Йулимоп, идопсог Йулимоп, идопсог Йулимоп, идопсог Хесебен ан исе ежи, шан ечто енын и авалс!
Непонятные слова вырвали Кондратия Кудакова из забытья. Вокруг он увидел славянский пейзаж как с обложки фолк-группы: берёзки, ромашки, валуны, бревенчатые срубы. Только внешность окружающих людей напоминала не далёких предков, а скорее далёкие племена. «Ведь не занимались древние славяне такими ритуалами? Это всё поклёп Патриарха, про варваров и почти зверей!» После разрыва с церковью Кудаков вышел из порочного круга «русофилии». Он обожал музыку в этническом стиле и не чурался эзотерически настроенных личностей. Это могло быть ностальгией, но Кондрату и сейчас нравилось пение, ритуальные костюмы, благовония. Всё, как на прежней службе, только без лицемерия попов. Откуда фарисейству взяться в народной, по-детски простой культуре? Только нынешний запах отдавал не миррой и сандалом, а простой горелой древесиной. Попеть бардовские хиты на шашлыках Кудаков тоже был не прочь. Если в роли шашлыка не находился самолично. - Отпусти-и-ите!!! АААА! ААААА!!!Йулимоп, идопсог! Йулимоп, идопсог! Йулимоп, идопсог! Нима!
Культисты в чёрных балахонах не обратили внимания на визгливое требование пленника. Из тени, что скрывала их лица, выглядывали лишь клинья нечёсаных бород. У женщин бороды, само собой, не было. Как и значительного процента гардероба. Зато венки, бусы и татуировки присутствовали в полном объёме. Прогрессивный интеллигент Кондрат не выступал против полуголых женщин с бусами, венками и татуировками. Даже даму с бородой не осудил бы (прецедент имелся). Только не тех, кто так рьяно нарушает принципы гуманизма!Сан йулимоп, йынтремсзеб йытявс, йикперк йытявс, ежоб йытявс! Сан йулимоп, йынтремсзеб йытявс , йикперк йытявс, ежоб йытявс!
У Кондратия начали плавиться ботинки и занялись пламенем штаны. Хранитель факела оскалился на него желтющими зубами и прошептал своё фирменное «Йулимоп, идопсог». Для шеф-повара, что готовит блюдо «Пленник в собственном костюме», он был крайне любезен на вид. Словно не заклинание твердил, а пожелание доброго сна. Полуулыбка сменилась яростью и ужасом, когда со стороны речного перелеска донёсся гул. – МОЧИ ВЕРЕТНИКОВ! – Бей нечисть! – Смерть им! По направлению к посёлку мчалась ватага, вооружённая дубинами и палицами. Они тоже предпочитали длинные рубища с капюшоном, только серого цвета. В этих было что-то родное, исконно-посконное, не вызывающее ассоциаций с патриотическим китчем «под Древнюю Русь». «Вот это настоящие славяне, ура! Ой! Ой! Горячо-о-о!!!» Отряд из десяти-двенадцати бойцов ухал и сыпал оскорблениями. Старомодными, но хотя бы на родном языке. Посёлок культистов превратился в разворошенный муравейник. Они явно не умели драться с достойным противником, и потому убегали. Колдуньи визжали и цеплялись за рукава добрых молодцев. Те отпихивали их без почтения, но бесчестить девок не стремились. Несколько «веретников», как их назвали атакующие, упали мёртвыми. Кондратий вряд ли смог бы радоваться военным успехам гостей, если бы шест с ним не столкнули на землю. Расстрига повалился в лужу, окатил посёлок брызгами, попутно чуть не угробив глаз стеклом от очков. – Йулимоп, идопсог! Нима! Нима! Идопсог! – верещал старый культист, для пущего эффекта выставив тощую, как воронья лапка, кисть. Над ним смыкались трое крепких молодцев. – Ишан ежот ыв! – гаркнул веретник и был растоптан в мясо. Нечестный ход. «Такой же, как связывание человека в отключке. Не заметно, чтобы мужичок боялся. Он был уверен, что поразит их. Я что, попал в мир, где действует магия?» Пока Кондратий Кудаков соображал, хорошо или плохо очутиться в волшебной Древней Руси, двое бойцов подхватили его под руки. Остальные спасители поджигали поселение, кидали в костёр книги и ритуальную утварь. – Слухай, брат Боян, – гулкий бас прогремел над ухом Кондрата, – он же стираный, может, оставим тута? – Не-ет, Всеволод. Смотри: упал и знамение получил, чтоб теперь с нами быть!***
