Волки в овечьих шкурах

Я поискала, но не нашла, как зовут голубую Фею в нашем мире. Поэтому сама дала ей имя (а потом заменила на подсказанную и более благозвучную Азурию :D ) Но если кто знает - говорите)) поправим. __________________________________________________ Следующие несколько недель выдались сверхтяжелыми. От желания докопаться до правды зудело все. Даже в тех местах, где зудеть в принципе не должно было. Эмма носилась, как подорванная, из дома в участок, из участка к прокурору, от прокурора… Впрочем, наверное, стоит по порядку. Лили пробыла в Сторибруке шесть дней. И за эти шесть дней между ними больше не было ничего из того, что они успели сделать в первый день. Не то, чтобы Эмма сильно переживала по этому поводу, нет. Она так и не поняла, чего хочет от Лили. Отношений? Пожалуй, нет. И не потому, что Лили – не Регина, хотя, разумеется, не без этого. Эмма получала от Лили поддержку, но поддерживать саму Лили… Эмме это не доставляло удовольствия. Она эгоистично хотела все внимание для себя, как минимум потому, что чувствовала: до финишной прямой осталось не так уж много. Если она сейчас отвлечется, если разрешит себе свернуть… Ничего хорошего не выйдет. Снова. А она уже весьма устала от неудач. Лили не торопила. Не заговаривала о чувствах, не кривила губы, когда Эмма спозаранку уходила на работу, не напоминала о том, что скоро уедет. Она просто делала свои дела и вечерами ждала Эмму дома, иногда с приготовленным ужином. Эмма наспех проглатывала еду, вкуса которой почти не чувствовала, улыбалась так, словно просила извинить, целовала Лили в щеку и убегала снова, потому что нужно было настрочить еще уйму документов, чтобы заставить Бостон хоть как-то отреагировать на полученные материалы по успевшему закрыться делу. Лили не возражала, и от этого Эмма чувствовала себя еще более виноватой: ведь это она позвала ее к себе, сама инициировала все то, что в итоге произошло. И что теперь? Спенсер кассетой заинтересовался. Скривился, когда увидел волка, а потом и обрыв пленки, но отвергать теории, выдвинутые Эммой, не стал. Эмма чуяла, что он уже не так рьяно обвиняет ее, и все же для того, чтобы очистить свое имя до конца, требовалось приложить очень много усилий. Слишком много. Практически это казалось невозможным, потому что доказательств, кроме кассеты, не было. А кассета… Что ж, без слов Мэри Маргарет и Регины эта кассета была лишь смонтированной записью – монтаж подтвердили в лаборатории, заявив, впрочем, что из-за дефектов не могут определить, над каким конкретно участком пленки поработали. Эмма спросила, может ли считаться монтажом то, что просто склеили два куска, вырезав что-то посередине, ей ответили, что да, и на этом диалог прервался. Она до дыр засмотрела свою копию, словно надеясь увидеть что-то, что упускали все вокруг, но, разумеется, толку от такого времяпрепровождения не было. Спенсер поначалу не хотел открывать дело заново. Он бурчал, что даже если Руби причастна к смертям Нолан и Гласса, то она и сама уже мертва, толку-то будет с того, что ее признают виноватой? Эмма, не удержавшись, вспылила и сказала, что толк будет для нее, потому что тогда всем станет ясно, что она стреляла не в невинную девочку, а в убийцу, которая планировала убить ее саму. Спенсер выслушал ее всплеск с изрядной долей скепсиса, но спорить не стал. Сказал только, что заявления и все остальные необходимые документы она должна составить сама, что у него нет желания тратить время на ерунду. Если кому-то очень хочется – пусть и старается. Он, так и быть, потом подпишется там, где потребуется его подпись. Разумеется, Эмма с готовностью ухватилась за предложение. И даже большой объем работы ее не испугал. О том, что Лили придется скучать в одиночестве, подумалось уже много позже, и Эмма решила загладить свою вину самым простым способом, но Лили в тот вечер была занята собственной работой, так что ничего не получилось. А потом они почти не виделись. – Тебе надо поспрашивать людей, – сказала Лили как-то раз, когда время ее пребывания в Сторибруке уже заканчивалось. Эмма торопливо допивала чай и готовилась вернуться в участок, а Лили стояла, скрестив руки на груди и прижавшись спиной к косяку, и внимательно смотрела на нее. По ее взгляду нельзя было понять, о чем она думает. Эмма потрясла головой и брякнула пустой