Ловцы человеков

      Семинарист Всеслав Бараненко, будучи человеком образованным, предпочитал не поддаваться влиянию народных суеверий. Более того, считал язычниками в овечьей шкуре тех, кто задавал вопросы типа «какому святому помолиться, чтобы зуб прошёл». Недостойно будущего теолога потакать этому двоеверию, искренне считал он. Но сейчас у Всеслава в голове крутилась мысль, что он стал жертвой если не проклятия, то, как минимум неприятного совпадения. Теплотой одежды он заранее пожертвовал в угоду своему утончённому вкусу. Ходить в лёгоньком пальто, брюках и шарфике по Питеру ещё удавалось. Здесь же царил настоящий ледяной ад. А что можно было ждать от места, в которое вела дверь с табличкой [ВЕЧНЫЙ ГУЛАГ]? Но именно ему, интеллигентному и культурному юноше с древнеславянским именем, досталось это подзадание. Перемещение было странным. Будто не дверь это вовсе, а портал – куда-нибудь на крайний север, километров за сто от Петрограда. Однако семинарист Бараненко был твёрдым «хорошистом» и прекрасно знал, что в нашем мире ГУЛаг давно закрыт. Разве что некоторые традиции, вроде гонений на его любимых богословов, пережили падение СССР.       Безжизненная тундра здесь и там перемежалась хвойной порослью. С виду пейзаж мог бы сойти за новогоднюю открытку, но Всеслав понимал, что это – мрачная пустошь под стать названию. На полях паслись олени, тягали ягель из-под сугробов. Вдали тонкие струйки дыма поднимались из спящих кратеров сопок. Больше остального Всеслава поразило северное сияние – оно пробивалось через свинцовые облака, играя переливами синего, красного, жёлтого. «Время суток непонятное – то ли утро, то ли сумерки. Это европейская часть России или Сибирь? Будто что-то среднее!»       Решив закончить географические выкладки, закоченевший семинарист зашагал по тундре. Он приметил ряды длинных одноэтажных домиков у вулканических предгорий. В некоторых окнах горел свет. Набрав полные сапоги снежного крошева, Бараненко шаг за шагом преодолевал холодную равнину. Вдалеке раздался вой – юноша заспешил, опасаясь нападения хищников. «Кристиан обещал, что нам помогут. Нужно идти к обитаемым местам!»       Косые бараки из подгнивших досок ощерились пробоинами, через которые обитателей, безусловно, терзал лютый ветер. Они располагались за ограждением из бетонных столбов с колючей проволокой. Табличка у ворот гласила, что это «Барак #52B». «Сколько же их здесь всего?!»       Дверь в Чертограде не соврала – Всеслав Бараненко попал в тюрьму. Только надзирателей нигде не было. Так как пальцы у него уже превратились в синие ледышки, а сопли в носу образовали корку, инстинкт самосохранение взял верх над страхом. - Э-эй! Есть кто-нибудь! Помогите! Лю-ю-юди!       Десять секунд тянулись невообразимо долго, но, в конце концов, скрипучая дверь одного из бараков отворилась. Оттуда показался бритый череп, затем – широкие плечи в арестантской робе с номером. В руках мужчина держал чадящую свечку. - Давненько у нас пополнения не было. Давай, братан, заходи! Обращение «братан» несколько смутило Всеслава, но, по крайней мере, зек не оскорблял его с налёта. Это внушало надежду, и семинарист послушался.       