Кондратий второй раз за день побывал в бреду и очнулся на колючей лежанке. Вокруг пахло деревом и прелым сеном. В одном углу избы громоздились кадки с соленьями, другой был занят иконами. Очень-очень старыми, на которых лики давно стёрлись. Из-под кушака в красном углу выполз жирный таракан и с хозяйским видом устремился к полу. Интеллигентный вкус Кудакова был попран, но неухоженность места веяла чем-то тёплым и родным. Разве что кислый запах раздражал. «Давненько я не был в деревне. Тут неделями ничего не убирали и не чистили. Иконы страшненько смотрятся, но не лучше ли столичного лоска?» Правой ногой Кондрат почувствовал холод. Потом лыковый компресс наложили и на левую. Боль унималась мгновенно. Он поднял голову и напряг глаза, сожалея о гибели очков. От колен и до кончиков ногтей подпаленная плоть чернела землистой коркой. О целебных грязях он знал прекрасно, даже пробовал в Анапе восемь лет назад. Но то было не лечение, так – косметическая шалость. Здесь же – почти чудо. «Кондратий, алё! Только не говори, что веришь в поповские байки!» – Ой, гостюшка очнулся! От неожиданности Кудаков чуть не подпрыгнул. Из-за края лежанки показалась светло-русая голова. Девичья. На вид отроковице было около шестнадцати, и она производила впечатление редкой замарашки. «Может, по дому переработалась? Ах, я дурень старый! Грязью мой ожог мазала!» – Здравствуйте, юная леди, – отозвался Кондрат и представился по имени. Он вёл себя максимально вежливо даже в сетевой переписке со школьниками-грубиянами. Сельская знахарка заслужила куда большего. – А я – Нестиря. Дочка старосты Нестира! «Странные какие имена. Что-то напоминают. Детские игрульки будто!» – Где я? – Как – где? Ты не помнишь? Ой-ой-ой, Кондратия кондрашка хватил! От подколки бывшему клирику стало не по себе. Но благодарность не позволила ругаться. – Я действительно ничего не помню. – Эх, вы! Стиратели! Совсем забыли про нас, да? – Нет, я… – Живёте в золоте, а нам вас ещё спасать! Ну ничего, батюшка сказал, ты не плохой… У Грязной Поляны мы, где же ещё! – Кто на нас напал? Нестиря сделала такое лицо, будто у неё спросили, с какой стороны восходит солнце. – Веретников, что ли не знаешь? У-у-у, стиратели! – Веретники – это стиратели? – Ахахахахаха! Да нет же, Кондрашка! «Ещё немного – и я разозлюсь, даром что сущий гуманист…» – Веретники, – продолжила девочка, сдувая со лба слипшуюся прядь, – это чёрта слуги. Нам, людям крестьянским, ангелы помогают. А им – бесы. Веретники палят людей, кровь пьют. А по ночам что устраивают, промолвить стыдно! Нестиря захихикала. Ей не хватало природной застенчивости для искреннего стыда. Кондратий был в курсе, что деревенские девушки рано созревают и не боятся вульгарности. А эта девочка не только умом повзрослела: испачканный сарафан скрывал вполне взрослые формы. Кудаков привстал на локти. Лежать, аки инвалид, больше сил не было. Да и образ врага постепенно складывался. Кристиан предупреждал, что миры-тюрьмы будут опасны. – Что веретникам от вас надо? – Отбились они от людского рода. А всё из-за правителей церкви тутошней. Вместо того чтобы народ благословлять, засели в своих хоромах! Икру жрут да мёдом запивают, в