глаза.       — Тебе что-то непонятно в моих распоряжениях, Энди невнятно их передал? Ступай отдыхать, на сегодня ты мне больше не нужен. Не знаю, что наговорили тебе Дебби и Павич, но я не собираюсь вешаться, резать себе вены или колоть героин. У меня тут работа, консультирую клиента.       В подтверждение сказанного скайп требовательно булькнул, и Джим вздрогнул. Лицо его исказилось в болезненной гримасе обиды и отвращения к самому себе, к слабости, которую он умело скрывал, но был не в силах преодолеть. Что толку было занимать мозг работой, уходить с головой в решение очередной интеллектуальной задачи, что толку сидеть в темноте, если первая же вспышка с неумолимой очевидностью высветила правду — все это время он ждал его, неприрученного тигра, замершего теперь на пороге покоев… Ждал, слушал всем телом шаги в коридоре, но не открывал своей двери и ненавидел каждого, кто стучался, за то, что стучавшийся- не Моран.       — Я сказал неправду, — спокойно сообщил Джим, возвращаясь к ноутбуку. — На самом деле все наоборот: это я был не нужен тебе сегодня. Да, я сделал все не так. И да, я полный законченный псих. Ступай отдохнуть. Я тоже очень устал от самого себя, но к сожалению, пока не могу это исправить.       Он дёрнул шеей, словно в горле у него что-то застряло, и принялся быстро печатать сообщение в скайп.       Первые слова Джима заставили Морана похолодеть до костей, а его внутренний скептик довольно хмыкнул:       «Ну, и кто был прав? Такой, как ты, ему не интересен, он таких на завтрак ест или выкидывает, если не может подчинить…»       -…ты мне больше не нужен… — словно эхом отдалось в ушах Морана подтверждение худших опасений.       «И что теперь мне делать?» — растеряно спросил у скептика Себастьян.       -… вешаться, резать себе вены или колоть героин… — эхо голосом Джима опять услужливо подсказало ответ.       Моран закрыл глаза. Тьма, холодная липкая тьма отчаяния заливала его изнутри, разъедая, точно кислота, самое нутро, проделывая черные дыры в душе и грудной клетке. Он не успел еще осознать, почему вдруг ему стало так значимо, так жизненно важно оказаться нужным этому странному человеку, фактически изгою, моральному калеке, мизантропу и просто конченному психу. Но вдруг ясно и отчетливо понял, что шанс прожить какую-то другую жизнь, полную адреналина, риска и возможностей творить реальность вокруг себя по своим правилам, этот шанс прямо сейчас утекает из его рук вместе с хрупким доверием этого человека, вместе с тем его огнем, что он так неосторожно растоптал сегодня… И в этом была только его вина, и больше ничья…       — … сказал неправду… не нужен… сделал все не так… устал от себя… не могу это исправить… — слова Джима продолжали стучать по надгробию его надежд, расширяя уже проделанные дыры, в которые дул унылый ветер отчаяния. Впору действительно было пойти туда, где он оставил свою сумку и просто вышибить себе мозги пулей из верного Глока…       — Да, Джим, конечно, я все понимаю… ты прав, такой как я тебе не нужен… я не прошел испытания этим дурацким фантом… я… перешел черту… — Моран зачем-то попытался что-то сказать, но слова трудно давались ему, грудь болела на вдохе так, словно пуля уже ударила его по ребрам, проломив их в легкие. Вся его защита в виде натренированной силы воли и выдержки вдруг рухнула, не устояв всего лишь перед несколькими словами, сказанными отстраненно и буднично, между делом.       Интересно, его жертвы, которых он ловил в оптику винтовки, чувствовали то же самое, когда смертоносная пуля впивалась в их плоть? Оказывается, словом можно убить так же верно, как и куском свинца…       Джим молчал, раздавалось только сухое щелканье клавиатуры и бульканье скайпа. Моран тоже молчал, хотя должен был выйти и не мешать ему работать. Но его словно приморозило к двери, тело сделалось чужим, деревянным, и, почему-то некстати вспомнился Хан Соло, вмороженный в карбонит по приказу Джабба Хатта (1) — наверное, он ощущал себя примерно так же.       