Горячий чай вернул «благородного бурсака» к жизни. Правда, то был другой напиток, непривычный его выверенному вкусу. Чаепития Всеслав обожал – особенно после православных балов. До признанного эксперта богословия ему оставалось ни много ни мало четыре года, но знатоком бодрящих напитков он стал, будучи ещё школьником. Искусство выбора, приготовления и сервировки горячих напитков было не только приятно, но и давало существенный бонус в поиске будущей матушки. После топорных ухаживаний его сокурсников, вечера в чайхане и кофейне с обворожительным Всеславом, были подарком для каждой регентши. Здесь же напиток варили так крепко, что глаза слезились и сводило зубы. «Как же он называется, чафар, что ли… по-моему, такой вид чая запрещён законом. Но здесь ли жаловаться на проблемы с ним?» - Давай, браток, рассказывай, за что чалишься?       Это был первый вопрос к новоприбывшему «зеку» Всеславу, заданный тощим и смуглым доходягой в наколках. В сети, где бурсак проводил значительную часть свободного времени, шутки о приёме новичков в камеру, были очень распространены. Чаще всего, их содержание заключалось в разном похабщине и насилии. Но здешние обитатели никаких полотенец под ноги не кидали, вопросами про вилку и стулья не интересовались, что прибавляло оптимизма. Только теперь нужно было за считанные секунды выдумать себе статью. Всеслав решил к минимуму свести враньё. - Я… поддерживал… батюшку. Своего. Он шёл против… чекистов! Его, эм, уво… посадили за критику государства. - О-о, против красных попёр! Уважа-аю! А ты-то чего делал? - Я, - смутился Бараненко, подозревая, что начинается «марафон вопросов», - статьи писал. Ну, знаете. Материалы всяческие. По богословию, о том, какая церковь должна быть. - Писарь при штабе, значится, хых! – с нар свесился здоровяк с квадратной челюстью. А его предплечье Всеслав разглядел изображение Богородицы. Весьма кощунственную пародию на «Умягчение сердец»: клинки торчали наружу, да и сам лик Девы Марии был не пасторально-кроткий, а суровый, истощённый, как у мертвеца. - При каком штабе? - Эт приказка такая, браток, - ухмыльнулся доходяга, по-видимому, местный «авторитет», - а в каком штабе служил, сам ответь. - Я… в армию не ходил, в школе учился, теперь в семинарии. - Эк, братва, хитрит! Сюда слушай, шутник!       Цепкие пальцы зека схватили Всеслава прямо за воротничок кителя. - Из власовских, да? Говорок-то знакомый! - Не-ет, вы что, я не-е… - Да не боись! – доходяга убрал руку, - против вертухаев местных мы всей шарагой выступаем. Не обессудь, братан, я тя проверял. Давай клешню. Я – Патрон. Порядочный арестант.       Авторитет сам протянул костлявую ладонь. Всеславу рукопожатие принесло боль, к тому же, его рука не конца отогрелась и дрожала от страха. - Партаки есть? - Что? - Да харэ мучать его, Патрон! – раздалось со стороны нар, - совсем зелёный пацанёнок, виш, из бурсаков. Прально я говорю? - Да, вы верно отметили, - учтиво кивнул Бараненко. - Крест-то есть? – продолжил заступник, неприметный плешивый дедок.       Не решаясь ослушаться, Всеслав полез отогретыми пальцами под ткань френча и рубашки. - Ого, серебряный, поди. Или… платина? - Ты эт, братан, следи за ним. А то бывает, что в бараке крыса заводится. Стырят, а то и тебя кокнут. Так-то мы все тут одна семья, но пацаны щас злые…       От поучения Патрона семинаристу стало жутко. Он искренне надеялся, что проведёт здесь не более суток-двух. В конце концов, его целью было не братание с уголовниками, а поиск духовного лица, заточённого в камере-одиночке. Спрашивать напролом казалось рискованным, потому он нехотя смирился с необходимостью «притереться» здесь. - Так во-от, завожу я эту шмару на хату… ну, шампусика выпили, того-сего. А дальше что полагается?       