золоте купаются, ходят в шелках! А телеги у них какие… у-у-у, самоходные! Дочка старосты сжала покрытые грязью кулачки. Громко выдохнула. – Ладно, чего слёзы лить понапрасну да гнев распалять? Не бабье это дело. Можешь ходить, Кондрашка? – Сейчас проверим. Эксперимент завершился удачей. Оптимистично подмигивая, Нестиря повела спасённого пришельца из светёлки на свет. – Вот наш город – Дновоград! Для Кудакова не составило труда понять, откуда получено такое название. Хлипкие лакированные ботинки с первых шагов увязли в толстом слое грязи, перемежаемой навозом. Живые источники нечистот ходили по улицам без всякого стеснения, тряся рогами и гривами. Дома здесь были преимущественно деревянные, но иногда попадались хижины из булыжника. «Наверное, местная элита. А что, немного симпатично… Господи!» Он не успел отпрянуть. Прямо под ноги Кондратию из окна второго этажа ударил водопад. – По-оберегись! Разухабистый женский голос дошёл до слуха гостя после того, как штаны покрылись крапинками брызг. Проводница никак не среагировала на инцидент. – Тут всегда так? – буркнул Кондратий. – Не-ет, раньше больше народу было! – Я не об этом… Но спутница не унималась. – Раньше в Дновограде раза в три людёв жило поболе! Дома, что по краям, все обитаемые стояли. А потом веретники эти появились, гады! – У вас была война? – Если бы… мы бы силою землицы их выпнули! Ну, не все мы, а молодцы наши, богатыри. Но веретники тайно приходят. Знал ты, Кондрашка, соседа с пелёнок ещё, а в одну из ночей он пропадёт. Веретники забрали к себе, значит. Не убили, а чарами опутали. И становится дновоградец – веретником. Их всё больше, нас всё меньше… Девушка хлюпнула носом и вытерла каплю рукой. – Да-а, не завидная математика. – Чего, Кондраш? Какая мать-и-мачеха? Ты глупости не говори! Она на полях дновоградских – всем на зависть. Грязюшкой-то нашей питается, с пол роста людского растёть! – А, ладно, проехали. – Точно! Почти допёхали! Нестиря схватила Кондрата за руку и указала на внушительный терем. – Там живёт мой батюшка! – Здоровствуй, гость, здоровствуй. Не хвораешь ли? Борода старца спускалась значительно ниже пояса, как у волшебника из детской книги. В неё обильно вплелись соломинки, веточки, комья свалявшейся пыли. Бесформенная роба на тощем теле напоминала мешок от картошки. Порыв брезгливости у Кондрата остановила схожесть старца с монахом. «Старец – а дочке восемнадцати нет? Не тупи, Кондрат! Он просто жизнью потрёпан, как и полагается подвижнику!» Был хозяин терема иноком или не был, гость, конечно же, не знал. Но обилие икон (столь же тусклых, как в избе-больнице) намекало на определённый духовный опыт. – Нет, отец, всё хорошо. Спасибо твоей дочке. – Да-а, она у меня разумница! Сейчас вот выйдет на воздух, как разумной дочери полагается… Нестиря чуть испуганно зыркнула на папу и ретировалась из помещения. – Я – Нестир-летописец. Голова местный. – А я Кондрат. Ответа на протянутую руку не последовало. «Другие традиции, понимаю» – Кондрат? Это как Кондрашка, да? Ты нам, аки снег на голову, свалился. «Да и больно-то хотелось!» – Слушайте, Нестир… перед разговором можно вопрос? Летописец нахмурился. – Я, когда с костра упал, в лужу грохнулся. Потом ещё женщина из окна облила нечистотами. Ну, не облила, так, задела. Мне бы почистить… – Ах, ты ж! – Нестир всплеснул руками, – ты, Кондрашка, не в лужу упал-то, знамо, а на камень головёнкой шмякнулся! Только не думай на площади такое вымолвить! Народ и так волком зырит на мою доченьку, а тут – забьют. И её, и тебя. Костёр веретничий раем покажется! – Почему