чашкой об стол. – Да все уже давно опрошены! – она принялась искать свои перчатки: на улице было дико холодно. – Что нового я узнаю? – Опрошены тобой? – уточнила Лили. – Нет, разумеется, – усмехнулась Эмма. – Я была под следствием, помнишь? Никто бы не разрешил мне вести опросы свидетелей. Да и было-то тех свидетелей… Она немного погрустнела, вспомнив, что спрашивать что-то можно лишь с Мэри Маргарет или с Регины: только они тогда и были рядом. Негустой выбор. Лили кивнула. – Думаю, настало время тебе пройтись по старым вопросам, – ее глаза блеснули. Она подошла к Эмме и поправила завернувшийся рукав куртки. Эмма молча проследила за ее действиями взглядом, потом вздохнула. – Ты же знаешь… Ни Мэри Маргарет, ни Регина… – А я не про них, – перебила Лили. – В вашей маленькой общине есть церковь? Эмма нахмурилась, не понимая, к чему она ведет. – Есть… кажется. Сама она в церковь не ходила, хотя крестик на шее болтался, и понятия не имела, к кому там можно обратиться при случае. Кажется, Регина как-то упоминала про некую мать-настоятельницу, но Эмма не помнила даже, как ее зовут. – Вот и отлично, – заключила Лили. – Полагаю, эта Руби ходила исповедовалась – такие, как она, всегда исповедуются. Тебе нужно поговорить с тем, кто слушал ее исповеди. Эмма покачала головой, хотя внутри у нее все встрепенулось. Идея была на самом деле неплоха. Вряд ли Спенсер так глубоко закопался в это дело, чтобы опросить монахинь. А ведь они, как правило, видят больше остальных. Вслух же Эмма скептически сказала: – И что дальше? Мне никто ничего не скажет. Она намекала на тайну исповеди, конечно же. Но Лили предусмотрела и это тоже. – Выпиши ордер, – посоветовала она. – Он решит множество проблем. – Жаль, что не главную, – проворчала Эмма. Дотянулась до Лили и коснулась сухими губами ее приоткрывшихся губ. – Спасибо, – искренне поблагодарила она. – Я схожу туда. И она действительно туда пошла. Даже невзирая на то, что Дэвид пытался отговорить. – Они там все… странные, – сказал он неуверенно, и это «странные» прозвучало по-настоящему странно из его уст. Эмма скептически взглянула на напарника. – Странные монахини? – хохотнула она, натягивая куртку и проверяя ключи от машины. – А они бывают другими? Эмма не слишком уважала церковь и все, что было с ней связано. Так уж случилось, что за свою жизнь ей пришлось столкнуться со многими людьми, и церковники оказались среди них не лучшими, хотя вроде бы должно было быть наоборот. Эмма до сих пор помнила, как один священник, ничуть не усомнившись, заявил ей, что она сама виновата в том, что родители бросили ее, мол, значит, она сделала что-то плохое, значит, нагрешила. Эмма едва сдержалась тогда, чтобы не ударить его, да и то в основном потому, что не хотела подводить свою тогдашнюю приемную мать, которая повела их в церковь перед Рождеством. Нагрешила? Она была крошечной малюткой, как именно она могла нагрешить? Написать в штанишки? Срыгнуть на новую кофточку? Заплакать среди ночи? Эмма понимала, что далеко не все священники так тупы, как тот, что попался ей, но отделаться от своего предубеждения не могла. Кроме того, религия не была так уж ей интересна, чтобы она думала о ней днями и ночами. В результате об этом институте власти у нее сложилось довольно расплывчатое мнение, которым она никогда не пользовалась. И вот теперь ей следует пойти и побеседовать с человеком, который, может быть, окажется, непроходимо туп и только все больше запутает. – А как ее зовут? – спохватилась Эмма, уже стоя на пороге. Дэвид поднял голову, отрываясь от составления протокола на доктора Хоппера, который сегодня, неожиданно для всех, проехал на красный свет и явился причиной аварии. – Кого? – Ну… эту, – Эмма почесала затылок. – Мать-настоятельницу. – А, ее, – Дэвид улыбнулся. – Сестра Азурия. – Сестра Азурия? – на всякий случай повторила Эмма. Дэвид кивнул: – Именно, – и снова зарылся в свои бумаги. Эмма еще немного потопталась на пороге – ей не так уж сильно хотелось ехать в церковь, – а затем отправилась к машине. Ордер она накатала на коленке, надеясь, что никто не станет присматриваться к нему. Возможно, ей просто не слишком сильно хотелось общаться со всеми этими монахинями и, к тому же, выспрашивать про тайну исповеди. Все же это было как бы… общепринято, да? Исповедь остается тайной и сохраняется