Толпа зеков разразилась глумливым хохотом. - Пра-ально! – продолжил блатной, каким-то чудом сохранивший в условиях ГУЛага гору мышц, - завалил на койку её! Ух, пялил часа два! Ушла, шатаясь, как бухая! Утром опять прибегает – ми-илый, грит, ой, люблю тя, аж в писяюсь на ходу!       Всеслав лежал на койке, отстранившись от пошлых бесед. В чём-то он понимал сидельцев: за многие годы без женского пола можно и свихнуться. Сам он жил в семинарской общаге полтора года, и порядки там были суровы. Добрая половина студентов тосковала в условиях вынужденной аскезы. Кое-кто, говорят, бегал «налево», в самоволку. Второкурсник Бараненко, как человек культурный, себе такого не позволял. Да и недостойны были гламурные курицы его внимания. Он мечтал найти матушку, и уж тогда… Но организм ведь не обманешь, а свиданки в кафе настоящей девичьей ласки не заменяли. Потому Всеслав со временем пришёл к выводу, что запреты на половую жизнь для учеников духовных школ – просто бессмысленный пережиток старины. И вредил он, кстати, не только юношам. Сколько девчонок из-за этой домостроевской истерии попадали в тягомотину церковного брака? Неудивительно, что юные особы, в том числе его верующие подружки, ударялись во всяческую борьбу «за права женщин»… Каковыми в разговоре зеков, надо заметить, и за версту не пахло. - И грит: женись на мне! По гроб жизни буду твоей! Аж слезу пустила, ишь! - А ты чё, Мартын? - Ну как чё? Воровская доля – свободная, бабы – эт хорошо, но привязываться к подолу… сам знаешь! К тому же, каждая собака на районе знала, Натаха эта – шалава первостатейная! - Дальше-то чё было? - А дальше побежала Натуська в мусарню. Пишет, мол, так и так, Мартынов Игрь Валентиныч, меня снасиловал! Да во вам крест, всё по согласию было! Ты прикинь, как я перетрухал-то, а? С того года непогашенная висит, за обнос точки! А тут ещё износ – это ж на параше братва поселит! - Ну, ты-то, Мартын не на параше, честным пацаном сидишь. - Дык мент попался толковый. Васёк, я его видел пацаном ещё в песочнице. Пояснил по-хорошему. Натаху он на все четыре стороны послал. Но по чести пришлось за обнос чалиться. - Да-а, повезло те, братан…       Тут семинарист Бараненко понял, что не может проигнорировать разговор. - Ребята… друзья, но ведь женщина не виновата. Она, может, на самом деле любила, а ты так. - Э-э, щегол! – хохотнул Патрон, - ты молодой ищщо, в бурсе своей бабёнок хитрых не видал! Они токмо для виду соплями пузырятся, а как попадёшь под каблук – хоп, права качать! И то не так сделал, и сё, и дышишь громко, и башка болит у неё каждую ночь! Учись, студент, у опытных сидельцев! - Ну почему же надо попадать под каблук? – семинарист поднялся с койки, разгоревшись для дискуссии, - можно ведь жить в равноправных отношениях. - Эт как так? – хмыкнул Мартын, - это что ж за равенство такое? Как краснопёрые нам втирали? Свобо-ода, ра-авенство! А потом на цепь и баланду под нос! - Точно, Мартын! Чёт наш бурсак заговорил, как комса последняя! - Нет-нет, - замахал руками Всеслав, - вы не так поняли. Я против коммунизма. Это зверства сплошные. Но в мире… то есть, в городе, откуда я пришёл сюда… п-по этапу… люди могут и без жестокостей жить рядом. В конце концов, христианство учит, что нужно всех любить и всех прощать. Даже блудниц, как сам Иисус. - Это где ж такое видано? Может, крысятника или стукача – тоже простить?       Даже при скромных познаниях в области тюремной этики Бараненко понял, что ответ «да» может обернуться плачевно. - Нет, я не то имел в виду… Эти люди-то плохие, они вредят. Их можно наказывать. Понимаете, свобода хороша, пока она никого не задевает. Вот, например, есть у меня группа. - Какая такая группа?       