нельзя, уважаемый? Я понимаю, что у вас свои традиции… – Что-что у нас родится? На землице родимой всё родится понемногу. Токмо не все это понимают. Особливо те, кто наверху укрылся. Ты же с верха? По кафтану видно. Ох, и понашили вы там… Сколько веков живу, покрою такого не видал. – Да, старче. Я… прибыл сверху. «И не соврал – по лестнице-то вниз идём! А про века он маху дал. Кристиан что-то говорил об искажениях времени, оно ли это?» – Во-от. Наверху о простом народе и не вспоминают. А корень зла-то в чём, изгнанник? В том, что чураться стали пыли да грязи родной. Принялись чистенькими ходить, портки да кафтаны полоскать. Да не в воде ключевой, а зельями бесовскими! Где чистая одёжа – недалеко и златом шитая, и серебром. Чтоб добыть его – что надо? – Купить? – Если бы! Отобрать! И у кого? У землицы! Сверху вглубь полез ваш брат. Добывать блестючие руды да камушки драгоценные. Совсем окощунились там. Наша земелька ведь – сама сокровище. Как она тебя исцелила, а? Кондратий не нашёл, с чем спорить. Нестир-летописец говорил грубо, но складно. – Но ведь мы с вами – одной веры, уважаемый... эм-м, старец. – Ишь чего, примазаться вздумал. Ты не шали! Теперь-то, может, и перешёл ты к нам волей судеб, но стиратели не братья нам! Ты подумай – около их монастырей веретники шастают сонмами, а они чего? Не трогают! Потому, что ведуны у них на подкорме, что карасики в пруду перед рыбалкой. И те их в ответ оберегают, чувствуют, что одной крови! – Мудро говоришь, Нестир… Кудаков не мог оспорить такой ход мысли. В его стране творилось то же самое. Алчные епископы не трогали суеверных мракобесов, а силы пускали на церковных диссидентов. Первые рады были поддержать клерикалов, чтоб христианам из «пятой колонны» жизнь мёдом не казалась. – Благодарю на добром слове. Прозванье летописца получил я не зря. За светлый ум доверили мне быть главой Дновограда. Собираю я древние сказания, что из другого мира пришли. Попался мне как-то свиток, порченый малец, но я умишко напряг и прочёл. Казённая бумага от богачей церковных. Мол, «посажен был в острог Тёмнополянский главный еретик». А знаешь, кого еретиками зовут – усекаешь? Вспомнив поток ругани в свой адрес, Кондратий охотно кивнул. Еретиком и его называли, хотя он ничего не нарушил – просто отринул связь церкви с верой. Как, вероятно, и здешние обитатели. – А заточён-то наш авва святой – пожизненно! И понял я, почему так беспросветно живём, отчего мрём, как мухи на супе. Так бы и тыщи лет миновали. Но тут нашёл я в погребе бумазею. А там – пророчество! Молвит, что спустится в город наш человек из верхов. Будет выстиран с ног до головы, как лютый богатей. Но шагу не успеет сделать по земле – как в грязюшку родную ударится! – Подходит, Нестир. Только я не сам, меня с костра веретников снимали. – А оно-то и неважно, Кондрашка! Сие не твоя воля, а знамение чудное. И гласит оно так: не зря ты явился! Только вот сомненья гложут меня… – Что случилось? – А, пустое! Нестир понурил голову и зашмыгал носом. – Да говори же! Я ведь сверху, у меня тоже мозги на месте. Две головы лучше одной. – Есть в бумазее той ещё условие, – прокряхтел летописец, – перед тем, как помочь Дновограду, избранник должен в церкви Нестирателей отслужить. А ты на попа не похож. Вырядился, как незнамо кто! «Действительно, откуда старику, вырванному из времени, знать о пиджаках и галстуках? Но как же он, чёрт возьми, прав!» – Я могу отслужить. – Ах! – всплеснул руками Нестир. – Да, меня исторгли из сана, – Кондратий решил чуть слукавить, тем более, что церковь де-факто это и сделала, – но я помню молитвы и… всё остальное. – Исторгли... так вот почему ты в грязь упал! Вот она, силушка родная! – Да, вроде того. – Тогда готовься. Я преподнесу тебе самое нестираное облачение, что есть в городе! А ты – не вздумай псалтирь читать так, как в стирательской церкви учили. Прислушайся, к чему душа зовёт… Кондратий Кудаков не признался, что знает лишь обряд своего времени, но виду не подал. Сентенция о душе пришлась по нраву вольнолюбивому экс-попу.***