только между священником и исповедующимся. К тому же Руби не признана убийцей официально, чтобы сведения, которые может сообщить эта Азурия, лишь подтвердили действия, приведшие к смерти двух людей. Запутавшись в собственных мыслях, Эмма довольно долго неспешно ехала по Миффлин-стрит, пока не поняла, что едва не нажала на тормоз возле отлично знакомого дома. Испугавшись непонятно чего, Эмма втопила газ и рванула практически с места, бедняга «Жук» яростно взревел, но подчинился. Старательно не оборачиваясь, Эмма крутила руль, направляясь к той дороге, с которой зачем-то свернула. Проклятье, Регина когда-нибудь оставит ее в покое? Даже в подсознание умудряется залезть! Церковь, к которой вскоре подъехала Эмма, стояла на возвышении. Ничего в ней необычного не было, обычное здание с крестом на крыше. Эмма призналась сама себе, что частенько проезжала мимо и даже не обращала внимания. Не обратила бы и сейчас, но надо было. Вокруг церкви был раскинут маленький сквер, в котором, должно быть, очень хорошо гулять весной и летом. Миновав аккуратные чистые скамейки и подрезанные кусты, временно лишившиеся листьев, Эмма процокала замерзшими каблуками по скользким плиткам дорожки и, торопясь, взбежала по ступенькам, берясь за дверную ручку. Мелькнула мысль о том, что надо было, наверное, сначала позвонить, а уж потом ехать. Может быть, эта сестра Азурия занята сегодня? О, ну, тогда можно будет уехать и отложить этот неприятный разговор до лучших времен. Эмма и сама не очень понимала, почему ей так не нравится идея беседы с монахиней. Ведь если та сообщит что-то полезное, то Эмме будет легче смыть с себя грязь, которой ее закидали. А если не сообщит… Что ж, это ничего не изменит, но и ничего не испортит. Кроме репутации Эммы, возможно, но куда уж больше? Подумаешь, допросит монахиню. Не она первая, не она последняя. Эмма едва успела переступить порог, как к ней тут же подошла молодая монахиня в чем-то, больше напоминающем школьную форму, чем рясу или как там у них зовется одежда. Девушка, несмотря на вполне взрослый вид, казалась школьницей-переростком, отчего Эмма ощутила неслабый диссонанс и первые пару секунд просто неприлично пялилась, пока не услышала: – Вы кого-то ищете? – Может быть, я просто пришла помолиться? – усмехнулась Эмма. Она не планировала отвечать вопросом на вопрос, это всегда было невежливо, но так уж сложилось. Старые переживания заставили ее напрячься в ожидании худшего. Монахиня улыбнулась в ответ, почти не разжимая губ. – Нет, – уверенно сказала она, чем немало удивила Эмму. – Вы пришли не помолиться. Простите, но я сразу вижу, что ищут у нас люди. – Как мило, – пробормотала немного уязвленная Эмма, затем полезла в карман и вытащила значок. – Шериф Свон. Мне бы поговорить с матерью-настоятельницей. – Она занята, – честно попыталась защитить ее монахиня, и тогда Эмма продемонстрировала ордер. Монахиня тяжело вздохнула и поманила Эмму за собой. – Идемте, – без воодушевления позвала она. – Мать-настоятельница у себя. Пока они шли, Эмма разглядывала внутреннее убранство церкви. Она понятия не имела, что ожидала увидеть, но все было чисто и строго. Никаких украшений, никакого золота, разве что кое-где виднелись разноцветные блестки, не слишком уместные здесь. Блестки эти не несли под собой никакой украшательской цели, во всяком случае, так показалось Эмме, но отчего-то притягивали взгляд. Во всяком случае, Эмма только на них и смотрела, пока шла, и чуть было не пропустила момент, когда монахиня остановилась перед неприметной дверью. – Подождите здесь, – сказала она строго: не дверь, монахиня, разумеется. – Я должна предупредить мать-настоятельницу, что к ней пришли. И она быстро проскользнула внутрь в едва образовавшуюся щель, в которую попыталась заглянуть и Эмма, но потерпела поражение. Пришлось набраться терпения и дождаться возвращения монахини. – Проходите. Теперь можно. Эмма кивнула и вошла. Навстречу ей поднялась из-за стола невысокая, средних лет женщина с крашеными темно-рыжими волосами. Одета она была в ту же форму, что и монахиня, доставившая сюда Эмму, и Эмма окончательно утвердилась в своей ассоциации с закрытым учебным учреждением для девочек. Ну или дам. – Шериф Свон, – сказала сестра Азурия без особых эмоций. – Сестра Астрид сказала мне, что вы пришли с ордером. Неужели я что-то