***
Александрия Годом позднее – Ты хорошо подумал? – Да, это мой выбор. Жилистые пальцы патриарха барабанили по столу из красного дерева. Тёмная борода ниспадала на чёрно-белую хламиду с позолотой. Теон чувствовал себя неловко. Феофил слыл человеком властным и хитрым. Не зря. Он умело сотрудничал (это мягко выражаясь, в учёных кругах любили говорить «лебезил» и «водил шашни») с имперской администрацией, добиваясь для христиан всё больших привилегий. Среди черни его имя наполнялось трепетным почитанием: любящий Бога не может быть неправым. Смотритель год как закрытого Серапеума был в положении проигравшего. Даже чертоги остались патриарху от прежних владельцев. – Твоя дочь красива. Благородна. То, что она начитана – прекрасно. Мудрая жена подобна гибкой шее для супруга. Но зачем ей стезя сношений с даймонами? – Почтенный Феофил, – Теон едва заметно поклонился, – каждый талант должен быть применён с умом. Не всех ли создал равными ваш Бог? – Ваш… – патриарх посмаковал слово на языке, – Господь Иисус Христос не только наш – он создатель и искупитель Вселенной. – Прости, Феофил, – на лице, вместившем за год ещё десяток лет, возникла горечь, – я слишком много знаю, чтобы уверовать в Иисуса из Назарета. Это было опасно. От владыки страдали не только маги и поклонники прежних богов. Феофил был беспощаден даже к своим. Теона искренне забавляло, что христиане, считая себя носителями высшей, неподвластной разуму, мудрости, цапались из-за сущих мелочей. Он охотно рассказал бы им о мирах, которые видел. Но это навлечёт ещё большую грозу, нежели прямое неверие, которое от учёного готовы были терпеть. – Ты прав, пред Вечным Солнцем Правды мы все равны. От императора до тех, кто был рабом во времена идолопоклонства. Но ещё Господь сказал – женщина да будет опорой мужчины. Опорой, а не вождём. Ты ведь слышал о первородном грехе, смотритель? Последнее слово Феофил произнёс издевательски. Смотритель без объекта надзора – ещё одно унижение. – Вкратце – да. Эта легенда встречалась у многих народов Востока. Теон был максимально учтив. И тихо праздновал маленькую победу. Но что могло склонить к сомнению упёртого, как баран, жреца? – Именно женщина первой потянулась к плоду познания. Древний змий обольстил не Адама, но Еву. Что принесёт знание твоей дочери? Не думай, Теон, что я угрожаю. Я хочу отвести беду от её вечной души. Магусу требовалось подумать, прежде чем продолжать разговор. – О, почтенный Феофил. Я читал сочинения ваших епископов. Ничего плохого нет в знании, что описывает сотворённый Господом мир. – Согласен, смотритель. Но только наш мир. Ты – не просто учёный, ты маг. Ты общался с гениями, сиречь – даймонами. Женщина – лёгкая добыча для даймонов. «Как и ты, самодовольный гордец!» Эту фразу Теон сказал про себя. Его глаза впивались в один из перстней на правой руке патриарха. Феофил любил драгоценности. Нетленность золота и бриллиантов в глазах нынешних христиан подчёркивала их отношение к вечному миру Бога. В душе бывший смотритель смеялся над таким подходом, но находил его логичным. Однако эта побрякушка была неброской. Тусклое серебро, может, сплав с грубым железом. Пурпурный камень – не драгоценный. Что-то вроде эвдиалита с его кроваво-мясными жилками. В Большом порту такие продают мошенники. Теона поразило другое. На умащённой поверхности стола он не видел отражения кольца. «Они всё-таки украли сокровища Сераписа» – Ты понял это, смотритель? – взгляд Феофила стал грозно-покровительственным. – Да, владыка. – Я буду следить за Ипатией. И мои потомки будут. Ты знаешь об очистителях? – Банщики? Те, что помогают прокажённым? – Да, Теон, они отважные дети Христа, – патриарх расправил плечи, выражая всемерную гордость, – но проказа бывает и духовная. Магия, даймоны. – Без знаний контролировать высшие энергии невозможно, – парировал Теон. – Поэтому ты здесь. И живой. Но тем, кто связался с запретным знанием, благополучная судьба не улыбается. Параваланы будут следить за твоей дочерью. У смотрителя павшего