Зеки вряд ли знали про интернет, а потому Всеслав пошёл окольным путём. Он только что вспомнил поучительную историю из своего «Училища». - Это как бы… сбор единомышленников… допустим, в одном большом доме культуры. Или за партами в школе. - Сходняк с кентами за партами! Гы! Во городские придумают! - Так вот, если туда придёт девушка, даже… не очень традиционных взглядов на семью, мы её выслушаем. И сторонников традиционных воззрений, конечно. А вот завалится человек с улицы и начнёт грубить – то тогда ему бан! - Чё? Бан? Бан-банан! Ты эт, по-аглицки выражаешься, что ли, прохвессор? - Ну, это… как заключение, - Всеслав раскинул руки, обводя пространство барака, - чтоб человек не мог в месте нашего сбора говорить и что-то делать. - Карцер, что ли? - Ну-ка, ну-ка. Так ты, новенький, сука, что ли?! - Не понял… Зачем вы меня оскорбляете? Это некультурно. - Так ты сам сказал, что людей по клеткам суёшь, ради порядков красных, - подобравшись сзади, цыкнул ему в ухо Патрон. - Я не про клетку! Это вообще в сети! – обернулся Всеслав, чтобы увидеть злобную щербатую улыбку с золотым зубом. - Да как тебя поймёшь-то? Про то, по это… шалав прощать ему, сажать в карцер братву свою… Да ты, мил человек, сука. Или крыса.       Всеслав вскочил, но двое крепких мужиков подорвались к нему и схватили за руки. - Что вы делаете! Эй! Хватит! Я нормальный человек!       Мартын, сплюнув, поднялся с нар. Из кармана поношенных штанов, блеснув, показалась ложка. Когда она достигла шеи семинариста, тот понял, что столовый инструмент заточен не хуже бритвенного лезвия. - Знали мы, что тут нечисто, - прошипел мускулистый бабник, - скоро весна, неймётся вертухаям полковым. Только мы за эти зимы умными стали, Всеслав. Бараки наши вечные – есть время подумать. На этот раз не возьмёте, краснопёрые. Кто тебя прислал, сука?! Нарком?!       Пудовый кулак полетел в живот пленённого Бараненко. - Никто-о… пустите… - Слыш, братва, чё говорит? «Опустите меня»! - Сам попросил, значит! - Не-ет, я не то сказал… - пролепетал Всеслав и получил ещё удар, прямо в нос. - Готовьте место у параши! - А-а-а, не-е-ет! Я не красный!!! Я не су-у-ука!!!       От мгновенного надругательства его выручил модный ремень, купленный в столичной церковной лавке – больно долго зеки пытались сломать прягу и стащить с жертвы парадные брюки. Десять секунд спасли статус второкурсника духовной школы. То есть, кара, конечно, была неизбежна, но её исполнение прервал голос. Тихий и вместе с тем суровый, в чём-то даже властный. Он принадлежал мужчине лет сорока, что выделялся среди зеков немаленькой чёрной бородой. До этого Всеслав видел его, но тот не принимал участие в общем галдеже, даже к воровскому чаю не притронулся. - Оставьте его, кому сказал! Это будущий батюшка!       Так и не расправившись с бронзовой прягой, но изрядно попачкав Всеславу штаны грязными пятернями, здоровяки прекратили экзекуцию. Мартын обернулся, засверлил глазами бородача. - Бать Веня, он сам признался! Не хватало перед весной тут крыс держать! Может, он к тебе в доверие войти хотел, отец? Ты ж говорил… - Да, говорил, Мартын, - властный мужичок вышел вперёд, - меня самого за агитацию посадили. И я парня понимаю. А доверять – то моя работа. Нельзя так вот, с лёту, мальца судить. Дайте, я с ним побеседую. Пошли, Всеслав, не место тебе среди уголовников. А вы – потише, отбой скоро, старым и больным поспать надо.