Себастьян горько усмехнулся перспективе стать барельефом на дверях спальни Джима Мориарти. Но даже это было лучше, чем просто повернуться и уйти в никуда…       …Джим ожидал, что в ответ на его сухую отповедь Моран просто развернется и уйдет, аккуратно притворив за собой дверь, и намертво вколотит последний гвоздь в крышку гроба неудавшегося «свидания вслепую». Так всегда поступают подобные гордецы-военные, когда хотят выразить свое недовольство и раздражение без нарушения устава и субординации.       Он ждал этого мгновения — звука закрывшегося замка и удаляющихся по коридору твердых шагов — в изматывающей муке мазохиста, захлестнутого болью до последнего предела, но не делающего ничего, чтобы остановить пытку, потому что пытка странным образом заставляла его чувствовать себя живым существом, а не говорящим механизмом…       Впрочем, будь он даже машиной, в нем сейчас сгорели бы все предохранители и замкнули все провода, и микросхемы расплавились вдрызг.       «Уходи», — телепатировал он Морану. — «Уходи и дай мне возможность справиться с твоим «нет». Я справлюсь, не сомневайся, и больше тебя не потревожу, но для этого мне надо, чтобы ты_сейчас_ушел… Уходи же, черт побери, проваливай, чертов упрямец!»       Себастьян, однако, мало того, что продолжал стоять у двери как вкопанный — вдруг выдохнул так, словно в легком у него была пробита дыра, и этот жуткий хрипящий звук заставил Джима в удивлении поднять глаза. Еще больше он удивился, когда Моран забормотал какие-то оправдания, насчет того, что перешел черту, и собственной ненужности. Выражения лица у полковника было таким, как будто ему яйца зажали в раскаленные тиски или как минимум без наркоза удаляли аппендикс.       «Что?.. Это означает да?» — Джим сам не знал, к кому обращен этот внутренний вопрос, но тело сориентировалось быстрее, и в самой середине груди стало горячо и больно.       — Моран… ну и долго ты еще собираешься стену подпирать? Будь любезен, включи лампу — она направо от тебя, на столе, открой шкаф, достань бутылку «Бифитера» и стакан. Два стакана, если тоже хочешь выпить. Лед в холодильнике.       Джим отдал ему распоряжение и Моран подчинился по инерции — слова босса как будто разомкнули закоротивший провод и освободили тело из странного оцепенения, но сознание все еще пребывало в каком-то тумане. Джин это состояние или усугубит или развеет — в любом случае, ему точно не повредит глоток горячительного напитка…       Лампа мягко высветила овал личного пространства Джима, в ее свет попал массивный стол, на котором в беспорядке валялись какие-то визитки, бумаги и дорогие канцелярские безделушки, а так же часть апартаментов в виде поставца с разнообразным спиртным и бокалами к нему. Кошка, которую Моран видел у босса на коленях, при его приближении сверкнула на него глазами, спрыгнула с кровати и куда-то уползла, недовольно гудя.       «Бифитер» нашелся быстро, два низких стакана из тяжелого темного стекла — тоже. Моран взял третий стакан для льда и понял, что не может обнаружить холодильник. Его глаза искали привычный белый предмет кухонной обстановки, но его нигде не было видно. Не решившись уточнить у Джима, где он хранит лед — может быть, в своем сердце? — Себастьян просто принес к дивану два стакана и бутылку:       — Твой джин, Джим… — плеснув «Бифитера» в оба стакана, он протянул один боссу, и, не решившись занять место на диване, отошел к большому французскому окну, из которого открывался вид на вечерний парк, подсвеченный уходящими красками заката.       Вроде бы нужно было еще что-то сказать, но голова была девственно чиста, все правильные фразы и умные мысли разом уехали в отпуск и не спешили приходить ему на помощь. Оставалось только глотать теплый горький джин и ждать, пока Мориарти сделает следующий шаг в этом странном медленном танце на раскаленной адской сковороде…       Горячая точка в центре груди пульсировала все сильнее, подобно взрыву сверхновой звезды, и по застывшим в напряжении рукам и плечам разливалось блаженное тепло… А ведь Джим еще не сделал ни одного глотка из своего стакана.       — Дай мне минуту, Бастьен, я закончу разговор с клиентом, и буду полностью в твоем распоряжении.       