Серапеума помутилось в глазах. Но отточенный годами работы мозг не позволял волнению изменить что-либо снаружи. – Ты можешь гордиться, что знаешь. Нам, детям Солнца Правды, нечего бояться. Пока мы слышим αλήθεια κάλεσμα. Даст тебе Господь, Которого ты не принимаешь, признания Истины. Теон не слушал. Мистический камень в шипах оправы мерцал, открываясь его взору. Крохотная вязь хризмы, духовная паутина, обрамляла капельку крови, а в ней застыл иной мир. Магнит душ не мог перенести эссенцию Теона Александрийского за границу его родного плана. Но способен сделать это с теми, кто будет покидать пределы Земли.***
Александрия, палаты патриарха Март 415 года – Я требую объяснений, жрец! Выдающиеся щёки префекта колыхались в такт отворотам тоги по старому образцу. Градоначальник Орест готов был отчитать чернобородого жреца в красно-чёрно-белом, как нашкодившего водоноса. Он проклинал благоволение Кесаря слугам Распятого. Но повод был слишком серьёзен. – Это большая ошибка, префект, – Кирилл, сменивший своего дядю Феофила на посту первосвященника три года назад, хранил непроницаемый вид. Он либо умело лукавил, либо действительно не был осведомлён, считал Орест. – Ошибка?! О, юная Ипатия! Свет божественной красоты и разума! – Ты не так часто поминал Господа раньше, префект. – Ты просто хочешь расправиться с нами. Как с теми епископами! Как с иудеями! Патриарх грозно поднял брови. Он делал так, когда считал чужое поведение оскорбительным. Кирилл достойно продолжал дело отцовского брата. В понимании христиан, конечно. Префекта Ореста мало заботили их ритуалы, в чём-то он и поддерживал слуг Распятого. По крайней мере, слова, которые говорил их учитель. Не современные жрецы. Только мир тайных знаний увлекал градоначальника сильнее. Дочь магуса Теона была его хорошей подругой. Не более, хотя на тонкий стан Ипатии Александрийской было трудно смотреть без вожделения. Орест не считал себя аскетом, в отличие от прихвостней первоепископа, что входили в чумные бараки, надеясь обратиться «мучениками». Но что теперь обсуждать? – Как это произошло? «Похоже, ты всерьёз обеспокоен, Кирилл. Интересно, почему? Хочешь расследовать дело? Или замести следы?» – На неё напали. После визита в Серапеум. – На что ты намекаешь, Орест? Серапеум закрыт со времён моего почтенного предка. Или ты хочешь сказать, что там снова проводятся смущающие христиан обряды? Пойманный хитрой демагогией, посланник властей вскипел. – Твоих людей, епископ, может смутить и взгляд в увеличительное стекло! – Почтенный префект, я – архиепископ. Так да или нет? – Кирилл был непреклонен. – Я не знаю, зачем она ходила туда. Место до сих пор привлекает к себе учёных. Но клянусь, все книги, что попали под запрет Кесаря, давно изъяты! – Не клянись, Орест. Господь Иисус Христос запретил это. – А людей убивать он не запретил? – Я разберусь с этим. Ипатия происходила из рода магов. Женщина со столь обширными знаниями не может не вызвать недоверие горожан. – Это не горожане! – мясистые брови Ореста съехались на лбу, демонстрируя гнев, – это очистители! Они считают себя выше закона! Я слышал, как некий чтец Пётр подстрекал к убийству Ипатии. Он – из твоей епископской шайки! – Не перегибай со словами, – патриарх погрозил префекту пальцем, – тогда как сам используешь доносчиков. Что ещё они тебе рассказали? Может, столь осведомлённому политику и не требуется помощь скромного раба Божия? Как вы говорите – слабого бродяги, что дал себя распять. Орест не ответил. Он следил за руками священника. Судорожно искал то, о чём говорила Ипатия на встрече в Серапеуме. Она была одарённой девушкой, безусловно. Не только даром быстро считать в уме и умением глядеть на планеты сквозь ряды стёкол. Мудрый Теон, коего Орест не застал в мире живых, научил дочку видеть иное. Не изощрёнными ритуалами, выматывающими тело и душу, нет. Ей всё давалось легко. Ипатия знала секрет Патриарха. Его кольцо без отражения. Если обличить Кирилла – тень позора падёт на него, как на лицемера, что борется