***

- Ты извини, бурсак, что так вышло. Ребята злые в последнее время, готовы в каждом шпиона найти. Давай, пей-пей, успокоишься.       На этот раз чай был привычнее. Священник Вениамин готовил его традиционно, в отличие от воров с их ядерным пойлом, да ещё и сухарями угостил. - Не надо было тебе вообще соваться туда. То для уголовников барак, под литерой «Б». - А у вас? «Р»? - Религия, надо думать. Тут духовные лица сидят, коих в ГУЛаге сгноили. Не волнуйся, я понимаю, что никого ты в карцер не сажал. Знаю, о чём говоришь. Мы иногда смотрим в ваш мир. Те, кому не плевать, конечно. Есть ведь простые бандюги, прости их, Господи, что за дела грязные сидят. А есть те, кто за неравнодушие. - И где все неравнодушные, отче?       В бараке действительно не было никого, кроме них с батюшкой-спасителем. Ну, может ещё нескольких крыс. - Кто где, Всеслав. В шахте работают, иные ягоды-грибы собирают, другие на охоте. - И вам… разрешают надзиратели? Я читал про ГУЛаг, это же как концлагерь! Ни шагу в сторону! - О-о, так ты ж не знаешь ничего! – схватился за голову отец Вениамин, - ну, устраивайся, расскажу тебе. Мы тут, как на севере крайнем, живём. Два времени года. Тока зима и весна есть. О лете и не думай! Вот сейчас на улице – как сумерки постоянно. Что это значит?       Всеслав отставил жестяную кружку и нахмурился, но Вениамин его опередил. - День стал светлее! Скоро весна! - Так это же хорошо. - Кому как, сударь ученик. В обычных тюрьмах ведь оно что? Вот ты живёшь, а рядом с тобой – вертухаи. Следят, командуют, наказывают. А у нас в зимнюю пору, когда темно – вертухаев вообще нет. Все арестанты по законам воровским и людским живут. Чтобы беспредела не случилось. Иногда, конечно, срываются, но на то им мы – духовные лица. - А весной? - А весной в Вечный ГУЛаг приходит Вечный полк. «Что-то знакомое… по новостям показывали недавно. Название акции на День Победы, точно!»       К патриотическому официозу Всеслав Бараненко был холоден, но подвиг предков во Второй мировой, конечно же, ценил. Поэтому задал священнику резонный вопрос – чем же они так плохи, если речь о павших героях. Тот оставался невозмутим. - Подвиг-то он подвиг, этого не отнять. Хотя война – вообще дело не наше, не христианское, тут я им не судья. Только беда в том, что Вечный полк – не люди уже. А нечисть, неведомо кем оживлённая! Вертухаи из живых мертвецов! Зимой дерутся они неведомо где, а весной – нас работать заставляют. И что мы сделаем в поте лица, отправляют прочь. Мол, о каких-то людях далеко заботятся. А кто не согласен – тех…       Батюшка Вениамин многозначительно провёл пальцем по тонкой шее с перекатывающимся по время разговора кадыком. - Но это же несправедливо! - То-то и оно, Всеслав. Вот ответ тебе, почему воры так обозлились. В опасный момент ты пришёл. - Ну, как пришёл, - деловито потупил взор семинарист, - посадили меня. Как и вас, за антисоветскую агитацию. - Ты батюшку, парень, не бойся! – священник похлопал Всеслава по плечу, - знаю я, что ты не просто так здесь… «Ну вот, раскусил! Теперь сам зекам отдаст!» - Не шпионить, а помочь нам. - В-в чём помочь? - Каждую зиму мы пытаемся собрать силы, чтобы весной скинуть с себя иго Вечного полка. Но этот мир устроен так, что всегда – чуть-чуть не хватает. Я вижу, Всеслав, что ты пришёл не зря. Именно тебе предстоит стать той каплей, которая склонит чашу весов в нашу сторону!       Семинарист Бараненко возликовал. Не каждый день почувствуешь себя спасителем целого мира! Правда, ответа на главный вопрос отец Вениамин ещё не дал. - Скоро вернутся остальные отцы. Ты пока отдохни, а потом выдвинемся в путь.