Кондратий, совершеннейше усталый, вернулся с пятичасового богослужения на ватных ногах. Нестир даровал ему на время ту самую больничную палату. Родной костюм Кудакова сгинул в неизвестность – наверное, украшал собою свинарник или огород. Поп через голову стянул стихарь, у которого даже позолота приобрела чёрный оттенок. Бросил кадило, что заправляли чёрти знает чем. От душного воздуха, обильно впитавшего пот сотен прихожан, голова шла кругом. «В доме знахарки должно быть болеутоляющее. Славяне умели делать целебные смеси из травок…» На глаза ему попался глиняный флакон. Щёлкнула пробка, Кондратий скривился. – Ой, Кондрашка-дурашка! Малолетняя хозяйка палат была здесь. Летописец о скользком обстоятельстве не предупредил. – Что такое, Нестиря? – Это ж женская припарка! Тебе-то она зачем? Из некрашеных пухловатых губ вылетел короткий «хихик». Кудаков поспешил убрать снадобье на место. – А что пахнет так? На жире, что ли? – Не-ет, зачем он нужен? На грязи нашей родненькой, как и всё. – Хорошо хоть, не еда… «А на пиру после службы было похоже. И как дружина уплетает такую пакость?» – Еду пока чистим, – девушка присела рядом с постояльцем и перешла на поучительный тон, – это нам наказание за недостаточное усердие. Приходится подмешивать чуть-чуть землицы лечебной в похлёбку да картошку. Кондратий дёрнулся, подавляя рвоту, а Нестиря радостно подытожила: – Вот как изведём ворога – даже чищеное перестанет плохим быть! – От ваших врагов у меня голова кругом идёт. И ногам что-то неспокойно. Дочь летописца придвинулась ближе. – Много их, как волков в лесу. Кто для пастуха ворог самый лютый? Хищник, что велик и злобен пуще других. Так и у нас. Более всего жизни наши стирает – Главный Веретник! Посиди-ка мгновение тут, Кондраш… ой, прости! Отче Кондрат! «Так-то лучше! А то дразнятся все, как дети малые. В чём-то хорошо батюшкой быть. Да и не навсегда оно…» – Вот, смотри, – Нестиря протянула Кудакову маслянистую дощечку. С неё смотрел бровастыми зенками жутковатый тип. В высокой шапке, длиннополом одеянии с перевёрнутыми крестами, ладонь сжимает кривой посох. «Натуральный колдун. Как в играх, что молодёжь наша любит!» – Это – главный веретник. Муком его звать. – Странное имя. – Да не, отче Кондрат, оно ему к лицу. Мучает он Дновоград, весь наш народ… Потому и Мук. Девушка приуныла и завалилась на плечо новоявленного иерея. Тот обнял её по-отечески. – Отче Кондрат, не вели за дерзость епитимию нести… не хочу я с родным батюшкой вечно сидеть! Могу испросить тебя? – Что ты волнуешься так? Спрашивай, конечно. – Раз ты в церкви служишь теперь, негоже тебе быть без жены. Возьми меня матушкой! Я и кашу с грязью варить умею, и суп лужный, и за курями слежу! А прихвораешь – мигом исцелю! – Девочка… – отстранился всё ещё интеллигентный Кондратий, – Нестиря, ты понимаешь, что брак – это серьёзный шаг? А мы с тобой и суток не знакомы! – Так и знала, что сердце твоё холодное, как прорубь для стирки… Никому не нужна травница, дочка ведуна. В Дновограде все думают, что меня веретники заберут со дня на день. Сколько вёсен пророчат уже, шипят, аки