натворила? Она изогнула тонкие губы в улыбке, и сестра Астрид тут же хихикнула, прикрывая рот ладошкой. Впрочем, тут же виновато опустила взгляд в пол, а затем и вовсе выскользнула прочь, плотно притворив за собой дверь. Эмма огляделась. Обычный кабинет. И не скажешь, что он находится в церкви. Будто маленький и довольно уютный офис, а сестра Азурия… Ну, она похожа на врача. Такого усталого и немного удивленного. – Если позволите, я перейду сразу к делу, – вздохнула Эмма, подходя поближе. Сестра Азурия указала рукой на стул, предлагая присесть, и села сама. – Я только «за». Взгляд у нее был настороженный. Она явно не понимала, чем привлекла внимание сил правопорядка. – Вы общались не так давно с прокурором Альбертом Спенсером? Эмма все-таки начала не с самого начала. Но так ей было легче. Монахиня ненадолго задумалась и отрицательно качнула головой. – Нет. Возможно, она даже не врала. Спенсер в своих изысканиях никогда не углублялся так далеко. Тем более, что удобнее обвинить того, кто не живет в Сторибруке с самого рождения. – Что ж… – Эмма положила на стол немного смявшийся ордер. – Я пришла к вам поговорить по поводу Руби Лукас. И без того не слишком приветливое лицо сестры Азурии затвердело окончательно. – Я не думаю, что смогу помочь вам, шериф. Эмма и не ждала иного ответа. Однако сдаваться просто так намерена не была. Тем более, что Лили, как ни странно, кажется, подала самую лучшую из всех возможных идей. – А я думаю, что сможете, – очень доверительно сообщила она, и сестра Азурия вопросительно поняла брови. – Исповедь, – пояснила Эмма. – Руби ведь ходила к вам на исповедь, не так ли? Она уже успела понять, что да, Руби ходила. Язык тела монахини выдал ее с головой. Она могла ничего не говорить, но напряжение, которое испытало ее тело, если Эмма заговорила про Руби, сказала все само. Зачем человеку напрягаться и нервничать, если он ничего не знает и ни в чем не виноват? – Шериф Свон, – голос монахини стал ледяным. – Тайна исповеди священна. И я не могу… – Можете, – оборвала ее Эмма, устав от левых отмазок, которые придумывали все вокруг, лишь бы только не говорить правду. – У меня есть ордер. Официальный документ, благодаря которому никто не обвинит вас ни в чем. Мне не нужны лишние подробности, я хочу знать лишь о том, что имеет непосредственное отношение к двум смертям, случившимся в этом городе. Даже к трем. Она наклонилась вперед, проникновенно заглядывая монахине в глаза. – Мистер Нолан и мисс Миллс будут крайне признательны всем тем, кто прольет хоть каплю света на случившееся. Эмма сказала это очень вкрадчиво и очень тихо, прекрасно зная, что ее все равно услышат. Конечно, использовать Регину в подобном деле было не слишком хорошо, но, в конце концов, она действительно будет рада, если найдется убийца Гласса. Эмма отлично помнила, как Регина рыдала в ее объятиях в ту ночь, когда Сидни нашли. Это значит, что он не был ей так уж безразличен. Кажется, сестра Азурия превратилась в статую. По крайней мере, она очень долго сидела очень прямо и не двигалась. И вроде бы даже не моргала. Эмма смотрела на монахиню очень внимательно, боясь пропустить, как изменится ее лицо. А оно обязательно должно было измениться, рано или поздно. Так и случилось. Сестра Азурия выдохнула, сжатые губы ее разжались, глаза чуть оттаяли. Видимо, она приняла решение. Эмма подалась вперед, готовясь внимать. В кармане у нее уже был включен диктофон: наученная горьким опытом, Эмма теперь всегда носила его с собой. Вот только забывала пользоваться. Но не сегодня. – Шериф Свон, – медленно начала монахиня. – Вы должны понять… Руби ходила ко мне как к другу. И я… – И как друг вы просто обязаны помочь ей хотя бы теперь, – перебила Эмма. Она хотела сказать, что по-хорошему, если у Руби были серьезные проблемы, об этом следовало сообщить гораздо раньше. Тем более, если эти проблемы были связаны с творящимися в городе ужасами. В общем-то, Эмма уже была готова осудить монахиню, однако терпела и стискивала зубы, понимая: если она так поступит, то, вероятно, не получит никаких сведений . Сестра Азурия помрачнела и опустила взгляд, уткнувшись им в стол. А когда снова посмотрела на Эмму, в глазах ее застыла решимость. – У Руби были проблемы с наркотиками. Эмма кивнула. Это всем давно известно, но ведь с чего-то нужно начать. Монахиня