***

- Куда мы идём?       Всеслав и пятеро священников, включая батюшку Вениамина, упорно двигались от бараков к горным хребтам. Каменные столбы покосившихся оград топорщились из земли, как сухие кости неведомых тварей. Между ними тут и там мелькали страшные подобия перекати-поля – мотки колючей проволоки. Безысходный пейзаж дополняло надрывное карканье ворон и крысиный писк из тёмных щелей. Четверо попутчиков – епископы Нил, Геннадий, Иринарх и Максим, выглядели куда респектабельнее его заступника. Рослые и широколицые, они держались с гордостью и чем-то напоминали типичных гостей семинарии. Епископы будто были заговорены от мора, голода и цинги Вечного ГУЛага. Как понял Бараненко, все они сидели по политической статье. Отцы не были особенно приветливы, но хотя бы обеспечили ему тёплую куртку. - Пока Полк не прибыл, мы проводим богослужения в церкви, - отозвался отец Иринарх. - Скромная, конечно, и стоит далеко, но как уж можем, - отозвался Нил. - А вот и она! – отец Максим обернулся к Всеславу и указал пальцем вверх.       На скале, напоминающей стол, действительно взгромоздился храм. Угловатый и приземистый, будто сам вырублен из цельного камня, увенчанный яйцеобразным серебряным полукругом. Крест на нём был простым, четырёхконечным. В лучах северного сияния бирюзовые стены покрылись цветным налётом. Всеслав взирал на церковь с почтением и лёгкой опаской. «Видимо, не было кузнеца сделать сложный крест. И откуда средства в условиях террора? Да, годы заточения не прошли даром: сама церковь напоминает барак. Вот что делает с людьми заключение!» - Не стой, братец, - прикрикнул отец Вениамин, ушедший вперёд, - давай подниматься!       Путь до ворот занял минут двадцать – гора оказалась существенно выше, чем казалось издалека. На плоской вершине благородный бурсак отдышался: давненько ему не приходилось проделывать столь долгий путь на своих двоих.       Внутри оказалось холодно и темно. Максим и Григорий начали зажигать лампады. Видеть такое убранство Всеславу было в новинку, и это несмотря на десятки поездок по святым местам, включая зарубежные, на которые не скупилось руководство их семинарии. Иконы – в стиле XVIII-XIX веков, живые и светлые, но все подёрнуты слоем чёрной пыли. В храме было как-то пусто и неуютно: огромное серое пространство без колонн и усыпальниц с мощами. На почётном месте в нижнем ряду иконостаса поблёскивал единственный очищенный от налёта лик. Святого, что изображён на ней, прилежный семинарист не помнил. Худой черноволосый мужчина, не старше пятидесяти – впрочем, обязана ли икона выражать реальный возраст? С короткой стрижкой и аккуратной бородой, он походил на современного, продвинутого клирика, не брезгающего благами цивилизации. Сан его был повыше иерейского, о чём красноречиво заявляли роскошные облачения пастельных тонов. Перламутрового цвета клобук владыка держал в руках. На традиционных иконах, по мнению Всеслава, были вещи и нелепее, типа целого города на ладонях, так чему тут удивляться? «Наверное, это новомученик или исповедник советского времени!»       Перед иконостасом расположился низенький алтарь – да, для православной церкви это было нестандартно. На нём пылилось богатое золочёное одеяние. Если не митрополита, то, как минимум архиепископское. Тоже странное – Бараненко таких облачений не видел нигде, даже в книжках. Это его насторожило. Будто заметив смущение, к Всеславу подошёл Вениамин. - Не сердись, брат, что здесь тоскливо. Какое время, таковы и храмы. Без обновления любое место теряет красоту. Что, нравится икона? Это наш Папа. Он заточён в отдельной клетке, один-одинёшенек. Но духовно – всегда с нами. «Какое вежливое обращение. Не просто отец, а папа! Если даже зимний ГУЛаг с кучей людей такой страшный, то каково жить в камере-одиночке?!» - Все огни готовы? – гулко поинтересовался епископ Нил, - тогда, хорошие мои, не теряем время. Пойдёмте, отцы, в ризницу, облачимся для службы! - Жди здесь, Всеслав, - Вениамин символически махнул тощей ладонью, - в ризницу тебе нельзя, как понимаешь. Мы скоро вернёмся. - ГОООСПОДУ НАШЕМУ ПОМОЛИМСЯ! – суровым басом выводил отец Нил. - Дай нам смирения на пути благо-о-ом! – продолжил Иринарх. - За избавление страны от ига Вечного Полка-а-а! – подхватывали остальные.       