против магов, а сам втайне общается с даймонами. Но ни на одном из пальцев ненавистного иерарха не было загадочного украшения. Все драгоценные, но без намёков на магию. – В Александрии и окрестностях сотни чтецов, префект, – отрезал Кирилл, – и Петров среди них немало. Я обязан знать каждого по имени? Это мог быть и самозванец. Проверь списки граждан, ведь ты чиновник, не я. – Вам это так просто с рук не сойдёт! – пухлые губы Ореста скривились в отвращении и усталости, – я найду этого… чтеца! Вслед горделивому цоканью сандалий отступающего префекта, из-за колоннады патриаршьего дворца, вынырнула юркая фигура с нечеловечески изогнутыми ногами. – Зачем? – скривился Кирилл, – нас ждёт позор. – Серапис был здесь, – донеслось из-под зелёного восточного шёлка. Называвший себя чтецом прятал физиономию. Зачем – красноречиво объясняли жёлтые, с чёрными росчерками зрачков, глаза. – Ты кощунствуешь, нелюдь! Статуи язычников – мертвы! Богов нет! – Меня тоже нет? – будто мурлыкнул из-под маски тот, кого звали Петром. – Если я распоряжусь – не будет, – устало бросил патриарх. – Этот грех не на твоей душе, почтенный владыка… – поклонился желтоглазый, – я удалюсь, как тень. – Только тень ляжет на всю Церковь. На века! – Иначе нельзя было. Серапис готовил её годами. Ипатия была марионеткой. Тайные знания из её головы должны были вернуться к нему. Точнее… – Точнее – что? Не юли, чужак. – Его покровительнице. О-о, владыка Кирилл, я не знаю, как описать её. Она не имеет тела и духа, только память. Твой предшественник не сумел очистить святилище Сераписа до конца. Часть знаний – те, что посвящены иным мирам и созданиям вроде меня, остались. Последний смотритель отдал книги своей дочери. Она была живым хранилищем. – А стала мёртвым. – Должна была стать. Серапис родом издалека. Те, кого он убивает, не обретают доброго посмертия… и даже ада. Он отдаёт их своей хозяйке. – Кто она? Богиня язычников? – Не думаю, – желтоглазый улыбнулся, – нет Бога, кроме Единого, что послал в Назарет единосущного Сына. – Ты действительно пытаешься стать нашим братом… Прозвучал сейчас вопрос или утверждение, собеседник Кирилла не понял. – У Софии-мудрости нет своей воли. Это – разум большой книги. Книги, на листы которой нанесены знания, недоступные вам, первым детям Господа. Там есть и мы, рашкасы. Серапис – плоть от плоти Софии. Все, о ком она знает, будут убиты. Каждый потаённый уголок мира – разорён. София боится, что её найдут. Она сделает всё, чтобы Ловцов не стало. – Мудрость Господа, Пётр, сильнее, чем любые козни даймонов, – патриарх вперил взгляд на городскую площадь, где возились, как муравьи, затихающие жители Александрии. – Она – творение разума. Ваша вера пробудила соблазн. Великий соблазн. – Следи за словами, нелюдь. – Я не прошу тебя выступать с этим на Агоре, владыка. Народ не будет знать. Мы не уничтожим Софию. В этом – наше отличие от твоих чистильщиков. Они – смывают скверну, мы – укрощаем. Премудрость Божия будет жить. Из-под чёрно-лиственного плаща рашкаса вынырнуло кольцо с капелькой крови в зубцах оправы. Патриарх едва успел схватить реликвию в полёте – не знающий хороших манер житель далёкого юга швырнул перстнем прямо в лицо. – Храни её, – отступая, шепнул желтоглазый, – пока магнит душ у вас, ни одно чудесное существо не станет пищей магов. От слова «пища» Кириллу, непоколебимому иерарху, сделалось не по себе. – Она заточена? София? – Это трудно объяснить, владыка. Знак Великого Константина заставил народы из тени склониться перед Спасителем. Этим знаком помечены миры, созданные Софией. Они будут тюрьмой для каждого, о ком знают наши покровители. Пока Церковь живёт под знаком Хризмы, дарованным Императору, один из вас будет нести послушание за гранью мира. Всё, что написано мудрецами об иных землях, вы должны беречь пуще собственных очей. Запечатывайте хранилища книг хризмой. Когда слава уйдёт от Рима… – Ты смеёшься? – перебил рашкаса патриарх, – Рим – вечный город. Так тому и быть. – Ничего не вечно, владыка. Ты