немного помолчала. Потом заговорила снова: – Она приходила ко мне очень часто в последнее время… перед своей смертью. И всегда говорила об одном и том же. Эмма пощупала в кармане диктофон и уточнила: – Об одном и том же – о наркотиках? Вот ведь! Фактически, Руби сигнализировала о своей беде. И никто не хотел ей помочь. Монахиня поморщилась и поправила и без того аккуратную прическу. – Нет, – сказала она негромко и с какой-то вроде бы даже досадой. – Об одном и том же человеке. Сердце Эммы забилось в ускоренном ритме, она замерла, боясь упустить хоть слово. Неужели?.. – Голд, – имя упало словно камень. Казалось, от его падения даже комната загудела. Эмма шумно выдохнула. Вот оно. Признание. Впервые у нее есть что-то. Что-то весомое, а не просто догадки и подозрения. – То есть, – принялась она уточнять на всякий случай, надеясь, что диктофон работает, – Руби Лукас говорила о мистере Голде? Монахиня кивнула. Молча, что было не совсем на руку Эмме, но сообщать о диктофоне она не могла: на запись требовалось отдельное разрешение, к тому же, сестра Азурия могла и не дать свое согласие записываться. Поэтому Эмма снова вздохнула и продолжила задавать наводящие вопросы, которые потребовали бы более развернутого ответа: – И в каком контексте она говорила о мистере Голде? В комнате вновь воцарилась тишина. Эмма испугалась было, что монахиня передумала и сейчас заявит об окончании разговора, но сестра Азурия сложила руки так, словно собралась молиться, и продолжила: – Она говорила мне, что он дает ей наркотики. – Дает? Или продает? – тут же уточнила Эмма. – Дает. Именно, что дает. Становилось все интереснее. Мистер Голд никогда не производил впечатление бескорыстного человека, готового поделиться чем-то дорогим и не потребовать за это плату. Если Руби не платила на наркотики деньгами, то всяко расплачивалась чем-то другим. Но чем? – И Руби не упоминала, как конкретно у них происходил обмен? Это должен был быть обмен. Обязан. Внутри Эммы все пело. Она наконец вышла на верную дорогу и с нетерпением ждала, что же еще скажет монахиня. А потом собиралась со всеми этими новостями отправиться к Спенсеру и потребовать у него полного ведения дела. – Не упоминала. Да я и не спрашивала. Это был не допрос, шериф, а исповедь, – голос сестры Азурии стал немного сердитым. Эмма уловила намек и поспешила умерить свой пыл, сознавая, что нельзя передавить. – Да, сестра, извините. Руби говорила что-нибудь еще? Эмма надеялась, что Руби могла упомянуть о Кэтрин или Сидни. Или о чем, что было хоть отдаленно с ними связано. Однако монахиня отрицательно покачала головой. – Это все, шериф. Вы и так заставили меня нарушить священное обещание, не вынуждайте меня сейчас придумывать то, чего не было в действительности. – Я не вынуждаю, – возразила Эмма. – Просто, быть может, она сказала что-то, чему вы не придали значения, тогда как на самом деле… И вот тут она перегнула палку. Столь сильно, что та сломалась. С треском. – Не приходите ко мне больше, мисс Свон. Я не желаю вас видеть. Мне было крайне неприятно пообщаться с вами, учитывая вашу роль во всем произошедшем. Мать-настоятельница поднялась во весь свой небольшой рост. Лицо ее было спокойным, но во взгляде Эмма уловила едва прикрытый гнев. Значит, в монастыре тоже считают, что шериф превысил полномочия и не должен был устранять опасность, которая грозила не одному человеку. Монахиня продолжала стоять и в упор смотреть на Эмму, которой ничего не оставалось, кроме как тоже подняться и сделать вид, что все происходит так, как и было задумано. – Я благодарна вам, сестра Азурия. Вы мне очень помогли. Эмма улыбнулась и протянула руку, намереваясь попрощаться, но монахиня не двинулась с места. Губы ее презрительно поджались. Эмма усмехнулась, качая головой. Отвернулась и пошла к двери. Все же у нее было доказательство. Пусть Спенсер даже не примет его, но оно есть у самой Эммы. И никуда от него не деться. Возле двери Эмма все-таки остановилась. И сказала то, что заставило сестру Азурию негромко ахнуть: – Если бы вы думали не о Боге и не о себе, то давно сообщили бы мне о проблемах Руби. И тогда ее можно было бы спасти. Если вы считаете, что не причастны к ее смерти, то вы ошибаетесь. Эмма не оборачивалась, но и так знала, что монахиня нужным образом отреагировала на услышанное. Не могла не