You are nothing

— Еще добавки? Склизкая зеленая жижа залепила гортань. От нее привычно тошнит и на самом деле хочется выблевать эту гадость Монти под ноги, а потом закинуть карабин на плечо и уйти. Выследить пуму или оленя, а потом закатить роскошный ужин. Греть руки над потрескивающим костерком, пропитываться запахом дыма. Вернуться снова домой. Вот только... нет ни карабина, ни леса, ни пумы... ни какого захудалого зайца. Только межзвездная пустота за черными провалами иллюминаторов, только далекий блеск звезд — расплавленными каплями свинца вдалеке, в невозможной, неебической дали. А еще Джон и разбитые о железные стены костяшки. Джон, что заперся, отгородился и шлет теперь нахер любого, кто сунет нос на ту сторону станции. — Ну уж нет, к черту эту вашу похлебку. Я выбираю Мёрфи. < Я всегда выбираю его. Мёрфи и его половина корабля. Мёрфи и квинтэссенция злости, запертой в нем, точно в клетке. Злости, бешенства и вины. И пригоршня ненависти, что хлещет наружу, течет через бреши, пробивается в разошедшиеся швы — точно кислород — через спайки наружу, в вакуум, в пустоту. И счет идет на секунды. — Убирайся отсюда! Удар, сбивающий с ног. Грохот, и вот он летит сквозь отсек, чтобы врезаться лопатками в скрипящие двери. Ручка больно врезается в поясницу. Беллами все равно. Джон дышит рвано в лицо, давит горло руками. Близко. Он ближе, чем долгое время до этого. Почти что как раньше. А Белу хочется больше и крепче. До звездочек перед глазами, до сорванного горла и дрожащих коленей. Ему хочется... хочется... нужен... — И не подумаю. Я знаю, в чем твоя проблема, д р у ж и щ е . Проблема, наверное, в обоих. Но это не Беллами предпочел бегство и изгнание — разговору, добровольное затворничество — всему, что их успело связать. Шесть человек, запертые в консервной банке, болтающейся на орбите. Шесть человек, что могли либо поубивать друг друга, либо... Либо вот так — разрядами, волнами электричества по коже, под нею, по венам. — Прекрасно, Беллами. Теперь тебе полегчает. Может, ты тогда оставишь меня, нахер, в покое? Все так же язвителен, так же кривит насмешливо рот. Пальцы сжимаются в кулак рефлекторно — заехать меж глаз, а потом разбираться. Потому что так бесит. Потому что тошнит. Потому что ломает и гнет. — Любишь быть героем, правда, Джон Мёрфи? Вот только здесь, наверху, героев нет и не будет. Не может быть, понимаешь? — Ты и твои страдания по Принцессе, оставленной в огненном вихре. Как я мог забыть? Стоп... а я ведь и не забыл, ты ведь мне не дал. Его ревность жрет, как ржавчина — прочный металл. Разъедает коррозией в крошево. Губы кривятся брезгливо, еще немного, и под ноги плюнет... или в лицо. Это же Джон. Злые складки у рта, вот только глаза... как у побитой собаки. Впрочем, Бел не уверен, за свою жизнь он ни одну не встречал. — Ревнуешь? — Дохуя тебе чести, наш п р и н ц , не находишь? Для ревности нужно что-то еще, кроме банального траха. Хрясь... Смазано по скуле, но ощутимо. — Тебе напомнить, Джонни? Я мог бы... И вновь что-то не так, где-то мимо, потому что бесы в глазах костры разжигают. Потому что адское пламя сейчас вот выплеснется наружу и сметет все. Как если бы корабль прошел сквозь солнечную корону. — Пошел бы ты нахуй... Почему бы и нет, черт возьми? — Хочешь? Хочешь этого, Джонни? Трахнуть меня прямо тут? Я мог бы... И замолкает, поняв, что́ сказал, предложил. Но... но Джон замирает и секунд пять даже не дышит. — Не смешно. — Кто сказал, что я пытался смеяться? Джонни... мне холодно спать без тебя. < Мне холодно жить без тебя. У меня льдинки в венах звенят. У меня иней на ресницах, ты видишь? — Возьми у Эхо еще одеяло. Или саму Эхо возьми... раз уж Принцесса где-то там... — Ты знаешь, кого я хочу. < Просто, блять, чтобы был рядом. Чтобы ты был. Хватит пустых разговоров. Здесь, где воздуха все меньше, где из еды лишь водоросли, концентрат и вода. Здесь, где тоска с каждым днем подбирается ближе и сжимает шею когтистыми лапами крепче. Где нет совсем ничего, что могло бы его удержать. Почти ничего. Эти шесть лет. Только Джонни. И дело даже не в сексе. Не только в нем и не столько. Не в сексе, но, стоит Мёрфи глянуть вот так исподлобья, и слюна становится вязкой, и тащит, ведет невозможно... < Невозможно, если это будешь не_ты. — Я сказал, убирайся. — А я сказал, замолчи. Разбитыми губами — в холодные, горькие, с привкусом крови. Впиваясь и задыхаясь, лихорадочно шептать неуемные нежности, за которые позже самому будет стыдно. За нежность, за слабость, за дрожащие пальцы, что по скулам ведут, спускаясь на шею, к груди. И сердце заходится, бьется навстречу. Колотится, точно в агонии. Беллами слышит ушами, слышит ладонью. — Хватит бегать от меня, Джонни, прошу. И они оба сдаются.