You are nothing

— Ты... Голос Беллами Блейка сочится презреньем. Ядом, которым переполнены эти джунгли. Вся эта планета, на которую они никогда не должны были возвращаться назад. Земля — одна большая ловушка для остатков вредителей, от которых она почти очистилась больше столетья назад. — Я. Ты не рад? Мёрфи привык изображать мудака и шута одновременно. Шут... когда-то, кажется те, кого так называли, развлекали правителей планеты Земля. Отвлекали их от тяжких забот. Помогали развеяться. — Я вобью твои зубы в твою же лживую глотку. — Если ты так хочешь, мой принц. Мёрфи ёрничает, а у Беллами неприкрытая ярость в глазах и грязь на щеке. У Беллами сбиты костяшки и разорваны штаны на коленях. Как будто он от кого-то очень долго и быстро бежал. Падал, цепляясь ногами за торчащие всюду сучья, коренья, к которым не привык ни один обитатель Ковчега. Этот мир — не для них. Это дом — для кого-то другого. Эта планета пропитана ядом и болью. Этот мир принесет им лишь смерть. — Какого дьявола, Джонни? Белл разжимает сочащиеся сукровицей кулаки и опускается без сил на мокрую траву. Швыряет в сторону автомат. При желании Джон мог бы с легкостью его перехватить и выбить из Блейка весь дух и все зубы. Заставить харкать кровью и на коленях просить его о пощаде. О, столько раз на Ковчеге он видел его на коленях. И не отказался бы увидеть еще. Не так, как сейчас, а иначе. Как прежде. Но Мёрфи лишь тянет с ломкой усмешкой, следя за сгорбленным Блейком, обхватившим колени. Куда подевались вся его злость? Дождем впитались в рыхлую землю. — Какого дьявола что? — Притащился сюда после всего, что успел натворить. — Я должен спрашивать разрешения у тебя или у святейшей принцессы? Ему не больно. Нет-нет, лишь забавно. Джон Мёрфи и боль — понятия из разных систем координат. Несовместимы, полярны. Джон Мёрфи — это усмешка и стёб. Джон Мёрфи — это поиск выгоды и обман. Предательство в его чистом виде. — Тебя могли пристрелить. Отправить к праотцам без вопросов. — Но ты не позволил... Опять. — Сам не знаю, зачем. Горький шепот Беллами Блейка сочится из каждого выдоха-вдоха, эта горечь кристаллизуется в каменных скулах, клубится сизым туманом в расширившихся зрачках. Как тот самый ядовитый туман, что несет лишь мученье и смерть. От которого не существует спасения. От которого не поможет ни один антидот из всех, разработанных на Ковчеге. — О, Беллами, ты прекрасно все знаешь, — тихонько хмыкает Джон и с размаха губами бьет в губы, ловя тут же встречный, такой жадный, изголодавшийся стон. И все сомнения отступают куда-то. На время.