отреагировать. Только что Эмма Свон обвинила монахиню в гибели Руби Лукас. Разумеется, это новость разлетится очень быстро. Никто не возьмется рассуждать, косвенно ли сестра Азурия причастна к этому или нет. Все снова примутся за старое: будут плевать в сторону Эммы и оттаскивать своих детей с ее пути. Домой Эмма поехала не сразу. Сначала она завернула в прокуратуру, где без труда попала на прием к Альберту Спенсеру: все же в таком маленьком городишке для прокурора не столь много дел. Спенсер протирал очки, когда Эмма зашла к нему в кабинет. – Так-так, мисс Свон, – он уставился на нее без улыбки. – Зачем пожаловали? Эмма знала, что Спенсер, как и многие в городе, ее недолюбливает. Однако же для него работа стояла на первом месте. Если она сумеет доказать ему то, что очевидно для нее самой… Эмма выложила на стол диктофон и без лишних слов включила запись. Спенсер прослушал ее очень внимательно, а когда она кончилась, уставился на Эмму. Та приподняла брови. – Вы разве не слышали? Монахиня сказала, что Голд давал Руби наркотики! Спенсер усмехнулся, откинулся назад на стуле и покачал головой, сцепляя пальцы на животе. – Вы и сами понимаете, Свон, что это не доказательство. Нет согласия на запись. Эмма возвела глаза к потолку, тщательно вдохнула и выдохнула и продолжила, опершись на стол: – На основании всего этого мы можем вызвать Голда для дачи показаний. – И он станет все отрицать, – снова усмехнулся Спенсер. Затем прищурился и толикой сожаления продолжил: – Я понимаю ваше рвение, Свон. Думаю, что будь я на вашем месте, я бы так же рыл копытом землю. Но я уверен, что допрос Голда ничего не даст. Состава обвинения у нас нет. У нас есть лишь слова монахини и анализ крови Лукас. Лукас могла просто наговорить на Голда, чтобы не выдавать истинного виновника. Он развел руками, и Эмма, в общем-то, вынуждена была согласиться с ним. Если они сейчас вызовут Голда в полицию, то он будет знать, что они копают под него. Значит, при всей развязанности рук он сможет предпринять какие-то шаги. Нет, тут нужны неопровержимые доказательства. Как минимум, надо найти того, кто подбросил кассеты в участок. Так или иначе, но он на стороне Эммы. Следовательно – по крайней мере, есть такая вероятность, – против Голда. Разговор со Спенсером ни к чему не привел, Эмма вышла на улицу в крайне расстроенных чувствах. Диктофон лежал в кармане, разумеется, она не оставила его прокурору. Но толку ей от этой записи, если она все равно не может ничего сделать? Дорога до дома заняла немного времени, и вот уже Эмма сидела за столом и уныло смотрела в тарелку. Лили приготовила что-то вкусное, но аппетита не было совсем. Для вида Эмма поковырялась в еде, даже попробовала ее, но покачала головой. Пресно. Для нее сейчас все пресно. На душе чувствовалась какая-то погань. Эмма сознавала, что крутится возле нужных ответов, но не находится никого, кто мог бы развернуть ее лицом к ним. А сама она – будто в темноте. Вытягивает руки, дотрагивается кончиками пальцев, готовится ухватить, но желанная добыча исчезает и возникает где-то в совсем другом месте. – Невкусно? – спросила Лили, заметив, что Эмма почти уснула над тарелкой. – Нет-нет! – встрепенулась Эмма. – Все супер! Она улыбнулась, надеясь, что улыбка смягчит ее невнимание. Лили улыбнулась в ответ и, протянув руку, накрыла ладонь Эммы, лежащую на столе. – Тебе надо поговорить с Региной. Имя отдалось внутри звучным набатом. Эмма содрогнулась. – Что?! – она с удивлением уставилась на Лили. Та же лишь невозмутимо пожала плечами. – А что? Только не говори, что не хочешь ее видеть. Эмма сидела как оглушенная. Она… хочет видеть Регину? С чего Лили это взяла? Лили снова пожала плечами, когда Эмма все же спросила ее об этом. – Она, пожалуй, единственная в городе, кто может согласиться помочь тебе., – она отправила в рот последний кусочек лазаньи – да, кажется, это все же была лазанья. Эмма уставилась на нее еще пристальнее. – Она не хочет со мной разговаривать. Это прозвучало очень неуверенно. Словно отмазка. Лили прищурилась. – А ты пробовала? – парировала она невозмутимо. Эмма сглотнула. Конечно, нет. До сего момента она была уверена, что справится без Регины. Она столько времени уже справляется без нее! Сама мысль о том, чтобы набрать ее номер, приводила в дрожь. Эмма вцепилась в стул, чтобы не