Кошачий царь бессознательно включил обаяние, его голос, еще недавно резкий и сухой, как шорох песка, стал тягучим, как зрелый мед, и мягким, как прикосновение голубиного перышка. Он видел перед собой только спину Морана, и руку, держащую стакан, но эта деревянная напряженная поза взволновала его больше, чем недавние темпераментные па в медленном танце. Ему понадобилось чуть больше времени, чтобы спровадить не в меру въедливую китаянку, умолявшую о помощи с дипломатическим каналом доставки контрабандного антиквариата, но наконец, решение было найдено, и скайп, булькнув в последний раз, отключился.       Джим встал с дивана, открыл бар-холодильник, замаскированный под изящную придиванную тумбочку, достал ведерко со льдом и длинный тонкий нож для колки. Затем подошел к столу и принялся деловито колоть лед; когда количество неровных колючих кусочков показалось ему достаточным, Мориарти набрал их полную горсть, взял в свободную руку свой стакан и приблизился к Морану.       — Бери, пока у меня ладонь не отмерзла. Иначе я заставлю тебя всю ночь выкладывать из них слово «Вечность». И это будет похуже медленного танца.       То ли джин так подействовал, то ли он хотел принять желаемое за действительное, но в тоне Мориарти что-то поменялось и, кроме того, Джим назвал его не «Моран», не «Себастьян», а «Бастьен», как-то очень уж по-французски. Так с его именем даже Джейн не обращалась, предпочитая короткое «Басти».       Моран сделал большой глоток джина, почти осушив свой стакан, и с удивлением прислушивался к тому, как в ответ на это внезапно ласковое обращение черные дыры в груди начинают затягиваться, зарастать, заново заполняться жизнью. Так воронки от снарядов рано или поздно скрываются под ковром из полевых трав и цветов.       Он слышал, как Мориарти закрыл ноутбук и встал, слышал, как его босые ноги прошлепали сперва в сторону кровати, а потом к столу. Резкий стук-стук, раздавшийся за спиной, заставил его на миг обернуться — но это был всего лишь нож для колки льда. Оставалось только гадать, откуда он достал целое ведерко замороженной воды?       Джин кончился в его стакане как раз тогда, когда Джим приблизился к нему и протянул полную горсть колотого льда, уже начавшего таять и капать на пол.       — Бери, пока у меня ладонь не отмерзла. Иначе я заставлю тебя всю ночь выкладывать из них слово «Вечность». И это будет похуже медленного танца. — сказал он так, словно перед этим не было ничего, что поставило на уши всех его слуг, гостей и доверенных лиц из ближнего круга.       Моран помедлил и протянул ему свой пустой стакан со словами:       — Я-то думал, что хуже того танца ничего быть не может… Но ошибся, ты куда изобретательнее меня…       Пальцы Джима разжались над стаканом и льдинки посыпались вниз, попав в цель лишь отчасти, больше половины оказалось на полу.       — Упс… Что, уже выкладывать, да? — Моран посмотрел на кусочки льда под ногами, но его взгляд быстро зацепился за ступни Джима и его смешные, почти детские штаны. Кто бы мог подумать, что злодей-консультант любит мягкую пижаму и наверняка засыпает в обнимку с плюшевым мишкой… которого перед этим угощает джином… и при виде которого даже не думает прятать владеющее им вожделение…       — Куда это ты уставился? — заинтересовался Джим и тоже опустил глаза вниз. — У меня что, между ногами гвоздика выросла?       На лице его вдруг возникла хитрая улыбка, как будто ему удался забавный розыгрыш, но тут же угасла, и он разочарованно добавил:       — Нет, надо же, все как обычно… в твоем присутствии.       Мориарти поднес стакан к губам, как будто горечь напитка была способна смыть и растворить сладость откровенного признания, но прежде чем сделать глоток, дотронулся своим стаканом до стакана Морана:       — Я поздравляю не тебя, а себя, Бастьен — с лучшим начальником охраны, какого только можно желать… Тебе же я соболезную. Четвертый уровень допуска не то, что второй, и все, что было сегодня, это цветочки. Дальше тебе придется намного сложней. Почему ты не сел рядом со мной, когда я позвал? Между прочим, это был не каприз домашнего тирана, а воинская почесть. За нее, бывало, сражались, ты же ее отверг ради никотиновой палочки.       Все это было произнесено без паузы, и напоминало внезапную атаку кота, который долго подкрадывался к замечтавшейся добыче, и наконец-то прянул, выпустив когти и распушив хвост.       