змеи, за спиной… да может, лучше бы и забрали они меня! Провались оно всё! Нестирова дочка вскочила с кровати и зашлась в рыданиях. – Да нет же, ты… не так поняла… Я просто мир ваш не знаю. Присаживайся, Нестиря, поговорим. Кондратия можно было понять. Четырёхлетняя брачная связь его окончилась фиаско. Стоило Кудакову заикнуться о сложении сана, как оборотистая матушка Ирина быстренько собрала чемоданы и уехала к родителям, причитая о сгубленной судьбе. Сынишку Вадима Кондрату видеть позволялось – тут уж спасибо христианским порядкам в семье и работе светского правосудия. Но женщину взамен попадьи расстрига не нашёл. Может, поэтому и отправился на авантюру вместе с людьми, львиная доля которых годилась ему в ученики. – Присядь, милая, успокойся, – Кондрат теперь сам обнял спасительницу, – понимаешь, у нас наверху, все богатые. К свадьбе готовятся долго. Копят золото, пригоняют колесницы из железа, берут костюмы у купцов… – Стираные, поди! – Конечно. Это ведь верхний мир. – А у нас мир честный! И золота нет. Только монетки старые, даже не блестящие. Жениться можно сразу, если отец в церкви благословит. Но ты-то и есть батюшка! – Слушай, Нестиря. А ты сама не хотела бы – в платье пройти, кольцами обменяться, или как у вас делают? Пусть и по-вашему, в грязи. Память же! – А-а, Кондрат, так вот что тебе не мило-то! И я разиня, сразу не сказала! Девушка выпорхнула из объятий и снова принялась ворошить полки. «Ещё один флакончик. Даю сто к одному, что разить оттуда будет – дай-боже!» – Вот, смотри! Это свадебная мазь. Тоже из землицы нашей, родной. И кой-чего тайного. Но ты всё равно не знаешь. Нестиря откупорила баночку. Внутри была густая субстанция, цветом напоминающая охру. Предчувствие Кудакова не сбылось. – Ну-ка, иди сюда! Кондратий подался вперёд, и девушка мазанула ему краской по лбу. Ощущение было приятное. – Теперь – ты. Кудаков осторожно ткнул пальцем во флакончик и повторил ритуальное действие. – Ну вот, а ты боялся, хихик! Теперь нужно клятву сказать. Чур я первая, ты повторишь. Я, Нестиря, дочь дновоградского головы, отдаю сердце своё, душу, тело со всеми пылинками грязицы родной, святому отцу-нестирателю… э-э-э… м-м-м… – Ты что, забыла моё имя? – добродушно усмехнулся «отец-нестиратель». – Не-ет, дело не в том! Батька мой забыл сразу, но в будущем тебе новое имя нужно. Знак, что отрёкся от стирателей позорных! – Это как у монахов? Так надо в святцы смотреть. – Ой, времени ма-ало, а миг такой ва-ажный! Давай просто перевернём старое. Будет… та-ак… На милом испачканном личике возникли следы ускоренной работы мозга. Ради успеха задания и простой человеческой доброты брошенный муж готов был полюбить чумазую разумницу хотя бы понарошку. – Та… тар… тард… но… днок… Тарднок! Что насупился, милый? Не нравится? Давай тогда укоротим! Просто – Тар! Повтори теперь клятву! «Ну и традиции! А девочку обижать не хочется. Хорошая она. Успеет ещё наплакаться, когда я уйду с миссии…» – Я… священник Тар… сын… эм-м, стирателя Александра, отдаю своё сердце, дух… – Душу. – Отдаю свою душу и тело с каждой гря… – Со всеми пылинками. – Со всеми пылинками, Нестире, дочери дновоградского головы. – Ну вот, суженый мой, – радостно воскликнула новоиспечённая супруга, – теперь я – матушка Нестирь, по-взрослому. А ты – святой отец мой, Авва Тар. Несколько секунд провели в тишине. Священник Тар пробовал новое имя на вкус. Как грязь, которая внезапно стала ароматной и вкусной. – И что, это всё? – промолвил он. – Ох ты мой муж-глупыш! Нет, конечно. После свадьбы полагается первая брачная ночь.