выдать себя. Ей нельзя было видеться с Региной. Она знала, что нахлынут ненужные воспоминания, после которых… После которых все будет плохо. Просто потому, что с Региной всегда плохо. Плохо с ней, плохо без нее. И никуда от нее не деться. Даже не общаясь с ней, Эмма не может от нее избавиться. Словно какое-то проклятье. – Поговори с ней, – мягко посоветовала Лили снова. – Это хороший шанс. – Шанс для чего? – медленно спросила Эмма. Что-то во всем этом казалось ей неправильным. – Наладить отношения. Вот оно. – Зачем тебе это? – Эмма откинулась назад, внимательно разглядывая Лили. Та же, в свою очередь, пристально смотрела на Эмму. – Зачем мне что? – Чтобы я общалась с Региной. Эмма не могла отделаться от подозрительности. Но в чем ей было подозревать Лили? В том, что она хочет таким образом отделаться от Эммы? Нелепо. Тогда что? Лили встала и принялась собирать тарелки. Эмма последила за ней какое-то время, потом тоже поднялась. Подошла поближе, обняла Лили за талию и положила подбородок ей на плечо. – Никакой ревности? – выдохнула она на ухо. – Что? – засмеялась Лили, тряся головой. – Щекотно, между прочим. И у меня посуда в руках. Уроню. – Соберем осколки, – легко прошептала Эмма, губами прихватывая мочку уха Лили и чувствуя, как дрожь бежит по ее телу. Они ничего не разбили в тот вечер. И не порвали, хотя были к этому близки. Уже почти засыпая, Эмма подумала, что Лили права. Регина единственная в Сторибруке, с кем Эмма вообще может общаться. И единственная, кто при случае подтвердит ее слова. Если вообще захочет подтверждать. Эмма готова была отпустить ее восвояси, но, может быть, она поторопилась? Лили заворочалась во сне, тревожно застонала, и Эмма обняла ее, успокаивающе шепча на ухо: – Я здесь. Лили застонала снова. А потом вдруг сказала четко и ясно: – Эмма, беги. Видимо, ей снилось что-то плохое. Эмма крепче обняла ее и притиснула к себе, целуя в макушку. Самой ей удалось уснуть только под утро, поэтому на работу она поехала, зевая во весь рот. И только выйдя из машины, заметила небольшую группку людей, торчащую под окнами участка. Сердце беспокойно стукнулось о ребра. Эмма зачем-то полезла проверять, с собой ли у нее оружие. Впрочем, все выяснилось очень быстро. От толпы отделилась старуха Лукас. Подошла к Эмме и требовательно велела: – Убирайтесь из города, мисс Свон! Довольно с нас вашего возмутительного поведения! – Что я натворила на этот раз? – поинтересовалась Эмма, настороженно переводя взгляд с Лукас на Хоппера, затем на Лероя и обратно. Больше всего ей хотелось разогнать этих людей. Накричать на них. Заставить прозреть. Но нужно было отдавать себе отчет: крики тут не помогут. Только голые факты. До которых еще надо добраться. Лукас всплеснула руками. – Она еще спрашивает! – возмущению ее не была предела. – Думала, мы не узнаем, что ты ходила к сестре Азурии и обвинила ее один Бог знает в чем?! Силой заставила раскрыть тайну исповеди моей бедной внучки! Толпа согласно загудела. Эмма только вздохнула. Ну что толку спорить с идиотами? – Дайте пройти, – велела она, так как спонтанная демонстрация загораживала вход в участок. Народ, конечно, не расступился. Только сомкнул ряды плотнее. – Ты тут чужая, сестренка, – зло вякнул Лерой. – Уезжай подобру-поздорову. А то всякое может случиться. Вокруг одобрительно закивали. Эмма прищурилась. – То есть, ты, Лерой Дженкинс, – она сознательно назвала его по имени, – только что угрожал мне? Сотруднику правопорядка? Я верно тебя поняла? Лерой тут же смешался и отступил назад. А вот вдова Лукас сдаваться не собиралась. – Верно, верно! Не думай, что на тебя управа не найдется – найдется и еще как! Толпа снова зашумела, Эмма невольно пошатнулась под ее напором, и в этот момент срази раздалось грозное: – Что здесь происходит? Дэвид подобрался незаметно и теперь всем своим видом показывал, что готов защищать Эмму до последней капли крови. Действуя, словно ледокол, он разделил надвое гудящую толпу, и Эмма благодарно кинулась следом за ним, не рискуя оборачиваться. В спину ей неслись невнятные выкрики и требования убираться из города. – Что это такое? – возмущенно поинтересовался Дэвид, когда они оказались в участке. Он рывком стянул куртку и зашвырнул ее куда-то. Кажется, он был по-настоящему рассержен. Эмма покачала головой и рассказала ему про вчерашний