You are nothing

Белл соловьем заливается, расправляя на столе подробную карту местности. Белл с гордостью демонстрирует опорные точки за барьером и пункты, куда выдвинутся патрули, выслеживающие в густой чаще остатки террористов, так и не смирившихся с изменениями в их общественном строе. Вот так, называется, и свергай диктатуры. Белл заливается соловьем, а Мёрфи даже не помнит, что это за птица. Он вообще не уверен, что на их материнской планете, куда сотня перепуганных до усрачки подростков впервые спустилась с Ковчега, после ядерного Армагеддона такие остались. Сейчас и вовсе та планета — пустыня, по которой ураганный ветер гоняет мертвый песок. Земля — это гигантский могильник. Мёрфи думает порой — хорошо и они бы вместе сгинули там напоследок. И не смогли бы ничего уже разрушать. — Тебя все это так... воодушевляет. Он толкает руки в карманы и честно пытается скрыть насмешку, пронизанную ростками уныния, глубже. Но Беллами не проведешь. Белл замечает по чуть изменившемуся тембру голоса, по наклону его головы, по притихшим веселым чертям, что всегда беспрестанно плясали в глубине черных зрачков. Сейчас там только зола, что давно уж остыла. — Тебя это удивляет? — Блейк хмурится, и его лоб прорезают глубокие складки. Позади раздается взрыв смеха. Кларк с крошкой Мэди умудряются обжулить в наперстки Эмори и Эхо. Джон нащупывает в кармане кусочек бумаги. Мнет пальцами, рвет, крошит в пыль. — Война закончится, и мы сможем, наконец, просто жить. Как нормальные люди. Как хотели всегда. Белл нет-нет, да и зыркает быстро в сторону бара, где Кларк Гриффин в этот момент выхватывает у Эхо бутылку и весело пьет. Жидкость булькает, проливаясь на грудь. Мэди рядом счастливо что-то щебечет и обнимает двумя руками приемную мать. Так трогательно жмется к ней, подспудно ожидая защиты. — Нормальные люди. Ну да. Ему самому странно слышать свой резиновый голос. Искусственный, мертвый, как тот самый песок на Земле, оставшейся далеко. Эмори зовет его, вот только Мёрфи не понимает ни слова, впиваясь взглядом в эти глаза, что в ответ впиваются крепче и вдруг... потухают. — Джонни... — одним только словом бьет по лицу. Мёрфи шатается, ухватываясь за спинку попавшегося под руку стула. Одно только слово. Его имя. Тем же тоном, выдохом, что и тогда — когда-то очень давно и не здесь, в прошлой жизни. Даже тысячи их жизней назад. Когда задыхался и шептал это ласково: "Джонни". Яростно или горько с мольбой. Что им стоило, господи, просто шагнуть без скафандров в открытый космос и меньше, чем через минуту-другую потерять там сознание без кислорода? И не проснуться уже никогда. — Джонни... — Блейк пальцами накрывает ладонь, оказавшуюся как-то тут же рядом, на карте. Мёрфи начинает дрожать от внезапного холода. Точно снежная буря обрушилась на Санктум в момент. Глупости, в этих широтах ведь даже зимы не бывает. — Джонни... у нас все нормально? — Конечно. > > У _н а с_ не может быть плохо и сложно. Белл, ты забыл? Нас ведь как не было, так и нет. И не будет. Все просто прекрасно. Безусловно, не считая того, что мы пытались повесить друг друга, а после убить бессчетное количество раз. Но как-то оказались запертыми в руинах заброшенного бункера почти на неделю. И, выбравшись наконец, не вспоминали о произошедшем ни жестом, ни словом. Ни разу. Ни тогда, на Земле. Ни сейчас — на этой сумасшедшей планете, сошедшей с картин художника древности. Безумного Сальвадора Дали. Он видел копии еще на Ковчеге. — Мы никогда не говорили с тобой... Белл опускает глаза. Для него, должно быть, это тоже непросто — вспоминать те дни, пропитанные ужасом и ожиданием подступающей смерти. Все, что случилось тогда — лишь попытка доказать себе и другому, что жизнь — вот она, еще здесь. Еще теплится, не сдастся так просто. Они выбрались, конечно, тогда. В конце концов они из любых передряг всегда выбирались. — Не о чем говорить. Иди помоги-ка лучше принцессе. Кажется, прямо сейчас без тебя там никак. Удачно меняет тему ненужного разговора. Беллами оборачивается молниеносно. И тут же становится мягче лицо, как будто озаряется внутренним светом. От этой сладости Мёрфи тошнит и он, хлопнув Беллами по плечу, скривившись, уходит. Он совсем не желает смотреть, как принц воркует с златокудрой принцессой. Должны быть, они — Адам и Ева новой эпохи. Те самые, что дадут человечеству шанс. А он... он какой-нибудь Каин — отребье, проклятие человеческого рода... И ладно. И пусть. Он на самом деле, наверное, даже привык.