Четверо священников сошлись у алтаря, проводя службу, которую в Московской Патриархии приняли бы, возможно, за еретическую. Но Всеславу всё нравилось. Поют на современном русском, алтарь виден даже ему – важному, как говорят, гостю. Облачения на всех красивые, даже у пономарящего Вениамина бело-золотой стихарь и высокая митра с перламутровыми камушками. Семинарист восхищался тем, как удалось сохранить изящество литургии при таких чудовищных условиях. Может, и правы в чём-то те, кто считает истинную свободу – наградой за борьбу с неволею? - ПААААПА ВСЕРУССКИЙ, УСЛЫШЬ НАШ ЗОООВ! - О-о-огонь свободы пробуди! - Обновление Церкви ждём мы и избавление от цепе-е-ей! «Мало похоже на наши псалмы. Господи, они только и молятся, что о прекращении пыток… Но так нельзя… Это слишком!»       Из мрачно нахлынувших дум его вырвал отец Вениамин. - Пойдём к алтарю, брат Всеслав. Ты – тоже участвуешь в торжественной службе. - Но я… только пономарю, чтецом был… мне рано ещё, отче! - Ты не понял? Здесь другие законы, Всеслав. Старая служба нам не поможет. Чего толку молить о прощении мучителей и рае для тех, кто умер? Мы должны взять Царство силой! Не так ли говорилось в Библии?       К сожалению, вспомнить конкретный отрывок благородный бурсак не смог. Повылетали евангельские цитаты из головы за последние полгода, пока он был занят кофейнями, балами и чтением сайта «Христианская планета». - Грядёт обновление, брат. Оковы рухнут. И ты, грядущий вождь, нам поможешь.       Всеслав робко зашагал, Вениамин то и дело пытался его подогнать, чуть не цеплялся за одежду. Гул хора четырёх епископов слился в однообразную мантру, современный русский язык стал менее понятен, чем нелюбимый семинаристом архаичный говор. - О свободе твоей мо-о-олимся, к огню потаённому взыва-а-аем! - ПРИМИ ЖЕРТВУ НАШУ, ПА-А-АПА!!! - Да начнётся Тайный Собо-о-ор! «Собор?! Четыре епископа, иерей и… семинарист?! Жертва?!» - Надевай! – цыкнул Вениамин, указывая на облачение. В свете лампад оно мерцало золочёными нитями. Белые равносторонние кресты окрасились в рыжий. Долго трудиться не пришлось – просторный саккос, как влитой, сковал тело Всеслава, поверх него отец-пономарь накинул жёлтую хламиду. Запястья закрыли поручи. Последним штрихом стал головной убор: высокий клобук перламутрового цвета. Он закрыл семинаристу всю голову, оставив, однако, прорези для глаз. «Если уж я такой видный архиерей, то где моя палица?»       Ответ последовал незамедлительно. Правда, указанным элементом епископского достоинства, Всеслава Бараненко саданули по голове. Как золочёную палицу вкладывают в руки, он уже не почувствовал.       В тесной пещере два на два метра было темно, свет подавался экзотическим способом, сочась из густо-оранжевых трещин в стенах. - Где я? – прошептал Всеслав и понял, что не слышит собственный голос, только ощущает разумом. - Здравствуй, Всеслав. Я – Русский Папа. А это – мой дом.       Голос раздавался словно ниоткуда. Двигаться новый пленник не мог. - Не лучшие ощущения, правда? А каково быть здесь годами, десятилетиями… и так до конца вечности. Не бойся, стены пока не разрушатся. Там много пламени – но оно спит. Сейчас ведь зима. Давай, я расскажу, Всеслав, зачем ты здесь.       Семинаристу Бараненко, что телом лежал на алтаре Церкви Обновления, а духовно – в вулканическом каземате, больше ничего не оставалось. - В Вечном ГУЛаге тысячи пленников. Они научились кое-как сосуществовать друг с другом. Иногда это бывает жестоко, не обессудь их. Зима – время, когда наша земля успокаивается. Не только почва, деревья и звери. Людская душа находит покой в подмороженном мире. Вечный Полк это знает – и оставляет нас каждый год до Весны. А когда она приходит – возвращается. Ведь боится огня. - Я вам сочувствую, но можно было и не тащить меня… - Не торопи. Ты должен понять, Всеслав, почему находишься здесь. Тюрьма на этой земле стояла и раньше. Здесь томились разбойники – как и сейчас. Но не только они. В бараке «Р» заточили нас, священство Обновления. Нашу братию назвали еретиками, а потом сгнобили светским судом. На Вечной Каторге было тяжело. Но потом пришёл он. - Кто? - Семинарист.       