знаешь Откровение. Люди смертны, и державы тоже. А тот, кого в Египте звали Сераписом – жив. Когда ваша империя падёт, передавайте знания преемникам. Переводите на языки тех, кто примет и осознает учение Спасителя. Готовьте жрецов-смотрителей. Завещайте им беречь Либерею. – Библиотеку? – Ту часть библиотеки, что Серапис открыл последнему жрецу и его дочери. Надеюсь, Господь дарует ей покой. – Не знал, что у тебя есть сочувствие, чтец. – Я – тоже тварь Господняя, – чёрно-зелёный капюшон почтительно склонился, – но просить Христа о милости – ваша задача, человеков. Сделайте так, чтобы Ипатия вошла в хор угодников Божиих. Она не виновата. Лишь Серапис. – Ты просишь о невозможном, чужак. – Господу всё возможно. Кирилл даже не заметил, как завершился разговор. Его собеседник ушёл абсолютно незаметно. Оборвал тяжёлую беседу на полуслове. Патриарх не мог наказать пришельца с юга. Тот напоминал обликом помесь человека с гепардом, а умом был подобен змее. Орест никогда не найдёт его. Облака надвигались на солнце, как тень убийства – на Церковь Христову. Серебряное кольцо с кровавым камнем жгло палец. Его нужно было отдать. Пусть в далёких землях разбираются с магами, даймонами, безумными духами. Это дело тех, кто сам немного даймон. А он, владыка Александрийский, сделает всё, чтобы очистить свой народ от позора.***
Санкт-Петербург, Сенатская площадь, здания Сената и Синода Декабрь 1899 года Обер-прокурор Константин Петрович Победоносцев которую ночь не мог сомкнуть глаз, пока не примет лошадиную дозу успокаивающих капель. Его подслеповатые глаза блестели, лысеющий тонкий череп почти оголился от худобы, узкая линия губ едва выделялась на фоне папирусной кожи. Подручные относились к моральному истощению начальника почтительно, опасаясь сказать слово поперёк. Да и не долетело бы оно до адресата через завалы бумаг, что продолжали буйный рост на столе обширного кабинета. Академики Исторического общества, клирики и профессора духовных академий, лазутчики в иностранных посольствах – все несли Константину Петровичу сведения, что могли показаться лишь плодом страсти к древним мифам. Но каждый, кто знал обладателя роскошно-воинственной фамилии достаточно долго, был в курсе: обер-прокурор никогда не шутит. – Господин обер-прокурор, возьмите. Секретный сотрудник Ефрем добровольно взял на себя ношу по уходу за тающим здоровьем могущественного начальника Синода. Он был хитёр и обходителен, но сила внушала этому юркому южанину необъяснимый трепет. Ефрем, приблудный сын то ли цыганского, то ли другого кочевого народа, был бродягой и безотцовщиной с необъяснимой человеческой физиологией и невероятной ловкостью. Его могли сделать звездой провинциального балагана или профессиональным шулером, но судьба распорядилась иначе. Ни в одном списке чиновников, даже в реестре охранки, Ефрем не числился. Он приносил больше всего данных Константину Петровичу. А ещё – терпкий чай без сахара, заваривать который научился, по-видимому, ещё совсем ребёнком. Зелье бодрило обер-прокурора и не давало свалиться за работой. Ходили слухи, что Победоносцев – человек из закалённой стали. Но он был простым рабом Божиим. – Спасибо, друг. – Как продвигается ваша работа, почтенный сударь? Изысканные обращения были коронным приёмом вертлявого южанина. Он вёл себя, как дикий кот, а в стенах Синода преображался в преданного питомца. – Всё так же, – Константин Петрович хлебнул чай и почувствовал, как стареющее тело оживает. Сколько ему коптить петербуржское небо? Не так давно странно умер его тёзка, принявший схиму под именем Климент в Сергиевском Посаде. Господин Леонтьев был не особенно стар. Следы насильственной смерти не обнаружились, хотя троицкие монахи шептали разное. Он оставался последним, кто мог подсобить с тайной мистических рубежей Империи. – Загадка не складывается, сударь? – Смотря, что мы знаем. Либерея не стояла на одном месте, это точно. – За ней могли охотиться, сударь. Такая ррреликвия не могла не стать лакомым, м-м-м, кускоммм, для