визит к сестре Азурии. – Говорил же – не ходи к ней! – в сердцах воскликнул Дэвид, стукнув кулаком в стену. Да так сильно, что отбил пальцы. Пока Эмма перебинтовывала ему руку, он все бухтел и требовал в следующий раз прислушиваться к нему. – Да, папочка, – на автомате согласилась Эмма и больно прикусила язык. Отвратительно. Черт, как же отвратительно! Еще и этот волк… Как тут не поверить в сказки? Вот только Дэвид и не позволяет это сделать. Может, Эмма и сдалась бы напору окружения. Может быть, ей было бы проще сказать себе, что все это – действительно проклятье. Что она дочь Белоснежки и Прекрасного Принца. Что Регина – это Злая Королева. Что все вокруг – просто жители Зачарованного Леса. Но она не могла. По большей части, из-за Дэвида. И немного из-за того, что просто не могла себя заставить поверить. Ну, в самом деле, какая такая магия? В реальном мире? Вы серьезно? Демонстрация под окнами еще долго не расходилась. Время от времени Эмма выглядывала, убеждалось, что все по-прежнему, вздыхала и садилась обратно. Дэвид мрачно посматривал на нее, но выходить орать больше не выходил: хватило и одного раза. Тогда Лукас кинула в него подгнивший помидор и плюнула, назвав прихвостнем Свон. Эмма едва увела Дэвида обратно. Она его плохо узнавала: всегда такой мирный и спокойный, сейчас Дэвид готов был растерзать целый город, чтобы отстоять шерифа. – Я выйду, – резко поднялся Дэвид, когда сквозь неплотно прикрытое окно до них в очередной раз донеслись неприятные выкрики. Эмма вскинулась. – Куда ты? – В туалет, – не оборачиваясь, бросил Дэвид и исчез за дверью. Эмма прислушалась: кажется, и в самом деле в туалет. Она вздохнула и откинулась назад на стуле, заставляя себя не переживать. Разве все это происходит впервые? Ну, в таких масштабах да. Но в целом-то… Взгляд упал на телефон. Тут же вспомнился вчерашний разговор с Лили. Рука сама потянулась вперед, но Эмма ее отдернула. Она не станет звонить Регине. Или… Станет? Стала. Воровато оглядываясь, будто совершая преступление, Эмма торопливо набрала номер мэрии, не желая звонить по мобильнику. Сердце стучало так, что было больно дышать. Эмма стиснула пальцами трубку и принялась считать гудки. – Алло. От знакомого голоса слегка защемило в груди. Сколько они уже не разговаривали? Нет, сейчас надо думать совсем не об этом. – Ре… Регина? – запнулась Эмма и прикусила язык. Черт, не самое удачное приветствие. В трубке мгновение помолчали, затем проговорили: – Я слушаю вас, шериф Свон. В другое время Эмма обрадовалась бы тому, что Регина узнает ее с полуслова, но не теперь. Впрочем, что-то теплое все равно откликнулось. Пришлось набрать воздуха в грудь прежде, чем продолжить: – Регина, я тут нашла одну запись… Мне нужно, чтобы ты ее посмотрела. Эмма все еще обращалась к Регине на «ты». Она пыталась переучиться, пыталась заставить себя и не могла. Эмма просто не могла дистанцироваться настолько. Она и так отошла максимально далеко, это «ты» было лишь небольшой уступкой самой себе. В ответ раздался приглушенный смешок. – Давно не виделись, Свон. Скучала по мне? Это прозвучало так нетипично для Регины, что Эмма в первое мгновение опешила, не зная, что и сказать. – Регина? – осторожно уточнила она. – Это ты? На том конце провода послышался негромкий смех. – Простите, шериф, - извинилась Регина. – Давно мечтала сказать именно так. Эмма угукнула, не зная, как реагировать. У Регины явно хорошее настроение. Надо бы этим воспользоваться. – Послушай, – зачастила она, боясь притормозить и не довести дело до конца, – мне правда нужна твоя помощь. Я знаю, что ты занята, но, может быть… Эмма смущенно замолкла. Стоило ли так умолять? Нет, конечно, нет. Вот сейчас Регина оседлает любимого конька и скажет, как отрежет. А Эмме потом весь день ходить с опущенным хвостом и перемалывать в уме разговор. Лучше бы она не звонила… Лучше бы не звонила. – Хорошо, мисс Свон, – неожиданно легко откликнулась Регина. – Я свободна завтра вечером. Вы сможете заехать в мэрию? Эмма, ожидавшая совершенно иного ответа, торопливо воскликнула: – Конечно! – Вот и славно, – заключила Регина. – Тогда до завтра. Она повесила трубку до того, как Эмма успела попрощаться, и Эмма долго сидела с отчаянно бьющимся сердцем и слушала гудки. Она сделала это. Она ей позвонила. Она ее услышала. Черт. Она по ней скучала.