Папа произнёс это слово с едва скрываемой яростью и толикой восхищения. Даже лавовые трещины на стенах поддержали его вспышкой. - Семинарист был тем, кто пробудил огонь. Извержение дремлющей земли повредило Каторгу. Надзиратели метались в панике. Мы возносили хвалу Небу за спасителя. Затем принялись строить церковь на началах Обновления. То были замечательные месяцы. Но Семинаристу не нравилась наша свобода. Он забыл о нашей помощи, молитвах за него. Мы пытались изгнать предателя. Но Семинарист оказался хитрее. Он захватил оставшиеся бараки и построил на их месте новую Каторгу. Вечный ГУЛаг. - Но священники… их было много, как они могли допустить это? - Правда в том, что большинство отцов погибли в этой пустоши и вознеслись мучениками на Небеса. Остались только мы. Не святые, не храбрые. Но живучие. Хитростью своей и умением приспосабливаться мы сохранили жизни. Но Семинарист предусмотрел и это. Часть из пленников он взял с собой на чужбину, воевать с соседней империей. Те, кто погиб за него, стали Вечным Полком. Да, Всеслав. Вечный Полк и Вечный ГУЛаг – две стороны одной медали. Они – это мы. Семинарист погиб. Но в час Весны, когда пламя обновления разгорается, Вечный Полк приходит, чтобы мы не смогли завершить революцию. Весна уже близко. Ты пришёл вовремя. - Почему я?! - Ты – новый Семинарист. Ты сможешь управлять пламенем. Если быть точнее, Всеслав, я смогу. Но при помощи тебя. Моё прежнее тело уничтожено. Остались лишь облачения. - Если в прошлый раз так случилось… зачем тебе рисковать, Папа? - Я не собираюсь рисковать. У меня больше нет юношеских иллюзий. Зачем разрушать бараки? К чему убивать Полк, когда тот прибудет? Я и мой Собор обретём достаточно силы, чтобы подчинить этот мир себе. Тюрьма останется – но заточены в неё будут те, кто пытается мешать Обновлению. - Зачем всё это?.. – обессиленно прошептал Новый Семинарист. - Как же, Всеслав? Разве ты не об этом мечтал? Обновление. Свобода. Прогресс. Церковь, которая живёт не в каторжных стенах, а освещает весь мир! - И держит пленных в своих стенах! - Необходимые издержки, Семинарист. Меньшее зло. Передовые отряды Полка погибнут. Уголовников тоже сожжёт. Разве стоит их жалеть?       Всеслав не знал, что ответить на этот вопрос.       Его вырвало из забытья. - ПУСТИТЕ!!! Нет!!!       Сдавленный крик вырывался сквозь клобук. Отверстия для глаз сползли набок, и семинарист чувствовал себя, как в мешке перед казнью. Сильно подозревая, что сейчас будет именно она. Епископы крепко держали его по рукам и ногам. На шее сомкнулись костлявые пальцы отца Вениамина. - ПААААПА РУССКИЙ, ПРИДИ-И-И-И И ВЛА-А-АСТВУЙ!       Теперь Всеслав понял. В этом обращении было всё. И ощущение Церкви, как одной большой семьи, где братья и сёстры живут в равноправии. И дух готических соборов, под сенью которых латиняне служат изящную, не в пример русской угрюмости, мессу. И современный язык вместо давно устаревшего «отче». Только сейчас ничего из этого не радовало Нового Семинариста. Ему хотелось вернуться в родной дом, к старым выцветшим образкам, что достались от прадедушки. Настоящего Новомученика. Не убегать из келлии в ночной город, а прочитать житие древнерусского святого. Предпочесть поездке по французским музеям – волонтёрство в приуральской деревне. Только было поздно. Под глас Мессы Обновления его тело, закованное в одеяния иерарха-узника, теряло жизнь. Красная пелена перед глазами всё густела, превращалась в океан лавы. Сопки пробуждались. Крича и матюгаясь, выбегали из бараков заключённые. Им не впервой было встречать Весну. Её тепло, но не жар вулканической магмы. Сегодня было суждено погибнуть сотням и тысячам. Ради того, чтобы жило Обновление. Чтобы получил заслуженный трон Русский Папа.