врррага. Когда Ефрем волновался, он переходил на родной говор – наречие с нотками кошачьих звуков, растягивающее слова. – Нет, не охотились. Это была наша главная следственная ошибка. Её прятали. После каких-то событий. – Печальных событий, я полагаю, сударрррь? – В те времена их была уйма, Ефрем, – устало выдохнул обер-прокурор, – Либерея переходит из Византии в Россию на границе пятнадцатого и шестандцатого веков. Тогда правили Иван III и Василий III. Но Второй Рим был покорён унией и полумесяцем почти полвека. Значит, они боялись не магометан. – Те подчиняли церковь и убивали в бою, но не охотились за Либереей… – Пожалуй. Далее – правление Иоанна Грозного. Семьдесят первый год. Иезуиты искали библиотеку. – И не нашли! Глупые латиняне, мррр!!! – Не перебивай. С тех пор Либерею стали называть библиотекой Иоанна Васильевича. Её искали при славном предке нынешнего государя, Петре Алексеевиче. Ефрем подловил начальника на улыбке: как ему мог не нравиться основатель ведомства, где тот несёт гражданский долг? – Похоже, мои предки знали, как прятать… – Да, рашкас, твой прапрапра… и так далее, был не глупого десятка. От Либереи остались одни легенды. Она вроде как была погребена в Москве. За печатями. Судя по всему – тайными, духовными. Но есть ещё одна теория. Ефрем, ответь-ка. Куда любил наведываться Иоанн Васильевич? – М-м-м… Александррровская слобода? – А ближе? – Хм-м… ш-ш-ш… Обитель Серррргия! – Троицкий монастырь, да. Паломничества, многотысячные вклады, первые каменные стены. Почему? Может, часть книг была спрятана в реликварии собора? – Но что пррроизошло в обители Серрргия? Там тишь да гладь, сударь Константин! – Боюсь, что нет. Только это дело гиблое, – обер-прокурор горько вздохнул. Беседа с Ефремом в очередной раз подтвердила странные догадки насчёт Климента. – Допусссстим, что Либерея была там, – представитель народа рашкасов нетерпеливо щёлкнул зубами, – но где она теперь? – А сам как думаешь? Где у нас центр управления делами духовными? – То есссть… под боком у сиятельного прокурррора? – Да брось ты. Сиятельный… Да, она, по всей видимости, где-то здесь. Но я не знаю ответа. Мне докладывают о безбожниках, хлыстах, скопцах, лютеранских группах. Только с библиотекой всё глубже. Кто-то водит нас за нос. – Глубже… в мёртвых переходах… – жёлтые глаза Ефрема вспыхнули, – я знаю их. Но слишком пррриник к роду человеков, чтобы говорить! – Следующий удар будет нанесён в Петербурге, – обер-прокурор отставил пустой стакан. На глаза несокрушимого государственного мужа навернулась пелена досады. – Мы спррравимся, сударррь! – Боюсь, что нет. Мне осталось недолго. Это тоже – часть их плана. – Заговоррр? Шпики? – Нет, Ефрем. Течение времени. Фундамент Третьего Рима подточен. Ты знаешь, о чём шепчут торговые площади, но не о разговорах высших кругов. Апостазис пропитал Империю. У рашкаса дёрнулось лицо. Он будто искал в закоулках памяти знакомое слово. – Но старррый обррряд… он не зло, сударррь! – Сам по себе – да. Это наше историческое достояние. Но кто стоит за этим? Я думаю, что слуги врага. Они пишут, что мы – безбожники. Что сковали истинную веру. Нас сравнивают с латинянами и социалистами. И кто? Те, кто сами питают страсть к унии, к уравнению. Это не кончится добром, Ефрем. – Но что сиятельный господин прокуроррр желает от скромного лазутчика? – Я уже стар. Моих сил едва хватает на расследования видимых процессов. Здесь же мы имеем дело с тайнами истории. Византийскую библиотеку хранит другая охранка. Потусторонняя. Лучше не гадать, что там за знания. Я сделаю так, что Либерея будет объявлена безнадёжно утерянной. А ты – встретишься с теми, кто знает больше. Грядут потрясения, я чувствую. – Трррон тррясссётся! У нашего рода чувство… древнее. Его называют бесссовским… – Не волнуйся, Ефрем. Это твой дар. Он допустим, пока сила под контролем. Я не исключаю и наступления революционной республики. Если так, нам понадобятся агенты в новом правительстве. Те, кто не даст врагам Империи совершить Апостазис.