Между ногами Джима, определенно, кое-что выросло, но на гвоздику это не было похоже ни разу. Однако, Моран уже где-то минут двадцать и сам пребывал в сходном состоянии, которое удавалось скрыть только благодаря плотным брюкам. Если бы Себастьяна кто-то спросил сейчас, с чего бы вдруг он так возбудился, когда впору было стреляться, он вряд ли сумел бы объяснить себе эту странную рассогласованность в ощущениях выше и ниже пояса. Но факт оставался фактом — они снова обоюдно завелись еще на танце, и теперь настало время окончательно прояснить, что же происходит между ними? И как с этим быть дальше?       Мориарти тем временем произнес что-то вроде тоста, умудрившись воздать должное в первую очередь себе — за удачный выбор, а под конец вдруг высказал истинную причину своего внезапного огорчения, и у Морана весь паззл, наконец-то, сложился в более-менее ясную картинку. Бутылка «Бифитера» все еще была у него в руке, и он наполнил свой стакан, наполовину залив кусочки льда, попавшие внутрь, а не на пол.       — Прости, я увидел в этом твоем жесте нечто другое, так, обычно, собаку к ноге подзывают. Но сегодня, благодаря тебе же, я понял, что больше не хочу быть собакой. Ты показал мне, что лучше принадлежать к семейству кошачьих, и я ощутил, каково это — побыть в шкуре тигра, играющего с котом… — Моран глотнул джин, приятно охлажденный льдом, и добавил, повернувшись к боссу всем телом и заглянув в черные провалы глаз Джима: — И… ты знаешь, мне… это… понравилось.       — О… Еще бы… — тихо проговорил Мориарти и мрачно улыбнулся. — Выпустить самого себя на свободу после того, как столько лет был прикован железной цепью — это так классно, Бастьен. Я знаю. И делать то, что заложено в твоей природе, еще более классно, что бы ни бубнили на сей счет глупцы и ханжи.       Он сделал еще глоток джина, сожалея, что ему не досталось льда — напиток совсем согрелся. Тогда Джим без долгих церемоний вынул холодный стакан из пальцев Морана и отпил из него.       — Можешь наколоть еще льда, прежде чем мы продолжим? Нож там. Насколько я могу судить о происходящем, нам обоим не помешает слегка остыть. Иначе ты опять побоишься присесть со мной рядом на диван, а мне уже надоело стоять.       Последняя фраза была откровенной подначкой, если сказать прямо — провокацией, но опасные игры, чего бы они ни касались, любви, флирта, мести или политики, входили в состав крови Мориарти наряду с эритроцитами и тромбоцитами.       Джим вернулся к дивану и сел в угол, предоставив большую часть пространства в распоряжение Себастьяна.       — По-моему, нам есть что обсудить, Бастьен… а чтобы ты этого не боялся, можем включить верхний свет. И телевизор.       — К черту телевизор… — запротестовал Моран, но послушно подошел к столу, поставил бутылку и взял в руки тонкий нож для колки льда. Замерзшая вода начала оплавляться под влиянием тепла, и он принялся яростно взламывать ее, но стенки ведерка обжигали ему пальцы так, словно там были горячие угли. Или просто пальцы вдруг сделались необычайно чувствительными, словно бы наэлектризованными. Он даже поднес их к глазам, ожидая увидеть нечто вроде огней святого Эльма (2) или маленькие разряды молний, как в гальванической установке. Но заметил только легкую дрожь, как после силовых тренажеров или долгого держания руки в одном положении, например, на спусковом крючке снайперской винтовки…       «Э, приятель, тебе и правда уже пора передернуть затвор…» — усмехнулся внутренний скептик, чтобы хоть как-то отыграться за свой недавний мрачный прогноз и уцепиться за новую пикантную тему.       «Отвали» — коротко скомандовал Моран, набрал в пустой стакан побольше льда и, захватив бутылку, подошел к дивану.       — Сдается мне, что в этой комнате нет детишек, которых пугала бы темнота и тишина. Или я ошибаюсь? — он встал перед сидящим боссом и протянул ему лед. — Верни мой стакан, Джим. Или дай мне свой, я его наполню.       Джим едва не зажмурил глаза, когда Моран подошел к дивану со стаканом льда в руках — такое это было восхитительное зрелище: атлетический торс, едва скрытый под распахнутой белой рубашкой, и сама рубашка, такая тонкая и легкая, в полумраке напоминавшая ангельские крылья, и кубики льда, сухо постукивающие в стекле, как игральные кости безумного Наля (4), и сияющие, как алмазы…       Мориарти охотно завернулся бы в плед, хотя его трясло с ног до головы отнюдь не от холода, и крепкий алкоголь тоже был ни при чем. Не так уж много они и выпили, по крайней мере пока.       Джим взял предложенный лед, но вместо того, чтобы отдать Морану стакан, просто не глядя отставил его в сторону. Вынул несколько холодных кубиков и по одному отправил в рот — казалось, они сразу таяли, не успев коснуться языка, и текли в горло прохладным ручейком, абсолютно бессильные погасить полыхающее в груди и животе пламя. Они еще успеют поговорить про детей и темноту, и про многое другое… Сейчас было важно понять, могут ли они говорить друг другу правду, одну только правду, ничего кроме правды, или все сведется к очередному раунду игры в кошки-мышки.       Джим вдохнул поглубже и низким, грудным голосом продекламировал:       — Так знайте: я вас не отдам. Я оставляю вас себе. И не просите, не дождетесь. Вы здесь со мною остаетесь, А я — я буду с вами там… (4)       «Черт бы тебя побрал, Ричи… Черт бы тебя побрал».       Брат не согласился:       «Джимми, разве ты сам не учил меня — если не знаешь, как сказать, скажи по-настоящему?»       — Моран. Сядь… — это было не то предупреждение, не то мольба.       Джим процитировал что-то из классики, кажется из Шекспира, и призвал его сесть рядом. Но теперь уже по-другому, не жестом, как хозяин — собаку, и его голос при этом как-то странно надломился, выдавая немного истинного Мориарти, тоже могущего испытывать обычные для простых людей волнение и страх. Но это был не страх перед ним, как киллером или начальником охраны, нет, скорее перед необходимостью сказать вслух что-то важное и услышать ответ.       «Помните, он на самом деле очень ранимый, очень…» — всплыло у него в памяти предупреждение от Деборы, и Моран, поставив бутылку туда же, куда был отставлен стакан со льдом, осторожно опустился на край дивана рядом с Джимом, но все же на расстоянии вытянутой руки от него. Ему страшно хотелось дотронуться до Мориарти, просто чтобы лишний раз убедиться в том, что это не сон, что он реален, и испытать заново гамму переживаний, которая накрыла его, когда они танцевали, и пальцы Джима проникали в волосы на его затылке…       Но Моран сдерживался, все еще не в силах просчитать, каким будет ответ босса. И что будет потом…       — Ну, вот, так-то лучше. — Джиму почти удалось обуздать нервы и погасить дрожь в голосе — сознание механически отметило, что в последний раз он испытывал сходные переживания очень давно, на своей первой в жизни театральной премьере, когда он вышел к публике в образе Меркуцио.       «Все это плутни королевы Маб… Она пересекает по ночам мозг любящих, которым снится нежность… Подумать только, какое поэтическое объяснение для самой обыкновенной биохимической реакции… Не знаю, что вывернуло мои мозги наизнанку, но это точно не королева Маб… А ну-ка соберись, дружок, иначе Моран сочтет тебя еще более помешанным, чем ты есть».       Мориарти зачерпнул еще льда из стакана, пальцы мгновенно заныли от холода, он провел ими по лицу и снова отправил холодные кубики в рот. Так и заболеть недолго, ведь Дебора сегодня не принесет ему горячего молока с печеньем. Никаких игр в мамочку и сыночка, извини, Ричи. Сегодня все по-взрослому, взрослые поступки, взрослые решения, взрослые разговоры — и напитки, подобающие взрослым.       — Давай начнем, Бастьен. — он гибким кошачьим движением перегнулся через колени Морана, вытащил из-под него пульт от телевизора и, вернувшись в исходное положение, нажал на кнопку. Экран осветился, Джим некоторое время сосредоточенно перебирал каналы, наконец, остановился на «Дискавери», где шел документальный фильм не то про Индию, не то про Южную Америку, во всяком случае, на экране были джунгли. И выключил звук.       — Поиграем в «правду и ложь». Играл в такое, когда был в школе? Ну, если даже не играл, я тебя научу. Это хороший способ посвятить тебя в некоторые подробности моей жизни, связанные с четвертым уровнем допуска — точнее, теперь уже нашей жизни, поскольку ты теперь моя тень. Начнем с простого…       Джим придвинулся немного ближе к Морану и, глядя ему в глаза, проговорил:        — Сегодня ночью я намерен напиться вместе с тобою вдрызг. Правда или ложь?